скачать книгу бесплатно
Привел меня туда мой старший товарищ, специальный корреспондент газеты «Труд» и автор нескольких рассказов, напечатанных на шестнадцатой полосе «Литературной газеты».
Объяснить Вам степень его крутизны сегодня я не могу, но он мог все: взять билет на поезд и самолет, войти в любой театр, купить водку и импортное пиво в «Елисеевском» и даже в Сандунах получить номер для совместной помывки с женщинами.
У него даже во Дворце водного спорта была отдельная дорожка во время тренировки сборной Москвы по многоборью.
Сейчас это делает любая сука, а тогда это доставалось только лучшим или очень богатым буратинам еврейско-кавказского розлива (в хорошем смысле).
Мы ходили с ним в гости к академикам и директорам гастрономов на обеды и ужины, он читал им свои рассказы, и нас кормили на убой, и наливали, и даже предлагали нам своих дочек – для общения, вот такое отношение было к мастерам культуры в период расцвета застоя.
Он дал мне тогда свою визитную карточку, где были ордена – и главное, там было отлито жирным шрифтом, что это орган ЦК КПСС, а этот орган тогда имел всех, и не только женщин, а просто всех и каждого, включая и карательные органы.
Я решил проверить себя, чего я стою без моего поводыря, и пошел в ресторан «Северный» на ужин, залегендировав себя как журналиста центральной газеты.
В том ресторане очереди не было, туда чужих просто не пускали, там сидели очень серьезные люди, ну очень авторитетные, как сейчас говорят пошляки-газетчики.
За стеклом входной двери маячил человек в белом халате, по повадкам бывший майор НКВД на пенсии, и он смотрел на меня, как на пустое место, но я вынул визитку и приложил к зеркальной двери, он увидел ордена и открыл дверь ровно на секунду, а потом опять нырнул в теплый мир праздника, но через минуту показался в черном смокинге величественный господин, похожий на графа, он распахнул предо мной дверь и засиял золотыми зубами 999-й пробы – у него во рту, по самым скромным подсчетам, было двое «Жигулей»; он сам снял с меня кроличью шапку и дубленку, сшитую из тулупа охранника одной колонии, купленного моей мамой на Преображенском рынке.
Меня провели к столу у окошка, и мэтр сам поменял хрустящую скатерть на новую и спросил меня, чего я желаю. Я желал все и сказал, как старший товарищ, ему на ты: «Принеси все вкусное», господин все понял, он вообще все понимал, как профессор психологии, и исчез за бархатной портьерой в своих закромах.
Через минуту две официантки, Таня-Валя, принесли два огромных подноса, там было все: маслята, язык, балык, залом, бочковые помидоры, судачок, два графина с белым и цветным и тарелка зелени и свежих овощей с огорода города Баку; я решил: умру, но съем все, и будь что будет.
Господин в черном подошел и извинился, что нет икры, я извинил его и сказал вальяжно, что материал о ресторане будет в пятницу, в рубрике «Маяки столичного питания».
Он пятился задом и одновременно кланялся, как китайский болванчик на моем пианино, на котором я так и не научился играть.
Ел я долго, с перерывами, выпивал из двух графинов и довольно скоро окосел основательно; уже пришли музыканты, старые хмыри, игравшие когда-то самому Васе Сталину на последнем этаже гостиницы «Москва».
На сцене пел человек, похожий на Фрэнка Синатру.
Я был изрядно пьян, в состоянии «Остапа понесло».
Я щелкнул пальцами, как Игорь Кио, и сразу предо мной возникли Таня-Валя, их уже не было двое, они слились в одно целое, половина была белой, а вторая – черной, и с этим целым я пожелал танцевать под песню «Мой путь».
Таня-Валя глянули на метрдотеля, тот кивнул, и началось; хмырь объявил, что эта великая песня звучит в мою честь – но под именем Виктора Терехина из солнечного города Люберцы.
Зазвучал «Мой путь» на языке оригинала, и мы поплыли с Таней-Валей по паркету; во время припева, когда вступили духовые, я чуть не заплакал, это мой путь, подпевал я, обнимая четыре сиськи и две жопы.
Второй куплет я пел уже на сцене, и оркестр аккомпанировал стоя, как оркестр Гленна Миллера самому Синатре, а потом я упал прямо на стол уважаемым людям, прямо в блюдо с хинкали попала моя нога, и я закрыл глаза, понимая, что мой путь завершен.
Но случилось чудо: им объяснили, что я из ЦК, они простили представителя правящей партии, очнулся я в бельевой, где лежал на ворохе белья.
Меня гладили мои наперсницы и дули на шишку на лбу по очереди, из зала опять звучал «Мой путь», я встал и вернулся к столу, где была уже вторая перемена блюд.
Потом я упал еще раз, и мой путь чуть не завершился окончательно.
Убирать разбитую мною посуду вышла в зал наша институтская лаборантка Инна, мать-одиночка и хороший человек; увидев меня, жалкого третьекурсника, в роли Хлестакова на губернском балу, она онемела, онемел и я; сразу протрезвев, я в момент стал Вольфом Мессингом и взглядом дал понять, что мы незнакомы; я был в шаге от провала, и она поняла меня и стала вести себя как жена Штирлица в кафе; я заказал песню из одноименного фильма, и она все поняла.
А потом, Аня, у меня началась конспиративная встреча…
В зал входил капитан Сорокин; я был как тетива индейского лука.
Пятое письмо Анне Чепмен
Ну вот, опять, Анечка, я на передовом рубеже; капитан Сорокин – «мон женераль», так я звал его в годы нашего сотрудничества, – мигнул мне левым, рабочим, глазом, и я поплелся за ним через кухню в номера.
Кстати, второй глаз капитан Сорокин потерял во время спецоперации в ресторане «Янтарь» на Электрозаводской в 72-м году, но это официальная версия…
Они с соратниками обмывали звездочки майора К. и попали под замес армян и азербайджанцев, которые уже в те далекие годы, когда дружба народов СССР была витриной для всей прогрессивной мировой общественности, испытывали друг к другу личную неприязнь на почве раздела Измайловского рынка.
Стулом, пущенным в сторону стола лиц кавказской национальности – личности метателей установить не удалось, – ему выбили глаз, а в отчете надписали, что была спецоперация против дашнаков и басмачей.
Сорокин вместо глаза получил грамоту, виновных не нашли, потому что не искали на свою жопу приключений.
Ну сейчас не об этом.
Сорокин привел меня в пыльный номер и стал меня склонять к сотрудничеству с органами, начал он издалека.
Он сначала спросил про Розу, верна ли она мне, как Мария Склодовская-Кюри самому Кюри; будем ли мы с ней единым организмом, как супруги Розенберг при передаче ядерных секретов.
Я замешкался, но про Либермана и Розу скрыл, хотя было дикое желание заложить Либермана по полной программе и занять место начальника отдела, но я не стал, побоялся, что органы уберут Розу, как слабое звено, а мне дадут какое-нибудь б/у из бывших нелегалок времен Первой конной.
Я поручился за Розу, Сорокин усмехнулся каменным лицом, и я понял, что он все знает про Розин срыв в бездну Либермана; потом он сказал загадочно: «Мы вас за язык не тянули, она в вашей группе, и вы отвечаете за нее головой, а я за вас жопой и погонами».
Потом он мимоходом спросил, знаю ли я азбуку Морзе; я ответил, что знаю только сигнальную азбуку флажками, учился в Доме пионеров в школе юного моряка на Красной Пресне после Двадцатого съезда, когда жил временно у дедушки, бывшего врача-вредителя, реабилитированного нашими славными карательными органами с незначительной травмой головы, приведшей к полной глухоте.
Сорокин кивнул, он знал об этом и даже знал человека, который отрезал дедушку одним ударом от мира чарующих звуков.
Но он при этом заметил, что партия осудила незаконные методы следствия и виновные понесли наказание, а дедушка умер дома и претензий не имел, просто радовался тогда, что не ослеп, все-таки видеть лучше, чем слышать.
За это ему дали квартиру, как жертве репрессий, и я в ней живу и радуюсь, что дедушка малой кровью решил мой жилищный вопрос.
Либерману, конечно, повезло больше: трехкомнатная на Таганке с паркетом за обоих расстрелянных родителей, умеют все-таки евреи устраиваться, ну это к слову.
Потом капитан достал бутылку коньяка «Три звездочки» и блюдце с лимоном, слегка заветренным, мы выпили за наше дело по стакану, и я ушел, шатаясь на ватных ногах.
Сорокин сказал, чтобы я поплотнее работал с Либерманом, есть мнение, что он учит иврит и готовится покинуть Родину, предать наши идеалы в угоду мировому империализму.
Я дал слово капитану – бывает же такая радость, когда порученное дело совпадает с личным интересом.
Роза встретила меня гусем с яблоками и шарлоткой; я ей пока не открылся, хотя очень хотелось и чесалось, но я знал про закон омерты и молчал.
Ночью меня разбудил звонок Сорокина, он был пьян и просил какую-то Люсю, видимо, решил переночевать на явочной квартире и, не теряя времени, провести контакт с очередным агентом своей сети.
Я положил трубку и стал читать в Талмуде недельную главу: Сорокин обещал проверить.
Шестое письмо Анне Чепмен
Шалом! Дорогая Анечка!
После освоения первых глав книги Исхода я потихоньку начал врастать в шкуру еврея, появилась перхоть и желание сказать Розе все, что я о ней думаю.
Я скажу Вам, Анечка, у каждого свой Египет, у каждого свой плен, я из своего плена так и не вышел, хотя больше сорока лет ходил, как баран, на веревке по пустыне социализма, сначала развитого, а потом зрелого; но строй умер, не приходя в сознание, как наш великий кормчий по имени Иосиф, дрянь такая, хоть и с библейским именем.
Ну это так, между делом, а по делу нашему шпионскому момент тогда был сложный.
Сорокин не звонил, Либерман был на больничном, опять своим геморроем хотел сорвать план опытно-конструкторских работ первого квартала, вредил, как мог; но я мобилизовал здоровые силы коллектива, и план мы вытянули на 103 % против марта 73-го года.
Я приступил к активной фазе легендирования, надел на профсоюзное собрание кипу и своими действиями парализовал работу профсоюза, школы коммунизма, если Вы помните лозунги благословенного времени, когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли.
Я знаю, что Вы помните, я видел, как Вы поете песню «С чего начинается Родина» с нашим нацлидером, дай бог ему здоровья еще на двенадцать лет.
Ну сегодня не об этом.
Вечером я пошел в рыбный купить своему коту минтая, кот у меня золотой был, любил меня бешено; я его не баловал, но только он меня понимал, и мне кажется, что он мог даже говорить, но боялся наговорить глупостей Розе, которая его ненавидела, и потому молчал, в его зеленых глазах – кстати, у меня тоже такие – я иногда читал такую глубину, что страшно становилось.
Когда мы вместе смотрели программу «Время», он так смотрел на Политбюро, что мне казалось: его скоро посадят, и меня заодно; он чистый антисоветчик был, «Правду» рвал в клочья, а вот «Науку и жизнь» никогда – он ее, кажется, читал по ночам после меня и даже кое-что помечал, но его уже нет давно; видимо, в новом воплощении он стал человеком и живет на берегу Тасманова моря в Новозеландии; мне баба одна звонила пару лет назад, она была моей любовницей на работе, так она сказала, что видела мужика с глазами моего кота. Я ей, конечно, не верю, она и тридцать лет назад дурой была, но давала везде – и в кабинете, и между гаражами, и в летний зной, и в зиму снежную; и Розе все рассказала и факты дала, что у меня родинка на члене… Такого говна тогда я от Розы огреб, врагу не пожелаешь.
Но сегодня я не об этом.
Так вот, захожу я в рыбный, стал в очередь с другими гражданами и читаю «Блокнот агитатора».
Были такие книжки, Анечка, которые давали нам для сдачи Ленинского зачета в Университете миллионов; вся страна училась раз в неделю, не то что теперь, когда все только про ментов смотрят и баб голых; в СССР секса не было, а в России нет любви.
Поверьте мне, старику, я толк знал в этом вопросе, у меня на фюзеляже две сотни пораженных целей, а Розу никогда не обижал, давал ей гормоны по требованию – с сердцем и без сердца.
Она, правда, нежаркая была, но я ее не принуждал, пыл свой остужал на чужих подушках, чтобы не оскорблять ее своими грязными фантазиями.
А вот Либерман – сука. У него результат по бабам лучше был, до сорока пяти мы ноздря в ноздрю шли, а потом у меня сердце барахлить стало и в почках песок заскрипел, а он, здоровый бык, до сих пор с марокканской еврейкой живет, но это я вам позже расскажу, когда мы ближе познакомимся.
Подошла моя очередь, рыбник отвесил мне минтая и завернул в бумагу серую, а на ней – инструкции от Сорокина по подготовке к заброске на территорию предполагаемого противника.
Пунктов немного, но все важные; удивило предписание усилить алкогольную составляющую и чаще нарушать общественный порядок, сразу не понял глубины замысла, но с годами пришло понимание: он желал показать меня ЦРУ с дурной стороны, чтобы не допустить перевербовки в случае моего провала; дальновидным человеком оказался капитан Сорокин, умища в нем было уйма, как у Канариса, не зря он теперь руководит собачьим приютом в Раменках, звери у него по струнке ходят и не лают.
Недельный отчет по Либерману получился емким, все-таки выследил я его. Позвал его на бега сходить в среду – отказался, а он азартен был, немало мы с ним просрали на лошадках, коней знали и наездников, со значительными людьми стояли на центральной трибуне, с Аркановым знаком с тех пор и с Ширвиндтом Александром Анатольичем – заядлые лощадники были, говорили нам, что половина здания ипподрома за их бабки построена.
Так вот, отказался Либерман, и я пошел за ним после работы; на Ногина он вышел, я за ним, скрываясь в складках местности. Он по Солянке двинул, но в синагогу на Архипова не повернул, по Ивановскому пошел, потом метнулся в Петроверигский; я уже подумал, что он в костел зайдет, – нет. Там у баптистов дом собраний есть, но он и тут прошел равнодушно – и в очередь встал за черешней румынской, ее только что выбросили, а он уже второй в очереди!
Взял; а я нет, не мог же я себя обнаружить на задании – так, облизнулся на дефицит, но не подошел, как в песне «У советских собственная гордость, на чужих мы смотрим свысока…», это я о Либермане.
Он вышел на Маросейку, зашел в «Диету», вышел с двумя курами с когтями синими, как у девок сегодня, пошел к метро, но потом резко пропал, мелькнула в толпе голова его плешивая и растворилась, я аж похолодел, где он так научился от слежки уходить, кто учил его, но рассуждать времени не было, я принял решение и двинул в синагогу.
Встал у «Советского спорта» и стал мониторить переулок: место тихое, обзор хороший; через полчаса он вышел с дополнительным пакетом и пошел к метро – и тут я его достал.
Подошел к нему на эскалаторе и в спину сказал: «Гражданин Либерман! Вы арестованы, как пособник сионизма!»
Он головы не повернул, но я заметил, что он жидко обосрался и, сходя с эскалатора, попытался скинуть пакет с мацой, которую получил от синагоги как пособник.
Я его остановил и сказал громко: «Вы в кольце, перестаньте, вы изобличены!» – и тут он увидел меня и позеленел, стал на меня шипеть, как гадюка, и даже два раза плюнул в меня, но я только смеялся.
Седьмое письмо Анне Чепмен
Доброго времени суток, дорогая Антуанетта!
Видел Ваши фотки в нескромном журнале, скажу Вам без обиняков – хороша, очень хороша, и в коже, и без; я сейчас уже не в строю, но пока еще не ослеп и понимаю, что такое хорошо и что такое плохо – так у Вас хорошо.
Я такое видел только у Кати из парткабинета; когда она меня приблизила, поиграла мной, а потом швырнула на гвозди, так что я спать не мог.
Две недели страдал, как Рахметов, но Роза моя меня спасла тогда – стала меня бить ремнем и бытовой техникой, когда ей признался, что Катин теплый бок манит меня уйти из семьи.
Вот такое со мной случилось в далеком 74-м году в городе Сочи, на семинаре по повышению качества новой техники в санатории «Шахтер», вот так коммунисты нас, беспартийных, ставили раком.
Я до сих пор помню теплый бок этой партийной сучки и золотые волосы – на всех, замечу, местах, натюрель, чистая львица, прости господи, неспетая песня моя.
Ну, это так, сегодня не об этом.
После моей шутки в метро с Либерманом он со мной не разговаривал, обиделся, и даже на обед со мной не ходил, но в конце недели вызвал меня в кабинет официально и, дверь поплотнее закрыв, начал издалека:
– Рома! Мы дружим с тобой десять лет, всякое у нас было, но подлости совершать с близкими людьми – это ту мач, – он любил иногда ввернуть импортные слова, показать, так сказать, свое превосходство надо мной; знал он, что я французский учил в школе и вузе, но, кроме сказки про мальчика Нильса и гуся, по которой я тысячи сдавал, ничего не знал; этот мальчик Нильс даже снился мне, когда я чуть в армию не загремел – три раза зачет сдавал по языку, а как сдать было, если в нашей вечерней школе за один алфавит пятерку ставили.
– Что с тобой происходит, Роман? Откуда ветер дует? Тора, кипа, ты куда собрался? Зачем тебе это превращение, Кафки начитался?
Жуком легче стать, чем евреем.
Я молчал, он продолжил:
– Я тебе как другу скажу, я не советую. Ты думаешь, что войти в другую реку просто, этот философ гребаный, который сказал про реку, мудаком был; хочешь веры – крестись, но к нам не надо, я тебе как внук раввина говорю: сменить веру – это как пол сменить, ты этого хочешь? Хочешь, чтобы у тебя сиськи выросли и каждый тебя имел во все места? Очнись, не делай этого.
Вот посмотри на Авдеева из лаборатории цепей. Ну какой он Авдеев? Все знают, что он фамилию жены взял, чтобы мимикрировать под представителя титульной нации, в партию вступил, военщину израильскую осуждает, анекдоты рассказывает только про Рабиновича и сам смеется громче всех. Стал ли он ближе русскому народу? Нет, Рома.
Висит он, как говно в проруби, ни вашим ни нашим, харю свою не спрячешь, ручки свои маленькие аппаратом Елизарова пролетарскими не сделаешь; живи в своей шкуре, Рома, против генов не попрешь.
Если ты выехать собрался, то тебя Роза вывезет на своей бабушке Рахили, вот тебе и транспортное средство в другую жизнь. Но не советую, там пустыня, ты скучать будешь, ну как ты без леса и речки, без тропинки своей и березового сока, которым щедро тебя поит Родина?
Я молчал, как коммунист на картине Иогансона «Допрос коммуниста». Сорокин предупреждал меня, что возможны провокации Моссада, Сохнута и Джойнт, и я твердо сказал Либерману:
– Знаешь, Яша, не твое это собачье дело, не брат ты мне, Каин, – и попер по полной программе, как в Талмуде. Либерман офигел, да так сильно, что к стулу прилип. Отбил я его атаку вражескую и вернулся на место рабочее, и кипу надел, и стал раскачиваться на стуле, как у Стены Плача…
И тут позвонил Сорокин и гордо сказал, что управление одобряет его план, так что завтра встреча в «Метрополе» с куратором американского направления.
Восьмое письмо Анне Чепмен
Добрый вечер, Аннушка!
Вы уже разлили масло на Патриарших?
Извините меня, дурака, это я так шучу; просто увидел Вас в программе «Время» с мандатом правящей партии и подумал: вчера без трусов в «Плейбое», сегодня с мандатом, чудны дела твои, господи.
Так вот, пошел я в «Метрополь» на встречу со своими кураторами из органов; волновался так, что Роза мне корвалолу налила и перекрестила – а тогда, Анечка, только интеллигенция крестилась в поисках смысла жизни, не вся, конечно, но были люди, особенно евреи.
