Иннокентий едет в деревню

Я приподнялся и встал. Вероятно, меня перенесли сюда, чтобы привести в чувство. Но в колодце была простая вода, не живая и не мертвая.

В деревне Шахматная меня незаслуженно били больше раз, чем заслуженно в городе Санкт-Петербург.

– А разве бывает так, что бьют заслуженно? – спросила Алиса, которая обнаружилась на лавочке для ведер.

Я молчал.

– Пойдемте, – строго сказала Алиса, – я есть хочу. И уже давно, между прочим.

Поднялась и направилась к моему дому. Я, покачиваясь, поплелся следом.

– Вы должны соседке.

– Какой? – тупо спросил я.

– Той, что живет справа.

– Анне Павловне?

– Не знаю.

– За что? – спросил я, хотя мне было все равно.

– За молоко и яйца. И еще за что-то, не помню.

Войдя в дом, я еле удержался, чтобы не рухнуть на кровать. Но под суровым взглядом Алисы снял грязную куртку, умыл руки и лицо.

Я сел за стол туда, куда девушка поставила блюдце со сметаной.

– Да, за сметану Вы тоже должны.

От запаха свежеиспеченных блинов голова закружилась сильнее, чем до этого от побоев. Алиса собственноручно испекла их для меня. Это ли не счастье?!

Мне было больно шевелить руками, открывать опухший рот и двигать челюстью, но я ел.

– Вкусно.

Алиса долго рассматривала положенный на тарелку блин, проткнула его вилкой, поднесла к лицу. Потом отрезала кусочек ножом, положила в рот.

– Не очень.

Следуя моему примеру, она взяла блин руками, макнула в сметану.

– Они такие жирные. А салфеток нет? – я тяжело поднялся, сходил к рукомойнику и вернулся с полотенцем.

– Так вкуснее. Руками.

– Как в первый раз, – усмехнулся я.

– В первый.

Я аж подавился.

– В первый раз блины едите?

Она промолчала.

– А готовить их умеете?

– Не умею, – отмахнулась девушка. – Вы что, подумали, я их пекла?

«Странное существо, эта Алиса… За блины надо Анне Павловне сказать спасибо», – подумал я с некоторым разочарованием.

В окно постучали. Тихо, но деловито.

2.0.3. Посредник в сделке

Конечно, Кролик. Кто еще, кроме Алисы, способен так стремительно и безнадежно разрушить мое счастье.

Я вышел на крыльцо, преградил разбитым телом путь в дом.

– Ого, как тебя! – воскликнул Кролик.

– Что тебе надо? – угрюмо спросил я.

– А что ты от Папы хотел?

– Участок сдать, – нехотя ответил я. – Бабушкин. На котором пшеница росла.

– Зачем тебе?

– Я на нем не сажаю.

Потом представил, как глупо выгляжу:

– Зато деньги получу. За аренду.

– Много ты от него не получишь, – усмехнулся Кролик.

– К чему это все? Он же не хочет со мной дел иметь.

– Папа передумал.

– Почему?

– Папа – деловой человек.

– Да уж, – ответил я, потирая разбитую скулу, – деловой человек. Совместил приятное с полезным. Может, я ему не отдам участок. Даже если в город уеду. Будет тут заросший стоять, в сорняках.

– Может, лучше остаться? – хитро подмигнул Кролик. И я вспомнил об Алисе.

– Сколько ты хочешь? – спросил он, не давая мне опомниться.

– Да хоть пятьсот рублей, – сказал я первое, что пришло в голову. – В месяц.

– Ты на такие деньжищи не думай даже. Не даст он. Сколько?

Я хотел сказать, что все равно, но Кролик больше не был мне другом, и приходилось держать лицо.

– Двести пятьдесят рублей, – сказал я. – Красная цена – двести.

«Хоть водки куплю, раны залечу от побоев», – подумал я.

– Лады, – сказал Кролик. – Как в остальном?

Он улыбался так, словно предательство с его стороны было обычным делом, не стоящим внимания.

– Замечательно. Просто замечательно, – ответил я.

2.0.4. Отказ Алисы

При виде меня Алиса встала и прямиком направилась в соседнюю комнату. Со стола не убрала и дверь за собой закрыла плотно.

Дезертирство Алисы расстраивало, но не сейчас. Во-первых, побитым я бы все равно оказался не на высоте. Во-вторых, я добился своего, вынудил Высокого Папу пойти на компромисс. Я сиял и, если бы не болело лицо, улыбался бы во весь рот.

Я чувствовал себя непобедимым: разрешил конфликт с Высоким Папой умным, наиболее дипломатичным способом. Никто ничего не терял, все только приобретали.

Высокий Папа посадит зерно моей бабушки на земле моей бабушки и вместо нее будет варить чудесное пиво. А деревенские будут пить его в том же кабаке, что и раньше, и потихоньку сменят ко мне гнев на милость. Я получу двести рублей и возможность спокойного существования.

– Как говорится в «Дао дэ Цзин», – громко сказал я, – «кто нежен и гибок, идет дорогой жизни».

Я был деревом, что невозможно сломать.

Алиса молчала. Ей была непонятна моя логика, ей была неинтересна моя жизнь.

– Я победил! – воскликнул я, подойдя вплотную к ее двери. – Я его победил!

– Того типа, что Вас избил? – наконец, спросила Алиса.

Я поморщился и отошел от двери:

– Теперь он будет со мной считаться.

Я взял со стола стакан и подошел к ведру с водой.

– С Высоким Папой лучше не иметь никаких дел. Но особого выбора у меня не было, – я зачерпнул стаканом воду и выпил. – А если так, то лучше создать все возможные условия для приятного сотрудничества.

Отныне мой план состоял в том, чтобы вежливо улыбаться Высокому Папе.

Алиса не оценила моей деловой хватки.

– Это не называется победой, – сказала она, высунув нос из комнаты.

– Да? – спросил я. – А что же называется?

Она презрительно поджала губы и снова исчезла.

– Я бы все равно там ничего не сажал, – я поставил стакан на стол и снял рубашку. – Что же ему пустовать, этому участку?!

Я помолчал, Алиса тоже.

– Интересно, что я мог сделать?! – раздражаясь, я подошел к пустой кровати.

В соседней комнате щелкнул выключатель.

– Победители не задаются подобными вопросами.

На пожелание «Спокойной ночи» я и не рассчитывал.

2.1. Кабальные условия

2.1.0. Сделка

– Аренда лучше покупки, Сан Саныч, – говорил Зиновий Аркадьевич, пока мы шли втроем – я, Высокий Папа и бессменный председатель деревни – подписывать договор. – Не понравится земля – в любой момент можете передумать. Так сказать, развернуться и уйти.

«А я? Я смогу в любой момент передумать, развернуться и уйти? И не лучше ли сделать это прямо сейчас?»

Ночью я не спал, а мысленно спорил с Алисой.

«Я все делаю правильно, а Вы не знаете, о чем говорите», – сообщал я ей, но на душе легче не становилось. Мне хотелось, чтобы она признала мою правоту. Но она картонно улыбалась и кивала головой, как безгласная кукла.

Я сам себе был противен: «Какая разница, что она думает?!» Невротическим поведением я лишь подтверждал ее точку зрения.

Конечно, Алиса оказалась права. Я был не победителем, я был конформистом. А решение сдать бабушкин участок в аренду Высокому Папе на поверку оказалось бессмысленным для меня и катастрофичным для всей деревни.

Я тяжело вздохнул, словно предчувствуя последствия, а председатель хмыкнул:

– Ни за что ни про что деньги берут! И где это видано, чтобы с таким человеком, как Сан Саныч, договоры писать. Помяните мое слово, – зашептал дед Высокому Папе, бросая на меня осуждающие взгляды, – не будет вам никакой удачи. Точно Вам говорю.

Председатель хотел успокоить Высокого Папу, но вместо этого утешил меня. Если Сан Санычу не будет удачи на земле, он сам от нее откажется. Забудет о моем существовании, и я смогу расслабиться.

На подписании договора присутствовало много деревенских. Прошло оно в клубе, под всеобщее молчание.

Тогда я не понимал причину осуждающих меня взглядов, не слышал тяжелых вздохов соседей за спиной. Не задумывался о том, к чему приведет мой компромисс и чего он будет стоить окружающим людям. Я надеялся уладить конфликт с деревней, но о деревне не думал.

Синей ручкой на тетрадном листке Высокий Папа заранее вывел содержание договора и через председателя вручил его мне. Пока я бегло просматривал написанное, Папа смотрел в окно.

В договоре говорилось, что арендодатель Захаренков Иннокентий несет полную ответственность и платит четко обозначенные штрафы за нечетко прописанные провинности, а арендатор Мясников Александр Александрович еле-еле осведомлен о причитающихся мне деньгах.

В общем, на моей стороне никаких прав, одни обязанности. Печать, подпись.

Договоры так не составляют, тут и юрист не нужен, но кто же будет спорить, если спорить не захотел даже засвидетельствовавший подписи председатель деревни, старожил и просто бывший секретарь ЦК Компартии Зиновий Аркадьевич.

– Староста! – гордо провозглашал он.

Когда я установил на бабушкином доме антенну и подключил спутниковый интернет, первым делом погуглил значение этого слова. Старосту в деревне назначали для слежения за порядком, для установления мира.

– Ишь, какой пронырливый! – услышал я слова председателя Зиновия Аркадьевича, не успев выйти на крыльцо. По-моему, он намеренно говорил как можно громче. – Везде ведь пролазит, выгоду найдет. Не украдет, так принудит деньги отдать. Достойный внук у Глебовны, земля ей пухом, ничего не скажешь.

Председатель укреплял почву спокойствия, сеял зерна порядка, создавал условия для роста дружбы и любви.

2.1.1. Ограниченные люди

Много лет назад мы возвращались из леса с корзинами, полными грибов. Бабушка проводила очередную оздоровительную беседу с дядей Пашей на тему алкоголя и излечения от зависимости. Все понимали, что подобные разговоры могут излечить только бабушку. И то временно.

«Сколько дней, интересно, пройдет с этой беседы, – думал я, – пока дядя Паша не уйдет в очередной запой с бабушкиными вещами».

Мы шли по полю, когда с дороги нас увидел председатель деревни, старожил и просто бывший секретарь ЦК Компартии Зиновий Аркадьевич. Он остановил машину, вышел и помахал нам рукой. Не успели мы ответить, как поле залил яркий свет. Словно тысячи прожекторов уставились на наши лица.

Бабушка инстинктивно схватила меня за руку, а дядя Паша, не зная, с какой стороны внезапно надвинулась угроза, бешено завращал глазами, пытаясь разглядеть врага.

Мне захотелось выбежать из света, и я рванулся от бабушки, но она крепко держала. Держала она и дядю Пашу.

– Стой, болван, – закричала бабушка, и я точно не знал, кому – мне или дяде Паше.

Прошло, наверное, несколько минут прежде, чем свет исчез.

Я отчаянно моргал ослепленными глазами. Когда пришел в себя, увидел председателя. Он стоял, прижав руки к ушам. Потом сел в автомобиль и уехал.

Произошедшее меня взволновало. Я приставал к бабушке с вопросами, не упускал случая поговорить с дядей Пашей, но никто из них интерес не поддержал. Я надеялся, что Зиновий Аркадьевич, стоявший в стороне, мог видеть источник света.

– Бегает тут, глупостями занимается, – и сердито вздернул бровь. – Пошел бы бабке помог, воды вон натаскал. Знаю я вас молодцов, лишь бы языком чесать. Никогда от вас не дождешься. Точно говорю.

«Ограниченные люди, – думал я, – ограниченные вы люди. Это было НЛО».

С тех пор и до отъезда из деревни в город я засыпал не иначе, как у подоконника, в надежде еще раз увидеть сияние.

И вот, спустя добрый десяток лет, я проснулся на бабушкиной кровати от того же яркого света. Он прорезал окна столовой, бегал по стенам и потолку. Ослеплял глаза.

В щели дома задувал громкий гул.

В диком ужасе, смешанным с долгожданным восторгом, я откинул одеяло, выскочил из кровати и подбежал к окну. Распахнул его, рискуя земным существованием.

Я готовился увидеть тарелку и покидающий ее экипаж пришельцев. Надеялся испытать на себе последствия встречи с инопланетянами. Думал, время остановится, а на теле появятся следы от ожогов. Боялся, что лишусь памяти, ясного ума и возможности двигаться.

Я был согласен на все возможные риски, лишь бы получше разглядеть НЛО.

Был готов увидеть пришельцев, но абсолютно не был готов к тому, чем это являлось на самом деле.

2.1.2. Захват

Ворота для скота были распахнуты. Сквозь них на мою усадьбу въезжали огромные военные машины, заполненные людьми в форме. В руках – винтовки, на ногах – кирзовые сапоги.

Разочарованный отсутствием инопланетян, я все же был заинтригован. Нашел под кроватью тапки и вернулся к окну. Протер глаза, уставился во двор.

На месте предполагаемой военной техники разглядел тракторы и комбайны. Вместо нечленораздельного рева различил рокот моторов и недовольный голос рабочих.

На участок, освещенный фарами, выступил Высокий Папа.

– Сейчас майские, плачу вдвое. Быстрее закончим, быстрее рассчитаемся.

Высокий Папа махнул рукой в направлении арендованной у меня земли и, был бы у него свисток, наверняка бы свистнул. Машины одна за другой двинулись вглубь бабушкиной усадьбы.

Я медленно закрыл окно. Лег в кровать, натянул на голову одеяло.

«Раньше мне не было покоя в деревне, – с горечью подумал я, – а теперь и на собственном участке не будет».

За окном кипела жизнь. Не моя жизнь.

Я начал понимать, что поступил неправильно.

Под ложечкой засосало, на грудь словно жаба села.

Пустота. Боль. Разочарование. И это только начало.

2.2. Хозяин земли бабушкиной

2.2.0. Чужой

Со двора доносились окрики, слышался мат.

Я вышел с чашкой чая, чтобы посидеть на лавке у дома, но увяз в грязи. Земля от ворот, а скорее – от шоссе, до арендованного Высоким Папой участка была изъезжена и разбита машинами. В воздухе воняло потными рабочими.

Пока я, пачкая кеды, пробирался к лавке, во дворе появились два мужика. Неприятно смеясь и сплевывая на мятую траву, они шли к пшеничному полю. Я посмотрел на забор и не поверил глазам: калитка потерянно висела на нижней петле.

– Я щас, – крикнул кто-то за спиной. Я оглянулся. К туалету возле дома направлялся незнакомый мужик в грязных сапогах.

Сидеть на лавке пропало желание. Я вернулся в дом, прошел в спальню. Из окна открывался вид на бабушкин участок. Я застал момент, когда Высокий Папа наклонился, захватил рукой горсть земли и довольно улыбнулся.

После он стал командовать рабочими. Махал руками, задавая движение тракторов. А когда машины закончили разрыхлять и удобрять почву, прошел по бороздам и собственноручно посеял семена пшеницы, украденные из бабушкиного подвала.

«Если бы все было так просто». В отличие от Сан Саныча я сомневался, что земля и пшеничные семена моей бабушки обеспечат пиву вкус меда, персиков и одновременно чего-то давно забытого из детства.

– Запах медовый, – согласилась со мной Анна Павловна, – а вкус малиновый. Помню, маленькая пряталась от петуха в малиннике. Боялась его, жуть. А малина сладкая, вкусная. Как Тонино пиво.

2.2.1. Не тут-то было

В пять часов вечера, спустя три дня после захвата усадьбы, Высокий Папа ее покинул. Вместе с техникой и мужиками.

Я расслабленно вздохнул. Даже аппетит прорезался.

Сделал бутерброд и вышел прогуляться на свежий воздух.

Но воздух не был свежим. Он пропитался запахами чужой жизнедеятельности, машинного масла и моей трусости.

Я немного потоптался у двери дома, потом стал нарезать круги по участку, осторожно увеличивая диаметр. Осваивал потерянную территорию.

Все ближе и ближе подходил я к арендованному Высоким Папой участку. Наконец приблизился к ограде и заглянул внутрь.

– Стой!

Сказать, что я испугался до чертиков, ничего не сказать.

– Сюда нельзя, – снизу-вверх на меня сердито смотрел мальчишка лет семи. Он выскочил из-за ограды, любовно окрашенной бабушкой, словно сидел в засаде в ожидании меня.

Ленька, сын Анны Павловны. Насупился, бесцветные брови свел к переносице, сощурил левый глаз. Волосы взлохмаченные. Рубашка грязная, плохо заправленная в штаны.

– Ты что тут делаешь? – спросил я.

– Смотрю, – голос был детский, но серьезный.

– О! – только и мог сказать я.

Ленька молчал. Он ждал, когда я уйду.

– Ладно, не буду тебя беспокоить, – затравленно улыбнулся я.

Мальчишка не спускал с меня глаз, пока я не скрылся из виду.

Возле куста смородины я заметил блеск. Подошел поближе и разглядел пару пустых стеклянных бутылок. В таких можно хранить молоко, продавать лимонад. Я был уверен, что они из-под самогона.

2.2.2. Бутылки в доме

Я поднял бутылки. Прошел в дом. Сел на стуле в позе лотоса и поставил их перед собой на стол.

Несколько минут я медитировал.

Сидеть стало неудобно, заболели колени. Я опустил ноги на пол. И вновь уставился на бутылки.

Мои отношения с ними не прояснялись.

Я не мог понять, чем их заслужил. Бутылки смотрели на меня равнодушно. Уж им-то до меня дела не было.

Как я ни медитировал, спокойствия не прибавлялось. Пустота из бутылок смотрела на пустоту моей души, становилось тошно.

Я отодвинул бутылки и вышел из дома.

Почтовый ящик на заборе был призывно открыт. В нем лежало письмо. Без конверта и марок. Листок, вырванный из дневника моей бабушки и сложенный вдвое.

Не разворачивая, я понял, кто его положил.

Я вернулся в дом и опять сел в позу лотоса.

«Без темы».

Три раза глубоко вздохнул. Сердце учащенно билось. Очень уж я уязвимый для этого мира человек.

«что-то я совсем потерялась», – гласила первая строчка.

Я закинул голову к потолку и выдохнул.

2.2.3. Письмо от Алисы

«что-то я совсем потерялась. "совсем" здесь для придания окончательности, но смотрится смешно и по-детски. с одной стороны, это правильно, так как именно ребенок, заблудившийся во взрослых представлениях, может осесть на пол от бессилия что-то для себя идентифицировать. с другой стороны, для категории драмы, в коей хочется определить мою мысль, это слово не подходит

слово "совсем" мне, конечно, не подходит

но как же тоскливо ничего…

опять вылезает одна категоричность

слово "ничего" мне, конечно, тоже не подходит

в этом вся моя драма

подходит ли мне слово "вся"?

слово "одна" мне, кстати, подходит».

Слово «одна» ей, кстати, подходит.

Больше я ничего не понял.

«Что же мне делать?» – подумал я и снова уставился на пустые бутылки.

«Нет, это совсем не тот вопрос. Правильный вопрос: что я могу сделать?» А я мог многое.

2.3. Природа секрета

2.3.0. Дом вверх дном

От нетерпения я дрожал. Дыхание сбилось, сердце громко стучало. Мне не терпелось привести задуманное в исполнение. Я представлял, как Высокий Папа благодарно пожимает мне руку, а председатель деревни вручает похвальную грамоту. На ней крупными золотыми буквами напечатано: «За рецепт замечательного пива со вкусом меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства, а также за разделение семейных тайн с деревенским сообществом».

Я стоял посреди столовой. Казалось, искомый предмет находится прямо передо мной. И все, что нужно – открыть глаза пошире.

«В чем же секрет? В чем секрет бабушкиного вкусного пива?» – думал я.

Я заскользил взглядом по мебели. Ей не хотелось открывать тайны. Шкафы испуганно жались по стенам. Полог над кроватью будто случайно распустил занавеску.

Я не знал, что искать. Любая вещь могла дать намек на разгадку, будь то банка меда, кулек с сушеными персиками, бидон с малиной или склянка с волшебными специями. А может, бумага с написанным на ней рецептом вкуснейшего пива, строго передаваемая из поколения в поколение.

Поочередно открывая шкафчики на кухне, я досматривал стеклянные и жестяные банки, заглядывал в бумажные пакеты, погрызенные крысами, вытряхивал полиэтиленовые. Вдоль и поперек исследовал шкаф. Прощупывал подушки и матрацы. И, только замахнувшись на комод с одеждой, остановился.

В годы моего детства бабушка ходила в ситцевых платьях и вязаных кофтах. Я помнил темно-зеленые теплые юбки, коричневые толстые колготы, накрахмаленные белые сорочки. Выходной костюм с медалями, который она надевала на мероприятия в клуб. Все это лежало в комоде у меня под руками. Лежало беззащитное.

Я постоял над комодом. Мысль о том, что там, среди нижнего белья, прячется письмо на мое имя с рецептом вкуснейшего пива, зудела в голове.

«Не могла бабушка написать письмо в расчете на то, что я буду копаться в ее майках и колготах. Письмо может лежать в кармане пиджака с медалями, но и это вряд ли».

2.3.1. Грустная комната

Было еще одно место, куда я не заглядывал по причине стыда.

В доме моей бабушки – в конце коридора, чуть дальше отхожего места – находилась маленькая комната. Закрытая на замок, она манила меня, страшила и волновала. В детстве я ходил возле нее на цыпочках.

Однажды мне посчастливилось заглянуть в комнату. То ли бабушка зазевалась, оставив дверь открытой, то ли, отошла и тут же вернулась обратно, я не помнил. Но помнил недовольство, которым она окатила меня, увидев на пороге.

Бабушку комната расстраивала. Посещала она ее редко, но возвращалась с глазами, полными слез.

Заглянув в комнату, я не разглядел того, что расстраивало бабушку. Сейчас у меня была возможность войти туда на правах хозяина дома, но я по-прежнему не осмеливался.

«Неужели она не могла оставить хоть какого-то намека на разгадку. Неужели не открыла тайну любимому внуку?! Не может такого быть!»

Я взял бабушкины тетради. Просмотрел рецепты, снова принялся за дневник.

На удивление бабушка не писала о хозяйстве. Подробно рассказывая о нем в письмах, которые посылала отцу, в дневнике она этой темы почти не касалась.

Я был уверен, что огородом и садом она живет, но ее мысли были посвящены другим заботам. Заботам о людях, что ее окружали.

Я расстроился. Отложил тетрадь, прошел к рукомойнику. Долго мыл лицо, сполоснул руки по локоть. Потом, окрыленный новой мыслью, выскочил из дома.

2.3.2. Гимнастика

Я вбежал в амбар. Под ногами валялись газеты, хрустел песок. На гвозде висели пыльные мешки.

Пусто.

Я выскочил из амбара, поскользнулся и упал.

Встал. Заторопился к сараю. Наступил на грабли, еле увернулся от удара.

Обежал сарай по периметру. Приподнялся по лесенке на сеновал.

Ничто не привлекало внимание. Ни удобрений, ни необычного инвентаря, ни следов обработки и примесей зерна – ничего, что могло бы быть секретом богатого бабушкиного урожая.

В ту ночь сон не шел. Я применил дыхательную гимнастику. Лег на спину и дышал глубоко и ровно, уставившись закрытыми глазами в точку на кончике носа. Я почти успокоился, как…

«Письма!»

И снова волнение меня поглотило.

Бабушка писала из деревни. Наверняка она сообщала о посеве, уходе за пшеницей, о пивоварении. Письма были в городе, хранились у отца.

«Надо будет спросить у него».

С этой мыслью я перевернулся на бок.

«Позвонить. Можно даже зубы не чистить. Проснуться как можно раньше и сбегать в соседнюю деревню, там есть телефон».

В деталях представляя утро, я заснул.

2.3.3. Усмешка Лизетт

Приснилась мне Лизетт. Она стояла у плиты, помешивая огромным черпаком вкусно пахнущее варево в эмалированном ведре.

– На, попробуй, – сказала она, и протянула черпак кому-то невидимому. Кивнула и отправила черпак обратно в ведро. Достала из кухонного ящика кипу бумаги, перевязанную лентой.

– Сейчас добавлю, и будет вкуснее, – сказала она.

Развязав ленту, достала несколько листов. Письма и телеграммы. Толстые конверты, поздравительные открытки, треугольники, посланные с фронта.

– Для такого вкусного кушанья, – сказала Лизетт, – ничего не жалко.

Потом повернулась и с горькой усмешкой посмотрела мне в глаза.

– Да? – спросила она.

2.3.4. Опустошение

Проснулся я поздно и нехотя. На часах было начало первого.

Я лежал на кровати, придавленный тяжестью вчерашнего поведения. Груда камней, возложенных на мягкие подушки. Ни желания позвонить отцу, ни желания встать у меня не было. Я потянуться был не в силах.

Я лежал, уставившись в потолок, не ощущая ни капли лихорадочного возбуждения, что энергично двигало мной накануне. Сегодня мне предстояло толкать себя, как груженую телегу.

Спустя полчаса я заставил себя подняться. Умылся, заварил чай, съел кусок хлеба и надолго завис, уперев локти в стол и повесив голову.

Вчерашний день казался нереальным. Неужели я развил такую бурную деятельность, пытаясь разгадать бабушкин секрет?!

2.3.5. Необходимый рецепт

Я снял с гвоздя тяжелую связку ключей: от дома, от амбара, от обоих половин сарая. Еще один ключ висел в связке.

Я вышел в коридор. Ничто меня не останавливало. Я проснулся в том настроении, в котором равнодушно преодолеваешь нравственные преграды. Без зазрения совести взламываешь тайные замки.