Козья ножка

– Семёнов! Семёнов! Етить твою!

– Я, товарищ комдив!

– Арестовать!

– Че, гнида, самому слабо?! Третью неделю сидим! Танки ждём! Сами уже, как танки! Бегаем от дома к дому, грязь месим! Я, блядь, больше людей потерял за эти дни, чем мы в поле сидели! На, гондон! Повесь на стене гирлянду! Это жетоны парней! Был бы трезв… Грохнул бы тебя!…

– Че ты несёшь, капитан! Семёнов, уведи черта! Пусть проспится!

– Рот закрой! Сорок три! Сорок три школоты, от сисек только оторвали… Да блять… Лучше бы нахрапом в первый день город отбили! Сука, твой приказ – танки ждать!

– Семёнов, че стоишь? Уводи!

– Не могу, Григорий Архипович!

– Что значит "не могу"! Саботаж?!

– Вот, боец и тот понимает, что комдив гнида! Бросил помирать всех! А сам сидит, блядь, в четырёх стенах… Чаи гоняет….

– Че ты хочешь, капитан? Мне же сказали: два дня…

– Так уже три недели, три недели, блядь! Где твоя голова, жопу подними, выйди посмотри: жрать уже нечего… Эти пидарасы, снайпера, нас, как дичь отстреливают… Ты вообще в курсе, что три недели прошло?!

– Я все понимаю, но есть приказ! Да что я оправдываться буду… Иди проспись, завтра поговорим нормально…

– Да пошёл ты!

– Семёнов, ступай! Мы с капитаном покалякаем.

– Есть!

– Присядь, капитан и жетоны забери!

– Да хули тебя слушать!

– Танки, танки идут!

…

– Товарищ капитан?! Вы же комдива вальнули!

– Хули толку, Семёнов! Сорок три, сорок три юнца! А ты, блядь, «танки, танки»!

15

В стороне неведомой, в глуши незнаемой, посреди лесов, между рек, на склоне горы, жил народ загадочный. От горшка два вершка с крохами, все заросшие как мох, с кожей цвета дерева. Жили они не тужили, по лесам бродили, кормились тем, что лес да реки давали, посему бед не знали. Духам своим поклонялись, рассвет встречали, закат провожали танцами да песнопениями. Главу того народа Стародубом звали, дочь у него была красна девица Зарина. Поутру она вставала, всем помогала, как и все остальные миром жила, тем и дороги друг другу были.

Сколько зим, сколько вёсен, никто уже и не ведает, да и не упомнит, прошло с того дня, когда зло покинуло их. С тех пор души в друг друге народ не чаял, дышали одним воздухом, один хлеб ели. Без стеснений и притязаний между собой все делили поровну.

Но, как ведомо, зло не дремлет, везде поджимает, к каждому цепляется. Так вот оно и случилось!

Проснулась с восходом солнышка Зарина, вышла в лес босоногая, по росе, по травушке-муравушке пройтись, так и не вернулась более.

Уж искали её! Все ямки, каменья, берега рек проглядели, а нету ни следа, ни намёка, ни ниточки.

Горевал Стародуб, сильно горевал, про народ позабыл, а они тем временем ссорились. Все делить начали, расходиться по свету белому. Будто их ранее дочь главы Заринушка между собой тонкой нитью держала. Как не стало её, так рваться нить начала. Если ранее все честны были и укора сказать нельзя было, то теперь в глаза прямо в клевете обвинить могли. Если помочь сами без спроса приходилили, теперь ужо и со спросом не дозваться было.

Много лет прошло! От того народа мало кто остался. Но в сердцах многих жива была краса девица! Помнили они доброту её, песни заливные девичьи! Кто-то даже пытался искать её, ведь семьёй одной жили, меж собой все делили. А теперича счастья меньше стало! Горе в алчность переросло, да по венам растеклось, злобой в голове осело.

Но не этим каждый жив! Как велик бы ты ни был, млад или стар, где-то в сердце каждого уголек тлеет. Кто знает, когда он и каким огнем вспыхнет. От одного жар обжигает, а от другого тепло и ласка идёт!

16

После успешно завершенной операции доктор Залесов, по своему обыкновению, заперся в кабинете. Налив из графинчика рюмку водки и одним глотком опростав ее, он развернул стул и присел возле окна. Посмотрев степлившимся взором на снующих внизу людей, Залесов с удовольствием закурил, долил еще, как вдруг позади кто-то деликатно кашлянул.

Чуть не расплескав водку, с графином в руке Залесов обернулся, но никого не увидел.

– Я тут! – мягкий, чуть ироничный голос звучал как будто из угла, где стоял буфет.

– Кто здесь? – нервно спросил Залесов, протирая глаза и справедливо полагая, что для галлюцинаций одна рюмка это чересчур.

– Разве это имеет значение? Я просто хотел поинтересоваться, – произнес некто.

– Позвольте…хм… Ну ладно, что именно вас интересует?

– Один вопрос, рождающий тысячи! – тихий голос не внушал опасений, и Залесов решил, что его разыгрывают. Возможно, внизу меняют трубу отопления, и какой-то шутник говорит с ним через отверстие в полу…

– Задавай! – вальяжно скомандовал Залесов, вернув графин на место и аккуратно опорожнив рюмку.

– Все ли хотят жить и надо ли им помогать в этом желании?

– Разве это важно? Если работа такая, людей спасать? – ответил Залесов, смутно припоминая, что где-то встречал такое изречение.

– А если они сами хотят покинуть этот мир?

– Что на той стороне – рай или ад, никому неведомо. Неизвестность пугает, потому хватаются за любую соломинку, чтобы здесь удержаться, – усмехнулся доктор. – А вот я, к примеру, помер бы. Тихо, темно, никто не беспокоит.

– Покой, нет забот, все определено?

– Так и тут все решено, судьба-а-а… – протяжно зевнул Залесов: водка и усталость делали свое дело. – Чем же эта сторона от той отличается?

– Будешь слушать?

– Говори, удиви меня!

– Кто в рай попадает, тому почёт и все то, чего при жизни не было.

– Выходит, олигархи наши в раю?

– Выходит так, раз их другие, кто не имеет ничего, поносят, – согласился некто.

– А сами они где тогда?

– Стало быть, в аду, раз удел их – страдать и поносить.

– Что-то тут не сходится, – почесал наметившуюся лысину Залесов. – А как же «блаженны плачущие, ибо они утешатся»?

– А как же «уныние – грех»? – вопросом на вопрос ответил невидимка.

Залесов задумался о природе уныния.

– Знаешь ли, – собрался он с мыслями, – каково оно, жить-то без радости? Вроде и долг исполняешь, и унынию не поддаешься, и без дела не сидишь, а все как-то одинаково, пока гром не грянет. А грянул гром, и смысл появился: чего бояться, как уберечься, о чем с соседом пересплетничать. Вот и выходит, что без угрозы извне все как будто спят наяву. И умирают, так и не проснувшись. Бытовой анабиоз!

– А те, что с радостью?

– А тем ничего и не надо: ни денег, ни почета, ни страха, ни иллюзий. Те и воздухом сыты, так что нет им места нигде. С такими-то, глядишь, целая индустрия маммоны встанет, коли в ней нужда отпадет. Лишние люди. Получается, что и радость в этом мире лишняя. Справлялись как-то без нее, нечего и привыкать.

Залесов снова наполнил рюмку, с сожалением глядя на опустевший графин, и тут же, без паузы, влил в себя как лекарство. Тепло мягко толкнуло в затылок, расслабило скованный многочасовым напряжением позвоночник. Стало весело и все равно.

– Где ты? – окликнул он невидимого собеседника.

Голос молчал.

17

…О времена, о нравы, волненья крови, безумства плоти и всепоглощающая страсть!

В начале двадцать первого века прогресс шел семимильными шагами, а в воздухе витал дух вольнодумия и вседозволенности. Интернет еще был в новинку, а сотовая связь, хоть и на слуху – и вовсе из мира фантастики. Тогда, сидя за компьютером и глядя на экран, где загружается страница почты, можно было порадоваться волшебству технологий, а не чертыхнуться и помянуть недобрым словом провайдера. А еще это было прекрасное время книг, обсуждений, дружеских визитов – словом, жизни во всей ее полноте. Рукопожатия, объятия, поцелуи, прикосновения. Все живое и яркое!

Любовь, сбросившая траур по чопорной советской морали, уже начинала обретать причудливость форм, но сохранила свои извечные романтические забавы. И самые забавные истории, как и во все времена, случались в среде студенчества – золотого племени, уже вкусившего от новообретенной свободы, но еще не познавшего жесткую эстетику будней, омраченных необходимостью зарабатывать на хлеб насущный.

Пара, о которой пойдет речь, встретилась в городе N – уютной провинции, имеющей несколько образовательных учреждений, прославленных своими традициями и обучением.

Уступим первенство даме и начнем с нее.

Прекрасная брюнетка (назовем её Ирина) приехала поступать в педучилище. Среднего роста, без особых форм и роковой внешности, но миленькая и свежая, как все двадцатилетние нимфы, Ирочка имела преимущество перед ровесницами засчет поистине мужского своенравия и твердой уверенности во всех своих начинаниях. Тут, конечно, не обошлось без голоса крови: начальственный отец души не чаял в дочурке и во всем ей потакал. Воспитание лежало на плечах матери, которой, по всей видимости, приходилось бороться и с мужем, нещадно баловавшим дочурку. Охота, рыбалка, автомобиль и разного рода мелкие радости присутствовали в жизни Ирочки как атрибуты обыденности. Но Ирочка росла, и постепенно ее стали угнетать постоянная опека и контроль. Поэтому после школы, не мудрствуя лукаво, она подала документы в педагогическое, чтобы поскорее вырваться из-под родительского крова и стать свободной женщиной, самостоятельно решающей свою судьбу. Поступив без особых трудностей, Ирочка после зачисления попала в общежитие, где два корпуса – женский и мужской – разделялись решеткой между этажами.

Ага, подумает читатель, все ясно: перипетии разделенной любви. Обычная история!

Смею вас заверить, что это не так.

Сейчас мы ненадолго оставим Ирочку и обратимся к нашему герою. Дмитрий, или как его чаще называли, Димон или Димыч приехал из поселка и поступил в техникум в том же городе N. Надо сказать, что жизнь не баловала Димона так, как Ирочку: отец – рабочий, мать – медсестра. Родители, не обремененные комплексами вальдорфской педагогики и наследием Марии Монтессори, щедро раздавали сыну оплеухи, и Димон, рано проникшийся суровой красотой реальности, усвоил, что все так просто не даётся и за каждое неосторожное слово можно огрести. Худой и резкий, такой же вороной масти, как Ирочка, Димон выглядел несколько пугающе, когда сводил брови и сверкал глазами, но в целом был вполне симпатичным парнем.

Надо сказать, что педучилище и техникум, хоть и находились в одном городе, располагались в разных его концах, и только лукавый случай мог свести Димона и Ирочку и сыграть с ними такую шутку. Впрочем, в жизни так оно часто и бывает. И вот Димыч свел короткое знакомство с однокурсниками, которые оказались земляками Ирочки.

Учеба шла своим чередом: занятия, задания, новые знакомства, товарищи, подруги. Пока однажды в техникуме не устроили пати, а попросту говоря, дискотеку.

О ту пору Ирочка уже освоилась в бурном море новой жизни и жаждала новых впечатлений, по возрасту ей полагающихся: волнений и радостей любви. Словом, она хотела познакомиться с мальчиком поавантажней. Хотя бог его знает, чего именно она хотела и как представляла себе своего рыцаря, ведь сердце девичье – неизведанный океан желаний, где могут как храниться затонувшие корабли с золотыми сундуками, так и обитать сирены с кракенами. Но намерение сыграло, и случай не замедлил представиться.

Однажды, в канун Нового Года друг Димыча, Иван, уже как-то предлагавший познакомить его с Ириной и, что немаловажно, встречавшийся с ее подругой, провозгласил:

– Димон, раз уж тебе лень прогуляться, вот тебе прекрасный повод. Пусть она сама придёт, и на дискотеке вы познакомитесь!

– Будь по-твоему, знакомь! – вздохнул Димыч, все же думая о том, а нужен ли ему этот праздник жизни и не стоит ли хотя бы фото посмотреть для начала.

– Хорошо, тогда я Кате скажу, чтоб приходили вместе!

– Уговорил!

Тут все и началось. За знакомством последовали свидания. Цветочки. Притязания. Обиды.

Дима чувствовал, что Ирочка намного серьёзнее, чем он, проникается их внезапно завязавшимися отношениями. Она могла позвонить вечером из общежития. К слову, это не как сейчас: звони в любой момент из любого места. В общежитиях к стационарному дисковому телефону на вахте всегда тянулся хвостик очереди. А настырная Ирочка звонила, просила дежурного позвать Диму, дежурный говорил помощнику, помощник шел к комнате студента и звал того к телефону. Такая вот романтическая эстафета.

Душевно, не правда ли?

Димон подходил, безропотно выслушивал тирады о любви и вопросы о том, почему он не приходил. Секрета в этом не было: Димыч, как нормальный парень, попросту забивал на это дело – ему было лень или находились дела поинтересней. Он жил привычной жизнью, где чёрное – черное, а белое – серое. Ирочкиным розовым фантазиям не нашлось места в его картине мира. В конце концов, он ожидаемо начал уставать от всех этих пуси-муси. Масла в огонь подливали разговоры Ивана и его подруги Кати, которая тоже любила рассказать в красках, как Ирочка страдает.

И тут грянула весна – время, когда вскипает кровь, когда юбки девчонок расцветают, как лотоса цветки, а у парней полыхают все верхние чакры от необузданной фантазии.

Прогуливаясь в один из свежих апрельских деньков вместе с Димой и ведя беседу о чем-то важном для себя и малозначительном для него, Ирочка неожиданно предложила:

– Давай на майские рванем ко мне! Папа нас на дачу увезет или я возьму у него машину! Проведём там время вместе.

– Не знаю, надо подумать, – засомневался Дима.

– Что тут думать? – продолжила Ирочка с напором. – Будет весело, только ты и я!

– Не знаю, время есть ещё, поглядим, – уклончиво ответил Димыч, инстинктивно обходя расставленные сети.

– А знаешь что… пошли ко мне прямо сейчас в общагу? Парни помогут пройти.

– Зачем?

– Ну там… посидим, чаю попьём. А то я замерзла.

– Так может, в кафе?

– Нет, в кафе не хочу. Идём! – заявила Ира не терпящим возражения тоном и потащила Диму в сторону общежития.

Это был капкан. Димон этого ещё не понимал – точнее, не дал себе труда на минутку вглядеться в лицо своей спутницы и распознать коварный блеск ее глаз. Он вообще мало интересовался такого рода приключениями. Ему не хотелось затевать всю эту суету: пробиваться к Ирине через вахтершу, договариваться с парнями в смежном блоке, чтобы провели. Но раз уж ей приспичило, пускай, он зайдёт.

Ирочка резво впорхнула в общежитие, попросив Диму подождать, когда спустится Петька. Немного погодя нарисовался Петр.

– Привет!

Пожав друг другу руки, парни направились на мужскую половину общежития. Петька завел Димыча на самый верх, достал из кармана то ли отмычку, то ли ключ, отпер чердачную дверь и провел товарища через чердак до помещения девчонок. Внизу уже ждала Ирочка.

– Идём! – произнесла она решительно, увлекая Димыча за собой.

Пётр деликатно ретировался.

Комната была опрятной. Повсюду рюшечки, думочки, салфеточки, мягкие игрушки и прочие излюбленные девчачьи финтифлюшки. Ира поставила чайник, потеснила Диму, присевшего на край кровати. Прижалась горячим плечом и задышала в ухо:

– Я хочу тебя! Пока мы одни…

– А может, чаю? – слегка напрягся Димон.

– Чайник ещё не кипит, да и потом можно его разогреть!

Ира навалилась на Диму, завлекая его в лоно кровати, начала целовать…

– Давай сначала по чайку, – снова попытался отвлечь её Димыч.

– Ты меня не хочешь! – возмутилась Ирина, изменившись в лице.

– Ну, не то чтобы не хочу…

– Если ты сейчас же не ляжешь и не разденешься, я тебя… я тебя застрелю! Вот! – замешкавшись на мгновение, выдала Ира, пылая от страсти и негодования.

Дима оторопел. Не зная, что сказать, он в третий раз повторил:

– Может, все-таки чаю?

Ирочка не обратила внимания на его слова и хладнокровно продолжила, спускаясь на пол и доставая из-под кровати продолговатый футляр:

– Отец недавно ездил на охоту и оставил ружье! Я хорошо стреляю!

Она извлекла из футляра приклад, затем ствол, начала его собирать.

– Видишь, тут даже патроны есть!

Мысли Димыча смешались, нахлынула волна недовольства. Да, именно недовольства!

– Погоди, давай выпьем чаю и согреемся, я перекурю и все будет! – произнёс он примирительно, чтобы выиграть время.

– Хорошо! – обрадовалась Ирочка, складывая все обратно и убирая несостоявшееся орудие женской мести под кровать.

Разлив по кружкам чай, она пригласила желанного к столу. Прихлебывая чай, Димыч как бы невзначай спохватился:

– А у меня презервативов нет! Как быть?

– Так, давай ты пока сходи к туалету покури, а я одолжу у подружки.

– Давай!

Допив чай, они вместе вышли в коридор. Ирочка тут же нырнула в одну из комнат, а Димон направился курить к женскому туалету.

Возле туалета он встретил Ольгу, которую смутно помнил по недавней общей вечеринке. На его удачу, она тоже его вспомнила. Слово за слово, Ольга предложила переждать у неё, так как Димыча ружейная компания с возбужденной девицей, мягко говоря, не прельщала.

Они украдкой прошли в комнату Ольги, заранее продумав стратегию: когда Ирочка придет по его душу, Оля отмажется, что Димыч ушёл на чердак, так как парни предложили накатить пару рюмок. Скоро в коридоре послышался истеричный голос и топот ног:

– Димка, ты где? Куда ушла эта зараза! – кричала Ирина.

Ольга высунула голову в коридор и поведала Ире заранее подготовленную легенду.

– Что?!.... – далее шла трудная для перевода гекзаметровая брань, завершившаяся логичной угрозой: – Сейчас я им там устрою…!

Ольга вернулась в комнату с широко раскрытыми в шоке глазами, хотя губы ее против воли расплывались в улыбке:

– У неё сковорода, похоже, ты встрял!

– Ну и как тогда уйти? Куртка у неё, а на улице не май месяц?

– Пережди пока здесь. Ещё водочка с вином остались, можем выпить, поболтать.

– Давай!

Разлив вино, они немного посидели, совещаясь вполголоса, как заговорщики, что делать и как быть дальше. Спустя полчаса вновь донесся голос Иры:

– Вот урод! Я точно его пристрелю!

Послышались голоса других девчонок, пытающихся урезонить Иру.

Ольга на цыпочках подошла к двери и закрыла её на замок. Молча разлив остатки, они ещё с час пережидали бурю ругани и угроз в адрес Димыча.

Затем все поутихло. Ольга выбралась на разведку, закрыв за собой дверь на ключ. Через пятнадцать минут она вернулась с дополнительной порцией горячительного, палкой колбасы и буханкой хлеба.

Димыч так и остался у неё. Поутру Ольга тайком взяла куртку из комнаты Ирочки. Дима поблагодарил её за душевную компанию и отправился восвояси. С тех пор он больше не встречал ни Иру, ни Ольгу.

Ирочка, дабы вернуть Диму, инсценировала попытку отравления, но осознав, что все потеряно, спустя недолгое время благополучно вышла замуж за лейтенанта милиции.

Дмитрий зажил своей жизнью и вспоминает этот случай без сожаления и с юмором. Об Ольге он больше ничего не слышал, но надеется, что его спасительница счастлива.

18

Горе да Беда одной тропой ходят, друг другу помогают, жуть наводят, сестру Тоску зазывают. Маялся всяк человек с ними, ночи длиннее дней становились. Из рук все валилось, голова тяжелела ровно камень булыжный. Дело не спорилось, зато друг с другом споры да распри легко разжигались. Куда ни глянь: где Беда придёт, следом Горе за спиной стоит, по головушке гладит, а Тоска к сердцу жмётся, обнимается.

Что с ними, окаянными, делать?

Так всяк по-своему и живёт, свои затеи да способы ищет, а самого верного и не замечает!

Почему Беда без Горя, а Горе без Тоски не приходят по раздельности? Потому что они одно целое, стало быть, одним духом живут и питаются.

А что бы нам не взять, да меж собой не сойтись, в словах, песнях, да плясках затейливых? Не помочь друг другу без укора, без ругани. Подставить плечо, да в жилетку поплакаться родному да близкому. Почему сего не замечаем, что по одному живём, своим дыханием, своими мыслями? Боимся рассказать близким, потому как не хотим с ними бедой да горем с тоской делиться!

А вот если б открытыми были, то самое дело! Разделили бы боль душевную на части мелкие, заручились бы поддержкой, да гори оно тогда синим пламенем, лиходейства собрание!