Майя Плисецкая. Грация и Вечность

Михаил Захарчук

Майя Плисецкая. Грация и Вечность

Фотография на обложке: © Bernard Gotfryd / Gettyimages.ru

© Захарчук М. А., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Вместо предисловия

Много лет назад, а точнее, 15 мая 1978 года, жизнь неожиданно и щедро подарила мне встречу с Майей Михайловной Плисецкой. Память моя с годами, увы, сильно ветшает, но вот то событие я помню, можно сказать, в подробностях, поскольку сильно нестандартным оно оказалось. И тут без ретроспективных подробностей никак не обойтись.

Уже на первом курсе обучения командование Военно-политической академии делегировало меня на общественную работу во Всероссийское театральное общество (ВТО). Поощрило за хорошую учебу, но больше все-таки за то, что я много писал заметок в различные издания и весьма серьезно интересовался искусством. Восполнял, так сказать, себя всем тем, что предоставляла культурная Москва и чего я был лишен, живя в юности в провинции. Руководство ВТО в лице директора Центрального дома актера Александра Моисеевича Эскина и его заместителя Марии Вениаминовны Воловиковой по достоинству оценили мои энтузиазм и исполнительство. Ввели в состав Бюро ВТО и поручали проводить самые ответственные мероприятия. Творческий вечер Майи Плисецкой из цикла «Содружество искусства и труда» оказался более чем важным событием для Дома актера. Балерина долго не соглашалась принимать в том творческом вечере участие по причинам, мне до сих пор неизвестным. А когда все-таки дала добро, то выставила ряд условий, первым среди которых было категорическое требование: вести вечер, как всегда, будут не члены Секции зрителей ВТО, а телеведущая «Музыкального киоска» Элеонора Беляева. Эскин распорядился: ни в чем балерине не перечить, делать все, как она велит. В итоге «пострадали» старший лейтенант Захарчук и член бригады по Большому театру Светлана Соколова. Именно они должны были на пару вести творческий вечер. В качестве «компенсации» Светке разрешили уносить цветы, а «военному товарищу», сиречь мне – зачитать балерине приветствие от слушателей академии, после того как выступят Аркадий Райкин, фигуристы Людмила Пахомова и Александр Горшков.

Приветствие я написал в стихах. Они сохранились. Только полностью их цитировать не стану. Хотя с помощью собственной версификации и сорвал продолжительные аплодисменты, поскольку вступил как бы в заочный спор с поэтом Андреем Вознесенским: «В его стихе Вы палите лишь полпланеты. А мы считаем, что Ваши балеты способны поджечь и всю планету». Вручил Майе Михайловне цветы, папку и поцеловал руку. Она прочувствованно притронулась к моим, в то время еще прилично густым и волнистым волосам. Что и запечатлел на века наш фотограф из Секции зрителей Юрий Петрович Сироткин. Телеведущая «Музыкального киоска» на Центральном телевидении Элеонора Беляева тоже горячо откликнулась: «Какие мо́лодцы наши военные!» (Кроме меня академию представляли слушатели: капитан-лейтенант Николай Синицын и майор Николай Горячев, тоже вручившие балерине цветы). Заготовил я и «рыбу» – подробный отчет о самом мероприятии, краткий очерк о творчестве балерины и несколько вопросов к ней. После завершения творческого вечера его организаторы и виновница торжества выпили немножко шампанского. Кипу цветов, приветственные адреса и собственный материал я отнес в машину и возле нее попрощался с Плисецкой.

На следующий день Майя Михайловна позвонила. Сообщила, что дала ответы на все мои вопросы и пригласила к себе домой. Сейчас, далеко задним числом, я попытаюсь восстановить какие-то моменты того самого первого моего посещения квартиры № 31 на шестом этаже дома еще по улице Горького, 25/9, обратившись к собственному дневнику, который веду хоть и спорадически, но уже многим более полувека. И вот что меня тогда поразило больше всего, так это добросердечное простодушие хозяев дома.

Майя Михайловна усадила меня на кухне выпить чаю. Зашел Родион Константинович Щедрин. Мы познакомились, и он сказал: «Надо полагать, что вы теперь с Андрюшей Вознесенским навроде поджигателей?» Из чего я сделал вывод, что он, во-первых, прочитал мое стихотворение. А, во-вторых, простецкое слово «навроде» из уст такого большого человека удивительным образом сразу меня успокоило. Ведь я забыл предупредить своего читателя о том, что с детства страдаю повышенной чувствительностью и возбудимостью. У меня и тремор в руках с молодости. Поэтому, когда приходилось стрелять из автомата или пистолета, подгадывал нажимать спусковой крючок между ударами сердца. Так что, общаясь с Плисецкой и в первый, и во второй раз, я сильно волновался. Вы будете смеяться, но накануне даже телефон ее не мог записать – рука дрожала. Балерина взяла мою книжку и сама вписала: 299-7…-…9. До сих пор храню ту книжку. Короче говоря, неподдельное радушие Плисецкой и Щедрина столь благотворно на меня повлияло, что я взял себя в руки, приободрился, спокойно пил с ними чай, обстоятельно отвечал на вопросы хозяев и даже… рассказывал веселые байки, поскольку коллекционирую их с техникумовских времен. Не скажу, что Щедрин с Плисецкой смеялись до упаду, но я спинным мозгом чувствовал: как минимум, не раздражаю их своим экспрессивным говорением. Короче, покидал я гостеприимный дом балерины и музыканта, словно на крыльях улетал.

С тех пор 37 лет и 352 дня я был обласкан по-настоящему дружеским отношением Майи Михайловны, а с Родионом Константиновичем и до сих пор не прерываю добрых связей. И, знаете, дорогие друзья, вполне отдаю себе отчет в том, что с позиций обыкновенной житейской логики эта наша взаимная симпатия, приязнь, я бы даже сказал особое какое-то взаимное дружелюбие очень непросто объяснить. Ибо где я – профессиональный военный, пусть и журналист, а где они – мировые знаменитости, запросто общавшиеся с президентами и королями.

В год 70-летнего юбилея Плисецкой я предложил своему другу Акраму Муртазаеву, редактировавшему в то время «Новую газету», материал о творчестве Майи Михайловны. Дружбан, с которым мы съели не один килограмм соли, категорически отказал в публикации. «Тебе придется, – сказал он, – половину материала потратить на объяснение, почему именно ты взялся рассказывать о балерине». Вполне возможно, что и сейчас у кого-то из читателей возникнет подобный интерес. У Галины Улановой была такая не то приживалка, не то приемная дочь, не то любовница Татьяна Агафонова, контролировавшая каждый шаг прославленной балерины. Она мне многажды повторяла: «Майор, твое дело ракеты и не суйся в балеты». Так вот за Щедрина и Плисецкую отвечать на такой вопрос не стану. Не мог же я их спрашивать: почему вы оба так хорошо ко мне относитесь? А о себе скажу следующее. Еще на курсантской скамье я проникся любовью к театру. Ее привил мне мой большой друг, главный художник Театра имени Марии Заньковецкой Мирон Киприян. В молодости он занимался балетом и даже одно время танцевал с Плисецкой. И он мне не раз говорил: «В мире не существует балерины лучше Майки. Провидением она создана для танца». Благодаря тому же Провидению я, познакомившись с Плисецкой, сделал все, что было в моих силах и способностях, для того чтобы не потерять ее благосклонности. За те годы, когда балерина выступала в Большом театре, я не пропустил ни единого ее спектакля, ни единого мероприятия в столице с ее участием. Буквально! Никогда я не приходил на ее выступления без цветов. За истекшие времена я написал о ней сотни, тысячи заметок в различные издания Советского Союза, России и мира. Ни о ком другом я не писал столько, сколько о Плисецкой. На 70-летний юбилей я подарил Майе Михайловне собственными руками переплетенную книгу моих о ней материалов из разных изданий. Балерина всплеснула руками: «Господи, Мишенька, сколько же мы с вами наговорили!» (Композитор и балерина обычно меня называли – Мишенька или милый Михаил Александрович). Мои дневники, о которых уже упоминалось, оцифрованы до миллениума включительно. Плисецкая в них упоминается 4017 раз. Полагаю, да нет – уверен, что за четверть века после миллениума число упоминаний будет гораздо большее. В это не все поверят, но, когда Майя Михайловна звонила мне из Мюнхена, мы могли разговаривать с ней часами. К слову, в тот же год миллениума я выпустил, пожалуй что, и главную книгу в своей жизни «Встречная полоса. Эпоха. Люди. Суждения». В ней собраны несколько сотен заметок об известных в стране и мире личностях, с которыми меня щедро свела жизнь. Два самых больших очерка – о Плисецкой и Щедрине. И оба они выправили мою рукопись до запятой, к чему я еще вернусь. На обложках книги – портреты 180 героев. Открывается галерея именно фотографиями Плисецкой и Щедрина. Во время моих многочисленных встреч с ними я записывал по горячим следам все, что они мне говорили. Вот так, опять же буквально: приходил домой и тщательно, в подробностях, сколько позволяла память, фиксировал наше общение.

Летом 2022 года в Москве состоялось открытие музея – мемориальной квартиры Майи Плисецкой. Квартира дарована Театральному музею имени А. А. Бахрушина супругом балерины Родионом Щедриным. Она стала двенадцатым филиалом музея. Так вот у меня есть артефакты, касающиеся выдающейся супружеской четы, которых наверняка нет в филиале музея. Скажу без ложной скромности, но и в пору моей капитанской молодости, и в нынешние мои уже почтенные годы – всегда я отдавал себе отчет в том, с кем имею дело, чьим добрым отношением фортуна меня одарила. Как на духу признаюсь своему читателю: дружба с Родионом Константиновичем и Майей Михайловной – главная гордость моей жизни. Ну и как о таком не поделиться с миром? Что и делаю с превеликим удовольствием. И да поможет мне Господь Бог закончить этот труд…

Часть 1. Майя

Майя Михайловна, обладавшая исключительной памятью, любила вспоминать свое раннее детство. Реже вспоминала отрочество – сплошь трагическое, более того, серьезно ее травмировавшее. На этом, впрочем, мы еще обязательно остановимся. Пока же о другом. Кто читал ее первую книгу «Я, Майя Плисецкая…», тот наверняка обратил внимание на обилие потрясающих подробностей. Примечательно, что она не вела дневников в обычном их понимании. Однако, написав за первой книгой еще две книги воспоминаний, в каждой удивляла нас нюансами, деталями, штрихами, мелочами и тонкостями, более характерными для людей пишущих, а не танцующих. И объяснение этому до примитивизма простое: талантливый человек во всем талантлив. А Плисецкая была гениальной, что бы о ней ни говорили и ни писали как многочисленные поклонники, так и столь же значительный отряд ее не признающих. При этом те и другие не смогут отрицать главного: балерина Плисецкая – наиболее яркая звезда не только отечественного – мирового балета. Скажу даже больше: в определенном смысле Майя Михайловна как бы и закрыла тему классического балета на современном этапе, не просто достигнув в нем всех мыслимых и даже немыслимых высот, но и развив, продвинув его к таким горизонтам, до которых в обозримом будущем вряд ли кто из ее последователей дотянется. А становиться сегодня на пуанты и не быть последователем этой величайшей балерины всех времен и народов даже теоретически невозможно.

Проще говоря, Плисецкая побила раз и очень надолго (если не навсегда!) любые возможные балетные рекорды. Даже в очень солидные для балерины годы она с завидной регулярностью появлялась на самых престижных мировых сценах. И вовсе не потому, что ею двигало только неуемное творческое тщеславие, хотя она его была и не лишена. Просто ее везде и всюду люди хотели видеть. (Между прочим, еще в 65 лет, разогревшись как следует, Майя Михайловна спокойно делала шпагат, и я при этом не раз присутствовал!). За свои же активные годы пребывания на сцене она станцевала все, что в принципе можно было станцевать на балетной сцене. Плюс еще – все, что хотела. За вычетом «Жизели». И то не станцевала, потому что, как сама признавалась: «Что-то во мне противилось, сопротивлялось, спорило. Уж как-то не вышло. Хотя, наверное, если бы очень хотелось, я бы своего добилась, станцевала». Никто еще не повторил такого масштабного балетного подвига. И – не повторит. У Плисецкой единственной во всем подлунном мире были несколько собственных, только для нее поставленных, танцевальных спектаклей, и почти все они стали вещами классическими. История мирового балета подобных аналогов тоже не знает. Наконец, ни одна современная балерина, не говоря уже о танцовщицах прошлого, даже приблизиться не может к той непостижимой для человеческого воображения численности выступлений, которые были в активе Плисецкой и которые продолжали увеличиваться, поскольку она, как уже говорилось, вполне обоснованно выходила на сцену и в очень преклонных годах.

Книга рекордов Гиннесса в этом смысле может отдыхать, ибо уже никто в мире не сможет установить точную цифру сценических выступлений балерины. Теоретически подобный отсчет можно провести только по Большому театру, куда Плисецкая поступила после хореографического училища в 1943 году, да по мировым гастролям, которые начались у нее с 1947 года. А как быть с ее выступлениями, скажем, на фронтовых подмостках? Ведь доподлинно известно, что юная Майя танцевала для бойцов Красной армии еще в 1942 году. Вот документ – командировочное удостоверение: «Предъявитель сего Плисецкая М. М. командируется в действующую армию сроком с 5 мая 1942 года по 1 июля 1942 года». Она была тогда ученицей восьмого класса. Кто, далее, сможет хотя бы приблизительно подсчитать ее выступления в домах культуры, клубах и просто на дощатых подмостках стадионов и парков СССР, о которых сама она писала: «Пришлось «обтанцевать» тысячи крохотных клубных сцен, нетопленых кривополых площадок, исколесить сотни растерзанных, немощеных дорог, проложить множество тягостных маршрутов, настудить, намучить ноги. Элегантность моя давалась кровью».

Стремительное взросление в семейном окружении

Майя родилась семимесячной. И – левшой. В школе ее переучили на правшу. Таковы были тогда нравы. Так что писала балерина правой. Но могла и левой. Таким образом, являлась амбидекстром – человеком, обладавшим отлично развитыми полушариями мозга в одинаковой степени. О таких детях существуют многочисленные мифы, и, как правило, все они ложные. Применительно к этой конкретной малышке ложные вдвойне, потому как ходить она начала в восемь месяцев и, держась за спинку детской кроватки, подолгу прыгала. Сие нестандартное обстоятельство подвинуло всю многочисленную семью Мессереров к мысли о том, что среди них появилось дитя крайне необычное, исключительное, которому предначертано большое будущее. В еврейских семьях, впрочем, это типовое убеждение: кто-нибудь да и станет известным. Насчет многочисленности семейства тоже требуются пояснения хотя бы потому, что сама Майя Михайловна часто повторяла: «Родственниками Господь меня не обидел».

Кого она при этом имела в виду? Прежде всего деда по матери – Михаила Борисовича (Менделя Берковича) Мессерера. Этот высококлассный зубной врач в 1907 году переселился из Литвы в Москву на Сретенку, 3, квартира 3, на третьем – последнем – этаже. Бабушка Сима Моисеевна – мама мамы – запомнилась Майке лишь своим затянувшимся увяданием и тем, что ее лечил врач-китаец в широкополой пиратской шляпе. У Мессереров было двенадцать детей. Не все выжили. Скажем, Пнина умерла девятилетней от воспаления мозга. Азарий одним из первых Мессереров избрал себе драматическую стезю и стал Азариным. Работал на сцене со Станиславским, Немировичем-Данченко, Мейерхольдом. Михаил Чехов был его закадычный друг. До сих пор сохранилась их многолетняя переписка, ставшая семейной реликвией. Еще в 1929 году он стал заслуженным артистом республики. Майя видела дядю на сцене МХАТа.

Погодок Азария – Маттаний – взял тот же псевдоним Азарин. Но занимался экономикой. По доносу жены его посадили на восемь лет. В Соликамском концлагере Маттаний встретился и подружился с актером Алексеем Диким, который впоследствии играл в кино Сталина. Что и спасло жизнь дяди. Он стал помощником Дикого в самодеятельном тюремном театре. Как утверждала Майя Михайловна, этот ее родственник просто-таки поразительно был похож на Бетховена. Он и умер от легочной болезни в одном возрасте с великим музыкантом – в 57 лет.

Асаф обладал врожденным даром танцора. Майя Михайловна не раз говорила, что этот дядя много талантливее ее самой. А мои сомнения на сей счет развеяла таким примером. Асаф начал заниматься балетом в 16 лет, что само по себе трудно воспринять. А через два года его пригласили в труппу Большого. Такого случая в истории театра никогда не наблюдалось. Еще дядя был и педагогом от Бога. У него занимались Уланова, Васильев, Максимова. «Его класс, Мишенька, лечил мои исстрадавшиеся ноги. Практически всю сознательную жизнь я рысью мчалась в его класс. Мои успехи – его школа. Педагог от Бога и человек – душа. В театре его все любили».

Элишеву все звали Элей. Неудачница в мире искусства. Очень хорошо играла в театре Юрия Завадского и в Ермоловском. Но по разным причинам ее четырежды увольняли. И она четырежды восстанавливалась через суды. Умерла в молодом возрасте от рака.

Суламифь все сокращенно звали Митой. Танцевала в Большом. Личность сколь талантливая, столь и поразительно противоречивая. Когда маму Майи посадили в тюрьму, взяла племянницу к себе и растила как собственную дочь. Но при этом садистски, сладострастно и постоянно попрекала племянницу куском хлеба. Сына Мишу тоже отдала в балет и, используя все семейные связи, добилась того, чтобы он получил дебют в Большом театре. В роли Зигфрида должен был танцевать со своей двоюродной сестрой Плисецкой. «На мое смущение и робкие возражения было отрезано: «Ты мне всем обязана. Это же я хлопотала за твою мать и воспротивилась, когда пришли забирать тебя в детский дом?» Мой брат Александр все годы тюремных скитаний матери жил у Асафа. И ни разу ни он, ни жена его, художница Панель Судакевич, ничем не попрекнули его». В конце семидесятых Суламифь с сыном попросили политического убежища в американском посольстве Японии. Став «невозвращенкой», переехала в Англию. Работала педагогом в театре Ковент-Гарден. К званию народной артистки России получила орден Британской империи «За заслуги перед искусством танца». Возведена королевой Британии Елизаветой в рыцарское достоинство. К своему 90-летию награждена японским орденом Святого сокровища и Золотых лучей. А уже в лихие ельцинские годы брат Миша приехал в Москву и подал в суд иск к сестре, чтобы отобрать гараж, когда-то его маме принадлежавший. И даже не встретился с Майей…

По мнению Майи Михайловны, самым красивым среди братьев и сестер Мессереров был Эмануил. Вдобавок еще и чрезвычайно скромного Нулу любила вся семья. Тяги к искусству он не испытывал, зато стал очень приличным инженером-строителем. Погиб двадцатипятилетним в первый год Великой Отечественной войны от фашистской фугасной бомбы, когда дежурил на чердаке собственного дома. Младший сын Мессереров Аминадав обнаружил в дымящихся развалинах только одну руку брата.

Аминадав тоже стал инженером, только электриком. Запомнился Майе Михайловне своей какой-то неестественной, почти болезной сострадательностью и желанием разделять с родственниками их тяготы и невзгоды. Всем и все чинил, выстаивал в очередях за дефицитом. Жена бросила его именно из-за патологической филантропии.

Самым младшим ребенком Михаила Борисовича Мессерера стала дочь от второй жены Раисы Марковны – Эрелле. Когда он умер в эвакуации под Куйбышевом на втором году войны в 76 лет, – дочери исполнилось два года.

Рахиль – мама Майи – очень хорошо училась в школе и с детства мечтала о карьере актрисы. В числе первых окончила ВГИК. Еще в студенческие годы начала сниматься в немом кино, став звездой по имени Ра. Ее прекрасная библейская внешность – черные волосы с ровным пробором, темные глаза, тонкие черты породистого лица необычайно подходили для кинематографа. Ей доставались, как правило, роли восточных женщин, страдающих от законов шариата. В 1920-е годы Ра Мессерер снялась в таких фильмах, как «Вторая жена», «Прокаженная», «Долина слез», «Сто двадцать тысяч в год». В те же студенческие годы Рахиль вышла замуж за Михаила Плисецкого. Их познакомил однокурсник, младший брат Михаила. Какое-то время Рахиль колебалась между братьями, как в той известной песне: «Кто из них желаннее, руку сжать кому? // Сердцем растревоженным так и не пойму. // Хоть ни в чем не схожие, оба хороши… // Милая рябинушка, сердцу подскажи». Выбрала старшего Мишу и крепко его полюбила. Он отвечал тем же. Даже когда ее стряпня оказывалась из рук вон плохой – ел и нахваливал. Отец с матерью практически никогда не ссорились. Во всяком случае, Майя Михайловна не могла вспомнить хотя бы «завалящего скандальчика в семье». Из чего следует неоспоримый вывод: девочка росла в родительской любви и согласии.

Когда Михаила Плисецкого назначили генеральным консулом в Баренцбурге и начальником советской концессии угольных рудников Шпицбергена, семья поехала с ним. Быт встретил их сложностями невероятными: ни благоустроенности элементарной, ни тем более хоть каких-то развлечений. Все это Рахиль изо всех сил стремилась создавать сама. Вместе с другими женщинами шила одеяла, устраивала самодеятельные театральные представления. И с радостью растила Майю с Аликом.

…Почти полтора десятка лет я имел счастливую возможность общаться с Рахилью Михайловной. Однажды спросил ее: если исключить трагически тяжелые тюремные годы, то что больше всего ей помнится из прошлой жизни? Не задумываясь, многое повидавшая на своем веку женщина ответила: «Время, проведенное на Шпицбергене. Молодой была и горя еще настоящего не вкусила».

Мужа арестовали за «шпионскую деятельность» весной 1937 года. Рахиль кормила грудью малыша Азарика, когда за ней пришли в первый раз. Грудничок на руках ненадолго отсрочил арест. Но уже было ясно, что трагедии не избежать. Рахиль отдала двенадцатилетнюю Майю сестре Суламифи, Алика – брату Асафу. С новорожденным Азариком отправилась по этапу в так называемый АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников Родины). К счастью для Рахиль, ее брат Асаф в то время находился на пике балетной карьеры. За его здоровье однажды поднимал тост сам Сталин. Семья умоляла Асафа помочь сестре. И тот сумел заручиться поддержкой заместителя наркома НКВД. По его распоряжению матери с ребенком лагерь заменили на вольное поселение в Чимкенте. Что стало спасением для обоих. У семьи появилась возможность отправлять страждущей Рахили посылки с продуктами. Однажды в коробке оказались несколько конфет «Мишка на Севере». Бедная женщина подумала, что это тайный код от родни: видно, муж Мишка вернулся. Долгие годы она упорно отказывалась верить в то, что супруг мертв, и на каждом шагу искала знаки, подтверждающие, что он вернется. Правду о его судьбе она узнала лишь много лет спустя.

За два месяца до начала войны осужденной с маленьким Азариком разрешили вернуться в Москву. Рахиль всецело посвятила себя заботам о многочисленной родне и собственных детях. Майя Михайловна эту материнскую черту охарактеризовала так: «Был у нее и «пунктик». Родственники. Родственники ближние и дальние. Все родственники должны жить дружно, помогать друг другу, танцевать друг с другом и даже, если придется, друг с другом петь. Бацилла эта запала в нее от того же деда, который приходил в неистовое умиление от совместных танцев Асафа и Суламифи. Моего отца, так же как и меня до дня сегодняшнего, эта «родственникомания» раздражала и раздражает. А характер у мамы был мягкий и твердый, добрый и упрямый. Когда в тридцать восьмом году ее арестовали и требовали подписать, что муж шпион, изменник, диверсант, преступник, участник заговора против Сталина и прочее, и прочее, – она наотрез отказалась. Случай по тем временам героический».

Все трое детей Рахили Михайловны добились определенных успехов в балете. Спектакли с участием «старшенькой Майи» она часто посещала. Много раз мы сидели с ней в партере рядом. Некоторые зрители ее узнавали и просили дать автограф. Рахиль Михайловна всякий раз каллиграфически и скромно выводила: «На долгую память Имярек от мамы Майи». По гроб жизни не забуду, как однажды к ней подошли две болгарки и стали восхищаться танцем дочери. А я, грешен, перед этим, по заданию Майи Михайловны, развлекал и в некотором смысле ублажал мэра Клайпеды Алоизаса Полвиловича Вянцкуса. (У Щедрина и Плисецкой был дом для круглогодичного проживания в районе Тракайских озер Литвы.) Так вот мы с мэром в буфете приняли по несколько бокалов шампанского, и я, расхрабрившись, стал переводить восторги болгарок (учил язык в училище). Рахиль Михайловна пыталась меня урезонить, дескать, я все понимаю. Но Остапа, как говорится, понесло. На следующий день я позвонил ей, извинился за свой нетрезвый треп и услышал: «Да что вы, Мишенька. Я совсем на вас не сержусь. Вы как толмач были так уморительны, что я от души посмеялась. До следующих встреч!»