Где? – Неважно. Когда? – Все равно

– Я всегда здороваюсь с мертвой крысой.

– Требую пояснений.

Кира захохотала, потом, когда успокоилась, пожала плечами:

– Неоднозначное отношение к смерти. С одной стороны, как к чему-то страшному и отвратительному, что стоило бы высмеять. С другой, надо ее уважать. Здесь как-то все совпадает. Крыс мы не любим. Но уважать стоило бы.

– Уровень интеллекта у них высокий.

– А еще они чумные вестники. Помнишь, как было у Камю?

– Нет, я не читал.

– Тогда считай, что что я здороваюсь с мертвой крысой в дискурсе постмодерна. Вычитала в какой-то умной книжке, плохо понимаю, что это, но чувствую, что сейчас именно тот случай, когда нужно это сказать.

Федор хмыкнул:

– Дискурс постмодерна, значит, и мертвая крыса. Отлично.

Ребят принесло на детскую площадку в Михайловский сад в поисках тени и скамейки. Гвалт голосов гасился шумом деревьев и смешивался со звуком флейты уличных музыкантов, развлекающих туристов по другую сторону ограды, там, где возвышался над зеленым фонтаном листвы Спас-на-Крови.

Город завязывал гордиев узел над головами Киры и Федора, крепко связывал раз и навсегда судьбы, исполнял желания. Молитва необязательно должна быть обращена к Богу, она может уходить непосредственно к Бытию. Страстное стремление к чему-либо само по себе может быть заклинанием, действие которого не отменимо: обмену и возврату наши желания не подлежат.

Кира смотрела на купола Спаса сквозь ветви деревьев и, как одержимая, про себя на все лады – от мольбы до требования – повторяла просьбу соединить их с Федором навечно, вела торг, предлагая всю себя и все, что есть в ее жизни, да и саму жизнь – что уж тут мелочиться! – за то, чтобы до конца быть вместе. И пускай этот конец настанет хоть завтра, – так даже лучше! – лишь бы успеть почувствовать, что они – одно. Ее постоянное стремление игнорировать временное и равняться на вечность влекло за собой полярную постановку вопроса на уровне «быть или не быть». В полутонах и полумерах Кира не нуждалась.

Федор курил, как обычно, выдыхая в сторону, одной рукой открывая и закрывая сигаретную пачку, отбивая по ней привычный ритм и рассказывая о петрозаводских неформалах. Ему казалось, что Кира слушает вполуха, будто витает где-то, находясь рядом только физически. И чудилось, будто сквозь ее мнимое спокойствие проглядывает искрящаяся сущность: неуловимые для глаза разряды, которые чувствуешь кожей, бегают, выманивая любопытство присмотреться внимательней, разгадать тайну притяжения.

Вечер подобрался незаметно, окатив прохладой и согнав с насиженного места. Кира поправила хайратник, накинула на плечи рюкзак, мысленно поблагодарила город и попрощалась с ним, почему-то не сомневаясь в том, что она услышана. Казалось, ритуал завершен. Вот теперь-то они с Федором как единое целое принадлежат вечности, вне зависимости от того, что готовит им реальность. Вопросы «где?» и «когда?» превратились в утверждение, «везде» и «всегда». А реальность напоминала о себе через орущее радио в пустом туристическом автобусе, рядом с собором: «В этот день в 1284 году, одетый в пёструю одежду флейтист, вывел из города сто и тридцать рождённых в Гамельне детей на Коппен близ Кальварии, где они и пропали». И Кире почудилось, будто город, играя на флейте, отсекает их от теней, уводит их в свои лабиринты, а призрачные тени остаются здесь, на скамейке в саду. Но шум и возня человейника разогнали морок, флейта умолкла, и пейзаж обернулся обычным Марсовым полем.

Федор несколько раз вернулся взглядом туда, где только что сидел, растерянно похлопал себя по карманам:

– Паранойя. Кажется, что оставил что-то.

– Душу? – улыбнулась Кира.

Глава 12

Провидение. Утопленников за повешение не судят.

Федор уехал в Петрозаводск, и Кира осталась один на один с собой. Попыталась отвлечься от мыслей о Федоре. Взялась протирать пыль на книжных полках. Завалила книгами комнату, но наткнулась на трехтомник обожаемого Федором Хармса и увлеклась перелистыванием. Затем пошли авторы, которых часто обсуждали: Андреев, Платонов, Достоевский. Читать всерьез тоже не получалось: вспоминались разговоры, мысли о литературе и истории, снова продолжался диалог с Федором. План провалился: тоска не отступала. Единственный способ унять себя – физическая усталость и поток визуальной информации. Кира наспех переоделась и сбежала из квартиры. Прыгнула в автобус и уже через полчаса город распахнулся перед ней простором Стрелки Васильевского острова и гвалтом Дворцового моста. В центр обычно бежалось, чтобы столкнуться с кем-то знакомым или еще лучше незнакомым, чтобы повстречать человека, забыться в разговорах и смехе, досыта накормить глаза красотой декораций, на фоне которых ты сам играешь главную роль.

Увы, левый берег Невы на сей раз не вызывал ничего, кроме раздражения. Толпы туристов, шныряющих во всех направлениях сразу, уничтожали душевное равновесие в зародыше. Кира и не заметила, как ноги понесли ее в тишину и отставку Коломны, где вскоре ей посчастливилось оказаться напротив арки Новой Голландии – туда туристы не добредали.

В кустах под разваливающимися кирпичными стенами, копошилась утка. «Привет! Ты нас помнишь?» – тихо спросила Кира. Птица вразвалку повернулась к ней задом, плюхнулась в воду и поплыла к Поцелуеву мосту, лениво перебирая лапами. Впившись пальцами в ограду, Кира, близоруко прищуриваясь, пыталась разглядеть знакомые силуэты мазутных деревьев, колючую проволоку и, наконец, бобров, но ничего из этого она не увидела. В голову пришло загадать желание, в очередной раз сыграть с судьбой в орлянку: все непременно у них с Федором получится (что значит все? Как получится?), если он позвонит ей, пока она здесь. Дважды обойдя вокруг острова, она совсем было отчаялась, но телефон между тем зазвонил. Увы, жаждущим общения оказался не Федор, а Паша. Кира с досадой сбросила звонок и, не зачтя Лахесис6 эту попытку, пешком отправилась домой.

Петербург переставал быть фоном для любви к Федору, с его образом город начинал срастаться. Один без другого уже не существовал. Казалось, что Кира и Федор прошли город целиком, дотронулись до каждой дверной ручки, в лицо знали всех атлантов и кариатид. Маскароны вопрошали со стен: «Почему ты одна? Где он?»

На следующий день, поняв, что урбанический пейзаж в этот раз ее не спасет и не вылечит, Кира собрала необходимые вещи, пару романов, в том числе, подброшенного Федором Воннегута, чтобы укачать тоску электричкой. Сам процесс перемещения из точки А в точку Б отвлекал, внутренний зуд, побуждающий к действиям, в дороге как-то утихал, меняющаяся за окном картинка доказывала наличие скорости. А скорость – возможность перемен.

Даже ночью в электричке было душно. Форточка, как всегда в пригородных поездах, заедала. Побороть её Кира не смогла, уставилась в окно. Там проносились однообразные осины и берёзы, старые бетонные столбы с колтунами проводов. На середине пути в вагоне включился свет и вместо пейзажа в стекле осталось только отражение Киры. Рядом с ним сразу материализовался подвыпивший разговорчивый моряк:

– Форточку открыть?

Кира пожала плечами:

– Всё равно.

– У меня праздник сегодня. К корешу еду. Вся молодость на флоте. Ждёт меня кореш. Дружба она, как и форма, однажды и на всю жизнь. День ВМФ – святой праздник.

Кира кивнула. Почему форма на всю жизнь, спрашивать не стала. Наверное, потому же, что у разведеной мамы свадьба единственный раз в жизни.

– Меня Фёдором зовут.

Кира просияла. Оказывается, провидение работает тоньше, не отзывается на провокации вроде «если все хорошо, то пусть сейчас позвонит». В этот день был ровно год со дня Кириного знакомства с Пашей в такой же последней электричке. Добрый знак.

Традиционно пребывание на даче воспринималась Кирой как ссылка. На сей раз приезд был побегом от себя, от города, от мыслей о Феде. Даже присутствие родителей не остановило.

На даче всегда хорошо читались романы. Вдумчивее и быстрее чем в городе, с его вечной суетой и внешними раздражителями. Здесь же можно было уйти в книгу с багажом мыслей. Кира читала «Мать Тьму» Воннегута. Читала очень внимательно, надеясь понять, что зацепило в этой истории Федора. Ведь мы живее всего откликаемся на то, что есть в нас самих. В конечном итоге, вся наша страсть к познанию – всего лишь поиск себя, попытка самоосмысления. Кира вчитывалась в текст и, старалась выудить из него Федора. Думала, что он хочет казаться кем-то вроде Кэмпбелла, пляшущего на грани между подчинением обстоятельствам и своим собственным выбором при том, что в обоих случаях пассивное добро скрывается под маской активного зла. «Кстати, если задуматься, – рассуждала Кира, – то что-то подобное мы встречаем и в отечественной классике, в образах разочарованно-романтических лишних людей, вроде Онегина и Печорина». Размышления требовали диалога. Кира позвонила Боженьке, чтобы поделиться мыслью. Подруга роман не читала, поэтому пришлось пересказывать. Боженьку сюжет не заинтриговал:

– У меня кот наблевал на мой последний рисунок. Это более иронично, чем то, о чем ты мне рассказываешь.

– Однако, возвращаясь к воннегутовскому герою, очень важно помнить о том, кем мы кажемся, потому что в конце концов наша натура заполняет данность формы, пытаясь ей соответствовать. Если довести эту мысль до конца, то получается, что мы, уже формулируя то, чем хотим быть, становимся этим. Господи, как же сложно!

Боженька хмыкнула:

– Вот именно. Не утруждай себя, не думай. А то голова заболит. Вот Федор вернется, с ним и обсудите. А я пойду за котом убирать и вещи паковать. Завтра в санаторий уезжать, поезд в пять утра. Спокойной ночи, возлюбленный Кирунчик, не грусти там.

Кира отложила телефон и зябко поежилась от порыва ветра. До приезда Федора в Петроград оставалось еще чуть больше недели. Чтение романов и рисование сюрреалистических картинок не освобождало голову от ожиданий, но только еще сильнее разгоняло острую щекотку в груди. Отсутствие Феди приносило почти физическую боль, как в то время, когда зимой он не замечал ее.

Кира смотрела сквозь огромные панорамные окна на тревожное небо с причудливыми облаками, по которым, как по кофейной гуще, можно гадать судьбу. Внезапно раздался сигнал пришедшего сообщения. Кира лихорадочно нащупала телефон и увидела в строке «от кого» долгожданное «Федеря». «Утопленников за повешение не судят», – гласил текст. Девушка блаженно улыбнулась и взялась дочитывать Воннегута. Закончив последнюю страницу, подумала, что, может, и не было никакого послания в этой книге. Только циничный, висельный юмор напоминал интонации Федора. С этой, слегка разочаровывающей, мыслью она заснула. Но ненадолго.

Резкая боль ударила в палец ноги так, что Кира заорала. С первой же электричкой пришлось уехать в город. Любое напряжение в пальцах выстреливало резью. Казалось, будто кто-то вытягивает веревочку нерва, то и дело тренькая на ней, словно на балалайке.

Оказавшись в кабинете хирурга Кира с опаской посмотрела на врача-индуса, довольно скверно говорящего по-русски. Недоверие возрастало с каждой минутой, но перспектива остаться без прогулок по городу пугала. Врач сказал, что Кира ушибла палец, ноготь врастает в кожу, и его необходимо удалить. Кира согласилась, и началась экзекуция.

Вводя местный наркоз, хирург поинтересовался, снимает ли она когда-нибудь фенечки, и, получив отрицательный ответ, задал следующий вопрос:

– А как ты их стирает?

– Чищу зубной щеткой, – до реакции на этот ответ Кире уже не было никакого дела, так как боль захлестнула ее целиком. И, наверное, впервые за долгое время она забыла о Федоре.

Глава 13

Хромая малоизвестная поэтесса

Как удалось доковылять до квартиры, Кира не помнила. Уже лежа на диване и засунув ногу в петлю, свисавшую из анкера на потолке, девушка ощутила все радости отходящего наркоза.

Любая боль, трагедия и страх переживаются проще и легче, если есть свидетель героизма. Какое-то время назад Кира споткнулась на чердаке очередного покоренного дома о бетонную балку, но не придала этому особого значения, потому, что рядом был Федор и реагировать на подобные мелочи было как-то негордо. Когда спустя день ноготь стал фиолетовым, Кира только сменила лак на более темный, чтобы уродство не бросалось в глаза при ношении босоножек.

Но теперь, оставшись один на один с болью, держа перед собой черновик со стихами, она будто бы наблюдала себя со стороны и не позволяла прокрасться жалости к себе.

К вечеру стало лучше, и Кира на короткие промежутки времени начала падать в сон, граничащий с бредом, в котором они с Федором лазали по крышам. Звонок мобильника разбил видение.

– Да, – Кира не сообразила посмотреть, кто звонил.

– Привет, – голос Паши был бодр и радостен. – Вот решил снова позвонить. Хотел сказать, что я поступил в вуз.

– Серьезно? – встрепенулась Кира, искренне обрадовавшись. – Поздравляю, ты молодец. А куда? В Техноложку, как и хотел?

– Нет. Угадай.

– В Горный?

– Нет. Еще варианты?

– Даже не знаю, в прошлом году ты, насколько помню, подавал документы в эти два. А теперь куда?

– Туда же, куда и ты.

На мгновение мир Киры рухнул, сознание отказывалось принимать эту мысль.

– Ты шутишь.

– Нет. Я месяц назад подал документы, на прошлой неделе экзамены закончились. Интересный вуз. Вроде, концепция у них такая: зачислять всех, почти без экзаменов, но отсеивать на сессиях. Говорят, после первого курса меньше половины остается. Врут, наверное.

Кира молчала. Был еще шанс, что Паша всего лишь проверяет ее реакцию, ставя очередной психологический эксперимент.

– Зачем ты это делаешь? Неужели в городе нет больше факультетов религиоведения?

– Я говорил, что не отстану от тебя.

– Ладно, проехали.

– Ты помнишь, что ровно год назад мы с тобой познакомились?

– Не ровно, это позавчера было.

– Ага! Значит, помнишь!

«Черт, поймал ведь!» – выругалась про себя Кира. А вслух добавила:

– У меня хорошая память на даты. Живу по календарю, от меня не зависит.

– Ты какая-то странная, что-то случилось? Я думал, ты взбесишься из-за учебы, а ты, вроде, не против.

– Я против, просто мне ноготь на ноге удалили сегодня, а теперь наркоз отошел, и очень больно. А всего хуже, что только после операции мне сказали, что ближайшие две недели я точно не буду нормально передвигаться. От поликлиники на одной ноге скакала. Всю неделю на перевязки ходить, а костыля нет. И вообще, я ненавижу сидеть дома, я тут с ума сойду. И Боженька сегодня утром в санаторий укатила, приедет только через месяц. Печально будет мое существование ближайшее время.

– Я бы предложил к тебе приехать, но ты откажешься.

– Именно.

– Ну, поздравляю! Теперь ты наконец станешь хромой малоизвестной поэтессой.

– Это почему?

– Потому что стихи не нужны никому, и поэты торчат и опускаются на социальное дно. А ты еще и хромать будешь. Вот и малоизвестная хромая поэтесса.

– Да ты умеешь поддержать в трудную минуту, – истерически захохотала Кира. – Вообще, знаешь, как-то это все совершенно не героически. Смысл страдать, если причина страданий банальна и неэстетична? Вот так все детство готовишь себя к подвигу, а потом тебе удаляют ноготь – и все! Становишься размякшим и беспомощным, как червяк на асфальте. Проклятая проза жизни!

– А ты бы предпочла, чтобы тебе в бою голову отрубили? Хотя кого я спрашиваю… Кстати, слышала, что китайцы считают, что если нога болит, то это значит, что не туда ходишь. Подумай об этом. Ладно, слушай, ко мне барыга должен щас приехать, пойду бабок у бати нашакалю.

– Завязывал бы ты с этой дрянью. А впрочем, твое дело. Удачи!

– Ну пока, одногруппница! Коллега! Или калека?

Любопытство и негодование сменяли друг друга. А правда ли Паша поступил на тот же факультет, и как теперь быть, если это так? В Кире смешалось все: скепсис, надежда, что Паша блефует, и омерзение от его навязчивости.

Когда Кира рассказала маме о Пашином поступлении, та рассмеялась:

– Ну что ж! Паша молодец! Его есть за что уважать. По-мужски поступает.

– У тебя странные представления о том, что значит поступать по-мужски.

– Посмотрим.

Глава 14

Пожар

Не стоит думать, что сонмы древних богов, поименно перечисленные в мифологических словарях, есть только осколки недостижимо далекого прошлого, незапамятного и выдуманного бездельниками-гуманитариями, занимающими себя от скуки разнообразными шарлатанскими науками. Боги иногда показывают себя тем, кто имеет смелость и любопытство внимательно вглядываться в ход вещей. Человеческий ум сохраняет память о мифологическом времени. Оно не превращается в рудимент, как копчик или аппендицит, а продолжает быть работающим инструментом, помогающим не теряться в умственных лабиринтах, боясь принять неверное решение. Мифологическое время течет внутри человека, позволяет доподлинно знать, что, когда и как следует делать. Что это, если не голос Метиды 7в животе каждого из нас?

Вот и осень напоминала о том, что календарь – не что иное, как условность, попытка ограниченных существ обуздать время, стараясь неделимое и неохватное уместить на прокрустовом ложе своего восприятия, вновь очерчивала рубеж и будоражила надеждами на будущее. Сентябрь для Киры был настоящим Новым годом, без елок и Дедов Морозов: он завершал годовой цикл земледельца. Земля выдыхала и собиралась с силами для следующего круга. Этот выдох Кира чувствовала каждый сентябрь, всякий раз беспричинно ожидая начало еще одного этапа.

Старт студенческой жизни выпадал на октябрь. Последний летний месяц не задался для совместных прогулок: мама Федора переезжала в Петербург. Ожидание очередной перемены мест бодрило Федора и одновременно предвещало новый период несвободы, возвращение к старому, разбитому корыту, от которого Федор спасался бегством к отцу годом ранее. Корыто оставлять Федора в покое не собиралось, настырно волочась следом. Вот и теперь в выборе жилья Вера Анатольевна требовала от сына всестороннего участия. Ходить на просмотры комнат в коммунальных квартирах старого города было чертовски увлекательно, но постоянная эмоционально-трескучая болтовня не давала ни мгновения покоя.

Как-то Вере Анатольевне и Федору довелось смотреть комнату в жутковатой квартире в районе «Рот»8. Антураж, вкупе с контингентом, встретившимся им в кишкообразном коридоре на двенадцать комнат, создавал ощущение полного погружения в киберпанковский арт-хаус, снятый Балабановым по мотивам Достоевского. Уйти сразу было нельзя из-за и без того натянутых отношений с риэлтором, поэтому, после знакомства с комнатой они согласились пройти на кухню. Из ее окон было видно, как чуть вдалеке гигантским факелом полыхал купол Троице-Измайловского собора.

Вера Анатольевна трижды быстро перекрестилась:

– Бог покидает Петербург.

Купол почти полностью выгорел, собор напоминал адскую домну, окольцованную остатками строительных лесов, от которых высоко, заваливаясь набок, полыхало пламя, разливавшее по небу коричнево-черный дым.

Этот кошмар создавал ощущение чего-то великого, демонстрировал, насколько мал человечек с его амбициями, насколько уязвима красота и, что всего ужаснее, что время – безжалостная сволочь, пожирающая самое себя. Мгновение могло уничтожить эпоху – увиденное обнажало эту мысль до стропил.

Федор оставил риэлтора с маман и вышел на лестницу, чтобы позвонить Кире. Этим летом, гуляя по крышам, они видели издалека немало пожаров, когда только зловещий дым сообщал о происходящем. Теперь, эту феерию Федор наблюдал один.

– Привет! Ты как? Чем занимаешься?

– Привет! Ввиду тоски и отсутствия натянутого холста решила размалевать дверь на кухню. Из-за масла и уайт-спирита уже болит голова, но я не сдаюсь. Внезапно что-то мне шепнуло, что на двери нужно нарисовать Спас-на-Крови, и я поглощена процессом. Как ты?

– Тут такое происходит! Горит Троицкий собор. Мы как раз неподалеку комнату смотрим – из окон все видно.

– Сильно горит?

– Похоже на ад. Купола уже нет.

Кира внезапно заревновала: город к возлюбленному или возлюбленного к городу – было вопросом даже для нее самой. Ощущалось чувство несправедливости от того, что жизнь проходит мимо, что Федор участвует в этом без нее. Потеря памятника архитектуры была ей небезразлична, но трудно представима.

По затянувшейся паузе в разговоре Федор смекнул, что следует перевести разговор в иное русло.

– Как нога? Я вот все хочу тебя навестить, но маман скачет с выбором квартиры, приходится с ней таскаться. Через четыре дня уедет. Надо бы погулять сходить, если ты, конечно, можешь.

– Надеюсь, к тому времени начну выходить из дома.

Спустя неделю Кира и Федор снова стали частью городского пейзажа.

Глава 15

Заблудившийся трамвай

Федор и Кира поднимались по лестнице. Тени чугунных кружев, вызывая рябь в глазах, причудливой вязью разбегались по ступеням. Они меняли ритм на каждом пролете, передавая идущим пульс дома. Ребята на цыпочках прошли по чердаку и вылезли на крышу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Кайрос – почитаемый древними греками бог счастливого

мгновения.

2

«Панк-вальс» проект «Инструкция по обороне»

3

У-вэй – созерцательная пассивность, принцип недеяния.

4

Бич – опустившийся, спившийся человек

5

В римской религии дух-покровитель того или иного конкретного

места

6

Лахесис – средняя из трёх сестёр-мойр, богиня судьбы

в древнегреческой мифологии

7

В греческой мифологии богиня мудрости, олицетворявшей

рассудок, внутренний голос.

8

Так назывался район Измайловского проспекта

с расположенными вокруг него улицами, носившими с 1826 г. название «Роты»