Перекресток

скачать книгу бесплатно

Перекресток
Павел Забродин

Жизненный путь – это не всегда прямая дорога. Что, если судьба заставляет сделать непростой выбор? Чем готов пожертвовать человек? И, главное, КЕМ он готов пожертвовать?

Павел Забродин

Перекресток

Глава 1. Егор Борода

Заря только-только занималась, и солнце, охватывая все сущее своим согревающим светом, медленно поднималось над горизонтом. Егор, зажмурившись, посмотрел на восход и потрепал Верного за ухом. Верный, на одну половину собака, а на вторую половину – волк, зевнул и положил голову на лапы, а Егор поднялся с завалинки и пошел в дом.

Егор Борода или, как его чаще звали односельчане, Егор – молодой крепкий парень среднего роста. Собственно, бороды Егор не носил (не отросла ещё), а прозвище своё получил ещё по малолетству, когда в одну из лунных летних ночей напроказничал – прицепив себе козлиную бородку, ходил от дома к дому и, стуча в окна, пугал ничего не понимающих со сна односельчан.

Подошёл Егор к этому делу со смекалкой, какая бывает только у настоящих озорников: мало того что прилепил на лицо воском срезанную у соседского козла бороду, так ещё и всю рожицу свою вымазал сажей так густо, что и не узнать его было. Нахлобучил на себя, несмотря на теплую ночь, вывернутый наизнанку полушубок, а на голове с помощью глины завил из лохматых волос рожки. Запалив небольшой фонарь, взял в руку неизвестно где найденную козью ножку с копытцем и в таком виде пошёл на свой озорной промысел.

Первым делом, недолго думая, забрался Егор в палисадник тётки Дарьи и, постучав в окно козьей ножкой, поднёс под самое своё чумазое лицо фонарь. Увидев под окном ужасную чёрную морду с диким блеском в глазах, с болтающейся бородкой и торчащими рожками, на которую падал какой-то зловещий свет, да ещё и копыто, мерно постукивающее в окно, тётка Дарья без долгих раздумий и разговоров отправилась в глубокий обморок, а её муж, дядька Семён, выглянувший в окно вслед за супругой, на некоторое время потерял дар речи.

Получив удовольствие от проделанного озорства, Егор нырнул под окно и что есть мочи вприпрыжку поскакал к следующему дому.

У второго дома шутка также удалась на славу, но уже у третьего дома Егор был пойман не ведающим страха кузнецом, который, на беду Егора, спал прямо на лавке во дворе и, услышав истошный визг жены, тут же схватил «нечистого» за воротник полушубка.

Егор, получив от кузнеца «в награду» за свою проказу пару затрещин, был спроважен им к старосте. Староста, зевая и поругиваясь, запер Егора в чулан до суда. Судили Егора тут же ночью всей деревней, так как на крики и визг напуганных озорной выходкой Егора сбежались почти все деревенские жители. Деревенский суд был скор, но справедлив – высекли Егора по первое число. На том и разошлись, сдав Егора на поруки его опекунше – бабке Пелагее.

«Пятая точка» Егора через некоторое время зажила, а прозвище так и осталось, и стал Егор с тех пор «Бородой». Называли его так деревенские жители беззлобно, и даже те, кто «пострадал» от его ночных шуток, вспоминали о происшествии со смехом.

Годы шли, Егор подрос. Вырос он парнем невысоким, худощавым, но жилистым, крепким и упрямым. Егор, от роду которому ещё не было и семнадцати, был уже умудрён жизненным опытом и вполне самостоятельно справлялся с жизненными трудностями. Хозяйства Егор не держал и жил преимущественно охотой. В период полевых работ нанимался батраком к селянам побогаче, а тем, что победнее, помогал, бывало, не спрашивая платы. Вырос Егор сиротой и родителей своих совсем не помнил, потому что сгинули они ещё когда ему не было и четырёх лет. Егора же, совсем несмышлёныша, подобрала бабка Пелагея, которая и занималась с тех пор его воспитанием. Пелагея слыла в деревне ведуньей: хвори заговаривала, лечила травами, да и просто советом помогала. И Егора Пелагея кое-чему, как говорят, научила. Научила в травах разбираться, лес «читать» как книгу, зверей любить и без необходимости жизни их не лишать. Читать и писать Егора она же научила. Правда, знала в этой науке Пелагея не много, но что знала – тому и научила.

Померла Пелагея два года назад. А с тех пор как бабка Пелагея померла – люди к Егору начали обращаться за лекарственными травами, а иногда просто за советом. Сначала с недоверием, а потом уж и безо всяких сомнений. Советоваться с ним не стеснялись ни молодые, ни взрослые. Иной раз и старики захаживали в избушку Егора – совет держать. Советовались по части трав лекарственных, способов лечения хворей и недугов. А иногда и о том, стоит ли на охоту идти, будет ли добыча, нет ли какого мора в лесу, так как знал Егор лес как никто другой.

С малых лет Егор хаживал с бабкой Пелагеей в леса за травами, а как немного подрос и окреп – стал ходить один, уходя порой на несколько дней. Научился он разбирать следы зверей и птиц, находить лежбища и берлоги. Легко обходился в охоте пращой, а на зверя посерьёзнее хаживал с рогатиной. Из одного из таких походов вернулся Егор сильно помятым и месяц с лишком отлёживался в избе Пелагеи, не выходя на свет. А через месяц снова появился и как ни в чём не бывало прямой дорогой пошёл в лес с одним только посошком в руках. С того дня начали говорить, что как Егор в лес, так медведь-шатун в лесу появляется, а как вернётся, так и медведя след простыл. И посматривать на Егора стали косо. Не то что бы невзлюбили, но с опаской как-то и с недоверием.

Однажды увидел Егор, как ребятня задирает щенка, а тот, несмотря на малый размер, скалит зубы да огрызается. Забрал щенка Егор, узнал, кто хозяин, и, недолго поторговавшись, выкупил щенка за беличью шкурку. Щенок оказался злым до невозможности и первое время Егора не признавал, но потом привык и даже ел с руки. Был он, как и Егор, сиротой, а еще волком-полукровкой. Мать его в своё время сбежала в лес, а вернувшись, принесла помёт из пяти щенков. Четверых хозяин роздал, а пятого решил оставить себе, но так с ним и не справился. Собака вскоре издохла от какой-то болезни, а щенок остался. Егор назвал щенка Верным и практически никогда с ним не расставался. Щенок подрос и видом стал совсем похож на своего неизвестного отца-волка. С тех пор не отходил Верный от Егора. В лес Егор – и Верный за ним. На работу к кому наниматься – и Верный тут как тут. Хозяева, конечно, опасаются, но, зная Егора, помалкивают. Да и на дальние покосы с ним ходить куда как лучше – Верный зверей лесных отпугнёт, косарей защитит.

А сегодня встал Егор ещё до рассвета, так как дел на сегодня у Егора много – нужно дядьке Ивану помочь крышу на овине поправить, а вечером к Маринке успеть, да так, чтобы тётка Дарья не заметила. Не то что бы тётка Дарья против встреч Егора и Маринки, но Егора парой Маринке она не считает, так как Егор, по её словам, оболтус редкий, и в его годы уже давно пора к какому-то делу прибиться. И как только видит она Егора поблизости от Маринки – всегда у неё дела для Маринки находятся. А Маринка тётке Дарье не перечит.

Наскоро съев нехитрый завтрак – кусок хлеба с сыром – и накормив Верного остатками хлеба, Егор отправился к дядьке Ивану.

Иван Силыч, или дядька Иван, как звал его Егор, с двумя сыновьями уже крутился у овина, настраиваясь на работу. Сыновья его, два дюжих парня, без большой охоты помогали отцу, зевая и периодически посмеиваясь друг над другом.

– А, пришёл? Я уж думал, что проспишь! – беззлобно сказал дядька Иван Егору. – Лезь на крышу и начинай сдирать доски.

Затем, повернувшись к овину, Иван Силыч зычно крикнул:

– Стёпка! Ты что ж это, стервец, делаешь?

Стёпка, старший из сыновей Ивана Силыча, на самом деле ничего не делал. Он просто улёгся в тени за стеной овина и сладко подрёмывал. Заслышав окрик отца, Степка нехотя встал и, оправдываясь, произнёс:

– Да чего кричите, батя? Я ведь так только, на чуток прилёг.

– На чуток он прилёг, – передразнил отец. – Берите с Сёмкой доски, что Егор снимать будет, и складывайте в стопу.

Работа закипела. Периодически Иван Силыч, видя снижение энтузиазма у своих сыновей, придавал им новый стимул грозным окриком, но в целом дело шло споро. К обеду крыша была разобрана и уже даже были установлены новые крепкие стропила взамен старых, пришедших в негодность. Солнце пекло нещадно, и Стёпка с Сёмкой все чаще стали стонать, обращаясь к отцу:

– Может, передохнём, батя? – ныл Стёпка.

– А обедать не пора? – вторил Сёмка.

– Всё бы брюхо набить да поспать, лоботрясы! – огрызался отец.

Но вот уже и он, выбившись из сил, стал ворочаться медленнее и, наконец, окончательно устав, окрикнул Семёна:

– Беги в дом. Чего там мать с обедом тянет?

Семёна, которого в этом случае два раза просить было не нужно, словно ветер сдул. Минут через пять он уже снова стоял у овина и, не переставая пережёвывать какой-то кусок, торопливо говорил отцу:

– Маманя сказала, что обед готов. Она в саду накрыла. Зовёт обедать.

– Зовёт она, – пробурчал Иван Силыч и, отложив молоток, которым он только что приколачивал доску обрешётки, начал спускаться с крыши на землю.

– Егор, – позвал он парня, который продолжал приколачивать обрешётку с другой стороны стропил, – пойдём обедать.

Мужики направились в сад, где, умывшись из бочки дождевой водой и утерев лицо свежим полотенцем, украшенным старательно вышитыми хозяйкой цветами и птицами, уселись за стол под ласково раскинувшей свои ветки старой яблоней. Ветки яблони давали живительную прохладу, а лучики солнца, прорываясь сквозь преграду листьев, играли на расставленных на столе мисках с нехитрой, но сытной снедью.

Корчага с полными щами, накрытая сковородой и, видимо, недавно вынутая из печи и ещё не успевшая остыть, дымилась посреди стола, распуская вокруг себя нестерпимый аромат, заставляющий слюну течь против всякого желания. Коврига ржаного хлеба лежала рядом на белой, тщательно выскобленной досочке. От неё уже было отрезано несколько широких ломтей, но нож лежал рядом на случай, если потребуется отрезать еще.

Небольшие огурцы горкой лежали в миске возле хлеба, а рядом с ними в такой же миске лежали перья чеснока и лука, надерганного вместе с небольшими, но крепкими луковицами. Тут же стояла глубокая миска с густой сметаной. Все это дополняла крынка с холодным квасом.

– Пообедаем и отдохнём немного,– произнёс дядька Иван, садясь за стол.

За ним, словно по команде, бухнулись на лавки Стёпка с Сёмкой. Уселся и Егор. Тётка Марья начала разливать щи по мискам.

– А ты чего в стороне разлёгся? – обратилась она к лежавшему под кустом вишни Верному, высунувшему язык и безотрывно смотревшему на всё происходящее. – Иди уже, ешь!

Взяв со стола заранее приготовленную миску с уже остуженными щами и накрошенным туда хлебом, тётка Марья поставила её на землю возле Егора, и Верный, который давно наблюдал за каждым движением тётки Марьи, неспешно поднялся. Сохраняя в каждом своем движении степенную важность, он подошёл к миске и вместе со всеми принялся за еду.

– Вот ведь какой! – засмеялась тётка Марья. – Голодный, небось, больше, чем хозяин, а идет, словно барана перед этим съел.

Женщина она была добродушная, никогда не унывающая и находила повод посмеяться по любому мало-мальскому случаю. В этом отношении Иван Силыч, её муж, составлял её полную противоположность. На шутки он реагировал вяло, а смеющимся его почти никогда и не видели. Неспешно он откусывал лук, предварительно обмакнув его в солонку. Так же неспешно хрустел огурцом и, откусывая большие куски хлеба, хлебал глубокой деревянной ложкой горячие, обжигающие щи, не обращая, казалось, ни на что внимания. Но это только казалось, так как следил он за всем внимательно, и, как только Сёмка, зазевавшись, пролил мимо кружки квас, он тут же несильно хлопнул ему по лбу ложкой. Сёмка потёр ушибленное отцом место, но совсем не обиделся, так как вину свою понимал. Мать вытерла лужицу кваса, растекшуюся по столу, чистой тряпицей и также отвесила Сёмке небольшой подзатыльник. Тут уже Сёмка посчитал должным насупиться и выразить на лице всевозможную глубокую обиду несправедливостью двойного наказания. Впрочем, на его деланно кислую мину никто внимания не обратил, и Сёмка, быстро поняв бесполезность своей напускной обиды, как ни в чём не бывало продолжил трапезу.

Обед закончился, и Иван Силыч, отерев бороду, сказал:

– Жар перегодим и дальше займёмся.

Тётка Марья начала убирать посуду со стола, а Сёмка со Стёпкой улеглись прямо на траву в тени деревьев. Дядька Иван отправился отдыхать на скамью, что стояла у стены избы, и вскоре захрапел. Егор также улёгся отдыхать рядом с Верным под вишню и закрыл глаза.

Ветерок обдувал лицо, давая небольшую, но все же свежесть в это жаркое время. Лучики солнца, пробираясь сквозь густую листву, кололи глаза сквозь закрытые веки, но усталость быстро взяла своё, и Егор уснул.

– Вставай! Пора за работу! – Дядька Иван сидел на корточках рядом с Егором и неспешно расталкивал его. – Устал, поди, Егорушка?

– Немного, дядя Иван.

Егор поднялся и пошел к овину. Сыновья Егора Силыча, потягиваясь и позёвывая, пошли следом.

Работа, сперва после обеда не спорившаяся, вскоре всё же вошла в своё русло, и к исходу дня овин уже стоял под новой кровлей.

Ужинали так же в саду. На ужин тётка Марья испекла пирог с рыбой, а для Верного накрошила хлеба в остатки щей. День шел к концу, и духота начала понемногу спадать. Дышалось уже гораздо легче, но усталость и дневной зной сделали свое дело – ели без аппетита.

Егор, наскоро съев свой кусок пирога, торопливо запил его квасом и, отказавшись от добавки, настойчиво предлагаемой тёткой Марьей, поблагодарив за хлеб-соль, начал прощаться с хозяевами. Тётка Марья чуть не силой заставила его взять аккуратно завёрнутый в холстину здоровенный кусок пирога и десяток варёных яиц, запихнув их в котомку Егора. Ещё раз поблагодарив хлебосольных хозяев, Егор быстрыми шагами направился в сторону дома, в котором жила Маринка, а Верный, уже давно расправившийся с остатками щей, так заботливо предложенными тёткой Марьей, затрусил следом.

– Вот ведь сиротинушка, – вздохнула тётка Марья и, отвесив подзатыльник Стёпке, который, не донеся кусок пирога до рта, развалил его по столу, начала прибирать посуду.

Пройдя некоторое расстояние до дома Маринки, Егор остановился и задумался. Солнце хотя уже и клонилось к закату, но было ещё достаточно высоко, а значит, Маринка, следовало ожидать, занята делами по дому. Да и скотину с пастбища ещё не пригнали, так что вряд ли тётка Дарья отпустит Маринку в ближайшее время.

Ещё поразмыслив, Егор развернулся и через проулки и огороды скорым шагом пошёл к своей избушке, одиноко стоявшей на краю деревни.

Избушка Егора представляла собой тот вид жилья, в котором по всем народным представлениям живут знахари и ведуны, – покосившаяся избушка на курьих ножках. Курьих ножек, правда, не было, но покосилась она изрядно. Ветхая, с почерневшей соломенной крышей, но аккуратно обмазанная и заботливо выбеленная, она, казалось, была придавлена к земле и чудом не разваливалась под невидимым гнётом. Внутри избы все было чисто выскоблено и вымыто, а небольшая печь также тщательно обмазана глиной и побелена. Даже глинобитный пол был вымыт со всем старанием, которое только могли приложить мужские руки. Но места в избе совсем не было – кругом висели пучки трав, связки кореньев и стояли в оплетенных бутылях какие-то крепко пахнущие даже через пробку настои. Всё это, на первый взгляд беспорядочно разбросанное, развешенное, расставленное, тем не менее содержалось в строгом порядке, и не было ни одной травинки или корешка, которые оказались бы здесь случайно или по ошибке. Всё было на учёте у бережливого хозяина, и он в любой момент мог сказать, что где находится в этой кажущейся неразберихе и для каких целей им припасено.

Сам Егор спокойно относился к густому запаху трав, кореньев и настоев, наполнявшему тесное помещение избы, но Верный не разделял отношения хозяина к травкам и корешкам и, оставаясь при своем мнении, в избу не входил, а спал во дворе в такой же покосившейся, как сама изба, конуре.

Жил Егор один, но раз за разом к нему приходили жители деревни, а иной раз и специально приезжали из соседних деревень – брали травки, настои, высушенные и растёртые корешки или просто советовались. В благодарность оставляли Егору небольшие подарки в туго завязанных узелках. Кто-то приносил дюжину яиц, кто-то крынку с маслом, а кто-то краюху хлеба – денег Егор не брал и платы не просил, помогая приходящим бескорыстно и от всего сердца.

Придя домой, Егор хорошенько умылся в бочке с тёплой дождевой водой, стоявшей у стены дома, причесался, как мог, и, надев свежие портки, тщательно выполоскал в той же бочке свою пропылившуюся насквозь одёжу. Выжимал он её уже не так тщательно. Выжимать старательнее было опасно, так как лишнее усилие могло привести к необратимым последствиям – ветхая ткань могла не выдержать. Со словами «и так сойдёт» выстиранная на скорую руку одежда была тут же снова надета – гардероб Егора разнообразием не отличался. Он весь состоял из пары ветхих портков, пары штанов и одной рубахи, столь же древней, как и те портки, которые носил Егор. Была у него ещё и красная, шитая узором рубаха-косоворотка, надеваемая по большим праздникам. Рубаху ему сшила тётка Марья и чуть не силой заставила взять её в подарок.

Еще одну гордость Егора составляли сапоги. Их ему подарил староста – Никита Семёнович за то, что Егор оказал ему неоценимую услугу. Как-то ночью Егор задержался с Маринкой после молодёжной гулянки и, направляясь домой, проходил проулком мимо двора Никиты Семёновича. Шел он не спеша и заметил, как какой-то тать тем же проулком пытался увести коней из конюшни старосты. Крика Егор не поднял, а попросту затаился в темноте и в нужный момент огрел конокрада колом, вынутым тут же из плетня. Пока тать, не ожидавший такого приветствия, в крепком забытьи связанный кушаком лежал на земле, Егор разбудил хозяев и сдал преступника для дальнейшего разбирательства. А на следующий день Никита Семёнович, благодарный за спасение своего имущества, заказал для Егора сапоги, которые и были пошиты со всем прилежанием местным сапожником. Крепкие, хромовые, словно литые по ноге, они, аккуратно завёрнутые в тряпицу и спрятанные в укромном месте, надевались только по особым случаям. Все остальное время Егор ходил в лаптях или босиком. Это его нисколько не расстраивало, так как ко всем вещам Егор относился с неподдельным безразличием, хотя и не без удовольствия надевая на молодёжные гуляния свои сапоги и красную рубаху. Из всех своих вещей ценил Егор только небольшое колечко, которое носил с тех пор, как себя помнил. Как и от кого досталось ему это кольцо – Егор не сохранил в памяти, но бережно к нему относился, не соглашаясь никому продать даже в самые трудные для себя времена.

Сегодня, как уже сказано, Егор решил не прихорашиваться больше меры и потому ограничился чисткой повседневной рубахи и всё теми же лаптями.

За всеми приготовлениями время прошло быстро, и солнце уже заметно склонилось к горизонту, возвещая о скором закате. Можно было отправляться к Маринке, и, подперев дверь палкой (замка эта дверь никогда не видала), Егор отправился к Маринке, уже никуда не сворачивая.

Быстро добравшись до дома тётки Дарьи и подойдя к палисаднику, Егор встал в тени акации, росшей у палисада. Тихонько просвистев дроздом, что было давно условленным между ним и Маринкой знаком, Егор стал дожидаться Маринку, которая, как он предполагал, уже ждала его сигнала и должна была скоро появиться.

Глава 2. Маринка

Маринка встала ещё засветло и вместе с тёткой Дарьей и её сыновьями, которых считала своими братьями, отправилась управляться по хозяйству. Дядька Семён, муж тётки Дарьи, ещё вчера уехал со старшим сыном в соседнюю деревню к родственникам помочь в постройке дома, да там и заночевал. А хозяйство не ждёт – за ним ухаживать нужно. Хозяйство большое – коров дюжина да телята, свиней две дюжины, курей две сотни, гуси, утки, кролики. И всех накорми, за всеми убери, коров подои да яйца собери. Вот и приходится всей семьёй вставать до зари и ложиться не раньше, чем стемнеет.

Маринка не жалуется – она в доме не за батрачку, а за родную дочь. Родители Маринки работали на шахте, и оба сгинули без вести в той же шахте, когда Маринке было лет пять. Забрала её к себе тётка Дарья, дальняя её родственница, да и растила её в ровне со своими детьми – куском не обделяла, но и не баловала. У тётки Дарьи и дядьки Семёна семеро парней и Маринка, так что к Маринке отношение особое. Привезет дядька Семён с ярмарки леденчиков – всем раздадут и про Маринку не забудут, да ещё и отрез на сарафан ей в придачу. Если забалует кто из парней, то дядька Семён спуску не даст – розгой отходит. А уж если Маринка нашалит, то, делать нечего, высекут и её. Но, конечно, секли её не так строго, как братьев – полегче, так что если братья ещё неделю чесали потрёпанные места, то Маринка уже на второй день как ни в чём не бывало носилась по деревне. За непоседливость прозвала тётка Дарья Маринку – Шило, а потом уж и вся деревня подхватила это прозвище, как нельзя точно подошедшее непоседе Маринке.

Так и выросла Маринка Шило в семье тётки Дарьи как родная дочь, да и называла тётка Дарья Маринку дочкой, хотя и звала Маринка Дарью тёткой.

А сегодня у Маринки дел невпроворот. Пока тётка Дарья собирала и отправляла сыновей на покос – Маринка подоила коров и отогнала их в стадо. Затем выгнала на озерцо, что у деревни, гусей и уток и, не отдыхая, отправилась на огород, где, пока не поднялся дневной жар, без устали полола грядки.

Когда солнечный жар стал уже совсем нестерпим – Маринка, чуть отдышавшись в тени дома, отправилась таскать воду свиньям, кроликам и курам. И опять ни минуты не отдохнув, Маринка с корзиной только что выстиранного тёткой Дарьей белья отправилась к реке, где тщательно всё его выполоскала и, аккуратно сложив обратно в корзину, принесла домой.

Только после этого Маринка присела на скамейку у дома в тени развесистых веток яблони и, закрыв глаза, отдышалась. Плечи и поясницу слегка ломило, но Маринка, казалось, совсем не замечала усталости. Незаметно она задремала, и скорый сон закружил её в грёзах о предстоящем вечере. Вечером она с Егором собиралась на посиделки и даже уже отпросилась у тётки Дарьи, которая, чуть поворчав, всё же согласилась. При этом тётка Дарья тяжело вздохнула и с укором посмотрела на Маринку, как бы говоря: «И чего ты в нём, непутёвом, нашла?»

– Маринка, чего бельё не развешиваешь? – Голос тетки Дарьи вывел Маринку из забытья и заставил вновь вспомнить об ещё не проделанной работе.

– Иду, тётя Даша, – крикнула в ответ Маринка, после чего нехотя поднялась и отправилась развешивать выполосканное белье.

Справившись и с этой работой, Маринка помогла собрать тётке Дарье на стол и уселась обедать вместе с тёткой и подоспевшими с покоса братьями.

Ели неспешно, как это делают люди, чей рабочий день начался задолго до рассвета. Хлебали холодную освежающую окрошку, заедая ещё теплыми шаньгами. Пили холодный квас.

После обеда братья, чуть отдохнув, отправились править сарай, а Маринка с тёткой Дарьей, убрав со стола, взялись за побелку дома, которую уже давно запланировали, но всё как-то откладывали, находя какие-нибудь более неотложные дела.

Ближе к вечеру приехал дядька Семён со старшим сыном. Оба они были уставшие, но довольные проделанной работой. С собой привезли гостинцы, которыми их щедро одарили родственники. Помимо гостинцев, от родственников привёз дядька Семён много новостей, которыми и делился за ужином. Новости были разные и в основном касались обычного житья-бытья, которое у всех простых людей одинаковое. Но были и те, что выходили из разряда обычных деревенских новостей.

– Сказывают, – начал дядька Семён свой рассказ после того, как пережевал кусок пирога, приготовленного специально к вечеру, – что на поле, что за брошенным замком, совсем нечисть распоясалась. Давеча Афанасий рассказывал, что совсем не стало дороги через поле. А если кто и рискнёт на него выйти, то сгинет.

– А что в самом замке? – спросила тётка Дарья мужа, подливая ему в кружку холодного кваса.

– А что в замке?! – удивился вопросу Семён.

– Да живёт ли там кто или так и стоит пустой?

– Пустует. Нет никого, кто бы там жить захотел. Ветшает да рассыпается. Так что скоро от него одни развалины останутся. И так уж почти весь рассыпался.

– А про солёное озеро что сказывают? – продолжала расспрашивать Дарья мужа.

Озеро с богатой солью водой, про которое она спрашивала, раньше было источником соли для всей деревни. Добывали в нём соль для себя и возили на продажу. Всё поменялось с тех пор, как завелось в нём неведомое чудище, распугавшее всех добытчиков. Никто его толком описать не мог, но те, кто, как они говорили, видел чудище, сказывали, что было оно саженей десять в длину, с блестящей на солнце чешуёй и с глазами, наводящими ужас. Временами, подбираясь ближе к берегу, оно, по словам очевидцев, открывало широкую зубастую пасть и с диким рыком бросалось в сторону расположившихся на берегу. Никто не решался подойти к берегу ближе, чем на сотню шагов. Впрочем, на берег чудище никогда не выползало. Откуда чудище взялось и как смогло выжить в солёной до невозможности воде озера – никто не знал, но покидать озеро чудище не собиралось. А у людей пропал источник заработка, да и с солью возникали перебои – никто не решался добывать её рядом с таким злобным соседом, так что приходилось теперь закупать у заезжих торговцев.

Вот и сейчас Дарью интересовало солёное озеро больше как источник соли, а не как место обитания чудища.

– Да ничего не сказывают! – ответил Семён. – Не ходит к нему никто.

Дожевав кусок пирога, он всё же вспомнил:

– Афанасий сказывал, что другое чудище появилось.

– Новое?! – всплеснула руками Дарья. – От старого не избавились, а уже новое! Вот напасть. Так и совсем без соли останемся!

– Старое вроде как пропало, а новое появилось. Вот как он сказывал, – уточнил Семён.

– А новое-то откуда? – не унималась Дарья.

– Почём я знаю? – буркнул Семён. – Да вот только Афанасий сказал, что новое больше прежнего и чешуя словно золото блестит. А глазищи – еще страшнее, чем у прежнего.

– Блестит! Блестела бы где в другом месте, а не в озере, – в сердцах проговорила Дарья и, продолжая вздыхать и охать, начала убирать со стола.

За окном засвистели птицы, и Маринка, до этого момента спокойно помогавшая тётке Дарье убирать со стола, встрепенулась и выглянула в окно.

– Тётушка, дядюшка, – подала голос Маринка, – я пойду, погуляю?

– Пришёл уже ухажёр твой? – спросил Семён.

– Так я пойду? – не отвечая на вопрос, ещё раз спросила Маринка.

– Иди уже! – неприветливо огрызнулась тетка Дарья. – Да чтоб дома не к утру была! Хлопот полон рот, а она с утра опять как сонная муха будет.