В поисках убийцы

Все это кипение происходит с утра до трех часов дня, когда вдруг наступают тишина и безмолвие: мелкие агенты получили инструкции и назначения и рассыпались по всему городу, чиновники ушли со службы, начальник спустился вниз в свою квартиру, и в опустевших комнатах остаются только сторожа да два дежурных чиновника. Время от времени трещит телефон, время от времени приходят городовые или почтальоны с корреспонденцией.

Сонно и монотонно тянется время до шести часов, когда снова помещение наполняется чиновниками и тревожными, запыхавшимися агентами. Частной публики уже нет, и начальник с помощником отдают свои распоряжения, назначая чиновников и агентов на следствия и дежурства, распределяя порядок наступающей ночи и следующего дня. И кипит канцелярская жизнь до восьми часов, когда снова все расходятся. И опять в пустынном помещении находятся только сторожа да дежурные чиновники.

Иногда вечером приходит начальник, посидит за работой у себя в кабинете часов до десяти, а потом спустится к себе вниз, и тогда уже наступает отдых до следующего утра. Иногда приходит сообщение о страшном преступлении, и тогда тотчас поднимается начальник полиции, являются агенты, призывается фотограф, и, как пожарные на пожар, начальник сыскной полиции мчится на место преступления.

В описываемый день работа окончилась. Дежурный чиновник Яков Антонович Хмелев сидел у себя в дежурной комнате и рисовал синим карандашом женские силуэты на бумаге. Лицо его то хмурилось, то улыбалось, и он томился бездельем. Но вот половица скрипнула; Хмелев поднял голову и радушно кивнул.

– А, Петр Кондратьевич! Милости просим, закажем чайку и поболтаем, – он приветливо встретил вошедшего Чухарева.

Маленький, рыжий, в веснушках, Чухарев словно вкатился в комнату и, пожав руку Хмелеву, сказал:

– С полным удовольствием. Начальник ушел?

– Куда‑то уехал. Дал номер телефона на случай чего.

– Отлично! Ты все приготовил? Да? Надо быть, он сейчас приедет.

– Интересно! – сказал Хмелев. – Теперь я уверен, что убийца будет отыскан.

– Я тоже! Это, я тебе скажу, чище, чем любой Лекок: все найдет и докажет. Умнейшая голова!

– Странно, что он у нас не служит. Чухарев поднял плечи.

– А кем ему служить? Только начальником, а он, братец мой, без чинов. Как ему добраться?

– Ну, да он все равно хорошие денежки зарабатывает, – засмеялся Яков Антонович. – Ему, пожалуй, еще и лучше на свободе работать.

– Конечно! А теперь распорядись чайком.

Хмелев нажал кнопку звонка и, когда явился сторож, кинул рубль и приказал:

– Фунт чайной колбасы, два фунта ситника, четыре бутылки пива и живо кипяток устраивай! Будем чай пить.

Сторож взял целковый и скрылся. Почти следом за ним на пороге комнаты показался Патмосов. Хмелев и Чухарев вскочили.

– Борис Романович! – воскликнул первый. – Как вы незаметно!

– Как это незаметно? Ведь я шел, стуча каблуками, – улыбнулся Патмосов. – Это вы, верно, голубчики мои, занимались чем‑нибудь очень увлекательным.

– О вас говорили, – сказал Чухарев. – Ну, что прикажете, чтобы мы вам показали?

– Что? Все, что у вас есть по этому делу.

– Коробку. Следователь еще не убрал ее к себе, – сказал Хмелев. – Угодно посмотреть?

Яков Антонович двинулся вперед, за ним пошел Патмосов, а позади него – Чухарев. Они прошли по коридору мимо площадки лестницы и кабинета начальника и вошли в комнату, где обычно занимался один из чиновников особых поручений. Хмелев открыл шкаф, достал картонку и поставил ее на стол.

– Отлично! – сказал Патмосов. – Теперь дайте мне несколько листов бумаги.

Чухарев и Хмелев почтительно отошли в сторону и стали с благоговением смотреть на то, что будет делать знаменитый сыщик.

Борис Романович вынул записную книжку и карандаш, положил их на стол, достал из кармана складной аршин и тщательно вымерил все размеры коробки, записывая в книжке; потом он стал внимательно, не притрагиваясь к коробке, осматривать ее с наружной стороны, также делая у себя отметки. Окончив наружный осмотр, он осторожно снял крышку и стал осматривать внутренность. Из бокового кармана он вынул увеличительное стекло и внимательно осмотрел внутренность крышки, а потом повернул ее и оглядывал каждый квадрат.

Чухарев осторожно приблизился и, указывая на картонку, сказал:

– Здесь, собственно, стояла глиняная чашка? А в ней рубленое мясо.

– А чашка где? – спросил Патмосов.

– У следователя.

– В следующий раз ты сходи туда, – сказал Патмосов, – и попроси, чтобы тебе дали посмотреть чашку. Вероятно, на ней есть клеймо, чьей фабрики. Понял?

– Как же, – ответил Чухарев, – мы и не догадались.

– Надо все осматривать. В этом осмотре иногда находишь и самый ключ. У убитой какие волосы?

– Белокурые, с рыжеватым оттенком, – ответил Петр Кондратьевич.

– Так! – Патмосов усмехнулся и осторожно снял с угла коробки несколько приставших к стенке черных длинных волос. – Рыжеватые, – сказал он. – А это вы прозевали!

Чухарев взглянул и отшатнулся.

– Черные волосы!

– Черные, да еще, смотри, какие длинные… женские. Что скажешь?

Чухарев вытаращил глаза и покачал головою.

– Проглядели! – сказал он.

– А это очень важно. Дай‑ка бумажки!

Петр Кондратьевич тотчас же подал лист бумаги. Патмосов аккуратно положил волосы, завернул их сперва по длине, потом свернул и положил в карман.

– Вы будете свидетелями, что я их нашел в этой картонке.

– Обязательно! – сказал Хмелев.

Патмосов окончил осмотр, закрыл коробку и записал в записную книжку адрес, куда была адресована посылка: «Вильно. Станиславу Личинскому. Немецкая улица, 68».

– Так! Ну, а там справлялись?

– Как же! – быстро ответил Чухарев. – Тогда же в Вильно вызвали этого Личинского за посылкой и при нем вскрыли ее. Он чуть в обморок не упал.

– А кто он?

– Торговец. По объявлениям торгует разными вещами.

– Что же, он ни почерка, ничего не узнал?

– Ничего! Если хотите, у меня есть копия с протокола.

– Непременно принеси ко мне завтра же все бумаги. А теперь пока что постарайся разузнать, какое клеймо на глиняной чашке. Коробка тоже особенная…

– Платье носят в таких от каждой портнихи.

Патмосов покачал головой.

– Нет, это не нашей работы. Я, брат, наши коробки знаю. Это, надо думать, – варшавская работа.

– Может быть, и варшавская. Здесь мы искали и не нашли такой.

– И не найдете! – Патмосов закрыл книжку, положил ее в боковой карман. – Ну вот что, мои друзья, Петр Кондратьевич и Яков Антонович. Как я уже сказал, вы у меня на службе. Что только случится по этому делу, немедленно мне доносите; пока в этом только и служба ваша. А ты, – обратился он к Чухареву, – мне про чашку узнай и бумаги.

– Обязательно!

– Ну, вот! Теперь до свиданья. Спасибо за то, что сделали.

Патмосов пожал обоим агентам руки и ушел. Хмелев спрятал коробку и вместе с Чухаревым прошел в дежурную, где на столе уже стояли чайники с кипятком и с заваренным чаем, стаканы, бутылки с пивом, а на тарелке лежали ситник и колбаса.

Хмелев весело сказал:

– Ну, будем есть!

– Будем! – согласился Чухарев, после чего помотал головою, поднял палец к носу и проговорил: – Вот теперь я спокоен, что убийца будет найден. Это, можно сказать, гений. Смотри пожалуйста: все мы оглядывали коробку – и хоть бы что, а он – женские волосы. Это, так сказать, новый след. Понимаешь?

– Понимаю! Наливай‑ка пива! Ну, за здоровье Патмосова.

– Выпьем, – сказал Чухарев.

И они стали жадно утолять свой голод и жажду.

Между тем Патмосов вернулся домой и тотчас вызвал по телефону Пафнутьева. Через полчаса тот уже сидел в его кабинете, и Борис Романович говорил ему:

– Ну, вот что, мой милый Сеничка: тебя это дело, кажется, заинтересовало? Тебе его и поручаю. Прежде всего постарайся отыскать браслет. Может, и найдешь. А в остальном действуй по своему усмотрению, я же еду.

– А когда вернешься?

– Но я еще не завтра уеду. Погоди! Если уеду, то, во всяком случае, долго не пробуду, вернусь, и опять станем заниматься вместе. А пока, значит, ты попробуй искать браслет. Удастся – хорошо, не удастся – что поделаешь! А если придумаешь свои пути, то тем лучше.

Пафнутьев широко улыбнулся, и его глаза сверкнули торжеством.

– Буду стараться, Борис Романович. Как знать, может быть, мне судьба улыбнется и я ухвачу кончик нити.

– Давай Бог, давай Бог! – сказал Патмосов, усмехаясь. – Ну, а теперь пойдем в столовую. Катя, вероятно, приготовила нам закусить?

Они прошли в столовую.

Катя, дочь Патмосова, радостно улыбнулась, увидев Семена Сергеевича:

– Вот нежданный гость! Как вы пришли? Я и не слыхала.

– Я ему ключ дал, – ответил Патмосов. – Он теперь, матушка моя, без звонка входить может.

– Да, – сказал Пафнутьев, усмехаясь, – в некотором роде свой человек, а скоро, Екатерина Борисовна, буду и совсем своим.

Катя вспыхнула, улыбнулась и покачала головой.

– Ну, это уж погодите! А вдруг я откажусь?

– Не посмеете! – засмеялся Пафнутьев.

– Ну, давай нам чаю! – сказал Патмосов.

– А как дело об убийстве?

– Пока стоит на месте. Может быть, что‑нибудь откроем; может, зацапаем и этих голубчиков.

– Их разве несколько?

– А Бог их знает! Может, один, может, двое, а может быть, и заговор целый. Ну, уж эти наши Шерлоки Холмсы! Столько стараются, столько агентов имеют, а ничего‑то не могут узнать сами. Разве кто придет и прямо донесет, тогда они быстро дело сделают.

– Ты‑то нашел какой‑нибудь след? – спросил Пафнутьев.

– Ничего еще сказать не могу. Ну, вы калякайте, а я пойду спать.

Патмосов прошел в свою комнату, открыл шкаф, вынул целую картонку париков, отобрал парик, накладную бороду, усы и положил их в сторону. После этого он запер шкаф, раскрыл свою тетрадь, где были отметки по делу об убийстве Коровиной, и просмотрел ее.

– Так, – пробормотал он. – Присовокупим женские длинные волосы черного цвета. Может быть, они и сыграют свою роль.

XI

В угаре страсти

Дьякова до сих пор не знала ни любви, ни страсти, а теперь словно вихрь закружил ее, и, едва она просыпалась, первой мыслью была мысль о Чемизове. В его присутствии она теряла самообладание; она ложилась спать с мыслью о нем, и в сонных грезах он являлся пред нею. Чемизов наполнил все существование молодой женщины. Она не знала, любовь это или страсть. Прикосновение руки Григория Владимировича электрическим током пробегало по ее телу, и она вся содрогалась в сладком предчувствии. Встречаясь взглядом с его черными бархатными глазами, она забывала все окружающее, и ей казалось, что ее укачивают волны. Когда раньше за нею ухаживал Сергей Филиппович Прохоров, ей нравилось смотреть, как он краснел и бледнел, как в ее присутствии терял самообладание и как ее ласковое прикосновение к его плечу или руке заставляло его содрогаться. А теперь то же самое испытывала сама она, и при мысли об этом ей было и сладко, и жутко. Сегодня Елена Семеновна проснулась поздно и сразу же задумалась о Чемизове. Вчера она была с ним в театре, и он. провожая ее, целовал и говорил о своей любви.

Она причесала кое‑как волосы, надела капот и приказала Агаше подать ей кофе. Опустившись в мягкое будуарное кресло, полузакрыв глаза, она пила кофе, как вдруг опять вошла Агаша и сказала:

– Григорий Владимирович.

Всем существом содрогнулась Дьякова.

– Чего же ты? Зови! – сказала она и приподнялась с кресла.

Чемизов, войдя, стремительно подошел к Дьяковой, протянув к ней обе руки. Она вскрикнула и прильнула к его груди. Он обнял ее и стал целовать глаза, лоб, волосы.

– Дорогая Лена, я не мог утерпеть, чтобы не заглянуть к тебе, хоть на полчаса, и сказать» доброе утро».

Дьякова счастливо засмеялась.

– Хочешь кофе?

– Непременно, – сказал он, садясь против нее в кресло.

Дьякова позвонила. Агаша внесла чашку с блюдцем.

– Как мне дорого твое внимание, – ласково, с любовью сказала Елена Семеновна своему гостю, наливая ему кофе.

– Милая! – и Чемизов поцеловал ее обнажившуюся руку.

Дьякова содрогнулась и поставила кофейник. Чемизов придвинулся к ней, не выпуская ее руки. Молодая женщина в сладком изнеможении откинулась к спинке кресла.

Григорий Владимирович смотрел на нее, и ей казалось, что раздвигаются стены, уходит потолок, и она погружается в сладкий, баюкающий сон. Чемизов, ласково гладя ее руки, задушевно произнес:

– Скоро, скоро, моя дорогая, мы с тобой улетим отсюда, как перелетные птицы, далеко ото всех. Уедем в Крым. Мы проведем там с тобою медовый месяц вдвоем. Теперь там нет никого, и мы будем с тобою как на пустынном острове, а когда вернемся, то уже будем мужем и женою: где‑нибудь по дороге повенчаемся тихо, скромно.

– Радость моя, я на все согласна! – шепнула Дьякова, изнемогая от счастья.

– А там, к осени, мы поедем в твое имение и проведем там время до начала сезона. Потом вернемся в Петербург, снимем квартиру и соберем всех знакомых. Да?

– Все, как ты хочешь, – воскликнула Елена Семеновна, словно колыхаясь в волнах.

Голос Чемизова доносился к ней издалека. Он что‑то просил, она что‑то делала, встала, уходила, вернулась.

– Ну, мне пора! – раздался близко подле нее голос Чемизова.

Дьяковой показалось, что она словно проснулась.

– Ты придешь, милый, вечером?

– Я сегодня приду к тебе ужинать.

– Я буду ждать тебя. Я приготовлю все, чтобы устроить наш маленький пир.

– Отлично! – засмеялся Григорий Владимирович, крепко поцеловал молодую женщину и вышел.

Дьякова упала в кресло. Голова ее кружилась, губы улыбались; ей казалось, что в вихре страсти она теряет сознание.

А Чемизов, выйдя от нее, оделся, сунул Агаше рубль и быстро спустился по лестнице; на площадке он вынул из кармана пачку сторублевых ассигнаций и бережно переложил их в бумажник. Лицо его торжествующе улыбалось. Он сел в экипаж и бросил:

– К» Контану»!

Там он привык завтракать.

Через несколько времени после его ухода Агаша, неслышно войдя в комнату, спросила Елену Семеновну:

– А что, барыня, будете одеваться?

– А? Что ты сказала?

– Барыня будет одеваться?

– Да, да, да! У меня что‑то кружится голова, я хочу прокатиться. Прикажи заложить серого и приготовь платье.

Елена Семеновна прошла в спальню, и Агаша помогла ей одеться. Через полчаса Дьякова села в сани, и серый в яблоках рысак помчал ее по снежной пелене Каменноостровского проспекта. Свежий морозный воздух обвевал ее лицо. Она вспоминала свою первую поездку с Чемизовым по пустынным аллеям Островов среди деревьев, усыпанных снегом.

Так прошло несколько времени.

– К Горяниным! – приказала Елена Семеновна кучеру, и сани понеслись в город.

Раскрасневшаяся, с блестящими глазами, Дьякова вошла к Горяниной, пышущая здоровьем, радостная, морозная.

Евгения Павловна вышла к ней навстречу и воскликнула:

– Что это, голубушка, столько времени и глаз не показали?

– Я вас ждала, – весело ответила Дьякова, – а сейчас к вам потянуло. Душечка, Евгения Павловна!.. Всегда, когда моя душа переполнена, я стремлюсь к вам! Алексей Петрович дома?

– Нет. В эту пору он всегда в суде.

– Тем лучше, я очень рада, – сказала Дьякова, проходя в зал. – Мы пойдем с вами в гостиную, сядем в уголок, и я вам открою большой – большой секрет!

Горянина улыбнулась, взяла свою гостью под руку, и они прошли в маленькую, уютную гостиную.

– Ну, рассказывайте, – сказала она, распорядившись подать чай, печенье.

– Ах, дорогая! – воскликнула Дьякова. – Я вас не видела столько, столько времени!.. Я влюблена… я люблю, и меня любят…

Она сжала руки Горяниной.

– Прохоров? – спросила та.

– Чемизов, Григорий Владимирович!

– Он? – с изумлением воскликнула Горянина.

– Да, он!

– Ведь вы его совсем не знаете. Признаться, и я его мало знаю: он был товарищем Алексея Петровича по гимназии, давно – давно.

– Он словно заворожил меня. И я, – Дьякова счастливо засмеялась, – кажется, тоже заворожила его. Он такой счастливый…

– Что же, вы выходите за него замуж?

– Да! Мы сперва устроим предсвадебную поездку. Ах, как я счастлива! Я приехала сюда лишь для того, чтобы рассказать вам об этом.

– Спасибо, – Горянина крепко поцеловала свою гостью.

Та вдруг заплакала и, как бы извиняя свою слабость, сказала:

– Я – совсем дура; сейчас мои нервы натянуты, как струны. Все меня радует, все меня волнует, и я вся, как лейденская банка, наполнена электричеством.

Евгения Павловна снова поцеловала ее.

– Ну, я поеду, – сказала Дьякова, быстро вставая. – Мне надо еще к портнихе, в Гостиный двор…

Она поднялась, снова поцеловалась с Горяниной и прошла в прихожую.

Когда за нею захлопнулась дверь, Евгения Павловна задумчиво покачала головою. Этот Чемизов показался ей теперь в другом виде. Правда, он – интересный, занимательный собеседник; правда, он красив, но в нем есть что‑то отталкивающее. Нет! Чемизов – герой не ее романа.

Между тем Дьякова сходила с лестницы и вдруг встретила поднимавшегося Прохорова. Он остановился и взволнованно воскликнул:

– Елена Семеновна!

Молодая женщина вздрогнула.

– А, это вы, – узнала она, и на мгновение ей, счастливой и радостной, стало жалко его. Ей захотелось приласкать этого вдруг отвергнутого ею поклонника, и она сказала: – Почему вы ко мне не заглядываете?

– Елена Семеновна, я неоднократно пытался посетить вас, но каждый раз получал ответ, что вас нет дома. Два раза вы уезжали с этим господином. Я совершенно упал духом. Мне кажется, что нет несчастнее меня человека…

– Это почему? – с лукавой наивностью спросила Дьякова.

– Почему? Да потому, что я люблю вас, люблю безумно! – и Сергей Филиппович, несмотря на то что разговор происходил на площадке лестницы, порывисто двинулся к молодой женщине.

Дьякова отшатнулась, и ее лицо стало серьезно.

– Сергей Филиппович, – начала она, – я глубоко уважаю вас. Правда, я виновата перед вами, потому что одно время мне нравилось ваше внимание, и я поощряла его. Но я ошибалась; я не любила вас. А теперь… теперь я…

– Теперь вы любите этого Чемизова! – с горечью сказал Прохоров.

– Да, люблю его и выхожу за него замуж. Простите мне! – и она протянула ему руку.

Прохоров сразу осунулся, и глаза его погасли. Он взял ее руку и, целуя ее, глухим голосом сказал:

– Елена Семеновна, последняя к вам просьба…

– Говорите, – просто сказала она.

– Простите меня за смелость моих слов, но все мое существо чувствует, что вы не будете счастливы, что вам нужна будет помощь. И вот, Елена Семеновна, если наступит момент, когда вам нужна будет помощь, то позовите меня.

Дьякова побледнела.

– Вы не из приятных пророков. Но хорошо, даю вам обещание: я позову вас.

Сергей Филиппович крепко поцеловал ее руку, спустился с ней по лестнице, помог ей сесть в сани.

Когда вечером к обеду Алексей Петрович вернулся домой, Горянина вошла в его кабинет и, пока он переодевался, горячо заговорила:

– Нечего сказать, удружил ты своему приятелю!

– Что ты говоришь? Не понимаю!

– Я говорю то, что ты привел к нам в дом этого Чемизова, а в него влюбилась Дьякова и выходит за него замуж.

– Неужели?

– Вот тебе и» неужели»! Если она будет несчастна, это – твоя вина. Кто такой этот Чемизов? Что ты о нем знаешь? Елена Семеновна – милая женщина, чистая душа. Твой Чемизов, несомненно, женится на ней ради ее денег, а несчастный Сергей Филиппович любил ее искренне. Мне крайне неприятна эта история.

Горянин пожал плечами и, смеясь, ответил:

– Ну, моя милая, суженого конем не объедешь. Пойдем‑ка обедать!

XII

В тоске

Борис Романович Патмосов был усиленно занят целые дни. Он принимал агентов, состоявших у него на службе, давал им поручения и слушал их отчеты. Все время неумолчно трезвонил телефон. Медленно, методично Патмосов вел свои дела… А дел у него было много. Сыскная полиция занималась только уголовными эпизодами, имеющими общественный характер. Что же касается Патмосова, то он принимал на себя разные частные поручения.

К нему обращались с интимными делами, требующими особой деликатности. Богатая женщина, разведенная с мужем, просила его найти ребенка, которого увез ее муж; аристократическая фамилия просила разоблачить поведение одного из членов своей семьи; у известной артистки пропали дорогие вещи, и она просила произвести следствие. Патмосов брался за все дела. Одни интересовали его своей материальной выгодой, другие увлекали его, как артиста своего дела.

Он окончил прием последнего агента, когда в его кабинет вошла горничная Маша и объявила:

– Господин Семечкин!

– Проси! – Борис Романович радушно встал навстречу гостю.

В кабинет вошел Семечкин. Его крепкие, красные щеки побледнели, под глазами чернели большие круги, глаза смотрели тускло. Все же он улыбнулся, здороваясь с хозяином дома, и сказал:

– Томлюсь духом, почтенный Борис Романович!

– Ой – ой! – добродушно ответил Патмосов. – Такие дела не делаются с места в карьер: нужны справки и розыски. В два дня ничего не добьешься. Все темно, и намеков, признаться, мало. А вы приехали кстати, – Борис Романович протянул руку к бюро и достал оттуда записную книжку. – У меня к вам просьба.

– Сделайте одолжение! Какая?

– Вот вы говорили, что Коровина продала свое имущество купцу Махрушину…

– Совершенно верно, Махрушину, Николаю Степановичу, за тридцать тысяч.

– Вот – вот! Он вам знаком?

– Он‑то? Приятели, можно сказать. У нас по купечеству никак иначе нельзя, все одним делом занимаемся, по одним трактирам работаем. Ну, так что же надо?

– Напишите ему письмо… Человек‑то ведь он деловой?

– И очень даже…

– Так, может быть, он помнит, какими деньгами заплатил эти тридцать тысяч рублей госпоже Коровиной. Не могут быть это все трехрублевые ассигнации, или сотенные, или даже пятисотенные!

– Да, так.

– Может быть, акции какие‑нибудь, бумаги, закладные листы. Вот вы бы это и узнали. А это может нам послужить на пользу.

– Так! – раздумчиво произнес Семечкин. – А какая же польза?

– Да как же вы этого не соображаете! Я во все банкирские конторы сделаю дружеские сообщения, что если кто придет менять билеты за такими‑то номерами, акции такого‑то общества, то прошу сообщить мне немедленно. Не будет же человек держать у себя акции до второго пришествия; придется менять!

– Да, это так, – согласился Семечкин. – А где? Может быть, в Таганроге, может – в Варшаве. Ему. негодяю этому, пути не указаны.

– Совершенно верно. Но я могу оповестить все более или менее значительные города. Вы сделаете то, о чем я вас прошу?

– Непременно! Как только домой приду, так пропишу Махрушину: «Так и так, Николай Степанович, расскажи мне, какими деньгами ты заплатил Коровиной за имущество».

– Великолепно! Ну, а вы чем занимаетесь? – спросил Патмосов.

– Мысли от себя гоню, Борис Романович. То есть так тоскую, – сказать вам по совести, – что один оставаться совершенно не могу. Как останусь один у себя в номере, так мне все Настасья Петровна представляется. Голова эта, вся изодранная!.. Господи Боже мой! И за что она полюбила этого разбойника? Вот я и не могу. Места себе не нахожу, червь точит сердце. Сейчас я к своему, значит, приятелю – и с ним кутеж.

Патмосов покачал головою.

– Ну, это, знаете ли, не важно. Вы лучше бы ехали опять в Саратов и взялись за дело.

– Пропадай все! Теперь я как к вам прицепился, так и не отстану. Разве что скажете: «Егор Егорович, ничего не нашел. Пропал, мерзавец, как в воду канул».

– Нет, – Патмосов похлопал пальцем по столу. – Не бывало такого со мной случая, чтобы я, имея хоть маленький кончик, не распутал всего клубка. Есть у нас браслетка, может быть, узнаем деньги, да и на коробке тоже след есть… Нет, нет, Егор Егорыч, унывать не надо!

Лицо Семечкина просветлело.

– Вот обрадовали!.. Истинно, можно сказать. Теперь я как именинник. Денег не надо?

– Нет, – засмеялся Патмосов. – Затоскуете, опять загляните.

– Ваши гости! – ответил Семечкин и вышел от гостеприимного хозяина, обрадовавшего его.

Погода была светлая, ясная. Егор Егорович пошел по улице, весь под впечатлением радостной надежды, и с удовольствием поглядывал на встречных.

– Э, Сергей Филиппович! – вдруг воскликнул он, встречая возле Гостиного двора Прохорова, шедшего с портфелем под мышкой. – Вот приятная встреча! Вы куда?

– Собственно говоря, сейчас возвращался с одного поганого дела. Сегодня описывал имущество.

– Ну, что же, коли кто не платит, а должен, так надо имущество описать. У нас закон такой.

– Неприятное занятие! – сказал Прохоров. – Вы завтракали? Нет! Тогда поедем вместе. Мне тоскливо одному. Хотите – к» Контану», хотите – в» Европейскую».