Мёд мудрости

– Он тоже спотыкался. Пока от кладбища шел, пару раз упал хорошо. Один раз вообще в яму. Она кустом закрыта, даже днем можно обознаться. А уж ночью… – Помолчав, прибавил: – Крепко упал. Ремешок у сумки порвал.

– Почему думаешь, что порвал именно когда упал?

– Руку ободрал. И сумка не совсем обычная. Дно у нее твердое, плетеное из ивы. В бока тоже дощечки вшиты. Тоненькие совсем. Даже не дощечки, а луб. Обшита холстом и верх холщовый. А завязывается ремешком. Странно.

– Чем странно?

– Сумка большая. Носить ее неудобно. Если верх завязывать, тем более. Обычно сверху или по бокам две петли делают. А здесь одна. Потому и порвалась, когда упал. Петля была на руку намотана. Ссадина осталась.

– Сумку куда дели?

– В скудельницу отвезли. Там, наверное, и валяется.

Злат неторопливо разлил себе и сотнику остатки греческого вина. Выпили.

– Сумка была пустая. Значит, что-то приносил туда, откуда шел, – продолжил наиб. – Получается такая картина. Человек принес что-то в большой сумке. По всему видать, ночью. Потому что одет был так, чтобы в темноте видно не было. Даже лицо замотал. Потом шел с кладбища к дороге, напоролся на змею и помер. Потом кому-то понадобилось выкрасть его тело. Зачем? Спокойно могли забрать. Никто бы их и не спросил ничего. Преступления никакого не было. Назваться можно как хочешь, никому дела нет проверять. Вместо этого устроили целое представление с призраками и летающими мертвецами. Зачем? Напоминает какой-то балаган на площади.

Никто не ответил. Немного погодя Злат потянулся за Илгизаровыми берестяными листочками:

– Ну, а теперь давай сказки почитаем.

VII

Смерть каллиграфа

Утром Итлар встал затемно, до восхода солнца. Ему нужно было во дворец заступать на службу. Ночную стражу меняли как раз с призывом азанчи к первому намазу. Разбуженный Злат решил тоже ехать. Все равно спать уже не будешь. Засобирался с ними и сказочник. Ему совсем некуда было спешить, да и рано, но не упускать же возможность доехать до главного базара – лошадь, на которой вчера приехал Илгизар, осталась во дворе, и теперь ее брал в повод сотник. Чего не прокатиться? Пешком путь неблизкий.

Сотник поскакал во весь опор, а Злат с Бахрамом решили заехать по пути к Илгизару.

Черная улица, на которой стоял двор водовозов, была совсем недалеко от заставы, тянулась прямо вдоль большой дороги в Сарай, только ниже к реке за давно пересохшим арыком, заросшим акацией. Место уединенное, если не сказать глухое. Часть улицы вообще в один ряд, а склон к реке зарос кустарниками и деревьями, превратившись в непроходимую чащу. Никто и не помнил, почему ее называли Черной. Может, потому, что была она самой северной окраиной Сарая – у монголов все северное называлось черным. А еще в прежние времена здесь селились по большей части уйгуры, придерживавшиеся кто буддизма, кто загадочной черной веры. Некоторые даже юрты ставили во дворах по степному древнему обычаю.

Когда после смерти хана Тохты в Улусе Джучи была смута, многих из них побили. За царевича Узбека тогда встали мусульмане. Они и одолели. Сторонники черной веры проиграли. Двадцать лет прошло.

Сейчас город подошел совсем вплотную к Черной улице. Прямо перед ней начинался многолюдный и зажиточный Булгарский квартал, к которому примыкала пристань, тоже именуемая иногда Черной, но чаще – Булгарской.

Это были северные ворота в Сарай Богохранимый. Речные ворота великого пути из стран русов, буртас, мордвы, булгар. Сказочно богатых полуночных стран.

Сюда приходили с верховьев великой реки струги, караваны лодок и множество плотов. На Булгарской пристани под присмотром ханских тамгачи – сборщиков пошлин – на берег выгружали драгоценные искристые меха, достойные самых знатных особ, охотничьих птиц – мечту султанов и королей. Под надежной охраной вели белокурых чернооких красавиц, подобных райским гуриям. Туда приходил строительный лес, дрова, выделанные булгарскими умельцами знаменитые кожи, славившиеся по всей Персии и Леванту вплоть до самого Египта. Самое главное – хлеб. Лучшая в мире пшеница, выросшая на тучных степных нивах.

Только Черную улицу от всего этого златокипящего шума и изобилия отделяли заросли карагача и вербы. Здесь всегда было тихо.

На самой Булгарской пристани жаркое время тоже еще не настало. Лед на реке только недавно растаял, и большая вода с верховьев придет не раньше, чем через месяц. Там, в мордовских и булгарских лесах еще лишь собираются караваны, сбиваются плоты. Сюда их ждать только в начале лета.

Черная улица в этот ранний час была погружена в сон. Только телеги водовозов нарушали гулкую предутреннюю тишину на спуске к реке. Но их двор был в самом конце, да еще отгораживался от улицы густой изгородью из кустарника, так что покоя в этом сонном царстве их хозяйственная суета не нарушала.

Привратник, узнав наиба, сразу заметался, но тот махнул рукой, чтобы не суетился, и слез с коня. На обширном дворе не было никого. Еще пахло прошлогодними палыми листьями, но вдоль ограды уже зеленела высокая трава. Большой дом с верандами до сих пор как будто спал. Ночи пока стояли прохладные, и летнюю кухню не топили. Ковров в беседке тоже не было. Рано. Только в конце двора мерцал огонек, и несколько теней маячили у двери в дом собраний, где у водовозов была мечеть.

Там и нашли свежего, видно, давно проснувшегося Илгизара. Все-таки был он здесь навроде муллы и сейчас собирался призвать тех своих прихожан, что еще не разъехались на утренний намаз.

Среди тех, у кого не случилось дел в столь ранний час, был старшина водовозов. Должность такая, что с начальством нужно ладить, потому он, едва признав наиба, бросился тому навстречу, перехватив едва не на середине двора.

– Какая честь! Гость нежданный, но всегда желанный! Эй! Быстро несите праздничную посуду!

– Я проездом. Да и тороплюсь. Так что, спасибо, Бурангул, за угощение, но некогда!

– Не сомневаюсь, что у светлейшего наиба есть дела поважнее, чем беседа с простыми возчиками кувшинов, – ни на перышко не смутился староста. – Но побывать во дворе водовозов и не выпить стакан воды – дело неслыханное!

– Если только стакан, – засмеялся Злат, оценив сладкоречивое «светлейший».

– Тем более ты не один, – ковал железо, пока горячо, Бурангул. – Если у помощника самого эмира Сарая день уже наполнен делами, как небо звездами, то почтенному Бахраму спешить в столь ранний час совсем некуда. И он может не спеша вкусить наших угощений. Глядишь, и будет почаще заглядывать в эту скромную обитель. Мы всегда рады послушать самого искусного сказочника Сарая. Жаль только, мои ребята собираются слишком поздно. Но для желанного гостя всегда найдутся и ночлег, и угощение, и достойная плата.

Злат мельком оценил расшитый ворот на кафтане старосты. Не зря тот заикнулся про достойную плату. Видно, что дела у водовозов идут неплохо. Достаток чувствовался. Бурангул и вовсе смотрелся как уважаемый купец с большого базара. Кафтан пошит из хорошего материала, явно привозного. Кушак бухарский, шелковый. Старосте часто приходится иметь дело с людьми важными, нужно и самому выглядеть под стать.

Подошедший к ним Илгизар погасил лампу. Сумерки уже бледнели, и небо начинало светлеть. Нечаянные богомольцы в конце двора, воспользовавшись отлучкой наставника, немедленно исчезли.

– Заехали за тобой, – приветствовал помощника Злат. – Садись с Бахрамом на одну лошадь.

– У него здесь срочное дело нашлось, – встрял Бурангул.

С этими словами он вежливо взял наиба за рукав и настойчиво потянул к дому.

В теплой трапезной уже ждали настоящие китайские чашки и горячий сбитень из лучшего булгарского меда с имбирем. На большом расписном блюде золотой горкой поблескивал чак-чак.

– Жаль, бурсака не осталось, – будто испрашивая извинения, развел руками староста. – В пятницу весь поели, а свежий еще не купили. Мы его берем у одной старушки в Булгарском квартале. Мастерица, каких мало. Бурсак печет только для свадеб, на заказ.

Злат потянул носом воздух. В жаровню с углями явно подкинули можжевеловых веточек для аромата.

– Значит, ты с нами не поедешь? – спросил он Илгизара.

– Коран буду читать. Староста умер.

Наиб сразу вспомнил суетливого и старательного старика, изрядно молодящегося и подкрашивающего бороду хной. Черная улица стояла особняком, и для порядка здесь имелся свой староста. Забот у него почитай никаких не было, но местным обитателям сподручнее жить самим по себе, чем ходить под квартальными начальниками, некоторые из которых отличались весьма крутым нравом. Злат даже не мог вспомнить, как звали старосту. Вроде, он занимался переписыванием книг. На этой улице вообще жил народ из тех, кто сам по себе. Астролог, составлявший гороскопы, лекарь и другие, кому не нужно день-деньской торчать в лавке или на базаре.

– Хворал? – спросил Злат из вежливости.

– Вроде нет, – обрадовался разговору Бурангул. – Вот только был бодрый и здоровый. И на тебе… Позавчера я к нему заглядывал. Мне как раз велели передать про того покойника, что у дороги нашли. Чтобы все старосты проверили, не пропал ли кто у них. И пришли на опознание. Покричал от калитки со двора, никто не ответил. Думаю, ушел куда. Вчера снова заглянул. Пораньше. Чтобы наверняка дома застать. Тишина. Зашел во двор, постучал. Уже уходить собрался. Гляжу, а дверь изнутри заперта. Хотел в окно заглянуть – так оно еще с зимы войлоком заделано, ночи еще прохладные. Стал еще стучать, кричать, уже громче. Чую, дело неладно. Послал человека к сыну его. Сын в хорезмийском квартале на базаре у одного купца по письменной части служит. – Немного помолчав, чтобы придать рассказу больше значительности, Бурангул продолжил: – Пока нашли, пока пришел, пока бегали за топором, так почти до вечера и прошло время. Сломали дверь. Точно. Закрыта изнутри на засов. А хозяин лежит на полу бездыханный.

«Бездыханный, – усмехнулся про себя Злат. – Бахраму обязательно нужно сюда заходить. Здесь оценят хороший слог».

Староста между тем продолжал:

– Сегодня хоронить будут. Илгизара позвали Коран читать. Человек был небедный. Платят хорошо.

– Ты, вроде, знался с покойным? – спросил Злат юношу.

– Он книгами торговал. Переписчик. Я тоже этим занимаюсь, когда время есть. Давал мне заказы. Всегда бодрый, никогда не жаловался. И вот внезапно…

– Я только сейчас узнал, что он хорезмиец, – снова встрял Бурангул. – Такое у нас здесь место. Каждый наособицу. И не знаешь, кто есть кто. Мы вот здесь кипчаки. Там, дальше, вроде уйгуры живут. Платье носят ихнее. Лекарь есть. Тот тоже не поймешь кто – говорит не чисто. Выговор нездешний. А про некоторых, хочешь верь, хочешь не верь – и не знаю ничего. Бок о бок живем. Не один год.

Наибу подумалось, что зря людям дозволяется жить вот так самим по себе. Лучше, когда все по своим местам, под присмотром старост и соседей из единоверцев или соплеменников. Тогда не спрячешься и ничего тайком не умыслишь. А всякая вольность приводит к беспорядку. Опять же, уединение. В прошлом году на этой самой улице было сразу два убийства.

– Теперь вам нового старосту нужно, – сказал он вслух, – вот я тебя и назначу. Человек ты молодой, от тебя больше проку будет.

Было видно, что такой оборот Бурангула никак не устраивал. Однако перечить наибу он не стал. Только робко намекнул:

– Нужно жителей созвать. Они должны выбрать.

– Вот и займись этим прямо сегодня. Собери их. Не забудь передать от меня привет.

Бурангул только поклонился с кислой улыбкой. Словно чуял, как быстро новая должность начнет доставлять хлопоты. Еще не прокричали с минаретов призыв правоверным к полуденному намазу, как его покрытая волоком легкая повозка стояла перед ханским дворцом.

Злат как раз вышел на площадь и, прищурясь на яркое весеннее солнце, думал, куда пойти пообедать. До главного базара рукой подать, а по закону важного ханского слугу с пайцзой любой хозяин должен потчевать бесплатно. Правда наиб и не думал пользоваться этим правом. Зачем? Только что от него ушел проситель, оставивший после решения своего дела не самый тощий кошелек с серебряными даньгами. Злат даже не заглядывал, сколько там. Понятно и так, что в ханский дворец с несколькими монетками не придут. А еда в Сарае недорогая. Рыбное, так вообще почитай даром.

В семье юного Злата, которого отец-священник строго звал Хрисанфом, как раз ели по большей части рыбу. Православный уклад предписывает поститься более половины дней в году. Живя у реки, посты легко соблюдать.

Увидев Бурангула, наиб собрался уже было похвалить за то, что тот так быстро собрал жителей, однако Барангул сам сразу взял быка за рога:

– Как ты велел, я уже сообщил людям, что меня назначили новым старостой. Вот я и приехал просить помощи.

– Быстро, – одобрил Злат. – Конечно, помогу. Что у тебя?

Новоявленный староста ответил не сразу. Он выразительно помолчал с громким сопением, потом придал лицу самое жалостливое выражение:

– У нас убийство!

– Хорошо начинаешь, – невозмутимо одобрил наиб. – Вижу, что я в тебе не ошибся. Кого убил? И за что?

– Тебе смешно, – обиделся Бурангул, – а мне что делать? Пришли люди из хорезмийской мечети обмывать покойного. Раздели, само собой, вот и обнаружили рану. Колотую. Она едва заметная, ударили прямо в сердце. Потому и крови не было. Клинок тоже очень странный – узкий совсем. Родственники голосят, хотят жалобу подавать. Скоро, наверное, сюда придут. Пока пошли в свой хорезмийский квартал. За кади и свидетелями. Чтобы убийство официально оформить.

– Илгизар что?

– А что Илгизар? Читает себе Коран. Ему какая забота? Там, поди, сур пятьсот.

– Всего сто четырнадцать, – успокоил Злат, – но хватит надолго. А вам всей улицей придется скидываться на штраф. Убийца неизвестен, значит, платить родственникам придется вам. Эти хорезмийцы народ ушлый, своего не упустят. Так что ищите убийцу.

На лице Бурангула отразилось такое отчаяние, что Злат едва не рассмеялся:

– Но я от своего слова не отказываюсь. Чем смогу, помогу. Поехали, глянем на новопреставленного.

VIII

Загадки запертой двери

Пронзительные завывания плакальщиц стали слышны еще на подъезде к Черной улице. Это придавало происходящему некий размах. В Сарае, в оживленном жилом квартале, уже через несколько домов ничего не было бы слышно, и даже совсем недальние соседи могли не подозревать, что неподалеку кто-то покинул этот грешный мир. Здесь хорошо отлаженный плач был, наверное, слышен даже у городской заставы.

У ворот домика старосты стояло несколько повозок. Хорезмийский квартал отсюда далеко, а родственники и знакомые покойного были, скорее всего, оттуда.

Злат вспомнил, как заходил сюда в прошлом году. На Черной улице тогда произошло убийство, и староста из кожи лез, стараясь помочь поиску лиходея. Он так боялся, что придется скидываться на штраф. Судьба иногда довольно зло насмехается. Теперь он и сам стал причиной подобного возможного исхода.

Разряженные плакальщицы расположились во дворе. Комната была совсем маленькая, а там восседал, нарядившись в наградной ханский халат, Илгизар, читающий Коран. Дело это ответственное, прерывать чтение нежелательно. Иногда, когда хотят, чтобы прочитали весь священный текст, нанимают сразу нескольких чтецов, сменяющих друг друга. Сейчас таких Злат не заметил. Но отвлекать юношу не стал.

Зато семенивший перед ним Бурангул прицыкнул на плакальщиц. Те и сами притихли, увидев входящего во двор человека в коричневом монгольском халате, на груди которого грозно отливала позолотой внушительная пластинка-пайцза. Любой, даже не способный прочитать ни единой буквы хоть уйгурским, хоть арабским письмом, знал что там написано. «Кто не повинуется – умрет».

В маленьком жилье было тесно и душно от обильного количества благовоний. Злат только мысленно посочувствовал Илгизару. Арабы или персы налили бы розовой воды, воскурили ладан. Кипчаки вообще натащили бы пахучей травы тимьян, которую русские зовут «богородской», а в огонь набросали можжевельника. Хорезмийские похоронных дел мастера, мало того что не пожалели мускуса, так еще нажгли индийского сандала, от которого голова кругом идет.

Покойный жил скромно. Один. Прислугу не держал. На жизнь зарабатывал перепиской книг. Для этого было достаточно небольшого стола у окна, на котором и сейчас красовалась стопка дорогой, видно, самаркандской, бумаги, и внушительного сундука в углу. Даже спал хозяин на печи-лежанке, какие устраивают выходцы с Востока.

Теперь стало понятно, почему Бурангул не увидел тело, заглядывая в окно. Обзору мешала стопка бумаги на столе, как раз напротив того места, где он отогнул войлок.

– Ты говорил, у вас здесь лекарь живет. Пошли за ним, – распорядился наиб.

Бурангул рассказал, как все было. Тело лежало на полу. На боку. Никаких признаков борьбы или насилия. Даже лицо спокойное. Видно, ударили внезапно, сзади. Прямо в сердце. Смерть была мгновенной. Староста даже испугаться не успел.

– А окно? Оно ведь было заделано войлоком. Хорошо помнишь?

– Конечно. Я сам этот войлок и отрывал потом.

– Прибит был изнутри?

Бурангул кивнул.

Наиб наставительно поднял палец:

– Дверь тоже была заперта изнутри на засов? Как же убийца ушел?

Осмотрели дверь. Все, как и должно быть. Следы от топора, расщепленный косяк.

– Хорошая работа, – одобрил Злат. – Видно, пришлось повозиться. Где засов?

Стали вспоминать, кто здесь вчера прибирался. Оказалось, они уже уехали.

– Сам-то не помнишь, как он выглядел? – рассердился наиб.

– Так ведь и в мыслях не было, – растерянно оправдывался Бурангул. – Кабы сразу знать…

И хозяев не было. Спросить не у кого. Все какая-то родня да знакомые, которые сами ничего не знают.

Наиб дождался лекаря и вместе с ним осмотрел убитого. Ничего нового они не узнали. Удар точно под лопатку очень узким лезвием. Может быть, даже шилом. Вспомнив профессию покойного, Злат спросил:

– А это часом не писало? Которым по бересте и дощечкам царапают?

– Может, и оно, – подтвердил лекарь. – Только очень неудобно им бить. Ручки нет, а усилие нужно приложить большое. Легко можно себе ладонь поранить.

– Больше ничего странного?

Лекарь задумался. Видно было, что человек он добросовестный и старательный. Наиб терпеливо ждал. Он уж было подумал, не позвать ли опытного цирюльника: они хорошо разбираются во всякого рода порезах, ведь им часто приходится пускать кровь больным. В то же время Злат сразу заметил, что врачу что-то с самого начала не понравилось, и сейчас он это тщательно обдумывает.

– Дело вот в чем…

– Да ты не смущайся, говори все как есть. Что не так, какие предположения, – подбодрил наиб. – Сейчас никто не знает, какая тропка правильная.

– Удар нанесен очень точно. Ни выше, ни ниже, ни левей, ни правей. Для этого нужна немалая сноровка. Ножом или кинжалом проще – там вряд ли сильно промахнешься. Да и все равно убьешь, даже если в сердце не попадешь. А здесь требовалась точность. Промахнешься – жертва будет сопротивляться. И довольно долго. Кроме того, само шило – штука короткая. Легко можно при ударе просто не достать до сердца.

Немного поколебавшись, лекарь добавил:

– Мне приходилось сталкиваться с похожей раной. Давным-давно. Там был специальный кинжал. Тоже вроде шила, только длиннее и толще. Из добротной оружейной стали. Делали на заказ для профессионального убийцы.

Наиб вспомнил замечание Бурангула о нездешнем выговоре лекаря.

– Где дело было?

– В Хорасане. – Лекарь подумал немного и добавил: – Почти тридцать лет назад.

– Перс?

Лекарь почему-то вздрогнул, и в его глазах загорелся странный огонек. Казалось, он колеблется.

– Сириец. – Помолчал и добавил. – Христианин.

Вон оно что. Из последователей патриарха-отступника Нестория.

Злату сразу вспомнилось детство. Город Укек на высоком берегу реки в десяти днях пути отсюда. Маленький мальчик, корпящий над книжной премудростью. Отец священник хотел, чтобы сын пошел по его стопам, и учил с самых младых ногтей. Учил не только русской грамоте. Русской митрополией заправляют греки, а потому без их языка здесь далеко не пойдешь. Даже в священники на хорошее место не поставят. Отец Злата выучился в свое время в самом Ростове, в знаменитом затворе при тамошнем монастыре. Это и помогло потом ему стать священником не где-нибудь, а в Укеке, под боком у хана.

По тем временам город считался большим. Хан Тохта кочевал со своей ставкой поблизости. Правда, на другой стороне реки. Ту сторону обычно называли луговой, но здесь больше подходило слово «степной». За рекой начиналась степь. Привольная и бескрайняя. От переправы возле Укека уходили дороги на полночь, в Булгар, и на восход. К Сарайчику на Яике и дальше до самого Хорезма.

Сам Укек стоял на высоком правом берегу. Как говорили в тех краях – на горах. По окрестностям уже встречались рощи и перелески, а в каких-то трех днях пути начинались леса. Точнее, лес. Страшный, непроходимый и глухой, без конца и края. Лишь редкие дороги вели сквозь него к Оке и дальше на Русь. Были они опасны и малолюдны. Даже днем на них стоял сумрак от густых ветвей, смыкавшихся над головой. Свернешь в сторону – и пропал. Не то что люди, целые отряды сгинули там без следа, как камень в омуте.

Рассказывают, сам Батый несколько лет не мог покорить мордву и буртас, прятавшихся в этой чаще. Во времена златовского детства были еще люди, помнящие прежние дела.

Маленькому Хрисанфу эти дела напоминали сказки. Время было неспокойное. В Улусе Джучи кипели смуты, и сам молодой хан Тохта старался держаться в степях за рекой. Правой рукой Орды, лежавшей по эту сторону, заправлял старый темник Ногай. Собака-царь. Ногай – собака по-монгольски, вот и повелось.

Главные котлы раздора варились в степи, но и до города долетало. Особенно до Укека, где часто бывал хан. Но здесь оружием не бряцали. Город есть город. Здешнее оружие – деньги. Интриги, коварство. А еще знание. Сила, которая сильнее самых крепких мечей.

Вот тогда и услышал юный Хрисанф про несторианцев. Его отец говорил о них часто и с ненавистью.

Веровали они в Христа, но вроде как Святую Деву Богородицей не считали. Правда, богословские тонкости Злата, по молодости лет, интересовали мало, зато уже тогда запомнилось, что имеют эти самые несториане очень большую силу. Их веры держатся многие монголы, в том числе самые знатные. В былые времена даже ханы очень к ним благоволили, а их любимые жены, которым Яса не запрещала креститься, так и вовсе держали при себе несторианских священников.

В Улусе Джучи, правда, дела у несториан шли плохо. С той самой поры, как пошла пря между здешними правителями и персидским ильханом Хулагу. Тот как раз несториан возвысил превыше всякой меры. Мать его была из них, любимая жена тоже. А брат Батыя Берке, властвовавший тогда в кипчакской степи, был мусульманином. Когда началась война между ним и Хулагу, несториане оказались едва ли не врагами.

Здешние ханы, надо отдать им должное, быстро разобрались в сортах христиан и сообразили, что для них самое верное дело – покровительствовать православию. Киевский митрополит получил охранный ярлык, в самом Сарае появился епископ. Но в степях многие нойоны и багатуры по старинке держались дедовского несторианства. Как утверждал отец Злата – больше от простоты. Книг они читать не умели, священники до них не добирались, а всякую домашнюю службу мог служить и сам глава семьи. Большинство из них и не подозревали, что они чем-то отличаются от тех же православных, и искренне считали их единоверцами. Это давало православным хорошие преимущества, но и таило опасность, что несторианские книжники возьмут свое.

Этот явно не простец. Человек ученый. В исповедальных различиях разбирается, конечно, хорошо. Только времена сменились. Несториан крепко побили двадцать лет назад, когда они в числе других выступили на стороне противников Узбека.

Лекарь и в одежде явно старался не выделяться. Кафтан простого домашнего сукна, шапка, отороченная лисьим мехом. Кипчак кипчаком. Только на поясе ни кинжала, ни ковшика. Два больших навесных кармана на тесемках.

– Сириец. Ассириец, что ли? – зароненная еще в детстве отцовскими рассказами неприязнь давала себя знать.

– На арабский манер так, – кивнул лекарь.

Злату даже немного стало жаль его. Незнамо почему.

– От ильханов сбежал? – поинтересовался он больше для порядка. – Помнится, лет двадцать назад вашего брата там гоняли. Многие тогда к нам подались.

Лекарь уже, видно, давно привык, что от интереса власти к твоей персоне ничего хорошего ждать не приходится. Поэтому постарался ответить обстоятельно:

– В Сарай приехал ровно двадцать лет назад из Алмалыка. Вскоре после воцарения Узбека.

– Вроде самое неудачное время. Как раз перед этим ваших здесь крепко били.

– В Алмалыке было не лучше. Там тоже поменялась власть, да к тому же схлестнулись пришлые. Одни с Китая, другие из бывшего Улуса Чагатая. Так вышло, что христиане были и тем, и тем чужие. А здесь все уже стихло. Хан Узбек сохранил преданность Ясе. Значит, за веру бить не должны.