На Афон

Грусть того вечера заключалась в расставании навсегда. Нет вероятий, что еще раз увидишь эти места. Для монаха нет, или не должно быть «земной печали». Но для нас, мирских, облики видимости так глубоко ценны! И отъезд из места и от людей, навсегда уходящих, есть как бы частичная смерть: ведь и Афон и его насельники стали теперь для меня елисейскими тенями.

Утром, в день отъезда, я был на литургии, ее совершал архим. Кирик, он же отслужил и напутственный молебен.

А потом о. Петр, тот самый веселый-и худощавый мой земляк-калужанин, со светлыми, полными вольного ветра глазами, который в бурю встречал меня на пристани афонской Дафни, повез меня на эту же пристань. День был чудесный. О. Кирик тихо сидел со мной на лавочке лодки, кругом голубоватое стекло. Легкая и пушисто-белая борода о. Кирика как бы овевала эту гладь.

Слегка подмигивая черным глазом из-под очков и поглаживая бороду, он сказал мне:

– Самая прозрачная вода в мире. Обратите внимание: светлые воды Архипелага!

Видимо, ему нравились эти слова. Через некоторое время он повторил:

– Светлые воды Архипелага.

На Дафни еще раз почувство валась забота и внимание монастыря – в частности архим. Кирика. (Ждать парохода в Салоники иногда приходится долго). Все заранее приготовлено. Мы прошли в монастырское подворье. О. Петр устроил обед – появились знакомые афонские салаты, рыбки, октоподы, красное вино. Мы пообедали весело и солнечно – в прямом даже смысле; солнце затопляло комнату, выходившую на море. За эти сутки о. Кирик спал полтора часа. Я видел, что он бледен. После обеда лег вздремнуть, а я пошел бродить к морю, в золотом вечернем солнце. У пристани толпились греки с ослами. Два таможенника сидели в кафе. Вдали за зеркальными водами, на берегу подымались колокольни в кресты св. Пантелеймона.

Ударили к вечерне. Я возвратился. Прошло не более сорока минут. О. Кирик, в ореоле своей бороды, маленький, тихий, сидел уже на диване и «вычитывал» вечерню по захваченному с собой служебнику. Как же, в монастыре вечерня, а он будет спать!

На закате из-за скалы появился пароход. О. Кирик благословил меня. Почтительно поцеловал я его худую, желтоватую и легкую руку, и когда о. Петр, улыбаясь, быстрым калужским говорком с прибаутками и словечками разговаривая, вез меня, на борт «Хризаллиды», я все махал и кивал небольшой фигурке в черной рясе с золотым крестом на груди, седобородому «прирожденному монаху», спящему чуть не два часа в сутки, вечно на ногах, вечно в служении – к которому незаметно установилось у меня сыновнее отношение.

* * *

Время за полночь. Кажется, мы миновали и Лонгос, и Кассандру. Тихо. Люди спят. Лишь в капитанской будке огонь и человечий глаз непрестанно озирает бело-туманящееся море в редком звездном свете. Надо мной, над спящим «человечеством» корабля, над мирными бутылями оливкового масла и рядами ящиков летит черный дым из трубы, ухо дит мрачным следом к Афону. Туда же ведет бледно-сребристый путь за кормой со вспыхивающими синими водяными искрами – игра фосфора южных морей.

Верно у нас, у Св. Пантелеймона, идет уже утреня. Это самое моревидно из окон храма Покрова Богородицы, и тому же Отцу солнца, что скоро встанет над нами и осветит Салоники, древний город Солунь. – Ему же возгла ит хвалу иеромонах Иосиф, заключая службу утрени:

– Слава Тебе, показавшему нам свет!

Если бы я был архимандритом, то сойдя в каюту, вынув служебник, стал бы «вычитывать» утреню. Но я не монах. Я простой паломник, как здесь говорят «поклонник», со Святой Горы возвращающийся в мир бурный, сам этого мира часть. В своем грешном сердце уношу частицу света афонского, несу ее благоговейно, и что бы ни случилось со мной в жизни, мне не забыть этого странствия и поклонения, как, верю, не погаснуть самой искре в ветрах мира.

В час пустынный, пред звездами, морем, можно снять, шляпу и перекрестившись, вспомнив о живых и мертвых, кого почитал, любил, к кому был близок, вслух прочесть молитву Господню.

Публикуемые в приложении к книге Б. К. Зайцева воспоминания о митрополите Антонии Храповицком написаны его келейником, архимандритом Феодосием Мельником (1890–1957). В течение последних лет жизни о. Феодосий был игуменом Высоко-Дечанской Лавры.

Воспоминания о Карульском старце Феодосии Харитонове написаны игуменом (впоследствии архиепископом Чикагском и Детройтским) Серафимом Ивановым (1897–1987), с 1935 г. руководившим деятельностью Типографского монашеского братства преподобного Иова Почаевского в селении Ладомирова в Чехословацкой республике, а затем и в независимом Словацком государстве. Именно о. Серафим подготовил к печати и издал в ладомировской типографии упоминаемую в этих воспоминаниях брошюру о календарных стилях, составленную при участии о. Феодосия Харитонова. Эти материалы, как и статья об архимандрите Мисаиле (в мире Михаиле Григорьевиче Сапегине, 1852–1940), были помещены в издававшейся ладомировским братством газете «Православная Русь» и, наскольку нам известно, с тех пор не воспроизводились в печати.

Приложение

Архимандрит Феодосий Мельник

С митрополитом Антонием на св. Афоне[444]

Начиная с 1920 года, когда Блаженнейший Владыка Антоний побывал на Св. Афоне, душа его все время рвалась туда, на Св. Гору, где он проводил в молитве и духовных беседах со старцами насельниками ее все время в течение 6 с половиной месяцев.

Много Владыка хлопотал о разрешении ему поселиться на Афоне, и письменно и лично пред Константинопольским Патриархом (которому подчинена в каноническом отношении Афонская гора), но тот ничего не отвечал. Писал Владыка непосредственно и в «Кинот» (как бы парламент монашеской страны – Св. Афона), но и оттуда ничего не отвечали или отписывались пустыми фразами, в которых выражали всякую любовь и преданность, но не больше. Писал Владыка и о. Архимандриту Мисаилу, игумену Св. Пантелеимоновского монастыря, но и тот, при всей своей любви к Блаженнейшему Владыке, ничего не мог сделать без Кинота.

Так длилось года два с половиной и вдруг в один прекрасный день Владыка получает очень любезное письмо от архимандрита Мисаила, который с большой радостью пересылает Владыке разрешение поселиться на Афоне. Владыка был тогда в Белграде и помещался в Патриархии. Когда принесли почту, вижу пакет с Афона, знакомый почерк. Владыка вскрыл письмо и стал креститься и говорит:

– Слава Тебе Господи, слава Тебе Царица Небесная, что вы услышали мое моление…

Я спрашиваю:

– В чем дело Владыко Святый? А Владыка не отвечает и все смотрит на бумажку на греческом языке и с печатью, составленною из четырех частей, на которой изображение Божией Матери. Владыка не отвечает, а я стою и недоумеваю, чему он радуется… Но вот Владыка поднимает голову и говорит:

– Ну, так и быть, я скажу тебе, а ты смотри никому не говори, а то тут начнутся всякие толки да уговоры… Вот посмотри эту бумажку.

– Я взял, посмотрел печать, прочел обращение, вижу, что пишется Владыке и стал: больше ничего не понимаю, смотрю на Владыку, и он посмотрел на меня ласково, ласково и говорит:

– Ну, вот что, Федя: получено разрешение мне поехать и поселиться на Св. Афоне… Так вот что: ты никому ничего не говори, а тихонько возьми паспорт, поставь где нужно визы, а когда все будет готово, тогда и скажем в день отъезда.

Я страшно обрадовался, что мне опять придется вернуться на Афон, к любимой братии, с которой я так сжился и полюбил их как родных, полюбил афонский быт, устав и порядок служб, душа трепетала от восторга, радовался и Владыка.

Вдруг, стук в дверь, пришел кто-то из просителей. Владыка принял его, полез в карман за динарами, утешил, поговорил, благословил и тот вышел. Пока Владыка принимал посетителя, я тщательно рассматривал греческую бумажку и все искал своего имени, но его так и не было… Сначала я подумал, что я не умею прочесть по-гречески, но потом вижу, что я кое-что разбираю, и все-таки обо мне там ничего не написано… тогда я говорю владыке:

– Владыко Святый, здесь обо мне ничего не пишут. Владыка как бы неохотно отвечает:

– Да, но я думаю, что с Божией помощью и ты поедешь.

– Как же я поеду – меня не пустят.

– Почему тебя не пустят? Говорит Владыка, – ты ведь едешь со мной, и они не посмеют тебя не пустить…

Я нос повесил, но тем не менее пошел хлопотать о паспортах, которые быстро выдали и поставили все визы. Это было перед Рождеством Христовым в 1922 году. Положили мы паспорта в карман и никому ни слова. Приехали в Карловцы. Там все собрали, уложили, пораздали книги, картинки и проч.[ее] и через два дня едем в Белград, там мол отслужим первых 3 дня Праздника, а Новый год будем встречать на св. Афоне. В Карловцах в Патриархии со всеми распростились, были тут и слезы, так как к Владыке насельники Патриархии привыкли и полюбили его. На вокзал провожать Владыку вышла Семинария с преподавателями и ректором, говорились речи и всякие взаимные пожелания.

Приехали мы со всеми чемоданами в Белград, отслужили на первый день Рождества. Масса визитеров, прием и угощение; многочисленные представители обществ, из бывших и настоящих, по прежнему обычаю Владыке первому делали визиты. На второй день Праздника утром читаем правило перед литургией, которую Владыка должен был служить в соборе, вдруг стук в дверь: принесли телеграмму, читаем, пишут из Пантелеймоновского монастыря: «Кинот пересмотрел свое постановление о разрешении Вам поселиться на Афоне, отменил свое постановление, письмо следует»…

Владыка был очень огорчен, но перекрестился и сказал:

– Слава Богу и за это, потерпим и сию плюху.

– Что же, спрашиваю, мы теперь будем делать?

– Ничего, поговорю со Святейшим и вероятно опять вернемся в Карловцы, а сейчас читай правило…

Так оно и вышло и через несколько дней мы с некоторым смущением вернулись в Карловцы, где среди насельников Патриархии, сего «Сербского Сиона» не встретили ни насмешки, ни злорадства по поводу нашей неудачи, а наоборот все, как святители Сербской Церкви, так и преподаватели семинарии с еще большей любовью и вниманием отнеслись к Владыке, потому что искренно полюбили его.

Но как произошло, что Кинот вдруг изменил свое решение? когда он это сделал? и что происходило в этот день в Белграде?

Как ни секретно мы готовились к отъезду, но когда стали получать паспорта и визы, про наши планы узнал кто-то из русских, без которых в то время не обходилось ни одно учреждение, и тогда вскоре узнал о них весь русский Белград. Но узнал уже тогда, когда паспорта со всеми визами были у нас в кармане.

Владыка был недоволен, когда кто приходил его уговаривать не ездить и на эту тему прекращал всякие разговоры. На другой день после того как стало известно об отъезде Владыки на Афон, рано утром смотрю в окно и вижу спускается с горки к Патриархии, по улице Кр.[аля] Петра Княгиня М. А. и несет образ.

– Владыка Святый, – говорю, – идет Княгиня и несет, кажется, Чудотворный образ.

Владыка был очень недоволен:

– Ну вот, этого еще не хватало, что я Борис Годунов, что ли, что ко – мне из-за пустяков тревожат святыни?

Я вышел навстречу Княгине, но она входить к Владыке не решилась, ибо знала, что Владыка будет недоволен, а только полушепотом сказала, передавая мне икону:

– Пожалуйста, поставьте святый образ у Владыки, пусть он помолится и приложится, а я приду и возьму его около 11 часов дня… Он Царицу Небесную лучше послушает чем нас всех, а Она сделает так, как нужно.

Вошел я с Курской иконой Божией Матери Знамения. Владыка часто крестился несколько раз, пока я нес и ставил икону на столик. Когда поставил, Владыка положил два поклона земных, приложился, а затем еще поклон положил. Я сделал также.

Тогда Владыка спрашивает:

– А где же княгиня?

Я передал подлинно то, что она сказала. Владыка улыбнулся:

– Ну, ее счастье, а может быть и мое: я бы ее обругал, и обидел бы без толку, а оно ведь и хорошо, что она принесла святыню – я давно уже не прикладывался.

В скором времени пришел один студент, очень верующий, но по своему, долго стоял и молился перед иконой, затем приложился и говорит мне, уже в коридоре:

– Знаете, о чем я молился? Я говорю:

– Знаю, хотите не учивши сдать два экзамена.

– Нет, говорит, не о том, я молился к Царице Небесной, чтобы Она ни за что не пускала Владыку на Св. Афон, ибо он здесь нужнее чем там. И я знаете, что думал, когда молился? Что если есть Бог, то он должен услышать и не пустить от нас Владыку, а если Его нет, то конечно Владыка поедет…

Я его немного пробрал, назвал его искусителем Бога и еще что-то говорил ему, но не помню, но он не сердился на меня, ибо он был очень предан Владыке и ко мне хорошо относился.

Что же было в это время в Киноте, на Св. Афоне?

В Киноте шло заседание в этот самый день и что еще страшнее в тот же самый час, когда у Владыки в комнате стояла чудотворная икона Божией Матери Знамения Курской [sic!], и Кинот пересмотрел и отменил свое решение о разрешении Владыке Митрополиту Антонию приехать и поселиться на Св. Горе. Тут не может быть и речи, чтобы кто-нибудь из Белграда хлопотал об этой отмене, никто и ничего не делал в этом отношении, и все это произошло промыслительно. Царица Небесная устроила так, как нужно было и для Владыки и для нас чтущих его, а главное для Св. Русской Церкви.

Итак, вернулись мы в Карловцы и началась наша обычная суетная, по сравнению со Св. Афоном жизнь… вплоть до 1924 года, когда Владыке все-таки дано было Господом посетить дорогой ему Св. Афон.

В этом году Владыка поехал в объезд своей обширной паствы, а главное в Иерусалим, где наша Духовная Миссия после Великой войны была в довольно тяжелом и запутанном положении. Ехал Владыка туда к Пасхе, но потом не помню почему мы не поехали прямо в Иерусалим, а заехали на Св. Афон, где и встречали Св. Пасху. В Солуни Владыка был на вербную субботу и служил там в русском храме. Там было очень хорошо – служило два священника, пел русский хор и обстановка была хотя и бедная, но очень задушевная.

Там пробыли три дня, причем Владыка читал лекцию, а в Великую среду вечером погрузились на небольшой пароходик и, когда совсем стемнело, пароходик двинулся к Св. Афону. Погода была сравнительно тихая, качки не было, да и Владыка переносил море хорошо. Только стало небо сереть и чуть-чуть рассветать, пред нашим взором стала обрисовываться темная гора, это и был Св. Афон. Чем ближе мы приближались к нему, тем все яснее и яснее становились нам уже св.[ятые] места. Сердце трепетало от радости, что Господь дает еще раз помолиться и поклониться святыням Афона, снова повидаться с братией, совершенно не тронутой никакой революцией, – все они там, как дети, тихи, скромны, доверчивы.

Но, вот, причаливаем и видим на лодке подкатывает неизменный отец Петр «лодочник», он всегда встречает гостей. Лет ему за 60, но он такой живой и моложавый, что можно подумать ему и 30 лет еще нет. С ним рядом духовник св. Пантелеимоновского монастыря, белый как лунь, небольшого роста с огромной бородой и усами отец Архимандрит Кирик и еще один монах, имени его не помню. Владыка увидал о. Кирика и говорит:

– Смотри, о. Кирик, в лодке, как он не боится, ведь ему уже много лет, а такой живой, да и о. Петр, видишь как суетится, чтобы поближе подъехать и нас сгрузить поскорее в лодку… Благодать Божия их укрепляет, – говорит Владыка, крестясь на показавшийся монастырь, – спаси их, Господи.

Погрузили, сперва, вещи в лодку, потом сошел Владыка, за ним я. Приняли гребцы благословение от Владыки и поплыли по морской глади, как по бархату. Восходило солнце и зелень цветущего Афона и в ней утопающие св.[ятые] обители, монастыри, скиты и келлии, представляли неописуемую и чудную картину полной тишины и присутствия Божией благодати. Пока ехали в лодке все время смотрели на эту красоту, Самим Господом устроенную и данную в удел Своей Пречистой Матери для возделывания на ней цветов неувядаемых – святых душ, которые растут и благоухают своими подвигами, трудами и постоянной борьбой со всякого рода искушениями.

Лодка причалила к пристани Пантелеимоновского монастыря, на пристани встретил нас о. наместник и еще несколько человек братии. В церкви шла утреня Великого Четвертка. Служил батюшка Игумен Мисаил, любимец всего Афона. Владыку отвели в Царские комнаты, там Владыка помылся и сразу же пошел в церковь.

Служба Великого Четвертка всюду правится торжественно и благодать Божественной Евхаристии особенно чувствуется в этот день, но тут на Св. Афоне в этом священном монашеском царстве, где дни и ночи проходят в молитве, где от поста и подвига иноки утомляются телесно, но горят духом, где у иноков изможденные лица, они едва ходят, а глаза их полны любви и ласки и преданности воле Божией, там заутреня Великого Четвертка совершается с особым благодатным подъемом, особенно заметным для нас, прибывших из суетного мира в тихую пристань Божественной любви и благодати.

Митрополит Антоний Храповицкий благословляет братию Пантелеимонова монастыря после трапезы. 1920 г.

На Св. Афоне установлен обычай – в Великий четверг елеосвящать всякого и к этому готовятся весь пост. Пришло время елеопомазания – во время утрени, когда помазывается народ священником за всякой всенощной. О. Игумен Архимандрит Мисаил подошел к Владыке, который стоял на отведенном ему месте и предложил и ему помазаться елеем. Владыка сказал: «Как же Батюшка я буду помазываться? я не готовился… был в пути», а о. игумен говорит: «О, Владыко Святый, вы не готовившись гораздо готовее нас готовившихся». Тогда Владыка, чтобы не перечить сказал: «Только за послушание Вам, Батюшка, сделаю как прикажете и верю, что за Ваши святые молитвы Господь с меня не взыщет». Игумен поклонился низко Владыке, а Владыка ему ответил таким же низким поклоном. В это время читался чин елеосвящения полностью, как положено в требнике: читались 7 евангелий и 7 апостолов и все молитвы, все подряд, как положено, затем началось помазание елеем. Первый приложился к образам Владыка, а за ним Игумен, и Владыка стал на свое место. К нему принесли елей, подошел о. игумен и помазал Владыку елеем: лоб, бороду, обе щеки, уши и руки. Затем Владыка взаимно сделал то же самое Игумену и Игумен стал рядом с Владыкою. Подошли иеромонахи по чину. Владыка помазал первому лоб, бороду, щеки и уши, а о. игумен сверху руки и ладони. Затем последующему Владыка помазывал только лоб, а все остальное помазывали уже ставшие вслед за игуменом старшие иеромонахи. Так подходила вся братия и богомольцы, вообще все, кто был в храме.

Было очень трогательно и умилительно. Владыка после прихода из церкви сказал мне:

– Ну, вот видишь, Федя, как хорошо, теперь и умирать не страшно.

Так началась наша жизнь на Св. Афоне.

Разрешение на служение исходатайствовали не скоро, прошел целый месяц, пока пришло это разрешение из Цареграда. О. Игумен очень волновался по поводу этой задержки, так как было несколько пар ставленников к рукоположению во иеродиаконы и иеромонахи и духовный собор монастыря естественно заботился, чтобы сии рукоположения Владыка совершил, что потом и было сделано. Однако, всех рукоположений конечно невозможно было успеть сделать, так как в каждом монастыре русском были кандидаты для рукоположения.

Владыка очень часто служил посещая монастыри и скиты Андреевский, Ильинский и некоторые келлии, везде и всюду неся утешение братии и умиление от служб, и особенно от личного простого, отеческой любви и смирения исполненного, отношения. Надо было видеть с какими вопросами обращались старцы к Владыке. Какой-нибудь совершенно незначительный грех, который не то, что миряне, но и современные монахи за грех не считают, они приходили и чуть не со слезами сокрушения исповедывали при мне Владыке, при чем, волнуясь, называли его то Владыко Святый, то Батюшка, и, когда спохватывались, еще больше волновались. Рассказывали свои тяжкие грехи: «вот, батюшка, будучи на подворье в Одессе, по послушанию, я спал без подрясника и без скуфьи»… Другой жаловался, что иногда после повечерия пил воду и т. д.

«Их чистые души всякую малейшую соринку чувствуют на своей душе, не то что мы грешные толкущиеся в миру – целые горы носим на своих душах и нам все кажется, что ничего особенного нет у нас» – говорил потом Владыка, когда я резонировал по-своему, что это де просто старцы не знают, что им сказать.

Приходил один старец, который написал массу акафистов и брошюр. Он был знаменит среди афонцев, особенно келиотов, тем, что рассылал всюду иконы в благословение от Св. Горы и за это благословение ничего не требовал, а только за упаковку и за веревки, которыми увязана была упаковка. Сей старец не мог лично беседовать с Владыкой, ибо у него не хватало слов, он беседовал письменно: приносил целый список своих мыслей и вопросов и передавал Владыке, который терпеливейшим образом прочитывал и давал ему уже словесно ответы и советы.

Проповедей Владыка по тамошнему обычаю за литургией не говорил, там этого не любят: на всенощной, на утрени, говори хоть 2 часа, – слушают и умиляются, а за литургией не любят, ибо если затянется служба, то братия лишается того небольшого отдыха, который положен.

Первый Великий четверток и вообще первая Страстная седмица, что Владыка не служил, так же, как и на св. Пасху не мог служить, т. к. не пришло упомянутое разрешение. Литургия Великого Четвертка, затем всенощная с чтением 12 Евангелий, это такая красота и умиление, которые передать трудно. Великая Пятница, Часы Царские, затем небольшой перерыв, вечерня и вынос Плащаницы. Колокола не звонят, а только стучат в било. Лица у иноков серьезные, посмотришь на них – просто как с иконы сошли, да и только. Великая суббота, утреня, пение статии-погребения Христа, красота прямо-таки не земная. Много облаченных священнослужителей, два хора на клиросах, чудное пение, все это действительно переносит в иной мир, где нет печали ни воздыхания, а одна сплошная радость, которую Христос Своим страданием уготовал любящим Его. Затем литургия Великой Субботы. На утрени казалось все устали, чуть живы, особенно на клиросах, и литургию с вечерней, которые длятся около 4 1/2 часов, я думал, они не вынесут. До Апостола пели как-то тихо, заунывно, но после прочтения паремии и Апостола, когда запели илиллуарий «Воскресни Боже, суди земли» – сразу почувствовалась какая-то свежесть в голосах, на лицах виден восторг, – прямо воочию можно было убедиться, что поистине «суббота сия священная», и что после скорби и страданий и смерти Спасителя наступает великая радость воскресения.

Наступает Пасхальная ночь. Всюду темно и тихо. Около 11 часов ночи пошел я в Церковь – читают Деяния, затем началась полунощница и монахи стоят в своих стасидиях и внимательно слушают чтение и молятся. Так прошло с полчаса, затем пришел я к Владыке, который немного прилег отдохнуть после длинных служб.

Владыка поднялся, и мы пошли в Покровскую церковь, которая с внутреннего двора достигает 6-го этажа, а с наружного двухэтажна. Она похожа на домовую церковь. Главный же собор, где служится пополам по-славянски и по-гречески, так заведено издревле, находится в центре монастыря. Кроме того есть еще много церквей домовых и отдельных в этом же монастыре, где служатся литургии каждый день, а утреня только в двух главных храмах, на которых обязательно присутствие всей братии. Владыку встретил осень симпатичный иеромонах библиотекарь о. Иосиф, который все время всюду сопровождал Владыку по св. Горе.

Подходит он и говорит: – «Владыко святый, благословите о. Феодосию облачиться и служить Пасхальную заутреню и литургию».

Владыка с радостью согласился, а я чувствовал себя счастливейшим из людей, что удостоюсь служения со святыми: – «Вы, Владыко, – продолжал о. Иосиф, – останетесь здесь с о. Феодосием наверху, ибо у нас такой обычай, что Пасхальная заутреня начинается в главном соборе, а потом оттуда братия расходится по своим церквам и параклисам с пением „Христос Воскресе“ и там заканчивают заутреню и сразу же начинают литургию».

Кругом темно, на всех паникадилах висят быстровоспламеняющиеся нитки и в подсвечниках вставлены огромные чистого воска свечи, лампадки тихо мерцают. Темные фигуры во мраке тихо спускаются по лестнице к собору – это братия спешит в собор. Кончилась полунощница в Покровской церкви, унесли плащаницу в алтарь, все убрали, стало в церкви тихо, пусто и напряженно торжественно.

Ровно в 12 часов ночи раздался колокольный звон и после него послышалось пение в нижнем соборе на славянском языке: «Воскресение Твое Христе Спасе», а затем тоже самое на греческом. Все монахи с возженными свечами в руках выходили чинно из собора, а за ними вышло больше сотни священнослужителей в чудных, богатой парчи ризах, во главе с игуменом о. Мисаилом, и как только они вышли и стали стройно перед собором, могучий голос архидиакона Киприана провозгласил: «И осподобитися нам слышания св. Евангелия Господа Бога молим», прекрасным баритональным тенором отец игумен прочел Евангелие Воскресное от Матфея, зачало 116, глава 28, 16. Каждая фраза прерывалась чудесным могучим колокольным трезвоном (почти 1000 пудовый главный колокол).