Шёпот во тьме

– Ты сейчас думаешь… О чём? Я хочу… знать…

– Я думала о шляпах. – Смешок. – Прости, ты, возможно, ждал чего-то более философского.

– Шляпы важны… для тебя…

– Да, идеальная шляпа должна отражать суть того, кто её носит, как одержимость – проявление сути тени.

– Сделка…

– Именно так. Ты любишь сделки, как я люблю… делать шляпы. Да, именно так. Они отражают суть, идеальная шляпа раскрывает человека. Иногда даже лучше, чем он сам.

– У-у… – Еш загудел. Мге кажется, я впервые услышала такой звук от него. Что это – удовольствие? – Сде-е-л-ка… – протянул он, пробуя вкус слова на языке, которого у него, между прочим, нет.

Ирония момента меня поразила. На губах выросла робкая улыбка.

– Ты смеёшься… Почему?

– Просто забавная мысль пришла в голову: мы беседуем, словно друзья.

– Мм… друзь-я… Что бы ты… хотела знать обо… мне… друг?

Взгляд скользнул по его фигуре – нескладной, собранной неуверенной рукой скульптора. Верх тела слишком широк, низ, напротив, слишком узок, из-за чего Ешу приходилось удерживать равновесие, используя руку – угловатую, вытянутую, как оборонительный щит.

Щит. Не броня. Что-то, за чем прячутся.

– Кем ты был? Ну, до встречи с Нилом?

– Вос… восп…

Тело Еша расплылось, потом содрогнулось. Острые шипы пронзили его изнутри. Морок задрожал.

Свет погас. В мастерской вновь стало темно.

Потом всё повторилось – дрожь, шипы, свет. Гроза разразилась не только за окном, но и внутри Еша.

Боль. Или что-то, очень на неё похожее.

Мне стало стыдно.

Натурфилософы учили нас: тени – это пороки. Отражения изъянов человеческой натуры. Неправильные формы. Искривлённые пропорции.

Но, может, они ошибались?

Потому что я видела не ошибку. Я видела боль. Страх. Колебания мысли.

И что-то, очень похожее на память.

А это, насколько мне известно, – уже почти разум.

– Воспоминание? Гроза вызывает неприятное воспоминание?

– Мм.. да… наверное… Больно вспоминать…

Свет затрепетал, затем всё-таки стабилизировался. Буря в теле Еша утихла. Морок снова струился ровно, закручиваясь в бесконечные узоры.

Еш стоял рядом, но теперь смотрел в окно. Затих. Моё любопытство жаждало узнать больше, но не хотелось снова причинять ему боль неосторожными вопросами.

Я вернулась к шляпам.

Из ящиков я достала свои сокровища: ленты, пуговицы, засушенные цветы, кусочки кости, соляные кристаллы, черепа мелких зверей. Всё это – мусор, если смотреть без воображения. Но стоит выбрать верный фон, подобрать цвет, найти форму – и вот уже вещь обретает характер. Тайну. Голос.

Так и с людьми.

Так и с тенями.

– У меня тоже есть воспоминания, от которых больно.

– Расскажи…

Это было странное ощущение. В моей жизни не было никого, с кем бы я могла обсудить это. И уж точно я никогда не думала, что поделюсь чем-то личным с тенью. НЭто было странное чувство. В моей жизни не было никого, с кем бы я могла обсудить это. И уж точно я никогда не думала, что поделюсь чем-то личным с тенью. Но, возможно, только тени и умеют слушать по-настоящему.

Еш стал первым.

И это, по-своему, было началом.

* * *

Ночь 2, Глава 12

полная пикантных договорных обязательств, прерывистого дыхания и преследовательницы в элегантной шляпке.

18-III-1878. Утро.

Утро началось с сортировки свежих шляпок – от скромно-презентабельных до тех, чью художественную ценность придётся защищать с жаром и аргументами.

За спиной раздалось покашливание. Нил прокрался в мастерскую и протянул какой-то лист. (У меня есть веские основания полагать, что он вырвал его из моего же дневника!). Большинство пунктов касалось овощей разных цветов с указанием их количества, а также несколько видов мяса, молока, яиц…

– Список продуктов?

– Твоя вкусная диета вызывает беспокойство даже у полубестелесной тени. Это о многом говорит.

– Что тень понимает в том, как нужно питаться?

– Достаточно, чтобы знать: не только хлебом и картошкой.

– Они стабильны, надёжны и не препираются на каждом слове.

– Не строй мину. Да, это жест благодарности.

Благодарность, которую нужно отыскивать в коробке с оскорблениями, предварительно вытряхнув из неё самодовольство.

– Хочешь доказать, что можешь быть полезным хотя бы иногда?

– Да, да, – поспешно согласился Нил. – Просто следуй списку. Ты же умница. – Он коснулся моего плеча и тут же сменил тему: – Это шляпки на продажу? Хм.

Он оценивающе пробежался по столу глазами. Я же поймала себя на мысли, что хочу услышать его мнение.

– Безумие, стиль и бисер. Восхищён. Или напуган. Пока не решил. Обещаешь не надевать их на людей?

Неужели цветы испортились? Или – хуже! – они получились слишком уродливыми, и мистер Карвент снова откажется продавать их? Нет, нет, всё в порядке – розовые, бежевые, песочные с большим количеством вощёных цветов, сеточек и бисера. Стоило ли полагаться на мнение человека, у которого нет ни одной собственной шляпы?

– Шляпы в порядке, – вынесла я вердикт.

Нил склонил голову и прищурился.

– Но они не такие, какими бы тебе хотелось их видеть, я прав?

Он дотронулся до моей ладони. Прикосновение жгло кожу, но я не отняла руки. Нельзя уступать первой.

– Они достаточно привлекательные, чтобы их хотелось покупать. И не смей менять тему. Ты мог бы сходить на рынок сам.

– Меня устраивает твой дом: веет отчаянием, тоской и странным уютом.

Вот опять. Комплимент, упакованный в коробку непрошеной поэзии, обитую шёлком оскорблений. Как можно быть настолько безнадёжно раздражающим – и при этом настолько неприлично притягательным?

– Твой запрос отклонён.

– Это ещё почему?

– Я не обязана посвящать тебя в свои планы, но всё же скажу: из-за подготовки к ярморочной ночи у меня совсем не было свободного времени, чтобы отправиться на охоту за кошмаром. Но раз я закончила большую часть работы вчера, то сегодня могу посвятить время другим делам. И моё предложение о том, чтобы отправиться вместе, в силе.

– Ха, и как же ты собираешься искать его? Может, у тебя есть скрытые таланты зарочника, идущего по следу зла?

Вот опять это слово. Похоже на старую привычку.

– Для начала проверю место, где я впервые столкнулась с ним.

– А если его там не будет? Этот город выглядит большим, поэтому я его и выбрал.

Нил прислонился к столу и сложил руки на груди.

Не хотелось этого признавать, но Нил был прав. После той первой ночи кошмар так ни разу не появился (по крайней мере, об этом не писали газеты). Что если он подчиняется тем же прихотям времени, что и все тени? Тогда ждать можно неделями, если не месяцами. Впрочем, ждать – роскошь, которую я могу себе позволить.

– У тебя есть какие-то предложения?

– Да, есть парочка идей, вдохновлённых твоим дневником.

Вопреки желанию, сердце учащённо забилось, а на щёки вспыхнули.

– Но для начала – ужин. Я даже готов уступить место Ешу, если тебя это порадует.

– Нет, – отрезала я.

– Примирительный ужин. Поверь: у нас есть время. Кошмары как плохие ухажёры – всегда возвращаются, когда не ждёшь.

– Это не важно. Просто оставь еду на столе.

Улыбка Нила увяла, как поля шляпки, столкнувшейся с дождливой реальностью. Брови сдвинулись, а скулы затвердели, и он с достоинством человека, получившего пощёчину от скоркоской бюрократии и вынужденный возвращаться вновь и вновь, превозмогая погодные тяготы, ушёл в немое страдание, столь любимое мужчинами, привыкшими к немедленному одобрению.

Это длилось некоторое время. Но, как и любой на его месте, в конечном итоге уступил.

– Хорошо. Я в деле.

– Что?

– Старую собаку, как говорится, не переучить. Если ты сломаешь шею на какой-нибудь гнилой лестнице, я потом буду страдать от чувства вины. А мне это неудобно. Поэтому взамен – ты купишь всё из этого списка.

– Сделка?

– Компромисс.

– Хорошо, но только сегодня.

Слишком быстро. Удовольствие на его лице распустилось, как увядающий цветок, обильно политый похвалой. Следовало ответить “может быть”. Или хотя бы “подумаю”. Что угодно, кроме того, на что он рассчитывал.

* * *

Вывеска раскачивалась на ветру, поскрипывая, как старые петли в заброшенном доме. “Кость и соль. Бакалейная торговля” – гласила надпись. Над дверью звякнули подвешенные косточки, а за ней – привычный запах соли, железа и терпкой горечи, оставляющего послевкусие где-то под языком.

Начищенная до зеркального блеска латунная табличка извещала, что за прилавком стоит не кто иная, как Мара. Старуха вечно перетасовывала свёртки с тем видом, словно занималась ростовщичеством душ, которые желали избежать повестки на Последний суд. Её натруженные пальцы хрустели, когда она разворачивала газету и заглаживала бумагу вокруг костей и кристаллов. Заметив меня, она цокнула – и без всяких приветствий перешла к делу. Именно за это я и ценила её лавку выше прочих.

– Дай-ка руку.

Она имела в виду правую. Ту самую, которую я никому не решалась показывать.

Перчатка легла на отполированное дерево, рукав обнажал почерневшую до локтя кожу. Кое-где её прорезали трещины. Мара схватила меня с неожиданной силой, провела шершавыми пальцами по участкам коррозии, затем оттянула ворот рубашки и заглянула туда.

– Где ещё?

– Только рука.

Она задержала взгляд. Её глаза были, как два старых гвоздя – ржавые и глубокие.

– Врёшь. Но мне плевать.

Она отпустила меня и, не говоря ни слова, нырнула к одному из шкафов. Вернулась с бутылочкой тёмно-фиолетового цвета – снадобье сдерживало распространение морока. Родители слишком долго закрывали глаза на Омут во мне. Когда я впервые получила лекарство, левая ладонь уже почернела. Может, всё можно было остановить раньше, если бы они признали, что их дочь говорит с тенями, а не пытались исправить то, что не нуждалось в исправлении.

– Мне ещё нужны соли. Обе. – Я кивнула на баночки. Одни светились жёлтым, янтарным и лимонным светом; другие переливались кроваво-красным. – Но в прошлый раз кровянец был неважный.

– Жалоб не было.

– На этот раз нужна особая точность в работе.

Мара прищурилась. Ногти её постукивали по прилавку в раздражении – механическом, как у фоноскрипта.

– Что у тебя на уме, девочка?

Я сглотнула. Сказать правду значило услышать смех или – что хуже – сочувствие. Я делаю шляпы. И слышу шёпот. Этого вполне достаточно, чтобы не нуждаться в чужих диагнозах. Да, если я доберусь до кошмара, это будет достижение. И Министерству придётся признать мою ценность. Как и матери.

– Молчишь. Ну и ладно. Главное – поменьше с тенями водись. Тянут на ту сторону.

* * *

На площади грохотало утро. Люди спорили, таскали ящики, торговались, возились с гирями и весами. Солнце било в лицо. Весь этот шум стягивался на плечи, как чересчур тяжёлое пальто. Я искала глазами место потише – и наткнулась.

Энигель.

Изящная, как чёрнильная клякса на ведомости, она стояла на краю рынка в светлом платье и летней шляпке. Без маски – концентрация соли в этой части района была терпимой. В одной руке – папка с гербом Министерства учёта и фотофиксации, в другой – перчатки. Их она, как обычно, не носила.

Снова Энигель.

Частота наших встреч увеличивалась с ужасающей быстротой. Не то чтобы я её избегала. Мы не так давно вместе были на рынке. Просто… если бы в этот момент появилась ещё моя мать под руку с налоговым инспектором, утро можно было бы официально признать трагически завершённым.

Она водила взглядом по площади, как ястреб. Кого-то ждала. Меня не заметила. Пока.

Я, совершенно случайно, свернула в ближайший переулок. Досадное недоразумение. Просто потому что… солнце. И жара. И работа. У нас обеих наверняка есть дела поважнее.

Шаг ускорялся. Может быть, дыхание сбилось не только из-за жары. Может быть, мне показалось, что кто-то позвал меня по имени. Женским голосом. Знакомым.

(Примечание: В тот вечер я осталась дома. Нил, к его чести, не задал ни одного вопроса. Просто достал то, что нашлось в кладовой, и готовил из того, что было.)

* * *

Глава 13

19-III-1878. Вечер.

Силуэт Нила растворялся в темноте мастерской перед омографом. Тусклая вспышка осветила его лицо и плащ. Как только я вошла, он одёрнул руки, и мне показалось, что одна из них вышла из корпуса аппарата. Он же, словно застуканный за преступлением кот, сделал вид, что всегда именно так и сидел, гордо задрав подбородок. На лице – вечная насмешка.

– Что ты делаешь?

– Просто смотрю.

– Смотришь в темноте?

– Новые технологии, – проговорил он, касаясь омографа с выражением лёгкого омерзения. – Шёпотницы – занятная штука. Вода может хранить звуки, теперь, оказывается, и образы.

Возраст, мысли, родина – всё скрыто. Изучение слова “зарочник”, однако, давало хоть какую-то подсказку и наводило на мысли о монастырях Святого Порядка где-то на севере.

– Как трогательно: век просвещения добрался даже до отсталых монастырей.

Скула дёрнулась, но он быстро вернул самообладание, спрятав что-то другое за сухостью.

– И всё же, я не доверяю этому.

– Этому – чему? Чьему-то изобретательскому духу? Или прогрессу вообще?

– Воде. Омуту. Технике, которая что-то запоминает. Она помнит, даже если ты хочешь забыть.

– Ах, вот оно что. Пугает, что она запомнит тебя не с лучшей стороны?

Он закатил глаза и тихо рассмеялся, уступая победу.

Я извлекла из коробочки новую линзу и вставила её в омограф. На мгновение отражение в линзе поплыло. Контуры лица Нила вытянулись, стали какими-то лисьими, остроконечными – как маска, всплывшая из омутной глубины. Я моргнула – и всё исчезло. Наверное, тень. Ламп или шляпа, висящая на крючке, которая давно требует ремонта. Или же просто усталость.

– Как насчёт ужина? – спросил Нил, всё ещё стоя слишком близко. – На этот раз из настоящей еды.

– Не моя вина, что ты его не приготовил.

– Не моя вина, что ты позорно сбежала при виде знакомой блондинки, которая искала тебя, и не купила ничего из того, что я просил. Но, благодари Верховного, я способен к свершениям и при более скудных вводных.

– А как же кошмар? Ты обещал…

– Я отменяю нашу договоренность.

Он встал, наклонился, опёрся руками о стол – и всё, ловушка захлопнулась. Я оказалась между ним и столешницей, а между нами – только омограф. Рука с медным отливом легла на талию. Второй рукой он отодвинул прибор, как отодвигают стопку бумаг, мешающую флирту. Выдох – прямо у уха. Горячий, как язычок огня в горелке.

– Придётся немного форсировать события.

– О чём ты?

– Ты так и не ответила на мой вопрос. Хотела бы… как описано в твоём дневнике?

Жар. Прерывистый вздох. Сжатые костяшки пальцев. Ситуация стремительно покидала границы протокола взаимодействия с подозрительными субъектами. Да, Нил был ходячим воплощением моих фантазий. И… нет.

Нет, нет, нет. Воображение и реальность существуют в разных отделах. Их запрещено смешивать.

Еш. Вот с кем было просто. Никаких недосказанности и вопросов с намёками.

– Нет…

Что, очевидно, не прозвучало с необходимой убеждённостью.

На лице Нила не проступило ни одной эмоции. Ни разочарования, ни облегчения. Зачем ему всё это, если он даже не заинтересован?

– Тогда зачем держишь все эти вещи у себя дома?

Глаза смотрели на носки ботинок. Перчатка натянулась на суставах. Пальцы перебирали ткань рубашки Нила, чуть оттягивая на себя. Если бы Министерство выдавало лицензии на романтические глупости, я бы уже ждала вызова на переаттестацию.

Мне, пожалуй, даже хотелось посмотреть, как далеко он зайдёт. Научный интерес, не более.

– На самом деле… мне интересно… попробовать… немного…

Нил закатил глаза.

– Так ты хочешь или нет, определись уже.

– Да?

– Не слышу уверенности в голосе.

– Да, я хочу, чтобы ты связал меня.

Бюджет моего самоуважения пошатнулся. Проклятые ассигнования на его улыбку и палец, приставленный ко рту.

– Что ты?..

– Шш…

Он расстегнул пряжку ремня и затянул его на моих запястьях.

– Мы что… прямо сейчас?!

– Почему нет. Идём.

У меня и мысли не было, что он на самом деле согласится. Честно говоря, я почти рассчитывала, что он меня одёрнет и скажет что-нибудь язвительно обидное. Он должен был сказать "нет". Столько аргументов против. Но он сказал "идём". Просто и буднично, как будто это была прогулка в лавку за солью.

И даже тогда казалось, что всего этого не может быть.

Голос матери хотел, чтобы я отозвала своё предложение. Это было бы зрелое, разумное, протокольно верное решение. Она велела отступить, когда он наклонился. Или – хотя бы – выдать вялый протест, когда он направил меня к лестнице.

Но вместо этого – безропотное подчинение. Ему. Все правила приличий вместе с аргументами разума были аккуратно связаны в бант, обмотаны кружевной ленточкой и торжественно брошены на пол моей скромной спальни. Обои – с незамысловатым растительным узором, лампа – в мягком тактриновом сиянии, кровать – с кованым изголовьем, как в провинциальной гостиной для особо капризных родственниц.

В голове – только одно: томительное, почти стыдливое ожидание. Лёжа на кровати, наблюдая, как Нил кидает плащ на стул, оставаясь в одной рубашке и брюках, а потом склоняется и тянется к подолу моей юбки, я не сделала ничего, кроме как затаила дыхание.

Когда его руки добрались до середины бедра, он замер. В нерешительности. Или – отвращении? Что ж, стоило ожидать такой реакции. Мара была права: морок во мне расползался всё дальше – после встречи с кошмаром скорость стала угрожающей. Помимо руки поражены оказались и другие части тела.

– Я немного… обескуражен?

– Неправильные пропорции.

– Ха, слышал про таких, как ты, но не думал, что это буквально “могильный холод”.

Это было всё, что он сказал. Затем молча провёл пальцами по тёмному участку, не отстраняясь. Обе юбки полетели на пол, как и перчатка. С хищническом взглядом он раздвинул мои ноги.

Нил действовал без спешки. Пальцы скользнули по ремню, стягивающему руки, откинутые к изголовью кровати. Взгляд задержался на моём лице, давая шанс передумать. Именно сейчас мне не хватало шляпки с вуалью – чтобы спрятаться за ней и хотя бы сделать вид, что всё под контролем. Нет, я хочу этого.

– Ты дрожишь, боишься?

– Хотелось бы контролировать ситуацию целиком.

Он наклонился к моему уху, тепло мягко коснулось нежной кожи:

– Я кусаюсь только, если попросишь.

Странным образом, но это подействовало. У меня получилось не только расслабиться, но и чувственно выдохнуть со смесью предвкушения и возбуждения.

– Перевернись на живот, – приказал он.

Что ж, жаловаться глупо, он честно собирался выполнить свою часть уговора.

Почему из всех людей единственным, кто понял и принял меня, оказался именно он? Наглый, самоуверенный, скрытный, увиливающий от ответов, как министерский чиновник перед толпой. Столько тайн. Опасных тайн. Но именно здесь, в одной кровати с ним, со связанными руками и в довольно непристойной позе, я чувствовала себя разоблачённой – и впервые это ощущение оказалось приятным. Я могла быть собой.

– Выбирай силу. От одного до восьми.

– Четыре?

Замирание. Ожидание. Выброс адреналина, от которого перехватывает дыхание, пока горячая, покалывающая боль разливается по коже, оставляя после себя пряное послевкусие.

– Считай, да не ошибайся.

– Раз.

Он замахнулся снова.

– Два. Три…

Он остановился на шестнадцати.

– Число?

– Шесть.

Он не использовал ничего, кроме голоса и рук. Но как же это было… хорошо! Несколько раз голос сбивался со счёту, но он продолжал до тех пор, пока не услышал “двадцать четыре”. Ставки постепенно росли, и, к тому времени, когда мы дошли до восьми, счёт потерял значение, и из раза в раз звучало “Ещё…”, “Сильнее”, “Не останавливайся”.

– Я видел твою коробку под кроватью. Где она теперь?

– В шкафу. Ключ под подушкой.

Перевернувшись обратно на спину, я увидела его саркастическую улыбочку.

– Ты и дневник теперь здесь прячешь.

Нил вернулся, высыпав содержимое шляпной коробки на кровать.

– Сколько тут всего. Хм, ты взволнована или испугана – не пойму?

– Никто не делал этого для меня прежде, так что, наверное, и то, и другое.

– Могу остановиться… но тебя это, кажется, расстроит. Раздвинь ноги шире.

Я послушно раздвинула ноги. И только потом осознала, как это выглядит со стороны.

– Вот так…

– Ах, холодно!

– Прости, это всё из-за морока в твоём теле. Скоро станет тепло.

Звуки удовольствия слетали с моих губ, как вспышки омографа – резко, сбивчиво, громче, чем следовало бы. Руки сами собой потянулись вниз.

– Эй, я не разрешал трогать себя. Может, стоит наказать тебя?

– Да.

Смешок.

– Наказание не считается, если ты об этом просишь. Держи ноги шире.

Он навис. Одна его рука крепко схватилась за ремень, удерживая мои руки наверху, вторая – продолжала двигаться. Быстрее… быстрее… В этот момент – редкий, беззаконный, с перетянутыми запястьями и дрожащими коленями – я была, пожалуй, счастливее, чем заслуживала.

(И, разумеется, ужасно, бесстыдно, безответственно неправа.)

* * *

Глава 14

40-III-1878.

– Мм…

– Держи ягодицы выше.

Прошёл месяц, как в моём доме поселились тень Еш и человек Нил. (Оба – совершенно неплатёжеспособные, между прочим, но хотя бы один приносил загадки, а второй – удовольствие.) Я, кажется, начала привыкать к такому течению времени, хотя до сих пор до конца не разобралась в том, как это устроено. Время от времени Нил уходил, оставляя со мной Еша. В остальном моя жизнь была обычной. Продажа шляп в лавке, работа в мастерской.

Игры с Нилом занимали всё больше времени, а поиски кошмара – всё меньше интереса. Даже тени, хочется верить, скучали без моих ночных визитов. Угрызения? Не наблюдались. Всё это напоминало мою переписку с Министерством учёта и фотофиксации: усилий прилагалось много. Зато в этот раз куда меньше бумажной волокиты. Редкий случай, когда излишнее потоотделение можно было

– Хорошая девочка. Может мне стоит наградить тебя чем-то побольше?

Мой рот был связан, так что ответить иначе, нежели взглядом и стоном, я не могла.

Ухмылка. Нил притянул меня за ошейник и зашептал прямо в губы.

– Тебе так это нравится, да? Посмотри, насколько ты мокрая, под тобой целая лужа.

Однако, несмотря на всю кажущуюся близость, он прикасался только руками. И никогда не использовал другую часть тела. Возможно, именно это и пугало сильнее всего – не морок, не ошейник, не кошмар, тихо ждавший своей очереди. А мысль о том, что если я наконец доберусь до него, сделаю снимок и пошлю его в Министерство, то потеряю повод для отвлечения.

* * *

Глава 15

44-III-1878. За четыре такта до темноты.

Сезон свадеб в самом разгаре, а значит, в лавке давящее столпотворение. Раскалённый докрасна котёл женщин и мужчин, желающих подыскать себе достойную пассию в кратчайшие сроки. Не так важно, какие у тех имелись взгляды по тому или иному вопросу (и были ли они вообще), если адвокатом выступает фасон шляпки – самый модный, естественно; с самыми пышными и наисвежайшими цветами, несомненно; и в самых тёплых, пастельных тонах, очевидно. Мастерство шляпницы – в подготовке аргументов, чтобы даже самый дотошный суд присяжных вынес оправдательный приговор: прелестна, изысканна, очаровательна мила.

В этом столпотворении мистер и миссис Карвент совсем не обращали на меня, нагруженную шляпными коробками, внимания. Стоило миссис Карвент отбить счёт, как следовало поменять шёпотницу в аппарате, а тут уже наставало время нового счёта. В это время мистер Карвент летал по всей лавке, как оголтелый, стараясь уважить своими вниманием каждого. Оба этих обстоятельства делали честь их умению вести шляпный бизнес.

Нил наклонился прямо к моему уху. В его руках тоже были коробки.

– Пришла глазеть или продавать шляпы?

– Соблюдай дистанцию, – осадила я. – А что касается шляп: нужно дождаться, когда кто-нибудь из владельцев освободится. Не все настолько бестактно влазят в чужие дела.

– Ха, можем сразу остаться ещё и на чаепитие.

Его едкий комментарий остался без должного внимания.

– Вон же та девица, – продолжал он, кивнув, – что наведывается каждый третий день на неделе. Когда ты уже поговоришь с ней? Я устал придумывать отговорки.