Край

– Прошу этого козла хоть что-то по дому сделать, а он только в домино свое с утра до вечера играет, – разошлась Василиса. – Антресоль скоро рухнет, а он и не почешется, пока на него не упадет.

Она решила, что Платону не обязательно знать обо всех проблемах в ее личной жизни и перевела разговор:

– Ты-то с ними как оказался?

– Хороший вопрос. Пытался познакомиться с соседями, и как-то так получилось…

– Известно, как получилось, – сказала Василиса строго. – Оно всегда одинаково получается, если связываться с кем попало. Чтоб он сдох, алкаш проклятый, и у самого жизни нет, и других спаивает…

Она мыла посуду, тихо поругивая мужа и его приятелей-доминошников, а Платон пил кофе, смотрел на нее и думал, что Василиса из той породы женщин, к которым тянется всякий антисоциальный элемент, особенно в состоянии «некондиции». Они теряют волю и идут к ней на запах, как теленок – к корове, чтобы припасть лицом к необъятным грудям. А она их жалеет, не отказывает и с гордостью несет крест женщины, «отдавшей ему лучшие годы жизни», будто изначально не догадывалась, к чему это приведет.

– Женат? – спросила Василиса.

– Разведен.

– Бросил?

– Ушла. Не сошлась со мной характером.

Разговор не клеился. Платон допил чашку, попрощался и отправился в свою ведомственную квартиру, чтобы сменить помятый костюм на более пристойный.

С тех пор Платон дал зарок не пить ничего, гордо предъявляемого со словами «от Михалыча».

– …ты не представляешь, как пьется… – повторил Демидович, очевидно вспоминая последний опыт употребления.

– Почему же? Догадываюсь.

– Ерунда, – перебил Котов, – пока именно эту не попробуешь, не прочувствуешь всю прелесть.

– Это обязательно? – с кислым выражением спросил Платон. – Я не обедал, а натощак идет плохо.

– Как хочешь, а я пятьдесят грамм пригублю.

Демидович отковырял пробку, наполнил откуда-то взявшийся граненый стакан, посмотрел на Платона, выдохнул и одним мастерским залпом опрокинул. «Совсем плох стал», подумал Платон.

С Котовым и ранее случались приступы неконтролируемого потребления алкоголя, когда его приходилось прятать в закрытом пансионате до полного выздоровления. Пока приводили в чувство после очередного запоя, его обязанности исполнял Платон. Отсутствие генерального инспектора обычно объяснялось просто: «Работает с документами». Говорить о «проблемах со здоровьем» Демидович запретил, сообщив, что «здоровье у него еще о-го-го и не надо вводить людей в заблуждение».

Он от наслаждения закатил глаза и изобразил блаженство. Платону захотелось сделать глоток и лично убедиться, насколько все хорошо. Впрочем, Котов с тем же выражением счастья пил любой отвратительный самогон.

Он открыл глаза, закупорил бутылку и поставил перед собой.

– Думаешь, очередной шмурдяк? – он поучающе ткнул в потолок указательным пальцем. – А на деле, это выход из кризиса для депрессивного региона.

Платон скептически взглянул на стекляшку с черным содержимым.

– Всех спаивать будем в рамках борьбы с депрессией? – предположил он.

– Да ну тебя! – отмахнулся Демидович. – С этим тут и без нас успешно справляются. Я же не совсем выживший из ума старикашка-алкоголик, как ты полагаешь.

– Я так не считаю, – поспешно заверил Платон.

– Да знаю я тебя, как облупленного, – скривился Демидович. – Потерпи, мне недолго осталось. Будешь сам рулить.

Платон почувствовал, как краснеет, хотя раньше за собой такого ни разу не замечал – обычно ему удавалось скрывать эмоции. Демидович притворился, что не заметил, и продолжал:

– Выглядит, как обычная настойка, но представь, если наладить серийное производство в нормальной таре! Спрос будет, гарантирую. Чего я только в жизни не пил, но оно рядом не лежало. Попробуешь – поймешь.

Платон выслушивал Демидовича с кислым видом. Так трезвый человек в общественном месте терпит откровения подвыпившего мужика с соседнего сиденья – уйти нельзя, потому что зажат возле окна, и сидишь, киваешь в ожидании скорой остановки.

– Если наладить массовое производство, этой продукцией заполоним каждую полку в стране. И оно не залежится! Спрос будет колоссальный – покупать станут и трезвенники, и язвенники, – продолжал рассказывать Демидович, туманным взором вглядываясь в светлое будущее процветающей Лоскутовки. – И главное – ни следа похмелья. Можно пить не только в пятницу, но и в любой другой день недели, а с утра со свежей головой идти на работу, не опасаясь грозного начальника. Да и начальник, наверняка, накануне принял пять капель с зарубежными партнерами из дружественных стран.

«Надеюсь, столицу не перенесут в Лоскутовку», – подумал Платон, глядя на разошедшегося Демидовича, которого понесло на такие галеры, что Платон всерьез испугался, не придется ли сдавать Котова на принудительное лечение по случаю очередного приступа «белой горячки», как случалось ранее. Тогда взволнованной его отсутствием общественности сообщили, что Демидович лег на плановую операцию для выполнения коронарного шунтирования, и два месяца в пресс-релизах сухо сообщалось, что у пациента аппетит хороший, сам он идет на поправку, а швы затянулись и почти не видны.

– Правильно проведя рекламную компанию, мы станем не только лидером национального производства, но и локомотивом экономики в целом, организовав экспорт в другие страны. Не знаю, из чего ее Михалыч делает, но, кроме него, никто не владеет секретом, а мы никому и не скажем, – Демидович подмигнул. – Когда эти олухи подсядут на наше черное золото, мы сможем всему миру диктовать условия.

«Тронулся-таки умом, старикашка», – подумал Платон. Его воображение отказывалось представлять заграничные очереди за пойлом от Михалыча.

– Вино и коньяки – детский лепет по сравнению с нашим продуктом. Всякий попробовавший подсядет на иглу… то есть на бутылку, – исправился Демидович, – мы будем диктовать наши условия, а они будут исполнять, как миленькие. Все будут выполнять, как миленькие, – заело Демидовича. – Как миленькие будут…

Он погас, и Платон разволновался, не случилось ли чего, но Котов опять «включился» плеснул еще стаканчик и опрокинул его не менее профессионально, чем предыдущий. У него словно щелкнуло в черепушке – какой-то невидимый миру переключатель – и Демидович из полоумного мечтателя превратился в генерального инспектора с деловой хваткой.

– Необходимо продумать стратегию и определить порядок дальнейших действий, составить бизнес-план, как ты умеешь. План представим в центр на согласование, но ждать ответа не станем. Пока они будут возиться с цифрами и бюджетами, начнем производство и покажем первые результаты, а победителей, как известно, не судят. Хотя, нет! – перебил себя Демидович и заговорщицки подмигнул Платону. – Фигу этому центру, мы и сами с усами. Организуем частное предприятие! Ты же хотел себе свечной заводик на пенсии? Пусть утрутся!

– Надо найти производственные мощности, разработать технологию серийного производства, закупить оборудование, настроить линию, – принялся перечислять Платон занудным голосом. – Не так-то просто, если правильно понимаю…

– Весь административный ресурс тебе в руки. Сроку тебе полтора месяца.

– Мало. Не менее полугода, если контракты и поставки осуществлять напрямую без тендеров. Одно проектирование на месяц затянется.

– Полтора месяца! – повторил Демидович генеральским голосом и нахмурил брови. – Это же не госзаказ, а частная лавочка. С твоими навыками можно и в неделю уложиться. Наладь для начала производство небольших партий, а расширяться будем после. Не справишься, уволю, – поставил он ультиматум. – Бутылку с собой забери, как наглядное пособие.

– Понятно, – Платон испытывал гамму противоречивых чувств.

Он понял, что аудиенция закончена и пора приступать к цивилизованному захвату мира, живописно обрисованному Демидовичем в ярких радужных красках.

Платон взял папку с бутылкой и отправился к выходу. На половине пути обернулся и спросил:

– Где Михалыча искать?

– В НИИ Края, конечно, – ответил Демидович, словно удивляясь неосведомленности зама, обычно находящегося в курсе происходящего.

– Конечно, – пробормотал Платон, – ну где же он может обитать? Здесь все дороги ведут в НИИ…

20.

Несчастный случай в НИИ произошел в десять часов утра. Точнее, не совсем несчастный случай, скорее чрезвычайное происшествие, которых в НИИ ни разу до того не бывало.

Утром на работу вышли новые члены группы – угрюмый Семен Плотников, постоянно сыплющий шутками и прибаутками Виктор Моржов и молодая доверчивая Устрицына Анастасия Михайловна, над которой неустанно подшучивал Виктор. Она ему верила и не сразу соображала, что он шутит, а когда догадывалась, говорила «Витя, ты дурак?»

Настя представляла несомненную ценность – она пришла прямиком из группы Харламова и поэтому разбиралась в тонкостях работы безлинзового оптического концентратора на электромагнитных полях, который функционировал из рук вон плохо, несмотря на ранее достигнутый успех. Тальберг подозревал, что ему отдали далеко не лучший экземпляр, и надеялся решить бесконечные проблемы со стабильностью через привлечение Устрицыной, числившейся ведущим специалистом в группе.

Комплектом прилагались братья Трофимовы – близнецы, работавшие в паре, но при этом безостановочно дискутировавшие по каждой мелочи – пить чай с сахаром или без, ехать домой или идти пешком, ставить выпрямитель на диодах или так обойдется. Несмотря на кажущуюся контр-продуктивность постоянных споров, работали они на удивление эффективно, и Тальберг взял их в группу без раздумий. Парадоксально, но они писали совместную научную работу, имея противоположные взгляды на рассматриваемую проблему и поражая этим Тальберга.

От обилия новых лиц он растерялся и не мог придумать, чем загрузить орду новобранцев. Он привык заниматься исследованиями последовательно, собственными руками и мозгами проделывая каждую операцию, этап за этапом, а тут для пущей эффективности использования человеческого ресурса требовалось правильно распараллелить работу между шестью людьми.

– Ой, какой милый зайчик, – говорила Устрицына, которой Саня демонстрировал чучело.

Тальберг взял себя в руки, напрягся и спустя полчаса натужных раздумий сочинил каждому занятие. Выдавая задания, принимаемые с почтительным молчанием, он испытал приятное ощущение. Непродолжительный самоанализ показал, что оно складывается из упоения властью и чувства собственной важности. Тальберг решил не поддаваться искушению, пока не снесло «крышу». Разве что самую малость, в компенсацию за пятнадцать лет бесправия.

– Что мне делать? – спросил Саня.

– Назначаю тебя замом, – добродушно сказал Тальберг. – Будешь осуществлять оперативный контроль над всем этим… – он запнулся, подбирая слово поудачнее, – …в общем, над этим всем.

Он устал за пятнадцать лет непрерывной борьбы с Краем. Не хотелось ничем заниматься – мечты сводились к желанию от души выспаться. На днях вспомнил, что приблизительно через месяц по графику подходит отпуск, и теперь вел обратный отсчет в настольном календаре, надеясь, что Кольцов выделит недельку на отдых.

Тальберг тайком накопил небольшую сумму, на которую собирался свозить Лизку на море. Она ходила мрачнее тучи, хотя Тальбергу просто могло показаться – у него напрочь отсутствовал не обнаруженный наукой орган, ответственный за понимание намеков, и он затруднялся угадать, куда нынче дует ветер. Последние года три они почти не общались, потому что тем для разговоров не находилось – каждый день походил на предыдущий, как братья Трофимовы – друг на друга. Отличалась только погода за окном.

Он пошел в закуток, отгороженный от остальной части лаборатории тонкой, но все-таки стенкой, рассчитывая посидеть в одиночестве, пока Саня проводит экскурсию для вновь прибывших.

Тальберг бросил на верстак связку ключей с брелоком из краенита и посмотрел на три дырочки, раздумывая, сообщить ли кому про свечение. Он довольно легко вычислил условие его возникновения – достаточно поднести обработанный краенит к необработанному, чтобы появилось голубоватое сияние, яркость которого была, по-видимому, прямо пропорциональна общей массе кусков и обратно пропорциональна расстоянию между ними. Но это предположение нуждалось в практической проверке – он не сказал о нем даже Сане.

Едва группа разбрелась по лаборатории, знакомясь с новыми технологиями и листая записи Тальберга со схемами установки, из коридора донесся шум, будто кто-то сдавал на нормативы по кроссу, не выходя из здания. Следом закричали и зарычали, и игнорировать происходящее стало невозможно.

– Да что такое? Тигров завезли?

Тальберг выглянул в коридор. Ничего не увидел, зато услышал крики и вопли с лестничной клетки. Получалось, это странное и непонятное творилось на другом этаже.

Он вышел на лестницу и прислушался, определяя источник шума. Движимые любопытством остальные члены группы неорганизованным строем отправились за ним следом.

– Кажется, сверху шумят.

Тальберг обернулся, увидел Плотникова и оценивающе посмотрел на его коренастую фигуру.

– Пошли, – скомандовал ему Тальберг, чувствуя смутную тревогу. Доносящиеся звуки ничего хорошего не предвещали. – Остальным вернуться в лабораторию.

Расстроенная группа поддержки осталась на лестничной клетке. Сгоравший от любопытства Саня посмотрел на Тальберга с обидой – в кои-то веки в институте случилось что-то интересное, а его отправляют в скучную лабораторию.

– Всем вернуться на рабочие места, – повторил Тальберг. – Немедленно.

Поднявшись этажом выше, они с Семеном увидели толпу в дальней стороне коридора. Явно что-то происходило. Тальберг поспешил к ним, на ходу пытаясь определить, что же случилось.

Подбежав вплотную, заметил Самойлова, окруженного собственными сотрудниками. К удивлению Тальберга, в руках Самойлов держал огромный нож.

С лезвия капала кровь.

– Осторожней, – закричал кто-то. – Не приближайтесь!

Самойлов кружился на месте, подскакивая на полусогнутых ногах и не давая никому подойти со спины. Он совершал пугающие резкие выпады. На лице застыл оскал, словно он спустился на несколько пролетов по эволюционной лестнице, поближе к предкам. Выпученные глаза светились ненавистью. Он заметил подошедшего Тальберга, но ничто в хищном взгляде не выдало узнавания, разве что рык стал громче.

Это существо мало напоминало прежнего вежливого и самовлюбленного Самойлова.

– Что с ним? – удивился Тальберг.

– Не знаем, – ответили, не оборачиваясь. – С ума сошел. Вон, Володина порезал.

Тальберг обратил внимание на мужчину с правой рукой, перемотанной тряпкой. Володина трясло, на лбу проступил пот. Сквозь ткань проступали красные пятна и большими каплями падали на пол.

Тальберг услышал шум и, обернувшись, увидел бегущий к ним отряд из пяти человек во главе с Безуглым.

– Разойдись!

Прижались к стене, пропуская вперед охрану.

Самойлов не собирался сдаваться без боя и крутился на месте, размахивая ножом, не давая подступиться. На каждом взмахе он издавал животный рык.

Тальберг удивился произошедшей перемене. Позавчера Самойлов заходил к нему на чай – чайные пакетики он предусмотрительно принес с собой – и попросил краенитовой пыли. Оказалось, с ней работать удобнее из-за большей удельной площади поверхности. Выглядел он вменяемым, радостным, в работе наметился явный сдвиг и краенит худо-бедно вступал в реакции. Тальберг, будучи физиком, ничего из химических терминов не запомнил.

Охранники взяли Самойлова в кольцо, оттеснив других сотрудников.

– Всем держаться подальше! – командовал Безуглый. – Еще лучше разойтись по рабочим местам!

Разумеется, расходиться никто не стал.

– Что с ним?

– Да ч-черт его знает, – Володин запинался от волнения. – Работали как обычно. А потом его «переклинило», он обезумел и начал на всех нападать. Кричал «Не дам отобрать у меня тему». Какую тему? Я едва увернулся, только по руке схлопотал.

Безуглый смотрел на Самойлова и оценивал степень его пригодности для ведения переговоров.

– Прошу успокоиться и положить оружие, – попробовал скомандовать он тихим, но уверенным голосом, изначально сомневаясь в адекватности существа с ножом. Вся надежда оставалась на успокаивающие интонации, предназначенные для демонстрации дружелюбного настроя и оказывающие убаюкивающее действие.

Самойлов сфокусировался на лице Безуглого. Это стоило ему огромных усилий.

– Первая… – проговорил он с трудом.

Рядом с Тальбергом зашептались.

– Что он сказал?

– Первая, вроде бы…

– Кто первая? Что первая?

– Откуда мне знать? Если интересно, сам у него спроси. Он тебе расскажет с подробностями.

Безуглый тем же уверенным голосом повторил требование, расценивая попытку Самойлова говорить, как желание идти на контакт.

– …невозможность… – прошептал Самойлов, но так тихо, что Тальберг не столько услышал, сколько прочитал по губам.

– Успокойтесь, – продолжал Безуглый, игнорируя несвязную речь обезумевшего. – Мы окажем помощь, остыньте. Никто не собирается причинять вам вред. Никто не желает вам ничего плохого.

Пока Безуглый повторял успокоительную мантру, отвлекая внимание на себя, один из помощников рискнул незаметно зайти безумцу со спины. Ему почти удалось это сделать, но Самойлов почувствовал угрозу – похоже, сработал вновь приобретенный звериный инстинкт – и резко развернулся, заревев, словно раненое животное.

Безуглый не растерялся и тотчас набросился на открывшуюся спину, пытаясь заломить руки и обездвижить противника. Слабый с виду научный работник оказался на удивление силен и успешно сопротивлялся, неистово размахивая холодным оружием, так что все едва успевали уворачиваться. Самойлов нелепо изогнулся и всадил нож в ногу Безуглого. Тот взвыл от боли и слегка ослабил хватку.

На помощь ему бросились остальные охранники, пытаясь выбить оружие из рук царапающегося Самойлова.

Тальберг наблюдал за происходящим в состоянии оцепенения, не понимая, как такое могло случиться с коллегой, еще недавно бывшим нормальным адекватным человеком.

– Бей! – крикнул кто-то.

Безуглый собрал оставшиеся силы и с размаху зарядил кулаком по затылку Самойлова. Тот сложился на пол без сознания. Один из охранников отбил в сторону нож.

– Кто это? – спросил Валентин Денисович, потирая ушибленные руки и тяжело дыша. Из раны на ноге текла кровь, и на полу образовалась лужа.

– Самойлов, – сказал Володин. – Зять Кольцова.

– Хм… Однако, – Безуглый прикинул возможные последствия, проистекающие из полученного знания. – Пусть кто-нибудь «скорую» вызовет. Найдите бинты и жгуты, пока я сознание не потерял.

Кто-то из присутствующих побежал за аптечкой. Тальберг послал Плотникова за «скорой», а сам склонился над бесчувственным телом Самойлова.

– Что с ним будет? – спросил он.

– Пусть медики выяснят и диагноз поставят, – Безуглый тяжело дышал. – Расследование разберется.

Принесли аптечку и стул, усадили на него раненого и пытались поочередно наложить жгут для приостановки кровотечения до приезда «скорой».

Пока возились с Безуглым, Тальберг вернулся в лабораторию, беспокоясь, чтобы не взяли свидетелем и не заставили давать показания. Саня с обидой смотрел на него, понимая, что пропустил самое интересное.

«Так это не закончится», – подумал Тальберг.

21.

Гордиев узел развязался сам. Кольцов доложил о происшествии Демидовичу. Котов немедленно вызвал Платона и, к его огромной радости, поручил взять НИИ под личный контроль.

Платон едва сдерживался, чтобы не расплыться в улыбке. «Врешь, Тальберг, не уйдешь», – повторял он мысленно. Хотелось спеть что-то из новенького, из молодежного, глупого, но задорного.

– Возьми ситуацию в руки, разберись, как следует, – напутствовал Демидович. – Распустились, понимаешь, с ножами по коридорам бегают и друг друга среди бела дня режут. И ладно бы малахольный лаборант, а то ведь сам зять Кольцова…

Платон кивал в знак согласия. Да, распустились в НИИ, но мы их возьмем уверенной рукой за горло, как умеем, не зря же нас сюда направили.

– За пределы института никакой огласки, – напоследок дал указание Демидович. – Все живы, относительно здоровы, пусть молчат в тряпочку под подписку о неразглашении.

Платон пообещал обойтись без огласки, прекрасно догадываясь, что система распространения слухов работает вовсю, и скоро младшей уборщице в каждой школе будет известно о происшествии от родственников знакомых, чьи приятели проходили мимо мужика, слышавшего от Сереги, как тот звонил другу, рассказавшему ему из первых рук.

В Лоскутовке действовал принцип большой деревни, когда невозможно ничего утаить, чтобы оно не стало в искаженном виде достоянием широкой общественности.

– На тебя составят приказ о назначении временно исполняющим обязанности первого заместителя директора НИИ, – инструктировал Демидович. – Формально будешь под Кольцовым, а неформально – наоборот. Задача понятна?

– Так точно, – коротко отвечал Платон, мысленно потирал руки в предвкушении и готовился приступать к новым обязанностям.

– Ты про мое предыдущее задание тоже не забывай, – напомнил Демидович. – Кольцов поможет. Я с ним вскользь переговорил, он согласен предоставить техническую базу института.

– Ясно, – Платон нахмурился от необходимости совмещать оба поручения.

– С Михалычем заодно познакомишься, – добавил Котов, с любовью поглядывая на стоящий в углу коробок с жидким черным содержимым.

Выйдя от Демидовича, Платон не стал откладывать дело в долгий ящик, схватил портфель с засевшими в печенках институтскими справками и на служебном автомобиле укатил в НИИ.

Как и предполагалось, новость о происшествии уже распространилась среди жителей и гостей города. Толпа краепоклонников стояла напротив здания с новыми плакатами и агрессивно выкрикивала лозунги в окна института.

– Безумие постигнет каждого, кто возомнит себя равным творцу! – кричал самый старый из них с длинными грязными косичками на бороде. – Не останутся без кары дела греховные! Не разрушай дом, в котором живешь! Не пили сук, на котором сидишь!

От краепоклонников исходил пренеприятнейший запах многодневной немытости. По задумке, это символизировало стремление к естественности, близость к природе, нестяжательство, самоограничение и другие красивые слова, не вызывающие ничего, кроме сотрясения воздуха.

Платон поморщился. Общественные движения и организации досаждали беспощадной бессмысленностью, но он прекрасно знал: нельзя прибегать к силе для разгона – они этим питаются. Тут нужно или постоянно что-то обещать, или последовательно игнорировать в надежде на самостоятельное рассасывание.

Кольцов встретил Платона на пороге приемной. Директора проинформировали о нововведениях в управлении института, и теперь в его глазах читались одновременно испуг, тоска и желание угодить руководству.

– Входите, проходите, заходите, посмотрите, – суетился Кольцов, показывая Платону его новый кабинет, в котором еще утром сидел ничего не подозревающий Мухин. – Размещайтесь здесь. Мебель, включая шкаф, в вашем полном распоряжении. Если мало, все достанем. Обращайтесь, не стесняйтесь…

Слова сыпались из Кольцова нескончаемым потоком.

Платон изображал суровость нового начальника, добиваясь, чтобы директор в его присутствии ощущал себя максимально дискомфортно. Для достижения указанного эффекта Платон воспользовался самым простым и очевидным способом – выслушивал молча с таким каменным лицом, что Кольцов запинался и терялся, не видя ответной реакции.

Ознакомительная экскурсия продолжалась.

– Это наша секретарь Наталья. Она тоже в вашем распоряжении.

Она оценивающе взглянула на них поверх очков и продолжила сосредоточенно подпиливать пилочкой ногти.

Платон сохранял многозначительное молчание. Кольцов краснел и бледнел от количества событий, за утро свалившихся на его седеющую голову. Он нервно хватался за мочку уха и поглаживал переносицу.

– А где ваш бешеный? – наконец спросил Платон, решив, что директор достиг нужного уровня нервозности.

– Самойлов? В больнице под успокоительными лежит. Приходит иногда в сознание, но продолжает проявлять агрессию, – Кольцов поник и с вселенской грустью в голосе добавил: – Наш лучший специалист, столько тем мог одновременно вести. Надеюсь, его смогут вылечить.

– Это интересно, – сказал Платон, которому было совершенно неинтересно. Мало ли отчего люди с ума сходят, пусть и лучшие специалисты. – Тяжелые условия для работы?

– Очень, – грустно согласился Кольцов. – До умопомрачения. Но у нас есть спецпитание. Хорошее.

– Молоко? – предположил Платон.

– Кефир. Молоко в наших условиях мгновенно скисает. Молокозавод однажды намеревался с нами заключить договор на производство кефира… – Кольцов замолчал, и конец истории завис в воздухе, словно гамма с несыгранной последней нотой.