Золотая свирель. Том 2

– Лесс, хватит орать. Я уже здесь. Кто это у тебя?

Словно после долгого сна я распахнула глаза. Веки склеились, свет, сочащийся меж еловых лап, показался мне слишком резким.

Стремительные шаги за спиной, звяканье металла, шорох ткани, цепляющейся за хвою. Я обернулась, въехав щекой в еловые ветки.

– Ого! Ну-ка, ну-ка… – тот, кто объявился вдруг нежданно-негаданно, отстранил меня и шагнул к принцессе.

– Гаэт… – наконец, пискнула я. – Гаэт, откуда ты взялся?

– Кто здесь? – встрепенулась Мораг, слепо шаря по воздуху перед собой.

Гаэт Ветер перехватил ее руку:

– Тихо… Тихо, тихо…

К моему удивлению, принцесса не стала вырываться. Пальцы ее, стиснутые было в кулак, разжались, кисть поникла в Гаэтовой ладони. Он протянул руку и коснулся того места, где под кровью и коркой песка прятался принцессин висок. Мораг как-то странно повело, сперва назад и в сторону, а потом головой вперед, прямо под ноги пришельцу. Он поддержал ее и осторожно уложил на хвойный настил.

– Ой, Гаэт, что с ней?

– Спит, не пугайся. Когда от боли корчит, никакое лечение не впрок. – Он присел рядом, быстро размял себе руки, пошевелил пальцами. – А она сильная, ты это знаешь? Необыкновенно сильная. Очень мощный фон. Кто она?

– Это… Гаэт, потом расскажу, надо кровь остановить!

– Тогда помогай.

Он принялся осторожно, палец за пальцем, отлеплять от принцессиного лица приклеившуюся намертво пятерню. Я подобралась поближе.

– Как ты оказался здесь?

– Услышал тебя. Потом поговорим, ты права. Работай.

Гаэт Ветер убрал закостеневшую принцессину руку, густо обвитую ржавой сетью полузасохшей крови, и кивнул мне – давай, мол, приступай. То, что было когда-то ярким, по-своему красивым лицом принцессы Мораг, теперь горело, пылало разворошенным костром. В ладони мне ударил напряженный жар, и горсть раскаленных углей прыгнула в руки, разом ужалив и опалив.

– Уй!

Ветер схватил меня за запястья – стало легче. Жар сносило в сторону, и очажки бездымного пламени кусались уже не так жестоко. Это было не более болезненно, чем гасить пальцами фитили в масляных лампах. Потом я ощутила, как мои руки перемещают ниже, в мокрые тряпки на принцессином боку, а потом огненные провалы закончились, и в глазах у меня потемнело.

– Ага. Хорошо. Теперь посиди, отдохни.

Звякнула кольчуга, Гаэт поднялся и куда-то отошел. Невдалеке зафыркала лошадь. Он вернулся, завозился рядом, что-то тихонько бормоча. Затрещала рвущаяся ткань. Я, наконец, проморгалась.

Гаэт Ветер оторвал кусок от принцессиной рубахи, плеснул на него вина из фляги и принялся осторожно смывать застывшую кровь и грязь. Мне он вручил кинжал – обрезать прилипшие волосы. Первым из-под бурых сгустков показался серебряный обод венчика. Кое-как, в четыре руки, мы сняли его. Кожа на лбу оказалась рассечена парой диагональных порезов, бровь тоже рассечена и свисала длинным лоскутом, второй брови, кажется, не было вовсе. Обе глазницы оказались залеплены несусветной дрянью пополам с песком. Гаэт не рискнул промывать их вином, а воды у нас не было. Спинку носа рассекло чуть пониже горбинки, почти полностью отделив хрящ от кости, одну ноздрю снесло начисто, косым крестом распороло обе губы, правая щека до самой челюсти покромсана в лапшу, в прорехи виднелись зубы…

– У-уу! Беда… – пробормотал Гаэт. – Нарочно так не изуродуешь…

– Мертвая вода, – вспомнила я. – Вот что понадобится. Точно. Вот что мне надо достать!

Он мельком взглянул на меня:

– Мертвая вода, конечно, хорошо. Но дырки нужно правильно зашить, иначе все в разные стороны перекосит, это ты, надеюсь, понимаешь? Ты знаешь хирургию?

– Я – нет, но в замке хороший лекарь. Думаю, что хороший. Отец его был прекрасным врачом.

– В замке?

– В Бронзовом Замке. Это принцесса Мораг, Ветер.

– Мораг? – рука с мокрым лоскутом застыла на полпути.

– А что? Ты знаешь ее?

– Обрежь вот тут прядь, пожалуйста. – Он плеснул на тряпку еще вина и продолжил умывание. – Я слышал о ней. Видел несколько раз. Я часто бываю здесь, в серединном мире, Лесс. Достаточно часто, чтобы знать, кто есть кто.

– Ты очень вовремя оказался рядом, Ветер.

– Я обязан оказываться там, где во мне возникает нужда. Нужда возникла очень острая. Я и такие, как, я чувствуем подобные вещи безошибочно. Тем более ты позвала меня.

– «С Капова кургана скачет конь буланый…»?

Он улыбнулся:

– Я отвезу Мораг в Бронзовый Замок.

– Спасибо. Надо бы только перебинтовать ее чем-нибудь…

Гаэт, не задумываясь ни мгновения, откинул свой нарамник и оттянул подол рубахи.

– Режь.

Я отхватила кусок полотна, самого обыкновенного полотна, человечьими руками сотканного и выбеленного, хоть и вышитого искусно красивым волнистым орнаментом, и поспешно изрезала его в длинный широкий бинт. Гаэт приподнял принцессу, привалил ее к себе, пачкая одежду загустевшей кровью, и я забинтовала ей лицо и всю голову целиком. Остаток полотна прижала к ране на боку, прихватив принцессиным же поясом.

– До города доедем, не расплескаем. – Ветер поднялся, легко удерживая в объятиях безвольное тело. Казалось, принцесса, ростом соперничающая с большинством мужчин, ничего не весит у него в руках. – Забыл спросить. Кто ее так?

– Малыш. Мантикор.

– Малыш? Он проснулся?

– Да. Вчера.

– Вот это новость! Геро знает?

Я пожала плечами. Амаргин опять исчез в самый неподходящий момент и оставил меня в одиночестве расхлебывать черт знает сколько лет назад и не мной заваренную кашу.

Гаэт свистнул сквозь зубы. Из-за елок вышел буланый конь под высоким рыцарским седлом.

– Удачи тебе, Леста Омела. Не беспокойся о принцессе, считай, что она уже в надежных руках.

– Скажи Ю, что я принесу мертвую воду. То есть лекарство для Мораг. То есть не Ю, а Ютеру, лекарю из замка.

Гаэт, одной рукой придерживая принцессу, другой ухватился за высокую луку и взлетел в седло.

– Удачи, Лесс.

– Постой! – Я, решившись вдруг, бросилась к нему, ухватилась за обтянутое кольчужным чулком колено. – Гаэт. Гаэт. Умоляю, скажи, ты видел Ириса?

– Босоножку? Э-э… – Он задумался. – С тех пор, как ты ушла – не видел. Но мы и раньше не часто встречались. Мы с ним оба служим Королеве, но он музыкант, а я – пограничник.

– Гаэт, если… когда увидишь его… скажи ему… спроси, за что… почему…

Гаэт пристроил голову принцессы поудобнее у себя на плече.

– Почему – что?

Конь буланый нетерпеливо переступал копытами. Я стиснула кулаки.

– Не… не надо ничего спрашивать. Не надо. Ничего не надо ему говорить. Поезжай скорее.

Конь снова заплясал, крутясь на тесном пятачке между елками. Ветер вскинул узкую ладонь, прощаясь:

– Удачи, Лессандир.

* * *

Я обошла излучину Мележки так, чтобы издалека увидеть камни на берегу и мантикора, буде он еще ошивается где-то неподалеку. Мантикора в камнях, естественно, не обнаружилось, мало того, я разглядела, что труп лошади вытащен из воды и здорово объеден. По правде говоря, от лошади осталась только передняя половина и раскиданные по берегу кости. Это значит, пока мы с Гаэтом хлопотали над принцессой, оголодавшее чудовище обедало.

И это хорошо. Значит, мстительность ему несвойственна. Интересно, куда он ушел, набив пузо… вернее, два пуза? Хм, сколько же ему жратвы на оба этих пуза надо? Он же пол-лошади слопал! А я его рыбкой кормила…

Его все равно придется искать. Опять обшаривать лес, опять выискивать следы, потому что охота продолжается. Да что я! Найгерт озвереет, когда увидит, что у его сестры отсутствует лицо. Он такую награду предложит за Эрайнову буйную голову, что все жители королевства Амалеры вооружатся дрекольем и вывернут окрестные леса наизнанку!

Что же делать? Надо идти в Бронзовый Замок и говорить с Нарваро Найгертом. Надо вымолить у него день-два форы, надо пообещать, что я принесу ему эту голову сама!

Ага, так он мне и поверил. Принцесса эту тварь не осилила, а я, девчонка, с голыми руками пойду на чудовище? А если сказать правду? Если убедить короля, что мантикор – разумное существо и кидается на людей просто потому, что перепуган? Попрошу два дня, и если я не словлю чудовище, пускай открывает охоту. А два дня эти я куплю за флягу мертвой воды.

Точно. Так и сделаю.

Только сперва отмоюсь от крови.

Выше по течению я нашла довольно глубокий омут под берегом. То есть настолько глубокий, что воды там было мне почти по грудь. Где с наслаждением побарахталась и замыла свои заскорузлые тряпки. А пока я лазала по холмам, пробираясь в сторону Нержеля, платье и волосы высохли.

* * *

Сумерки

– У каждого есть свой пунктик, – сказал Амаргин, разливая в чашки холодное душистое молоко. – Вран и Гаэт гоняют чудовищ, мнимых и реальных. Я пытаюсь доказать Врану, а в первую очередь самому себе, что людям доступна магия, хотя доказывать что-либо кому-либо бессмысленное занятие. Ты присасываешься как клещ ко всему, что тебе кажется чудесным. Если покопаться, чудачеств у каждого из живущих наберется выше крыши. Чудачества – штука достаточно безвредная, если не относиться к ним слишком серьезно. Быть серьезным – это тоже чудачество, очень распространенное. Я, как записной чудак, тоже бываю убийственно серьезен.

– А Гаэт? Он был убийственно серьезен, когда оттаскивал меня от горгульи.

– Гаэт – не волшебник, хоть кое-что умеет. Гаэт – воин. Ему нужно быть серьезным, на таких, как он, держится сумеречное королевство.

– Значит, горгулья не была опасна, как сказал Гаэт?

– Лесс, ты иногда думай, прежде чем глупости говорить. Конечно, горгулья опасна, и скажи Гаэту спасибо, что он тебя за шкирку от нее оттащил. Маленьким детям не разрешают играть с огнем, тебе это известно?

– То есть я еще не готова с ней общаться?

– Ну, в общих чертах, да, не готова. Однако готовься. Она – твоя фюльгья. Она нужна тебе, если собираешься заниматься магией. Она – твоя темная сторона. Детям запрещают играть огнем, но огонь им необходим, верно? Хотя этот пример неудачен, горгулья – сущность не огненная. Ну, скажем так, детям запрещают купаться в глубокой реке, но без воды им никуда.

– Это понятно, а вот что значит – моя темная сторона? Она разве не сама по себе?

– У тебя братья-сестры есть?

– Нет.

– Но родители-то есть?

– Бабка. Левкоя.

– Она сама по себе? Твоя бабка?

– А… поняла. Кажется. Моя темная сторона сама по себе, и в то же время она моя темная сторона. Хм…

Амаргин покачал молоко в чашке, отхлебнул. Откинулся к стене, посмотрел на меня, подняв брови.

– У нас есть что-то несомненно общее, так? – подытожила я.

– Ты увидела ее как свое отражение. А она тебя – как свое. Из того возникла связь. Фюльгью обретают по-разному, но через тень или через отражение чаще всего. Ее и вызвать проще всего через тень или отражение.

– А что есть эта самая фюльгья? Найльское какое-то слово.

– Это найлерт, да. Мой народ так их называет. Я слышал другие названия других народов: фетч, фильга, филджа. В любом случае это двойник, спутник, хранитель.

– Хранитель? Как ангел-хранитель?

Я ощутила волнение. Что-то крутилось на языке, но никак не вспоминалось. Как будто я когда-то кому-то задавала подобный вопрос и получала ответ. И этот ответ был очень мне важен. Но забылся начисто.

– Нет, ангелов-хранителей южане выдумали. Андаланцы, что построили свои города на костях древних драконидов. И где в самом их главном городе Камафее сидит самый их главный священник и претендует на то, что знает, как устроен мир. А мы говорим о том, что есть на самом деле. Фюльгью иногда называют духом-хранителем. Но, как правило, это вполне материальное существо.

– То есть горгулья у себя в Полночи посмотрела в какую-нибудь лужу и увидела меня? Связь возникла потому, что мы одновременно смотрели в воду?

– Твоя бабка не перестает быть твоей бабкой, даже если ты не знаешь о ее существовании. Смотри сюда. – Он протер рукавом оловянный бок кувшина и пододвинул кувшин ко мне. – Видишь отражение?

На выпуклом тусклом олове маячила моя перекошенная физиономия.

– Вижу. – Я вытерла белые молочные усы.

– Как ты думаешь, кто там отражается, ты или кто-то другой?

– Я. Ну… сейчас я.

Он отодвинул кувшин поближе к себе.

– А скажи, пожалуйста, теперь ты себя видишь?

– Нет.

– А я вижу. – Он глядел на кувшин. – Вот, лобик хмуришь от тяжелых мыслительных усилий. Хмуришь лобик, отвечай?

– Ну, хмурю…

– Ага. Вывод – отражение никуда не девается, даже если ты на него не смотришь. – Он отодвинул кувшин еще дальше. – Вот и я его не вижу теперь. Что случилось с отражением?

– Пропало.

– Да ну? Ты в этом уверена?

Я почесала переносицу.

– Не знаю… Не уверена…

– А может, отражение, пока ты на него не смотришь, побежало по своим делам? И совершенно самостоятельно где-то гуляет? Может такое быть?

– Откуда я знаю?

– А может, в какой-то другой кувшин сейчас смотрит кто-то абсолютно посторонний и твое отражение отражает его физиономию?

– Значит, это уже не мое отражение!

– Да почему? У вас одно отражение на двоих, вот и все. Общая фюльгья. Так у двух совершенно чужих людей может быть общий сводный брат или сестра.

– А! О…

– Чтобы отражение оставалось отражением, нужна некая грань. Что-то, что отделяет тебя от него. Полированный металл. Поверхность зеркала. Водная гладь. В случае фюльгьи – иная реальность. Фюльгья – всегда из-за грани, хоть мы, живущие, сами эти грани создали.

– Погоди. Погоди. То есть мы с тем человеком, с которым у нас общее отражение – не фюльгьи друг другу?

– Фюльгья моей фюльгьи – не моя фюльгья. Представляешь себе зеркальный коридор? В первом стекле отражаешься ты, а в глубине его отражается уже твой двойник, а не ты.

– Но… отражение – оно отражение и есть. Повторяет мои действия.

– Или ты повторяешь его. А потом, что ему мешает заниматься своими делами в твое отсутствие? Оно, кстати, может вообще не прийти, даже если ты посмотришь в зеркало. От этого оно не перестанет быть твоим отражением.

– То есть моя фюльгья в своей Полночи не сидит сейчас за столом и не пьет молоко?

– Скорее, она жрет какого-нибудь несчастного, который медленно бегал и плохо прятался. – Амаргин хмыкнул. – А может, сама удирает от злого и голодного наймарэ. А может, дрыхнет вверх ногами в уютной пещерке. Ваша связь еще слишком слаба, чтобы внятно откликаться друг в друге. Но кое-что уже работает. Магия подобия, например.

– Боже мой, как сложно!

– А по-моему, проще не придумаешь. Ты слишком серьезно к себе относишься. Сурово и серьезно, словно ты какая-то незыблемая величина, на которой держится мир. А мир, знаешь ли, без тебя выстоит. И даже, страшно сказать, выстоит без меня. Пойдем кое-что покажу.

Он вылез из-за стола и поманил меня пальцем. Я пригрелась тут, наелась хлеба с молоком, и мне ужасно не хотелось никуда идти. Волшебник отворил дверь и оглянулся с порога:

– Пойдем, пойдем.

Пришлось последовать за ним. Мы вышли из уютной амаргиновой хижины, пристроенной к скале, и он повел меня к ручью.

Собирались сумерки, из низины тянулся туман. Ручей вился по моховому ложу между розовых гранитных глыб, заросших плющом и пасленом, укрытых перистыми волнами папоротников. Я карабкалась за Амаргином вверх, на каменистый холм, по почти незаметной тропке вдоль ручья. Потом мы свернули и полезли по серьезной крутизне, где пришлось цепляться руками за что попало.

Наконец мы выбрались на небольшую площадку, окаймленную бересклетом. Здесь звенела вода – поток, оказывается, срывался со скалы откуда-то сверху, падал в широкую чашу из резного камня, переливался через край и уходил в зеленую моховую щель, чтобы ниже выглянуть на поверхность уже знакомым ручьем. Кромку чаши украшали какие-то то ли рисунки, то ли письмена, выбитые на камне, но они частично стерлись, частично их затянул разноцветный лишайник, частично залепили палые листья и всякий лесной мусор. Летящая вода светлым полотнищем занавешивала скалу, и поверхность этой скалы была вылизана до стеклянного блеска. В водяной пыли над чашей дрожала сизая сумеречная радуга, а в радуге, словно ноты на нотном стане, трепетали бересклетовые сережки.

Амаргин взял меня за плечо и подтолкнул к чаше.

– Смотри в водопад. Вернее, на стену за водой.

Нежное дыхание влаги коснулось разгоряченного лица. Вода сияла от нескончаемого движения, радуга то появлялась, то исчезала, и тогда вместо нее по мерцающему занавесу расплывались тончайшие серебристые волны. Потом мне померещилось, что вода взлетает вверх, подобно прозрачному холодному пламени, а за пламенем этим в тусклом зеркале скалы маячит и дрожит темное маленькое пятнышко. Пятнышко разрослось до пятна, в нем проступили очертания странно сгорбленной фигуры.

Потом движение остановилось. В светлом провале на уровне моих глаз, словно в распахнутом проеме окна, сидела горгулья. Она сидела по-звериному, на корточках, пальцами рук упираясь в землю между раздвинутых колен, голая, пятнистая, уши острозубой короной венчали косматую голову, а за спиной ее тяжелыми складками громоздились крылья. Я видела длинный змеиный хвост, украшенный на конце тонким зубчатым жалом, кольцом обернувший когтистые стопы и тонкие детские запястья. Волосы цвета медной патины гривой свешивались ей на грудь, широкоскулая мордашка улыбалась, а глаза были как две прорези в маске.

У нас есть что-то общее? Что, господи помилуй?

– Симпатичная, правда? – шепнул мне в ухо Амаргин, и я вздрогнула. – Узнай ее имя.

– Как тебя зовут? – спросила я и увидела, как губы горгульи шевельнулись. А в голове как будто кто-то произнес: «Ската».

«Ската», – повторила я мысленно. Интересно, это настоящее ее имя или прозвище?

– А хочешь взглянуть на меня? – продолжал шептать Амаргин. – Вон мой двойник, смотри. Настоящий наймарэ, высший демон.

Серебряное пространство за спиной у Скаты сгустилось еще одним темным пятном. Пятно стремительно обрело форму – человекообразное чудовище, стоящий в полный рост мужчина с иссиня-смуглой кожей, в плаще черных крыльев, остроухий, с заметающей плечи белой как снег шевелюрой, с раскосыми глазами, полными мрака, с узкой щелью рта, рассекающей лицо практически пополам. Он пошевелился, встретился со мной взглядом и сделал движение вперед – Ската обернулась на него и зашипела снизу. Черное чудовище ответило гораздо более громким шипением, разинуло рыбью пасть, оскалило зубы, неприятно напоминающие изогнутые парусные иглы, и отодвинуло горгулью крылом. Ската упала на одно колено, запутавшись в собственном хвосте. Шипение ее оборвалось кошачьим оскорбленным мявом.

– А ну, цыть! – рявкнул Амаргин. – Подеритесь еще у меня!

Оба чудовища замерли, искоса поглядывая друг на друга; в груди у черного тихонько ворочалось рычание.

– Его зовут Асерли, Обманщик, – сказал Амаргин. – Он был моей тенью на грозовой ночной туче, когда я его впервые увидел. Один из вереницы таких же кошмарных тварей Дикого Гона.

– А… – только и смогла выдавить я. Ничего себе! Я даже оглянулась через плечо на Амаргина.

– По молодости чем только не занимался, – он изобразил смущение, а потом добавил с гордостью: – Ты только взгляни, до чего паскудная рожа! Просто жуть берет.

Жуть и в самом деле брала. Ската была все-таки посимпатичнее. Она была страшненькая, но потешная. А от Асерли веяло ледяным ветром безумия, черной неистовой высотой, налетающей грозой, близкой гибелью…

Ничего себе двойник! Уж лучше моя Ската.

– Разве можно призывать сюда полуночных? – неожиданно вспомнила я. – Гаэт говорил…

– Никто никого не призывает. Мы всего лишь смотрим на воду.

– Я тоже смотрела на воду, но Гаэт…

Амаргин погрозил мне пальцем:

– Гаэт не набежал бы просто так. Сдается мне, эта красоточка, прежде чем тебя заарканить, погуляла по округе и наследила там.

– Точно. Разрушенный замок из песка, кто-то построил, а она разрушила. Кто ее тогда вызвал, если не я?

– В щель пролезла, – Амаргин хмыкнул. – У Плакальщицы дверь всегда неплотно притворена.

– У Перлы? У нее тоже фюльгья полуночная? Она волшебница?

– Она – родня Неблагого Двора, а посему предсказывает смерть. Иногда.

– О… а она мне платье сделала, – я провела рукой по подолу. – Из лунного полотна.

– Хорошо, что из лунного. Ее полуночная сестра подарила бы кровавую рубашку, которую не отстирать никакими силами. Ну ладно, – он махнул рукой. – Полюбовались друг дружкой, и хватит. А теперь по домам.

Словно послушный его приказу, водяной занавес пришел в движение. Обе фигуры расплылись и размазались по сумеречному серебру, и только какое-то маленькое пятнышко подрагивало на краю зрения и мешало отвести глаза.

С некоторым усилием я подняла руки и потерла лицо. И только сейчас поняла, что роговица у меня высохла, а под веками саднит немилосердно.

Проморгалась. Пятнышко из поля зрения никуда не исчезло.

Перед самым моим носом плясал на тонкой нити оранжево-черный бересклетовый глазок под гофрированной розовой юбочкой.

* * *

280 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (сейчас)

На берегу под ивами, где я не так давно прикапывала свое барахло, меня ждал сюрприз в лице Кукушонка. Вернее, сюрприз спал в тенечке, завернувшись в чужой плащ.

Я растолкала его, теплого и сонного.

– Эй, а где твой подопечный?

– Какой еще подопечный? А! Этот… Сбег.

Кукушонок встряхнулся, сел и с силой потер ладонями лоб и щеки. Роскошный фингал его расплывался желтым ореолом, зато кровавые сопли из-под носа он смыл.

– Сбежал? Что ж ты не доглядел?

– А! – Кукушонок махнул рукой. – Он, кажись, того… Сбрендил. Или прикидывался… только уж больно натурально прикидывался.

Я закусила губу. Похоже на правду. Не то, что прикидывался, а то, что он на самом деле потерял разум. Чего-то подобного я ожидала.

– Спал до полудня, потом вдруг захныкал, жалобно так. Я к нему подхожу, а он… ну, это… уделался весь. Я ему говорю, почему, мол, меня не позвал? А он мне – тятя, тятя… Ну, я его развязал, он давай на карачках ползать и это… песок жрать, прости Господи. Я тогда решил, на дорогу его выведу, чтоб к людям поближе, до города я ж не могу его довесть. Повел… за ручку. А тут из кустов вдруг собаки выскакивают – и в лай. Этот вырвался – и бежать. Собаки – за ним. А я не стал хозяев их дожидаться – и в другую сторону. Вот. – Кукушонок развел руками.

– Стрелок твой точно рехнулся, – сказала я. – Если это тебя утешит. Он же простой исполнитель, а тот, кто покушения устраивает, таким образом следы заметает.

– Хочешь сказать, кто-то чужими руками хочет рыбку словить?

– Определенно. Я была свидетелем предыдущего покушения – там исполнитель отдал черту душу прямо в руках у стражи. А то, что он смертник, Нарваро Найгерт сразу сказал.

– Нарваро Найгерт? Это что, прямо в замке все случилось?

– Нет, в Нагоре.

– А ты-то почем знаешь?

Я развела руками:

– Да как тебе сказать… Затесалась случайно. На самом деле я там свирельку искала.

– В Нагоре?!

– Ну да. Потом расскажу. Свирельки там не было, там был убийца, его поймали, а он помер. Найгерт сразу сказал, что этот человек был смертником. Мы с Ю… тогда подумали, может, у него капсула с ядом во рту была. А теперь я думаю, что даже если бы он убил принцессу и ушел, то все равно бы помер. Я думаю…

– Ну, давай, давай, не тормози!

– Мне кажется, тут что-то такое… похоже, убийц закляли. Они изначально смертники. Чем бы ни окончилось покушение.

– Во как! – Ратер покачал головой и задумался. – Закляли, говоришь… говоришь, закляли… – Он, хмурясь, поглядел на реку, на небо, на меня. – Когда это все было, в смысле, это покушение в Нагоре?

– Э… да дня два назад. Как раз в ночь праздника. Ты уже в тюрьме сидел.

– Вот это да! Подряд, считай, одно за другим. Кто-то спешит. Почему?

Вопрос повис в воздухе. Кукушонок прав – кто-то спешит.

Пауза.

– Знаешь, что мне в голову пришло? – Ратер сгреб горсть песку и тонкой струйкой пропустил его сквозь пальцы. – Эти парни не по своей воле убивать пошли. Если этот кто-то спешит, он хватает первых попавшихся. Я смекаю, они вообще не бандиты, не преступники. Они это… жертвы. – Кукушонок скривился и плюнул под ноги. – Экая сволочь этот… злодей главный! Мало ему принцессу угробить, он еще походя простых людей… как разменную монету. Доберусь до него! Надо разузнать, кому принцесса помешала.

– Ю… То есть лекарь из замка говорит, что у Мораг полно врагов. Не любят ее в городе. Это ведь правда?

– Ну… правда. Но одно дело – не любить, другое дело – убить пытаться! Это какая-то шишка большая зуб наточила… Кто-то, с колдунами связанный. Кто может человека заклясть? Ты можешь?

– Я? – Мне даже не по себе сделалось. – Да ты что? Нет, конечно!