Запретная страсть

– Конечно, – отвечаю ровным голосом, слегка пожимая плечами. – Всё хорошо.

Анна смотрит на меня ещё пару секунд, будто раздумывая, стоит ли верить. Потом без слов кивает – приняла мой ответ, не настаивает.

– Рада, уберись у себя, ладно? Не жди, пока я тебе напомню в десятый раз.

Из угла комнаты слышится недовольное «угу». Только теперь замечаю, как Рада, скрестив ноги, сидит на ковре у стены с книжкой в руках. Она была здесь. Всё это время. Пока я молча проваливалась в прошлое, забывая, где нахожусь, она сидела рядом. Внутри сжимается что-то неудобное, колючее. Видела? Поняла? Рада не смотрит на меня. Она перелистывает страницы с деланным спокойствием, как будто ничего особенного не произошло. Но я знаю, дети замечают больше, чем кажется взрослым.

– Пойдём на кухню, – тихо обращается ко мне Анна. – Ты, наверное, с самого утра ничего не ела.

Мы выходим из спальни, и за нами тихо прикрывается дверь. Анна идёт чуть впереди, периодически замедляя шаг, чтобы я успевала за ней. Кухня встречает нас мягким светом, струящимся из окна. Он стелется по полу, цепляется за столешницы, расплывается по стенам тонкими золотистыми полосами, делая всё вокруг чуть теплее, будто сама комната дышит спокойствием. Здесь царит особая… выстраданная уютность. Ничего лишнего.

– Присаживайся, – говорит Анна, ставя передо мной кружку с чаем.

Опускаюсь на стул и обхватываю ладонями горячую кружку. Анна тем временем открывает сумку и начинает раскладывать продукты. Делает это спокойно, ловко. Наблюдаю за ней молча, и хочется задать вопрос, который вертится на языке ещё со вчерашнего вечера.

– Анна, а вы давно работаете у Олега?

Женщина ставит на полку банку с макаронами, поправляет стеклянную ёмкость с гречкой и только потом поворачивается ко мне, опираясь рукой о край стола.

– Шесть лет, – отвечает она после недолгой паузы. – Почти сразу после того, как родилась Рада.

Говорит это просто, без особой интонации. Шесть лет – это вся жизнь Рады. Значит, Анна была рядом с самого начала. Мы на пару мгновений замираем: я – с кружкой в руках, она – всё ещё стоя у стола. Слова подходят к горлу, цепляются за него изнутри. Они неуютные, тяжёлые, как влажная ткань на плечах. Но если не сказать их сейчас, я, возможно, никогда не смогу.

– А… – начинаю медленно, осторожно, словно проверяя, не ранит ли это, – Рада ведь совсем не помнит родителей, да?

Анна приподнимает брови – почти незаметно, но я улавливаю это движение. На её лице мелькает тень удивления, будто мой вопрос прозвучал точнее, чем она ожидала.

– Ты многое знаешь, – говорит она негромко, вглядываясь в меня чуть внимательнее, чем раньше. – Больше, чем кажется.

– Рада сама рассказала, – тихо бормочу.

Анна замирает. Рука, которой она облокачивалась на стол, медленно скользит вниз, пока не упирается в край. На лице появляется выражение, в котором смешались усталость, тревога и то, что, пожалуй, можно назвать признательностью. Очень сдержанной, почти незаметной.

– Она редко говорит об этом, – шепчет Анна. – А тебе, считай, повезло. И нет… она почти не помнит родителей. Совсем крохой была, когда это случилось.

Анна отворачивается, давая мне возможность переварить услышанное, но мне нужно задать ещё один вопрос.

– А… – снова набираюсь храбрости, – что именно произошло с ними?

Женщина продолжает шуршать пакетами, будто не услышала меня. Жду. Не тороплю, не перебиваю. Только сжимаю ладонями кружку. Наконец она замирает. Остаётся стоять так, спиной ко мне, но плечи чуть напряжены.

А отец… погиб два года назад. Расстреляли по дороге на работу.– Мама Рады и Олега умерла через год после рождения дочери. Врачи говорили разное, спорили между собой, как это часто бывает… но всё сводилось к одному: поздняя беременность, истощение, осложнения, ослабленный иммунитет. Никто так и не смог ничего сделать.

Расспросить подробнее я не успеваю. В дверном проёме появляется Олег. Весь в испарине, щёки покрыты румянцем, дыхание сбито. Мокрая от пота майка прилипает к телу, подчёркивая напряжённые мышцы. Моё тело реагирует быстрее сознания: сердце резко срывается с ритма, пальцы сильнее сжимают кружку, в животе – неприятный холодный ком. Взгляд сам собой скользит по его фигуре – привычной и всё же чужой. Глаза цепляются за одну деталь.

По внутренней стороне его правого предплечья, ближе к сгибу, тянется тонкая выцветшая татуировка. Небольшая надпись, вытянутая вдоль. Ровные, чёткие буквы, словно выведенные машинально, но с чем-то личным в изгибах линий. Успеваю разобрать только начало: Vivere…

Латинский?

Олег, похоже, замечает мой взгляд – тень пробегает по его лицу. Он лишь сжимает пальцы в кулак, и надпись слегка натягивается вместе с кожей. Как будто хочет спрятать. Но я уже запомнила. Ничего не сказав, он проходит мимо, достаёт из холодильника бутылку воды, открывает и делает большой глоток. Лишь когда бутылка опустевает наполовину, он ставит её на стол с тихим щелчком, вытирает рот тыльной стороной ладони и поворачивается ко мне.

– Быстро, однако, ты пошла на поправку. Видимо, ушиб оказался не таким уж серьёзным, – бросает он с хмурой усмешкой.

Медленно разворачиваюсь на стуле, двигаясь с нарочитым спокойствием, будто даю ему время осознать, что сейчас отвечу не благодарностью, а язвительным замечанием.

– Если бы я знала, что ты будешь читать мне лекцию, может, притворилась бы, будто в коме. Ради тишины.

Мои губы кривятся в почти-улыбке, но в ней больше стали, чем теплоты. Его хмурая усмешка натыкается на мой тон, как на стекло, и не может пройти дальше.

Анна бросает беглый взгляд – сначала на меня, потом на Олега. Наверняка чувствует напряжение в воздухе. А затем, не сказав ни слова, направляется к выходу. Даже не пытается вмешаться. Просто уходит, оставляя нас наедине, словно решила, что этот разговор ей лучше не слышать.

Олег смотрит ей вслед, не двигается. Несколько секунд тишины растягиваются, натянутые как струна. Словно никто не решается первым дёрнуть за неё… или, наоборот, каждый ждёт, что другой сорвётся.

Его глаза возвращаются ко мне. Почти злые, но на дне их есть ещё что-то.

– Ты могла бы хоть спасибо сказать, – произносит он сухо. – Мог ведь и там оставить. Никто бы не удивился. Некоторые, может, даже обрадовались бы.

– Спасибо, – говорю медленно, нарочито вежливо. – За то, что вытащил меня не в пластиковом пакете. Всё? Засчитано? Медальку хочешь на память? Или грамоту за особую храбрость в зоне повышенной драматичности?

Он хмыкает, но без веселья. Скорее, как человек, который слышал слишком много чужих острот и научился не реагировать. А потом медленно делает шаг вперёд. Я не двигаюсь, только наблюдаю.

– Да нет, – тянет он с ленцой, не отводя взгляда. – Медальки не ношу. Мешают, когда приходится тащить на себе упрямых и неблагодарных.

Ещё шаг.

Теперь между нами всего полметра. Вижу, как на его виске пульсирует жила. Как по щеке скатывается капля пота. Как руки всё ещё напряжены, будто он сам себя сдерживает.

– Ну так не тащил бы, – бросаю в ответ, вскидывая подбородок. – Никто не заставлял. Можешь в следующий раз пройти мимо. Я не обижусь. Правда. Даже спасибо скажу. Заранее.

Олег смотрит на меня с тем выражением, от которого у нормальных людей по спине ползут ледяные мурашки. Он делает ещё один шаг – почти неслышный. А потом внезапно упирается ладонями в столешницу. Его руки – по обе стороны от моих бёдер. Горячие, мокрые от пота, широкие. Он нависает надо мной, и его бедро на долю секунды задевает мою ногу. Голая кожа реагирует моментально. Вспышка тепла. Мелкая дрожь. Пространства между нами больше нет. Ловушка. И я – в центре. Его лицо опасно близко. Слишком. В груди что-то сжимается. Ярость, удивление, острое, как лезвие, осознание: он не просто подошёл ближе – он намеренно отрезал путь к отступлению. Но я не из тех, кто пятится назад.

– Что, – шепчу, – решил, если подойдёшь ближе, я заткнусь?

– Знаешь, Кира, тебе повезло, что я человек с тормозами. Только вот беда: они у меня скрипят. Поэтому люди с острым языком обычно либо быстро замолкают… либо начинают кричать.

Улыбаюсь шире, обжигая его взглядом.

– Ну так проверь, к какой категории отношусь я. Только не удивляйся, если окажется, что третья – та, которая кусает и улыбается, пока ты истекаешь кровью.

Олег медленно поднимает руку. Движение почти ленивое, но в нём есть какая-то опасная, уверенная грация. Его пальцы касаются моей щеки – небрежно, почти насмешливо – и цепляют выбившуюся прядь волос. Скользят по ней с такой осторожной, почти нарочитой внимательностью, что дыхание на миг сбивается. Он заправляет локон за ухо – медленно, будто дразня. Сердце предательски ускоряется. В груди горячо, даже жарко. Не от злости… нет… это что-то другое. Что-то, что мне совсем не нравится. Что-то, что я должна бы заглушить, вытеснить, вытолкнуть. Живот напрягается. Губы сухие, язык касается нёба, пытаясь собрать остатки влаги.

Он близко. Слишком близко. Ближе, чем стоило бы.

Я злюсь.

Злюсь на себя – за то, что тело реагирует, как будто это не враг, не человек, с которым я готова сцепиться, а кто-то… опасно притягательный. Бред. Бред, от которого хочется отмахнуться. Я ведь не такая. Я не ведусь на горячие руки и тяжёлые взгляды. Не ведусь на силу. Я с ней борюсь. И всегда побеждаю. Но сейчас моё дыхание чуть сбивается, и я ненавижу это. Ненавижу, как пальцы сжимают край стула сильнее, чем нужно. Ненавижу, что хочу… нет, не хочу… просто реагирую. Как любой человек на опасность. Чистая физиология. Не больше.

Резкий звук разрывает тишину – телефон. Его надтреснутый звон доносится из гостиной. Мы оба замираем. Успеваю заметить, как в глазах Олега мелькает раздражение. Как будто его выдернули из чего-то, что он не до конца осознаёт. Делаю вдох – первый по-настоящему глубокий за последние полминуты.

– Телефон, – бросаю, даже не стараясь скрыть облегчение. – Наверное, вселенная решила спасти тебе тормоза.

Поднимаю руку и не особо грубым, но вполне решительным толчком отодвигаю Олега от себя. Его грудь под ладонью такая твёрдая, что пальцы отзываются пульсацией. Он не сопротивляется и отходит на безопасное расстояние. Встаю со стула и иду в гостиную, чувствуя на себе его взгляд. Прямо в спину. Плевать. Пусть смотрит.

Голова всё ещё гудит от всего, что только что произошло. От того, чего не должно было быть. И от того, как чёртово тело до сих пор помнит его близость. Надо что-то с этим делать. С собой. Может, начать ходить на свидания? Точно. Хорошая идея. Завтра же, чёрт побери, начну. А от Олега стоит держаться подальше. Максимально. Как от огня. Как от яда.

Телефон всё ещё звонит. Подхожу и тянусь к трубке, вжав пальцы в пластик чуть сильнее, чем нужно.

– Алло?