Иннокентий едет в деревню

Подойдя к двери в грустную комнату, я с удивлением обнаружил, что замка на ней нет. Видимо, бабушка сняла его перед смертью. Может, я должен был войти внутрь, должен был узнать бабушкины тайны?

Комната была меньше, чем я помнил. Открытая дверь уперлась в стол, стоящий у окошка. Оно было крохотным, с трещиной в стекле и телом застрявшей в паутине бабочки.

Я вспомнил тот раз, когда заглянул в открытую дверь и вызвал гнев бабушки. Вспомнил, что при мгновенном взгляде выхватил из окружающей темноты это окошко и даже заметил трещину в стекле.

Я шагнул в комнату. Запах в ней стоял спертый, застарелый.

На вбитых в стену гвоздях висели веники с травами, засохшие до такой степени, что дотронься – рассыпятся. Все в этой комнате выглядело хрупким, недостоверным.

Особенно письма и конверты. Стол у окошка был усыпан ими, словно опавшими листьями. Письма были оборванные, мятые, засаленные. Их хранили много лет. Но не письма были главным секретом этой комнаты.

Я взял со стола один из конвертов и пригляделся: его обратную сторону использовали вместо писчей бумаги. Почерк был мелкий и быстрый. Не бабушкин.

«Коньяк. 3 л самогона, 4 ст. ложки кофе, 3 ст. ложки сахара, 17 шт. гвоздики, 1,5 ч. ложки молотой корицы, 3 пачки сахара, настаивать две недели».

Я взял другой конверт: «черносмородиновый сидр». На третьем был написан рецепт медовухи, на четвертом – кофейной настойки. Некоторые конверты были заляпаны, будто в процессе приготовления этих напитков.

Где-то здесь должен находится рецепт вкуснейшего бабушкиного пива. Названия алкогольных напитков мелькали у меня перед глазами: наливка, ликер, водка, чача, самогон, вино. Кто бы мог подумать, что кладовая хранит рецепты спиртного на манер алкогольной энциклопедии. Здесь были все известные человеку названия напитков, которые можно приготовить. Все, кроме пива.

Я стоял над столом в грустной комнате, которая хранила страшную историю. Историю дедушкиного увлечения.

Не найдя нужного рецепта, я вышел и затворил за собой дверь. Был бы у меня замок, закрыл бы и на него. А ключ выкинул.

Рецепта пива у меня не было, а вот желания его выпить – хоть отбавляй.

2.4. Без боя

2.4.0. Устроить темную

– Тебе бабушка про пиво говорила? – спросил я без лишних предисловий.

– Пиво? Которое варила, что ли? – не понял отец.

– Про него.

– Да ничего не говорила. Не помню я. А что?

– Рассказывала, что вкусное? Может, секрет какой-то сказала? Рецепт был у нее?

– Да нет, не помню я секретов. Ты что, пиво собрался варить?

– А про пшеницу говорила?

– Ничего она не говорила, – отец начал раздражаться. – В чем дело-то?

– Чем она ее обрабатывала? – не сдавался я.

– Тяпкой обрабатывала, чем-чем.

– Может, удобрения использовала?

– Нет. Она и водой не поливала. Это же деревня, а не дача. Засеял поле: что выросло, то выросло.

– Вообще не поливала?

– Ну, она считала, что чем больше поливаешь, тем больше воды просят. А если не поливать, растение сильнее становится. Корни у него крепче, что ли.

– Понятно, – сказал я. «Отец ничего не знает». – Посмотри бабушкины письма. Вдруг она писала. Про пиво там или пшеницу. Все что угодно. Ладно?

– Что происходит-то, ты можешь сказать?

– Ничего, – ответил я. – Пока ничего не происходит.

Повесив трубку, я повторил про себя: «А если не поливать, растение становится сильнее».

Каждый раз, когда цветок на подоконнике матери не радовал цветами, она устраивала ему темную. Будто в наказание сажала в угол, куда не проникал свет. Не поливала, не удобряла, не разговаривала. Тогда он, словно чувствуя, что силы на исходе и время поджимает, выстреливал в мир охапкой бутонов. И отвоевывал место на подоконнике.

Не пойду же я к Высокому Папе с подобной находкой.

2.4.1. Кто-то другой

– Чего хочешь? – спросила Лизетт, когда я показался на пороге. В руках у нее был половник, стояла она у плиты. Лицо красное и злое.

– Да ничего особенного, просто по дороге зашел.

– По дороге куда?

Куда вела дорога мимо дома Лизетт, я не знал.

– Да так, гулял по округе, смотрел.

Лизетт и отвернулась к плите.

– Мне уйти? – спросил я.

Лизетт промолчала. Я примостился на табуретке у входа, и, жалея, что пришел, разглядывал носки – сапоги снял на крылечке.

– Сейчас, – сжалилась Лизетт. – Погоди немного.

На плите стояла кастрюля, в воде кипятилась трехлитровая банка.

– Что-то вкусное готовишь? – спросил я.

– Творог, – коротко сказала Лизетт.

– А купить нельзя?

– Можно.

– Что же не купишь?

– Свое вкуснее. У нас коров нет, но творог свой.

Лизетт выключила газ, вытащила банку.

– Ну вот, – сказала она. – Пока стынет, и поговорить можно.

Она улыбнулась, поставила чайник и достала из шкафа печенье.

– Полагаю, свое собственное?

– Печенье-то? Мама напекла. Как знала, что гости придут.

Я взял печенье.

– Хотел тебя спросить.

– Чего? – спросила Лизетт.

– Ты же часто с моей бабушкой общалась.

Закипел чайник.

– Да, похоже, что так. Чаще меня она мало с кем говорила.

Лизетт налила заварку из чайничка с обломанным носиком, долила кипяток. Я подождал, пока она закончит домашнюю суету и сядет за стол.

– Может, ты знаешь, по какому рецепту она пиво свое варила.

– Не, – отмахнулась Лизетт, – не знаю. Это у Сережи спроси.

– Понятно. А про пшеницу она тебе что-нибудь говорила?

– Ну, – протянула Лизетт, – мы чаще про яблони.

Меня передернуло.

– Мы с ней варенье варили, ты должен помнить. С заготовками я помогала: помидорами, огурцами. С посадками. Помню, мы кабачки садили…

– Сажали, – грубо перебил я, – а про пшеницу ты что-нибудь знаешь?

– Про пшеницу…, – пристально посмотрела Лизетт. – Чего ты хочешь знать?

– Говорят, у бабушки пшеница хорошо росла. Может, у нее секрет был. Особенный уход или еще что?

Лизетт сузила глаза.

– Был, – неуверенно сказала Лизетт и резко покраснела.

– И какой? – спросил я.

– Не знаю, об том ты или нет.

– Об том.

– Да в общем-то я тебе все уже говорила, – отреклась от меня Лизетт.

– Я ничего не услышал.

Лизетт еле уловимо кивнула. Встала и оправила юбку.

– Ты с этим больше не ходи. Все, что знаю, я сказала.

Девушка взяла лежавшую на столе марлю, сложила ее в несколько слоев и положила в ситечко. Я посидел еще немного, а потом направился к двери.

– Хорошо бы другой тебе кто сказал, – услышал я шепот Лизетт, когда закрывал дверь. Или мне только показалось, что услышал.

2.4.2. Гостья

Сергей был не из тех, кто охотно поделился бы со мной секретами: я ему не нравился. К разговору стоило подготовиться – подумать, с какой стороны зайти, чтобы выведать нужную информацию.

Я пошел домой. И первое, что увидел, войдя в комнату – овцу с белым пятном на лбу.

Овца лежала на моей кровати. Острые уши прижаты к голове, ноги подобраны под себя. Поза напоминала кошачью.

Когда я вошел, овца лениво посмотрела на меня и прикрыла глаза. Похоже, куда бы я сегодня ни пришел, рады мне нигде не были.

«Хорошо, что я уже вор, – подумал я, – а то стал бы им сейчас».

Я сделал несколько шагов вперед. Овца снова открыла глаза. Недовольно проблеяла. Ее настроение можно было понять: никому не нравится, когда прерывают дневной сон.

Решив ее не беспокоить, я вышел из дома. Хозяина гостеприимнее свет не видывал.

«Была ни была, на ходу соображу», – подумал я и отправился к Сергею, чтобы услышать то, что не сказала Лизетт. Дверь в дом закрыл на замок: одна овца еще куда ни шло, но больше – явный перебор.

2.4.3. В кровати

Кабак был закрыт. На двери висело объявление: «У Анатолия В.». Судя по всему, бармен обретался у Толика. Я потер щеку, вспоминая удар человека с детским взглядом широко распахнутых голубых глаз.

Участок Толика выделялся на фоне других. Трава подстрижена, белые дорожки из камня – ровные и чистые. Здесь отсутствовали ржавые инструменты, рваные тряпки, дырявые тазы, грязные эмалированные ванны – обязательные атрибуты каждого двора. Пупсы с оторванными руками, принадлежащие детям, которые не приезжают, из окон его дома не выглядывали. Анатолий В. был человеком порядка.

Я потоптался у калитки, собираясь с силами, но только ее отворил, из дома Толика вышел бармен.

– Эй! Тебя-то я ищу, – сказал я. – Минутка есть?

Сергей поднял глаза.

– Нет у меня минутки, – сурово бросил он.

– Тебе помочь, может, чем?

Сергей смерил меня взглядом.

Он вышел на дорогу и закрыл за собой калитку.

– Ты в кабак?

Сергей вздохнул.

– Нет. У Толика овцы взбеленились.

– Что значит «взбеленились»?

– То и значит. Отраву нашли.

Немногословие Сергея неприятно впечатляло.

– Отраву? – с раздражением переспросил я.

– Белену. Зацвела вдоль дороги. Сын Толика недоглядел, они и ополоумели. Разбрелись по дворам.

Я выдохнул:

– Я как раз знаю, где одна такая овца.

– Где?

– Только не говори никому.

Он поднял брови.

– У меня в кровати.

Сергей нахмурился и посмотрел чуть ли не с осуждением.

2.4.4. Пойдем посмотрим

Приглашая Сергея, я забыл, что перевернул дом вверх дном. Забыл, что содержимое бабушкиных шкафов вывалено наружу, на столе разбросаны ее тетрадки, а матрацы с подушками свалены кучей на пол.

Я напрягся, но врать не пришлось.

Возможное объяснение стояло посреди кухни: на голове тюль с окна, одно копыто в эмалированной кастрюле, остальные три – в рассыпанной по полу муке.

Овца перебила бабушкины суповые тарелки, пыталась сжевать клеенку со стола и ждала нас в позе агрессора.

– Это Ряженка, – сказал Сергей, и в голосе послышалась ласка. В подобных условиях неуместная. – Из молока ее матери была вкусная ряженка. А ну поди сюда.

Овца покачала головой и отступила на шаг.

– Ну давай, поди.

Она отошла на еще один овечий шаг и стояла через стол от нас. Сергей начал обходить стол слева, овца пошла направо.

– Окружай! – скомандовал бармен.

Я, растопырив руки, двинулся на овцу. Она нырнула под стол и выбежала с другой стороны. Зашла в спальню и возмущенно проблеяла, чтобы ее не беспокоили.

– Откуда она? – рассердился Сергей.

– От Толика?! – в свою очередь не сдержался я. – Дверь забыл запереть.

– И калитку?

– Ты дыры в моем заборе видел?

– Нажрутся белены, а потом с ними сладу нет, – проворчал Сергей.

– Может, она отдохнет, а потом сама домой пойдет? – спросил я.

2.4.5. О тщете

Сергей махнул рукой и сел за стол без клеенки на табурет, стоявший посреди черепков разбитой посуды.

«С него бы картину писать, – подумал я, – о тщете человеческого существования».

Я достал заварочный чайник, ополоснул его и насыпал индийского со слоном.

– Там овец ловят, – сказал Сергей. – А мы тут без дела сидим.

– Да, я поймал одну.

– Ты хотел чего?

Я выключил плиту.

– Я плохо знал бабушку. Когда был младше, приезжал на лето, но последние годы мы редко общались. Я ничего не знаю. Может, расскажешь?

Я взглянул в лицо бармена. Воспоминание о бабушке его успокоило.

– Тетя Тоня была хорошим человеком. А эта дура ее тарелки побила.

Сергей наклонился и подобрал несколько черепков.

– Твоя бабка любую вещь делала, – он попытался приложить осколки друг к другу, – особой.

– А что насчет пива? – не выдержал я.

– Пива? – Сергей внимательно посмотрел на меня.

– Я знаю, у нее рецепт был. Она бы наверняка хотела им поделиться. По наследству.

– Я не знаю, о чем ты, – отрезал бармен. – Но, если хочешь знать, тетя Тоня любила свою работу. Она бы поле Сан Санычу ни за что не дала, никаких бы денег у него не хватило.

Сергей резко встал с табурета и, аккуратно положив черепки на стол, пошел к выходу.

– Я скажу Толику, что овца у тебя. Пусть сам решает.

2.4.6. Танец под фонарем

Я вышел на улицу. Людей вокруг не было, овец тоже.

Фонарь выхватывал из темноты колодец, кружащихся насекомых и меня бы выхватил, но, несколько метров не дойдя до пятна света, я услышал дикий вопль и оцепенел.

Бежать спасать или бежать спасаться?

Звенело в обоих ушах.

Пока я размышлял, вопль повторился.

Казалось, кричала взрослая баба, но на свет фонаря выскочила овца. Взгляд у нее был бешеный, копыта взбивали землю.

Овца захватила мое внимание. Я ждал. Смотрел, как завороженный – не отрывая глаз. Так смотрят из темноты зрительного зала, боясь пропустить решающий момент, ключевую фразу, роковое движение. Пропустишь – назад не отмотаешь.

Боялся, что отведу взгляд, и она заметит меня, выхватит звериным чутьем из темноты, помчится выбивать пыль из моего костюма.

Овца замерла.

– Вот зараза!

В свете фонаря появился Толик. Он погрузил руки в шерсть животного.

Спектакль кончился, я шагнул по направлению к дому.

– Кто здесь?

Вопрос застал меня врасплох не хуже бешеной овцы

«Кто я? – подумал я. – Кто я для этих людей? Деревенский вор? Неугодный сосед? Городской неумеха?»

Перебирая ответы, я понял, что молчать в темноте было неправильно.

– Внук Антонины Глебовны? – скорее спросил, чем ответил я.

С некоторым разочарованием Толик сказал:

– А-а-а.

И повел овцу прочь:

– Говорят, овца моя у тебя схоронилась, – вспомнил он, оборачиваясь на ходу, – Ряженка. Ты ее до утра оставь.

Я согласно кивнул, забыв, что в темноте Толик этого увидеть не может.

2.4.7. Клочок

Не спрашивая, Алиса взяла из вазочки последнюю конфету. Развернула обертку и отправила лакомство в рот. Повертела в руках фольгу, положила на стол и принялась разглаживать ногтем указательного пальца. Делала она это так старательно, а я так неотрывно за ней следил, будто в занятии девушки был заложен глубокий смысл.

Бабушка не оставила мне ни зацепки. «Если бы я захотел сам выращивать пшеницу и варить из нее пиво? Об этом бабушка не подумала? Отказала мне в такой чести. Не передала знания и опыт. Ушла и тайнами не поделилась!» – сердился я, пока Алиса разглаживала фольгу.

«Или нет? Может, я плохо ищу? Может, Лизетт права, и я что-то упускаю. Что-то важное».

Алиса сложила фольгу вдвое. Сделала это несколько раз. Отложила квадрат из фольги и принялась за фантик. Из него девушка соорудила маленький однопалубный кораблик.

Теперь, когда ее руки были свободны, а конфетные обертки закончились, Алиса воззрилась на меня с хищным взглядом.

Я очнулся от мыслей и живо представил себя на месте фольги. Поискав вокруг глазами, протянул ей обрывок газеты, валявшийся на столе. Девушка благодарно взяла у меня листок и начала складывать оригами. Алиса была при деле, а я снова расслабился, наблюдая за ее движениями. Но расслабился ненадолго.

На обратной стороне газетного клочка я заметил запись шариковой ручкой.

– Ну-ка! – крикнул я, вскакивая и отбирая бумагу у Алисы.

Почерк был бабушкиным.

Алиса смотрела на меня, изогнув правую бровь, пока я разбирал слова.

«заделка углов крыши

печнику за трубу

велоцепь

керосин

спички, лампочка

шифер

газ с доставкой

навоз».

Навоз. Один сплошной навоз и никакого намека на пиво.

«Пора заканчивать. Нет никакого секрета. Тайного ингредиента. Волшебного рецепта, чтобы пиво имело разом вкус меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства. А если и есть, то поиски безуспешны. Говорят, чтобы найти, нужно перестать искать. Может, это мой случай?»

Я вернул листок Алисе.

– Спасибо, не надо, – девушка смотрела надменно, с еле скрываемым презрением. – Боюсь, Вы меня без пальцев оставите.

Зачем она пришла? Конфет у меня нет, бумаги для оригами тоже. А сам я как рыба, выброшенная на берег: одним глазом зарыт в песок, другим слежу за пожирающим меня солнцем.

Я потянулся за стаканом чая. Залпом выпил содержимое.

Алиса встала и отправилась в спальню.

– Там теперь овца спит, – сказал я.

– Что?

– Овца, – повторил я.

2.5. Медным тазом

2.5.0. Аисты на башне

– Аисты прилетели, – сказала Лизетт.

Я проследил за ее взглядом: на водонапорной башне гордо стояла одинокая белая птица.

Пока Высокий Папа ждал всходов, я купил антенну для спутникового интернета и холодильник взамен «Морозко». Вместо разбитого стекла на веранде поставил кусок фанеры. Я готовился приступить к ремонту калитки, когда пришла Лизетт. Виновато опуская глаза, она попросила проводить ее «в одно место».

– Это хорошо, – сказала Лиза.

– Почему?

– Аисты – это завсегда хорошо… Мы пришли.

Лизетт отворила калитку.

– Баба Тома!

Из сарая выглянула худая старушка.

– Это Кеша.

Старушка взглянула на меня с интересом, но скоро интерес сменился опаской.

Она меня вспомнила. Вспомнила, что я деревенский вор.

Баба Тома покраснела. Бросила беглый взгляд вокруг себя, оценивая, что я могу прихватить с участка.

– Пришел с дровами подсобить.

– А? – бабушка старательно прятала глаза, словно и их я тоже украду. – А Павел Никифорыч что, не идет?

– Он крышу чинит.

Я повернулся к калитке.

– Кеша может, – настаивала Лизетт, схватив меня за край рубашки.

Старушка выдавила из себя вежливую улыбку.

– Ну и славно.

– Я занесу Вам пару дров, – сказал я. – А отчим Лизы зайдет завтра.

И пошел домой.

Я понял логику Лизетт. Завоевать расположение деревни разом сложнее, чем наладить контакт с каждым ее жителем по отдельности. Сначала я заручусь доверием бабы Томы, затем помогу, например, Сергею или тому же Толику. А потом, глядишь, вся общественность окажется на моей стороне против супостата, Высокого Папы.

Коварный план. Очень коварный план. И придумала его Лизетт.

2.5.1. На рыбалку

Я отварил картошку и отправился на пшеничное поле.

– Не рано пропалывать? Середина мая.

– Нее, сейчас повыдергивать легче будет, – сказал Ленька.

– А ростки вместе с сорняками не повыдергиваешь?

– Я тете Тоне помогал, – обиженно проворчал паренек. – Я все знаю, как делать.

– Ладно, – сказал я. – Пойдем есть.

Мальчишка предложению удивился. На обед он не ходил, и создавалось впечатление, что питается одними бутербродами.

– Пойдем, – сказал я.

К моему удивлению, Ленька подошел к уличному рукомойнику рядом с домом и ополоснул руки, а на кухне начисто вымыл их с мылом. Сел к столу.

– Консервы, – констатировал паренек и умял полбанки сайры за пять минут. – А что рыбу не ловите? Озеро же. Консервы не поймаешь, а сырой много.

– Не пришлось как-то, – признался я.

– Мы с папкой на рыбалку ходим. Он завтра пойдет. С мужиками. Ух, я бы сходил. В прошлый раз такового леща поймали, – он неправдоподобно развел руки. – Папка есть не дал. Продал в городе, за огромные деньжищи.

– И часто он ходит?

– Да раз в неделю точно ходит. Сходите с ним, он все места покажет. Не все, – тотчас поправился он, – но сходите.

Я улыбнулся. Все складывалось как нельзя лучше. Мальчишка расскажет соседям, что я его подкармливаю, доброе дело делаю, а на рыбалке я не только смогу показать себя во всей красе, но и проявлю чудеса приветливости и дружелюбия. План Лизетт приходил в действие на удивление быстро.

– Хорошо, – сказал я, – я подумаю.

– Чего думать. Спать надо ложиться, вставать-то сранья. Я сбегаю, бате скажу, – Ленька вскочил из-за стола. – Только Вы это, не делайте чего, с пшеницей.

Через пять минут он прибежал, запыхавшись.

– В пять у колодца.

И пошел охранять от меня пшеницу, прихватив со стола пару мятных пряников.

2.5.2. О тоске

Алиса включила ночник.

– Вам темно? – спросил я.

– Грустно.

Она включила радио. Подошла к телевизору и повернула рукоятку. Побродила по комнате и зажгла газовую плиту. Я всерьез забеспокоился.

– А теперь? – спросил я.

Алиса промолчала.

– Может, чаю? – я поставил чайник на включенную плиту.

Алиса села за стол и уставилась на стену перед собой.

– А в карты хотите?

– Такая тоска, – сказала она. – У Вас бывает тоска?

– Нет. Или уже забыл.

– Такую тоску не забудешь, – отвернулась от меня Алиса. – Когда накрывает с головой, будто медным тазом.

– Под стеклянным колпаком, – подсказал я, вспомнив роман Сильвии Плат.

Алиса посмотрела на меня с благодарностью. Я был оправдан.

– Что же нам делать? – осторожно спросил я. Предложить этому златокудрому существу выпить не посмел.

– Когда-то у меня было оружие против этой тоски, – грустно улыбнулась Алиса. – Никакая тоска не могла со мной справиться. Вообще никто. И ничто. А потом я сделала один шаг… и упала, – Алиса упала и продолжала падать, только я не видел.

Не придал ее словам значения, не услышал в них чувства. Она была драматической актрисой, вышедшей на сцену с репликой, и все, что от меня требовалось, – не уйти со спектакля раньше, чем опустится занавес.

– И теперь тоска съедает меня заживо, – продолжила Алиса. – Теперь я сама с собой не справляюсь.

Я налил ей чай и придвинул чашку.

– Я никогда не понимала, как другие, обычные, люди живут с этой тоской? Хотя, судя по тому, что Вы сказали, у обычных людей тоски и нет никогда.

Тоски я не испытывал, но больно было.

– Ничего у меня не получается. Ничего не получается, – пробормотала Алиса. – Пойду пописаю.

– А это у Вас получится? – со злостью спросил я.

Алиса в недоумении подняла правую бровь.

– Мне рано вставать, – я поднялся из-за стола и поставил чашки в раковину. – До свидания.

Она смотрела на меня с удивлением. Потом тихо вышла из комнаты.

Это была первая битва, что я выиграл. И останавливаться я не собирался.

2.6. Рыбалка

2.6.0. Наживка

– Чего ты тут? – пробасил Сергей. – Все ушли.

«Зачем меня ждать, если я вор и отщепенец?!»

Встав в половину пятого, я позавтракал и пошел копать червей.

Удочку приготовил накануне – нашел в сарае с на удивление целой леской. Выбрал ватник из бабушкиных курток. На дне овощного ящика под грудой грязных галош нашел резиновые сапоги.

За наживкой я отправился на задний двор. Пару раз опустил лопату, и на поверхности показались дождевые черви. Скорчив гримасу, я наклонился, осторожно взял одного из них и опустил в банку.

– Это что? – спросил Сергей. – Перчатки?

Он смотрел на меня с той же брезгливостью, с какой я смотрел на червей.

Сергей выхватил банку и одним движением собрал наживку. Присыпал червей землей.

– Зачем это? – спросил я.

– Чтоб тепло было, – недобро усмехнулся Сергей.

Завернул банку крышкой и перочинным ножом пробил в ней несколько отверстий.

– Поторапливайся.

Он взвалил на себя походный рюкзак, взял спиннинг и ведро. В отличие от меня Сергей рассчитывал на улов.

«Это будет очень трудно, – подумал я. – Труднее, чем я рассчитывал».

2.6.1. Под корягой

Никто в мою сторону не посмотрел.

Сергей выбился вперед. Я пошел замыкающим колонну, разглядывал попутчиков.

В руках у них были сачки, ведра и удочки. Павел Никифорович надел жилетку цвета хаки и широкие штаны с карманами. Резиновые сапоги доходили до паха. Его сопровождал сухо кашляющий мужик в кепке болотного цвета.

За мужиками следовали отец Леньки, Ефрем, и председатель деревни, старожил и просто бывший секретарь ЦК Компартии Зиновий Аркадьевич.

– Зачем его взяли?! – еле слышно спросил председатель у мужа Анны Павловны, кивком головы показывая на впереди идущих. – Не выпить же.

– А что, есть с собой? – заинтересовался муж Анны Павловны.

– Есть. А как не быть!? Еще с прошлого раза. Две бутылки. И закусь. Как на свежем воздухе без этого дела.

– А в деревне воздух какой? – спросил я.

– Бабы его там портят, – рассмеялся дед.

– И то правда, Анна Пална бутылку стащила. И куда спрятала, ума не приложу. Нет и все. Точно выпила.

– Может, пацан твой взял? – спросил Зиновий Аркадьевич. – Знаю я их, ничего путного от них не жди. Небось не в первый раз. Точно тебе говорю.

– Да не, не он это. Всю ночь на поле торчал. И сейчас там. На поле его, – с укором оглянулся на меня Ефрем.

– Ну смотри, эти молодые выпить не дураки. А как напьются, давай буянить. Глаз да глаз за ними, – при этих словах председатель вытащил из-за пазухи бутыль, глотнул и предложил собеседнику.

– Ей-богу, – сказал тот и с благодарностью взял протянутую бутылку. Надолго приложился к горлышку. Потом наклонился к деду и прошептал: