Фабрика #17

Хотелось отбросить эту мысль, вычеркнуть из памяти, заглушить детским «ла-ла-ла», но подсознание уже восприняло информацию.

– Итак, как мы выяснили, понятие свободы не такое бесспорное, как вам мерещилось, и не является достаточным основанием для принятия решений. Я повторю вопрос: почему вы противитесь неизбежному?

– А если человеку для счастья нужна хотя бы иллюзия свободы?

– Тривиально. Вообразите себя свободным, но притворитесь, что вам нравится на фабрике. А когда вас спросят, почему не хотите уходить, сможете с гордостью отвечать, что вам здесь по душе и вы всегда мечтали стать частью замечательного коллектива, заменившего вам семью.

– Я не желаю быть частью! – простонал Коренев. – Хочу быть сам по себе!

– Сколько раз вам повторять, вы не можете быть сами по себе, вы всегда часть чего-то. На работе вы часть коллектива, дома вы часть семьи, на этом шарике, называемом Землей, вы часть человечества, в конце концов! Вы же в одиночку никто!

– Но я буду пытаться стать кем-то!

– Если вы о своей рукописи, не обольщайтесь, – Директор ударил в больную точку. – Она посредственна, и ей суждено сгнить от сырости в забвении. Только на фабрике у вас есть шанс быть опубликованным. Да, понимаю, не тот масштаб, на который вы рассчитывали, но это предел, который вам светит, простите за откровенность. Вас будут читать и вами станут гордиться хотя бы потому, что вы часть фабрики.

– Я все равно не понимаю, как это работает, – Коренев ссутулился, опустил голову и рассматривал носки рабочих ботинок. Его мечтания были растоптаны одним небрежным высказыванием, и вновь он не мог ничего возразить по существу. Чем дальше, тем меньше он верил в свою рукопись. – Почему я должен быть счастлив на фабрике?

– Если вы обречены быть винтиком, неудачником, выпивохой, мельчайшим и недостойнейшим из людей, – пояснял Директор, – единственная ваша надежда на спасение – стать частью чего-то большого. Ничтожнейшая пешка обретает смысл жизни в бытии частью великого. Именно поэтому людям нравится гордиться историей, культурой, размерами страны, могучим языком, великими земляками. Это как бы делает их самих лучше, ставит с ними в ряд, тешит остатки самолюбия. Самое главное, для этого и делать ничего не нужно, лишь осознать себя частью чего-то стоящего.

– Я не могу сделать выбор, – сказал Коренев.

– Какой вы твердый орешек, – покачал головой Директор. – Я вас спасти пытаюсь, а вы с таким упорством сопротивляетесь. Вы подумайте, как следует, я вас не гоню. А я поработаю с бумагами, если не возражаете.

Директор замолчал и уткнулся в бумаги. Он брал из стопки папки на тряпичных завязках, извлекал документы и внимательно их читал, не забывая выпускать кольца из трубки. У Директора бегали глаза, перескакивая со строки на строку.

Изученные папки сбрасывал со стола, и они исчезали, не долетев до пола. Иногда он хмыкал и некоторые бумаги откладывал в сторону, и они зависали в воздухе по правую руку на уровне его головы.

На лице Директора не отображалось никаких эмоций. Коренев, несмотря на все попытки, не мог рассмотреть его лица в целом. Он видел отдельно нос, глаза, рот, но части не складывалось в какую-то определенную картину.

– Я сдаваться не намерен, – объявил Коренев. – Я все равно хочу на свободу.

– Неужели вы думаете, что сможете меня победить? – Директор отложил в сторону очередную папку.

– Первый шаг сделан, – Коренев блефовал. Ему хотелось поколебать самоуверенность Директора.

– Если вы подразумеваете ваши революционные разговоры с Подсыпкиным, крупно ошибаетесь. Он вас неприятно удивит.

Директор словно читал мысли.

– Вы их плохо прячете, они на виду, руку протяни и бери, – пояснил он. – Даже во сне нужно уметь скрывать мысли. Научитесь со временем.

Коренев покраснел, а Директор продолжил:

– Вы стесняетесь признаться, что вам здесь нравится больше, чем ТАМ. Вы сопротивляетесь по привычке и даже сами себе не можете объяснить необходимость возвращения. Работы нормальной у вас нет, семьи нет и не будет, перспективы отсутствуют, жилье съемное, родственников вы не видали лет десять, и они о вас забыли. Сделайте последний шаг, признайтесь себе, что вы никому, кроме нас, не нужны.

Он посмотрел на часы и сообщил:

– Наша встреча окончена, пора просыпаться. Меня ждут иностранные партнеры.

#32.

Сон выбил Коренева из колеи. Он бродил рассеянный и припоминал слова Директора, гадая, действительно ли удостоился аудиенции высшего руководящего состава или же это лишь игра воображения, вызванная общением с бригадиром.

Честно говоря, он практически смирился с вынужденным существованием на фабрике, успокоился и перестал размышлять над путями побега. Последнее время его мысли занимала Алина и фантазии на тему их совместной жизни, пусть даже и на фабрике.

Сон встряхнул и взбудоражил убаюканное сознание. Коренев не сомневался, что и по окончании присужденного срока его не собираются выпускать с фабрики – наказание он отбудет, но выдать пропуск ему не обещали. Анатолия Владимировича он ни разу не видал, словно тот испарился, возможно, ушел на пенсию, как и обещал. Если Кореневу так нужна свобода, почему он перестал за нее бороться? Сдался? Ну уж нет, не такой он лопух, чтобы сдаваться и верить во сны.

Он механически калькировал чертежи и раздумывал над тем, что реально может предпринять для освобождения. Руки сами вычерчивали линии любой сложности. Увлеченный измышлениями, задолго до обеда выполнил обычную двухдневную норму. Бригадир удивленно хмыкнул – за время их знакомства это была высшая похвала, полученная от него.

Обитание на фабрике положительно сказалось на физической форме Коренева – он стал ловчее и сильнее. Без труда орудовал молотком и гаечными ключами, не боясь зашибить пальцы. Сейчас он бы смог потягаться с Ильичом, но отбросил эту идею, как чреватую неприятностями. Если его загребут, вместо трех месяцев дадут несколько лет за нападение на охрану.

Бороться за свободу следовало законным способом, чтобы иметь возможность забрать с собой Алину. Попытку выбраться самостоятельно он проделал с известным результатом, следовательно, спасение должно было прийти снаружи. Надо связаться с кем-нибудь на большой земле. Звучит элементарно, но как это сделать?

Нормальный телефон на фабрике он видел дважды. Один раз – во сне на столе у Директора, а второй – у начальника изоляторного цеха.

Можно ли позвонить из сновидения? Зачем аппарат стоял у Директора? Чтобы звонить другому спящему? Ладно, все это глупые размышления. Коренев отмахнулся, переживая, что глубоко к сердцу принял сон.

Вопрос состоял в том, как получить доступ к телефону в кабинете начальника цеха. Интуиция подсказывала, что начальник имеет определенные указания насчет Коренева и помогать не станет. Следовательно, задача представлялась следующая – каким-то образом проникнуть в кабинет в отсутствие хозяина, то есть начальника цеха, и воспользоваться его телефоном.

Во время очередного обхода родился простой план. При осмотре насосов на вверенном участке Коренев заметил уродливый трубопровод, проходящий на высоте около трех метров. Точнее, его внимание привлекла не сама труба, а металлическая стойка, которая полностью прогнила и со дня на день угрожала сложиться пополам. Ей не хватало последнего решающего толчка.

В очередной четверг во время еженедельного совещания, когда у начальника цеха в кабинете собирались мастера и бригадиры для обсуждения планов работ на следующую неделю, Коренев решил действовать. Дождавшись полной тишины и спокойствия, он схватил кусок лежащего рядом рельса, изо всей силы ударил по стойке и отскочил в сторону, чтобы не стать жертвой собственной диверсии. К сожалению, одного удара не хватило – металл прогнулся, но выстоял, хотя и издал жалобный скрип.

Коренев огляделся, не привлек ли кого громкий стук, и повторил попытку, на этот раз выложившись по полной, до вывиха плеча. Кусок металла вылетел из рук и ударился о низ стойки.

– Есть!

Отбежал подальше, бросил рельс в кучу металлолома для сокрытия орудия преступления, и оглядел результаты диверсионной деятельности. Лишенная опоры труба провисла под собственным весом, треснула, и из образовавшейся трещины со свистом повалил пар.

События развивались по плану. Масштаб разрушений переплюнул ожидания. Коренев помчался в контору, поднялся на второй этаж и позволил себе бесцеремонно ворваться в кабинет начальника цеха в разгар совещания. Несколько пар глаз уставились на Коренева. Дескать, что за уважительная причина для наглого поведения?

– Там паропровод упал! – он не стал разочаровывать присутствующих. – Треснул и парит!

– Где? Когда? Куда смотрели? Поразгоню всех к чертовой бабушке! – началась суета, поднялся шум.

– Я же говорил, рухнет, а вы не слушали, мол, не нагнетай! – злорадствовал кто-то.

Начали звонить и отдавать приказы. Наконец, начальник цеха натянул каску и побежал на место, а вся остальная кавалькада с выпученными глазами на сосредоточенных лицах потянулась за ним, не отставая ни на шаг. В суматохе о Кореневе забыли – паропровод оказался важным, несмотря на то, что стоял на гнилых опорах.

Пока ему фантастически везло, план работал без сбоев и накладок. С выпрыгивающим из груди сердцем подошел к столу начальника и протянул руку.

Телефон. Старый, желтый, с диском. Положил ладонь на трубку и, не веря своему счастью, поднес к уху, чтобы услышать бесконечный гудок. Екнуло. Вот, оно, средство достижения свободы! Нужно лишь набрать номер. Черт! В голове пусто, что в казне. Увлекся задачей получения доступа к связи и подзабыл о необходимости продумать дальнейшие шаги.

Кому звонить? Ване? За время, проведенное в вагончике, напрочь забыл его номер. Ладно, зайдем с другого конца. Чей номер он помнит? Проклятые телефоны с записными книжками, чтоб им пусто было. В голове вакуум, мысли никакой, ни единой циферки. Он положил трубку на рожки.

Телефонный аппарат зазвонил громкой, оглушающей трелью. Коренев взмок. Сейчас кто-то услышит, прибежит и заметит его. Что делать?

Он дергался в растерянности. Спрятаться под стол? встать за шкаф? укрыть телефон ватником? В критическую минуту впал в ступор и стоял в нерешительности, глядя как от звонка дрожит телефонная трубка из пожелтевшего пластика. Нужно что-то делать, пока никто не прибежал на звук.

– Черт с тобой!

Перекрестился и взял трубку.

– Слушаю!

На том конце ответили:

– Алло! Алло! Кто говорит?

Голос показался знакомым.

– Виталик? Ты? – удивился Коренев.

– Да. С кем имею честь общаться? Не узнаю, звук отвратительный, будто с северного полюса.

Бывает же такая удача, на ловца и зверь бежит. Лишь бы связь не разорвалась в самый неподходящий момент.

– Это я, Коренев!

– Андрюха? – удивился Виталик. – Ты куда пропал? Я к тебе заезжал, тебя дома нету. Сказали, в отъезде по командировочным делам. Полгода прошло, что за командировка такая? В Якутию сослали?

– Я на задании, – не стал отпираться Коренев. – А как ты меня нашел? Через Ваню?

– Понятия не имею, где ты, – сказал Виталик. – В Австралии или Новой Зеландии? Судя по звуку, никак не ближе.

– Как ко мне дозвонился? Кто номер дал?

– Не путай меня! Это ты мне позвонил, а я душ принимал, еле добежал. В одном полотенце стою у телефона, с меня лужа натекла, мама не горюй. Танька придет, мне по шее даст, мы только позавчера паркет переложили.

– Не иначе чудо, – пробормотал Коренев, размышляя над тем, кто же мог устроить ему звонок.

– Чего бормочешь? – переспросил Виталик. – Громче говори, связь плохая.

– Дела, спрашиваю, как.

– Нормально, новый мебельный цех открыл, работаю по всему району, хочу на областной уровень выйти. Кстати, мне какие-то люди из органов звонили, тобой интересовались, просили подтвердить, что ты со мной в парилке был. Танька злющая, запретила с тобой общаться. Ты куда вляпался?

– Мелкие неурядицы, не обращай внимания.

– При мелких неурядицах обходится без следователей, – заметил Виталик.

– Соседку убили, – сказал Коренев. – Нину Григорьевну.

– А ты при чем?

– Я ее труп нашел. Если бы знал, как все обернется, не находил бы, пошел домой и лег спать.

Некоторое время оба сопели в трубку. Коренев не представлял, как перейти к той части, в которой он вопит «Виталик, забери меня отсюда! Я тут застрял навеки и отчаялся увидеть цивилизацию!» Невозможно описать дурацкую ситуацию, чтобы не выглядеть в ней полным идиотом.

– Как твоя рукопись? К публикации не приняли? – перебил напряженное сопение Виталик.

– Плохо. Подумываю завязать с этим делом.

– Не кипятись, чего отступать раньше времени. К Дедуле на поклон успел?

– Что значит «успел»?

– Убили его на даче. С особой жестокостью и увечьями, говорят. Мне друг-полковник по секрету рассказал. Вероятно, маньяк с садистскими наклонностями орудует. Говорит, не первый случай.

– Язык вырезали? – предположил Коренев.

– Ты откуда знаешь? – подозрительно спросил Виталик.

– Догадался, я же журналист. У меня тоже есть друзья в органах. И не надо меня подозревать, я не маньяк, мне бы такое и в голову не пришло. Это чистое совпадение.

Он произносил слова и чувствовал их неубедительность. Чем больше говорил, тем явственней ощущалось недоверие Виталика. Никогда не нужно оправдываться, особенно, если не виноват, потому что складывается обратное впечатление.

– Ничего я такого не думаю, – обиделся Виталик. – Я тебя полжизни знаю, мне и в голову такое не пришло бы.

– Я по голосу слышу.

– Тебе показалось, звук паршивый, будто из погреба звонишь. Ты Дедуле свою рукопись показывал? – Виталик сменил тему.

– Показывал. Он по ней только взглядом скользнул и завещал бороться с многословием.

– Странно, никогда за тобой не замечал. Ты пишешь коротко, рублеными фразами, порой хочется самому слов добавить, чтоб звучало мягче, а то по твоим предложениям будто по кочкам голой жопой скачешь, больно ухабисто получается.

– Вот и я о том же! Ну и сам Дедуля мне показался неадекватным человеком, вещи странные говорил, словно не в себе был. Ты давно с ним общался?

– Старость не щадит, – вздохнул Виталик. – От этого никто не застрахован. Впрочем, он никогда особой адекватностью не отличался.

Коренев на протяжении беседы размышлял, какую пользу можно извлечь из телефонного звонка. Попросить приехать? Вызвать полицию? Его так и подмывало вывалить на Виталика правду о принудительном заключении на фабрике. Смущало две вещи: во-первых, он боялся стать посмешищем в глазах Виталика, который не удержится и растреплет их совместным друзьям. А во вторых, эти бессмысленные смерти…

– В редакцию не заходил? – спросил он.

– Забегал. Ваня сказал, что ты на спецзадании в отъезде, но отказался сообщить конкретное место, сославшись на какую-то сверхсекретную подписку о неразглашении. Более того, пока я у него сидел, ему позвонили и сказали, что ты решил продлить командировку на пару месяцев. Там настолько хорошо?

– Неплохо, – соврал Коренев. – Правда, не успеваю с заказом по срокам.

– Платят много?

– Больше, чем в редакции.

Сказать ему или нет?

Кореневу пришла страшная мысль. Если попросить Виталика помочь, где гарантия, что через полчаса Таня не найдет его, лежащим без языка в луже воды у телефонного аппарата. Коренев не мог объяснить, но чувствовал – говорить правду опасно.

Кто-то преследовал его и убивал людей, оказавшихся рядом с ним. Рея упоминала, что разбирается в смертях, но при этом отрицала свою причастность. Но ведь кто угодно может соврать! Даже женщина из снов.

А если убийца из близкого окружения Коренева? Например, Ваня, главный редактор «Вечернего города». Во-первых, он знает Дедулю. Виталик, конечно, тоже знает, но в первое убийство он был с Кореневым в парилке. Во-вторых, Ваня знаком с Ниной Григорьевной, поскольку живет с ней в одном доме. В-третьих, именно он послал Коренева на фабрику и даже не пошевелит задом, чтобы узнать, куда исчез его лучший журналист.

С другой стороны, Ваня походил скорее не на маньяка, а на алкоголика. Да и мотива насолить Кореневу у него не было, хотя странная агрессивная реакция на портрет на выставке детского рисунка могла говорить о подавленном чувстве вины. Как он сразу не обратил внимания на это подозрительное происшествие?

– Эй, ты куда пропал? – встревоженный голос Виталика вывел Коренева из задумчивости. – Ты на связи?

– Здесь я. Как Ваня поживает?

– Нормально. Небо коптит, к свадьбе готовится, не просыхает. Оленька от радости скачет оленем.

Из коридора донесся слабый грохот – кто-то зацепил пустое ведро. Коренев вздрогнул и едва не уронил телефон на пол.

– Виталик, мне пора, у меня совещание, – полушепотом соврал он и положил трубку, ожидая, что дверь откроется и вошедший заметит постороннего в кабинете начальника цеха. Мысли скакали, словно лань.

От растерянности не нашел лучшего, как лечь на пол и затаиться в ожидании разоблачения. Прошла минута, вторая, третья, однако ничего не происходило. Ему надоело лежать на холодном шершавом полу из некрашеных досок и бояться.

Он встал и, соблюдая меры осторожности, подошел к двери. Приоткрыл и через щелочку одним глазом выглянул наружу.

– Фу-ух, – выдохнул с облегчением. По коридору бродил Мурзик и тыкался мордой в коробки и ведра. – Скотина мохнатая. Так и инфаркт можно схлопотать.

Коренев переступил через кота и, никем не замеченный, покинул здание. Его убеждение в причастности Вани к убийствам крепло с каждой секундой.

#33.

Через неделю на фабрике в рамках официальных мероприятий планировалось провести праздничное шествие с участием всего рабочего коллектива. В цеху появились новые лица – озадаченные люди с портфелями деловито расхаживали по пыльным дорожках и оценивали уровень загрязненности.

После проверки родился приказ по цеху, предписывающий собственными силами провести масштабный субботник и привести здания и сооружения в надлежащий вид, который можно предъявить гостям из столицы. Деятельность развилась бурная. Рабочие скребли, чистили, заметали, белили, красили, засыпали мусором ямы, клали асфальт поверх луж, забросив прямые обязанности. Один Коренев, чудом не затянутый в водоворот украшательства и очковтирательства, продолжал смазывать механизмы, поддерживая в них теплящуюся жизнь. Даже его скромные познания в механике позволяли прийти к неутешительному выводу, что техническое состояние фабричного оборудования далеко от идеального и вот-вот пойдет псу под хвост.

На фасад страшного здания, лет двадцать назад выполнявшего функции склада, натянули гигантский плакат, закрывший разваливающуюся стену фотографией этой же самой стены, но во времена ее молодости.

На параде ожидалось присутствие Директора, поэтому оживление в рядах трудящихся за день до события достигло апогея. Рабочие и руководство среднего звена бродили в возбуждении, наводили последний лоск и переживали, что в ответственный момент что-то может пойти не по плану.

Коренев тоже не остался равнодушным. Он с прошлой работы помнил, как выглядит показуха, и распознавал ее закрытыми глазами, но и ему передалось настроение всеобщего помешательства. Он надеялся на личную встречу с Директором, несмотря на охрану, которая в таких случаях не дает кому попало приблизиться к охраняемому должностному лицу.

В день празднеств выяснилось, что высшее руководство парад не посетит, так как пребывает с официальным визитом в заграничной командировке и сожалеет о невозможности принять участие в шествии. Но Директор посмотрит на довольные и радостные лица работников в записи, поэтому огорчаться не следует.

Новость вызвала глубокое разочарование. Оказалось, Коренев был не единственным желающим поделиться с высшим руководством собственными проблемами. Несмотря на испорченное настроение, никто не отменял парада, тем более, его в записи хотел посмотреть сам Директор.

Бригадир вручил Кореневу плакат с одним словом: «Горжусь!». Коренев не сразу догадался о смысле краткого лозунга. Вероятно, предметом гордости являлся факт работы на фабрике. Остальные шли с подобными короткими, но емкими транспарантами: «Сможем!», «Готовы!», «Не сдадим!». Самая длинная и понятная надпись сообщала: «Нам сто лет!»

– Может, я в вагончике посижу? – попросил Коренев, но его слушать не стали и поставили в середину ряда.

Он разглядел во главе колонны Алину и обрадовался, хотя из-за всеобщей суматохи и не мог подойти ближе. Она стояла в окружении других медработников и улыбалась, но Коренева не замечала, несмотря на его попытки привлечь внимание, бешено размахивая плакатом.

– Да не мотыляй ты так, кому-то по затылку попадешь, – сказал дедушка, нацепивший на грудь три ряда орденов. Показалось, что на одной из его медалек написано «За взятие Бастилии», но дедуля подхватил свой плакат и убежал в голову колонны.

Такого количества народа Коренев на фабрике не видывал. Сейчас, когда все собрались на празднике, самое идеальное время для побега. Зайти за угол, бросить плакат и убежать…

– Изоляторный цех! – объявил женский голос через громкоговоритель, и колонна, в которой стоял Коренев, двинулась мимо трибун. Шли слаженно, но медленно, чтобы растянуть парад по длительности и создать иллюзию большего количества участников, чем удалось собрать на самом деле.

Транспарант сносило в сторону сильным ветром, и Коренев с трудом удерживал древко. «До чего скатился! Стыд и позор!» бормотал внутренний голос.

Сосредоточился на рыжих волосах Алины, идущей в трех десятках метров впереди. Она то показывалась, то исчезала за нестройными рядами прочих участников шествия. Хотелось, чтобы она его наконец-то заметила, но она продолжала брести под руку с подругой.

Решил подобраться ближе и начал обходить впередиидущих, стараясь не привлекать внимание немногочисленных, но важных гостей. Во время очередного маневра внезапно зацепился взглядом за одну из фигурок, стоящую среди наблюдателей.

Владимир Анатольевич! Это, без сомнений, был он. В левой руке он держал поводок, заканчивающийся зевающей собакой, а правой вытирал платком со лба пот, катившийся из-под теплой шапки-ушанки.

Коренев забыл об Алине, параде и необходимости соблюдать подобие строя. Он не видел под собою земли и несся наперерез толпе, наступал на ноги и расталкивал других участников, которым не повезло оказаться на его пути. Плакат волочился следом и бил по коленям.

– Молодой человек! Осторожней! – раздавались крики, но Коренев не обращал на них внимания. Он топтался по чужим ботинкам, в ответ ругались и вскрикивали от боли, но это казалось ему сущей мелочью, когда появился реальный шанс выбраться на свободу.

– Владимир Анатольевич! – закричал он, опасаясь упустить из виду знакомую фигуру с собакой. – Я здесь! Посмотрите сюда!

Со всех сторон на него зашипели, и даже Алина с подругой оглянулись на шум. Стройность рядов нарушилась, возникла заминка. Благостная картинка дружного коллектива, в ногу идущего в будущее, разрушалась на глазах.

Владимир Анатольевич притворился, что ничего не заметил. Он поглядел на часы и пошагал прочь от места проведения парада, потянув на поводке недовольного пса. Единственный шанс на спасение ускользал, и Коренев припустил быстрее. Выбросил плакат, сдерживающий бег, и теперь ничто не мешало расчищать перед собой дорогу двумя руками.

Владимир Анатольевич с испугом оглянулся на шум, но при виде Коренева ускорился.

– Стоять! – закричал Коренев, выбежал из толпы и пересек свободное пространство между колонной и наблюдающими. – Вы не можете меня бросить! Я вас засужу!

Охрана напряглась и придвинулась к гостям из столицы. Люди из охраны бежали к нему. Он увернулся от протянутых рук и прорвался через ограждение за пределы праздничной зоны. К нему потеряли интерес и вернулись к мероприятию.

Он успел заметить плащ Владимира Анатольевича, исчезнувший за двухэтажным зданием конторы изоляторного цеха, и бросился следом.

Запыхавшись и выпуская клубы пара, забежал за угол. Услышал лай и хищно улыбнулся.

– Вот вы где! – сказал он. – Ну, теперь-то не отвертитесь.

Испуганный Владимир Анатольевич проигрывал в неравной схватке с псом – тот, не обращая внимания на натяжение поводка, стоял у единственного в цеху дерева и лаял на шокированного Мурзика, уцепившегося когтями в ствол.

– А, это вы, – Владимир Анатольевич изобразил удивление. – Я вас и не заметил, так сказать.

– У меня сложилось противоположное ощущение, – прохрипел запыхавшийся Коренев, подошел ближе и приготовился вцепиться в плащ при первых признаках побега.

– Прискорбно, но ваше впечатление обманчиво, – ответил Владимир Анатольевич и дернул за поводок. – Фу! Сидеть! Обычно они не лают и на котов не реагируют, а тут как с цепи сорвался, с ним такого не случалось. Ума не приложу, что на него нашло, так сказать – пояснил он.