Чужая. На своей земле

– Проклятье! – Омрриган кинулась к окну, но было поздно. Позади на полу, хрипел, умирая, верный слуга, ему пытались помочь, но крови было слишком много. Не глядя по сторонам, расталкивая бегущих навстречу воинов, Омрриган бросилась вниз по лестнице в главный зал. Все напрасно, она проиграла. Да, она захватила замок, но зачем он ей? Ведь все знают, что орки не могут долго находиться на поверхности земли, им нужен мрак и влага. Проклятая девка была права – орки действительно предпочитают болото. Дочь Диланны пропала, «Память дракона» тоже не нашли – все было зря. Дождавшись, когда Омрриган немного успокоится, к ней подошел помощник Гнура.

– Что с ним? – резко спросила она встревоженного орка. – Жив?

– Пока да, но слишком много крови, он не перенесет дороги, – слуга старался не смотреть ей в глаза, – что прикажет хозяйка?

– А сам-то как думаешь? – взорвалась Омрриган – или тоже полетать захотел? Могу помочь. – С этими словами она резко встала, оглядела захваченный замок.

– Все сжечь, девку не трогать, пусть лежит. Домой. – Скомандовала Омрриган и вышла из захваченного замка.

«Проклятое солнце, так и печет» – она бежала через двор к своей крытой повозке, запряженной двумя низкорослыми лошадьми с короткими крепкими ногами и очень широкими копытами. Спрятавшись от солнца, Омрриган наблюдала, как ее воины грузят в другие повозки добычу, поджигают оставшиеся постройки. Из замка вынесли раненого Гнура, бережно уложили в повозку, накрыли плащом. Орки торопились – солнце палило нещадно, им было слишком жарко и тяжело находиться на таком солнцепеке.

Омрриган разглядывала следы разрушений от вторжения. «Девка сама виновата, – думала она, глядя на выбитые стекла на вершине бергфрида, – все могло быть по-другому, мы не собирались ее убивать». Да, она не хотела смерти Диланны, Омрриган была нужна только ее дочь и кристалл. В этом году, так же, как и в прошлом, эльфы Туманного дома помешали оркам принести Випере обычную жертву. Под угрозой применения «Памяти дракона» старший брат Диланны два раза продержал орков всю весну и половину лета в осаде, не позволяя им высунуть носа из родного болота. Випера была в бешенстве, в старом теле гадюки было еще достаточно сил, а яд ее после зимней спячки был особенно силен. Сколько пришлось отдать ей лошадей и соплеменников – Омрриган вздрогнула, вспоминая события недавнего прошлого. Но брат и муж Диланны в конце этой весны погибли на охоте, и женщина осталась в замке одна с двумя детьми: старшим сыном и новорожденной дочерью и была, как казалось хозяйке орков, легкой добычей. Еще не поздно было умилостивить разъяренную Виперу, которая, проснувшись, требовала свое и Омрриган решилась напасть на Кураханн. Она преследовала две цели: наказать эльфов и завладеть «Памятью дракона».

Хозяева старинного замка Кураханн, стоявшего на серой скале у самой границы Ближних Земель и Серых гор, могли расправиться не только с орками – у них вполне хватило бы сил уничтожить саму Виперу. Причем, сражаясь, они использовали не только оружие, но еще и кое-что пострашнее. В их распоряжении были тайные, сильные непонятной оркам природы способности женщин-эльфиек Туманного дома – им было достаточно просто неотрывно смотреть на человека, чтобы обратить последнего в бегство или заставить его ползать на коленях у их ног или одним словом усмирить бешеное животное. Но таких женщин было мало, как правило, это были старшие дочери хозяев замка, у младших девочек эти способности были слабо выражены, а могли и вообще не проявляться. Но это компенсировалось наличием у эльфов Туманного дома подлинного сокровища, олицетворения абсолютной власти и силы – «Памяти дракона», старинного, как сам замок Кураханн, кристалла, имеющего власть над драконами. Владели им мужчины Туманного дома, это всегда были старшие в семье сыновья. Обладанию кристаллом предшествовало длительное обучение, его в строжайшей тайне передавал сыну из рук в руки находящийся на смертном одре отец. Кристалл хранился в тайнике, его редко выносили на свет, чтобы просто полюбоваться. Женщины Туманного дома не умели заставить «Память дракона» подчиняться себе, это было мужским делом. Владельцы кристалла прекрасно знали, что сами драконы отдали бы что угодно, чтобы вернуть себе сокровище, но эльфы Туманного дома старались не предоставлять им такой возможности.

Дочь Диланны, потенциально обладающая редкими способностями, присущими эльфийкам из Туманного дома, предназначалась Випере и Омрриган мечтала, как отдаст ребенка гадюке на глазах у матери. А обладание кристаллом «Память дракона» могло помочь ей навсегда обезопасить свой народ и Виперу от любых опасностей, которые мог преподнести становящийся все более беспокойным мир. То, что кристалл «Память дракона» не подчинялся женщинам, хозяйку орков не беспокоило – ведь должна же была Диланна знать хоть что-нибудь о том, как использовать камень. Омрриган рассчитывала на то, что, потеряв одного ребенка, женщина станет сговорчивей. Но оба раза она промахнулась, и не просто промахнулась, а потерпела поражение там, где совсем не ожидала – дети Диланны исчезли, как сквозь землю провалились, «Память дракона» тоже пропала, Гнур умирает в соседней повозке. А мерзавка Диланна предпочла лежать у подножья башни в луже собственной крови, чем стать союзником и другом орков.

Омрриган еще раз взглянула на вершину башни и увидела густой черный дым, вырывающийся из разбитых окон – орки для верности использовали горючее масло, целое озеро которого находилось среди их болот. «Так тебе и надо – мстительно подумала она, глядя на пачкающие высокое небо черные вьющиеся клубы, – надо уметь договариваться с теми, кто сильнее тебя, дорогая. А твои дети наверняка погибли», – рассуждала Омрриган, ожидая, пока воины закончат погрузку и усядутся кто в повозки, кто на таких же низкорослых лошадей, – «мальчишке было почти пять лет, а девчонке всего ничего, их уже нет на свете. А «Память дракона» … Ну что ж, по крайней мере, никто не сможет теперь использовать этот кристалл, даже если случайно найдет его». Мысли были приятные и успокаивающие, и Омрриган решила, что жертвы были не зря – ей удалось если не полностью уничтожить, то нейтрализовать эльфов Туманного дома на долгие годы, а может быть, навсегда.

К ее повозке подбежал помощник Гнура и доложил, что все готовы, можно ехать.

– Как он? – снова спросила Омрриган о состоянии раненого Гнура.

– Пока жив, будем надеяться, что сможем довести его, – орк почтительно поклонился своей госпоже.

– Хорошо, командуй, – Омрриган снова откинулась назад в повозке и крикнула вознице – едем!

Повозка мягко тронулась с места, выехала со двора через ворота с выломанной решеткой, проехала узкий внутренний двор, и, прогрохотав колесами по опущенному подъемному мосту, через сожженную деревню покатила к болотам. Орочье войско, подобное своим видом отвратительной, бесконечно длинной черной змее покинуло разгромленный Кураханн.

Глава 2. «Она их видит»

Сухая твердая земля с трудом поддавалась плугу. Железный лемех, подрезавший пласты почвы снизу, углублялся лишь на половину своей длины, а сил пахаря и лошади не хватало, чтобы загнать его глубже. Перевернутые пласты дерна рассыпались в пыль при малейшем ударе, лишь кое-где, скрепленные ниточками корней трав и цветов, они оставались лежать целыми бесформенными колючими комками. Малейший ветерок поднимал над вспаханной землей облака душной серой пыли, забивавшей глаза и нос и отдававшей во рту вкусом золы. Еще одной напастью были слепни и оводы. Гнедая низкорослая крестьянская лошадь, одолеваемая назойливыми кровопийцами, непрестанно мотала головой, хлестала себя хвостом по бокам и даже взбрыкивала, грозя разорвать ветхую сбрую, и уже несколько раз делала попытки сбежать из борозды к спасительной реке. Пахарю тоже приходилось несладко – по пояс голый, он, замотав голову и лицо рубахой так, что видны были только глаза, налегал на плуг и одновременно пытался править становящимся все более беспокойным и оттого непослушным животным. Слепни и оводы также не обходили его своим вниманием, и Борко уже начал жалеть об отсутствии у него хвоста или третьей руки. Хотя солнце еще не подошло к зениту, пекло было уже нестерпимо, оно давило, грозило задушить пылью и жаром, могло убить. Борко остановил лошадь, посмотрел на небо, потерявшее из-за жары свою высоту и синеву. Оно показалось ему затянутым воздушной невесомой, но вместе с тем плотной паутиной, сквозь которую лился жар мутного беспощадного солнца. Оставаться на поле стало невозможно и бессмысленно: тяжелая земля, невиданная для этого времени года жара, насекомые – все было против него. «Пора заканчивать – решил он – все равно сегодня не успею, только лошадь надорвется». Борко стянул с головы рубаху, взъерошил короткие светлые, как у всех жителей села, волосы, выпряг измученную лошадь и в поводу повел ее к реке. «Да что же это творится – размышлял он по дороге – жара страшная, ни одного дождя за три месяца, сеять в золу приходится. А что из золы может вырасти? Сорняки только, зерно сгорит, урожая не будет…» И действительно, вспаханная и нетронутая земля были на вид одного цвета и отличались только тем, что поверхность невспаханного участка была покрыта трещинами и засохшими бесцветными ростками травы, а обработанная земля казалась присыпанной пеплом. Последний дождь был сразу после окончания половодья, проснувшаяся земля вобрала в себя всю талую и небесную влагу и приготовилась к началу следующего земледельческого крестьянского цикла «сев – созревание – сбор урожая», но… Но дождей больше не было, и когда люди в положенный срок попытались начать полевые работы, то обнаружили, что на всю длину лемеха земля превратилась в пепел. Да и полностью погрузить лемех в плотную тяжелую, словно каменную землю мог не каждый пахарь, лошади и люди выбивались из сил, а вспаханная почва на всю доступную глубину была мертва. Было очевидно, что и без того капризная и скупая на милости земля, в этом году особенно прогневалась на людей. О возможности голода в селе старались не говорить вслух, но каждый прекрасно понимал, что его ждет в случае неурожая.

Борко подошел к обмелевшей Вихре, названной так за свою извилистость и быстрое течение. Вихра была рукавом широкой полноводной степенной Лайбы, одной из двух главных рек Ближних Земель, питавшейся, как говорили старики, водами от таявших льдов в Серых Горах и многочисленными родниками. «Сколько же должно быть льда, чтобы дать реке столько воды» – каждый раз, подходя к реке, думал Борко. Ему, за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь не бывавшему нигде, кроме родного села и ближайшего города, было невозможно представить прячущиеся в темных тучах гигантские ледники на вершинах холодных скал.

Но засуха и недостаток подземных вод сделали свое дело: русло Вихры стало уже, слабые робкие волны набегали на обнажившуюся и даже успевшую высохнуть часть песчаного дна. Только ближе к стрежню река еще оставалась достаточно глубокой, и течение было если не сильным, то заметным. Лошадь рванулась вперед, едва не сбив с ног Борко и, зайдя в воду, начала жадно пить. Спасаясь от жалящих насекомых, лошадь заходила в реку все дальше, пока вода не стала доставать ей до брюха. Борко, раздевшись, пошел следом, завел лошадь на еще более глубокое место и стал поливать животное водой из сложенных ковшиком ладоней. Река дарила спасительную прохладу и защиту от слепней, выходить не хотелось. Из-за засухи быстрая обычно речка стала непривычно тихой, только слабый ветерок, едва касаясь ее поверхности, создавал легкую серебряную рябь, и поверхность воды делалась похожей на чешуйчатый бок диковинной рыбины. Напившись, лошадь просто топталась в воде, фыркала от удовольствия, хвост ее сносило течением. Животное, вернув важную часть тела на место, с силой хлопало мокрым хвостом себя по спине или бокам, создавая вокруг каждый раз маленькую радугу. Борко плавал и нырял рядом, наслаждаясь свежестью и отдыхом. Потом он посмотрел на небо – солнцу оставалось совсем немного до своей высшей точки. Парень сел верхом на лошадь и повернул ее к берегу. И тут с высоты он увидел в зарослях тростника, значительно поредевших из-за засухи, плотно севшую на мель маленькую лодку. Борко спрыгнул с коня, и, не отпуская поводьев, поплыл к тростнику. Скоро он почувствовал под ногами дно и быстро добрался до цели. Вблизи оказалось, что лодка была сделана из коры какого-то незнакомого Борко дерева, белой и очень прочной, сложенной в два слоя и натянутой на каркас из гибких толстых веток. Борко заглянул в лодку и увидел на дне маленький сундучок, деревянный ящик и небольшую корзину, закрытую сверху чем-то вроде полога. «Чья лодка, интересно?» – Борко оглянулся, посмотрел на другой берег и по сторонам. Обмелевшая река пуста, было тихо и жарко, он не заметил даже уток или цапель, обычно живущих здесь в изобилии и оба берега, насколько хватало глаз, были безлюдны. «Ну ладно, вытащу ее отсюда и отвезу домой, а там может и хозяин объявится, глядишь, заработаю немного деньжат» – с этими словами обмотав поводьями выступ на носу лодки, Борко взял лошадь под уздцы и повел к ее берегу. Лодка легко снялась с мели и поплыла следом.

Выбравшись на сушу, Борко немедленно принялся исследовать находку. Он втащил лодку подальше от реки на песок и опустился на колени. Ящики были надежно закрыты на маленькие навесные замки, и открыть их голыми руками оказалось невозможно. Тогда Борко занялся корзиной. Подвинул ее по дну лодки поближе к себе, сдернул играющую роль полога плотную легкую ткань, вытаращил глаза, охнул и шлепнулся на песок. Потом поднялся, и очень осторожно, не веря своим глазам, снова заглянул в корзину. Да, так и есть, в ней лежал ребенок, завернутый в кусок простого льняного полотна. Совсем маленький, месяца три не больше, он безмятежно спал, пока яркий солнечный свет не разбудил его. Малыш смешно зевнул, просыпаясь, внимательно посмотрел на человека и вдруг широко улыбнулся ему беззубым ротиком и замахал сжатыми маленькими кулачками. Потом он сощурился от слишком яркого для него солнечного света и недовольно захныкал.

Борко поспешно набросил на корзину полог и вскочил на ноги. Он совсем растерялся, он не знал, что ему делать, ребенок проснулся и требовал заботы и внимания, а между тем, вокруг не было ни души, только лошадь щипала сочную, выросшую кое-где около воды травку. «Что же мне делать? – метался Борко вокруг лодки – откуда ты взялся один в лодке на реке? Кто твои родители, и главное, где они?» Выход был только один: везти ребенка домой, в село. Парень осторожно приподнял полог на корзинке и заглянул внутрь – ребенок снова крепко спал, как будто путешествия по воде и встречи с незнакомцами были для него в порядке вещей, и ничего необычного не произошло. Борко быстро оделся и со всех ног кинулся к оставленной в поле упряжи, схватил хомут, вожжи, и, не обращая внимания на слепней и клубы пыли, помчался назад. За время его отсутствия ничего не изменилось: ребенок мирно спал, повернувшись на бок и тихонько посапывая, лошадь паслась рядом, лодка лежала на песке. Борко привязал вожжи к хомуту, надел его на шею лошади, обмотал носовой выступ лодки вожжами. В одну руку он взял корзину со спящим ребенком, другой повел под уздцы лошадь, тащившую за собой лодку. «Хорошо, что дом на краю села, можно незаметно подойти, – так думал парень, направляясь к дому со своей находкой, – сейчас не надо, чтобы люди меня видели». Лошадь, избавленная от послеобеденной муки на высохшем поле, к дому шла быстро, Борко еле поспевал за ней, ему приходилось почти бежать. Лодка тащилась сзади, оставляя в дорожной пыли длинный узкий след. Дальше дорога пошла в горку, корзинка с ребенком оказалась достаточно тяжелой, парень начал уставать, но останавливаться на отдых не собирался – Борко точно знал, что именно сейчас он может вернуться в село незамеченным, так как все люди заняты севом, а старики и маленькие дети попрятались от жары по домам. Добравшись до загона для скота, Борко свернул с общественной дороги на широкую тропу, ведущую к огородам, а с нее на узенькую тропку, ведущую к его дому. Лошадь с привязанной лодкой еле протискивалась между плетней, Борко пришлось выйти вперед и вести лошадь следом за собой. Он издалека увидел Огду, свою жену, поливавшую грядки. Хоть огород был небольшой, но высохшая земля требовала много воды, ближайший к их дому колодец высох, и Огде приходилось ходить с полными ведрами почти с другого конца села. Да еще и приходилось стоять в очереди, вода в колодце опустилась очень низко, и добираться до нее стало сложнее. Вот и сейчас, полив лишь пару грядок, Огда снова собиралась идти к дальнему колодцу. Парень ускорил ход и из последних сил почти выбежал навстречу жене, испугав ее своим внезапным появлением. Из-под крыльца вылез большой, лохматый сторожевой пес, прятавшийся там от жары, и приветствовал вернувшегося хозяина ленивыми взмахами похожего на растрепанный веник хвоста

– Что случилось, Борко, почему ты не на поле? – Огда подобрала с земли ведро, которое выронила от неожиданности – И что это у тебя?

– Пошли скорее в дом, увидишь. – Борко отпустил лошадь, взял корзинку обеими руками и быстро пошел в дом. Огда, отбросив ведро, побежала следом.

Дом Борко и Огды был небольшой, но крепкий и добротный. Деревянный, на каменном фундаменте, с одной холодной и двумя жилыми светлыми комнатами, большой печью, подполом и двускатной крышей он был, согласно традиции, построен совместно на деньги обоих молодоженов. Борко торопился поскорее закончить стройку, и после свадьбы Огда, прожив с родителями мужа всего два месяца, переехала в новый дом на правах хозяйки.

Войдя в дом, Борко поставил корзину на стол и осторожно снял полог. Огда выглянула из-за плеча мужа и тихонько вскрикнула, увидев спящего ребенка. Малыш проснулся, попытался вытянуть ручки в стороны, но стенки корзины не дали ему это сделать. Тогда ребенок снова недовольно сморщился, но, увидев склонившихся над ним людей, улыбнулся во весь рот. Огда осторожно взяла младенца на руки, положила его на кровать и размотала светлую ткань.

– Девочка, и какая красивая, – растроганно прошептала Огда, разглядывая ребенка. Девочка была действительно красивая – с белой нежной кожей, светлыми волосиками и глаза у нее, как Борко разглядел только сейчас, были серые. Парень стоял молча, глядя по очереди то на жену, то на найденного младенца. Пока жена занималась ребенком, он рассказал ей все и теперь совершенно не представлял, что ему делать дальше. Огда же забыла обо всем на свете. Они с Борко были женаты уже почти три года, но детей все не было. Огда всегда с удовольствием нянчилась с детьми своих сестер и подруг, и очень переживала из-за отсутствия собственных.

– Борко, пусть она останется у нас, – молодая женщина умоляюще взглянула на мужа. – Нам разрешат, дом у нас большой и есть корова. Пожалуйста, пусть она останется.

Вспомнив о брошенной в огороде лошади, Борко побежал во двор. Лошадь никуда не делась, да и зачем ей было куда-то идти, когда и здесь было много вкусного. Например, капуста, ростки которой были уже достаточно большими, и вытянувшиеся в разные стороны молодые мягкие листочки было очень удобно отрывать от стебля. За время отсутствия хозяев лошадь успела съесть почти десяток будущих кочанов. Борко, ругая себя и животное, завел лошадь в конюшню, отвязал лодку и занес сундучок и ящик в дом. Небольшие по размеру, они были очень тяжелыми, и Борко весь взмок, пока перетащил находки в комнату. Да еще пришлось повозиться с замками: они упорно не желали поддаваться. Огда, как могла, помогала мужу и совместными усилиями им, наконец, удалось открыть сначала сундучок, а затем и ящик. Откинув крышку сундучка, супруги второй раз за день вскрикнули от удивления: внутри оказались деньги: серебряные и золотые монеты, большие, как ладонь ребенка и новые, как будто вчера отчеканенные. Таких денег Борко и Огда никогда не видели, для них это было сокровищем, настоящим богатством. Борко взял одну монету, подкинул на ладони, пытаясь определить вес, попробовал на зуб, попытался согнуть, но обмана не было – монеты, в самом деле, оказались сделаны из настоящего драгоценного металла. Всего в сундучке оказалось сорок девять золотых и пятьдесят шесть серебряных монет. На одной стороне каждой из них был ободок из странных знаков, напоминавших детские каракули, в центре ободка угадывалось изображение женского лица, на другой был нечеткий оттиск птицы. Солнечный луч проник в окно и, отразившиеся от поверхности монет, по стенам и потолку запрыгали солнечные зайчики. Огда быстро захлопнула крышку сундучка.

– Это ее приданое, Борко. – Молодая женщина решительно посмотрела на мужа, – это ее деньги. Иди к старосте и расскажи ему все. Проси его, умоляй, чтобы девочку оставили у нас.

– Про деньги тоже говорить? – к Борко вернулся дар речи, но он был слишком растерян и не успевал за всеми быстро развивающимися событиями этого бурного дня.

– Да, но не про все. – Огда с трудом затолкала драгоценный сундучок под кровать, – покажем ему половину или даже меньше, отдадим парочку, остальные оставим ей. Все равно это не наши деньги, Борко, мы не можем их тратить, но у нас будет ребенок и ничего страшного в том, что за несколько монет мы купим право оставить ребенка у себя.

– Ладно, уговорила, – сдался Борко, – пусть остается, я схожу к старосте, но сначала посмотрим, что там. – С этими словами он открыл ящик. Внутри были книги, толстые и не очень, большие и маленькие, каждая завернута в тонкую скользкую на ощупь, но очень прочную бумагу и все они были аккуратно уложены по размеру. Хоть Борко и Огда умели считать, немного знали грамоту и могли написать свое имя, но книги они видели впервые в жизни, но даже их скудных познаний хватило, чтобы понять – книги написаны на непонятном языке. Буквы напоминали рисунки, каждая из них изображалась в виде толстой вертикальной черты с горизонтальными, повернутыми в разные стороны маленькими тонкими черточками. Слова, составленные из таких букв, казались чередой деревьев, длина которой зависела от длины слова, а страница, заполненная словами, напоминала лес. В книгах оказалось много мест, не исписанных странными знаками, пустыми были даже целые страницы с одним – двумя словами внизу или вверху.

Борко стало не по себе. «Кто эта девочка, кто ее родители? Как попала она в лодку одна с этими странными книгами и кучей денег?» – мысли носились у него в голове, как напуганные лисой куры. Огда заметила сомнения мужа.

– Ее родители, наверное, богатые и знатные люди, – начала было говорить женщина, но муж перебил ее.

– Да, такие богатые и знатные, что выкинули своего ребенка практически на верную смерть. Ты ведь знаешь, Огда, кто живет в нашей реке и почему туда лучше не подходить после захода солнца? – Все перипетии сложного дня дали, наконец, о себе знать и Борко взорвался. – Прекрасные, заботливые родители таким образом избавляются от своих детей! Да ты сама подумай, ведь засуха не только у нас, там, вверх по реке, дела наверняка обстоят не лучше. Мы даже не знаем, кто живет там, в верховьях, в Серых горах за Старым лесом. А может, эта девочка предназначалась в жертву реке?! О, что я натворил!

Похищение предназначенных в жертву вещи или животного считалось тяжким грехом, искупить его было можно лишь одним: принести в жертву часть себя – пойманным преступникам, чья вина была доказана, обычно отрубали руку. Борко схватился за голову и забегал по комнате, в жаркий день его бил озноб.

– Борко, подумай, книги не приносят в жертву! – Голос жены вернул ему способность мыслить здраво. Борко немного успокоился, сел на кровать рядом со спящим ребенком.

– Ведь мы не знаем, что случилось на самом деле, – спокойно возразила Огда, дав мужу выговориться, – могло произойти все, что угодно. На родителей девочки могли напасть или это был несчастный случай, и ребенок чудом спасся или его в последний момент положили в лодку вместе с деньгами и книгами и отпустили, надеясь на милость реки и добрых людей. Почему ты считаешь, что от нее нарочно хотели избавиться?

– Но она ведь чужая, Огда, разве ты не видишь? – Это был последний слабый довод вконец измученного Борко. – Сразу видно, что она не для нашей жизни. Как она будет работать в поле или огороде, доить корову?

– Борко, она еще слишком мала и не помнит своих родителей, мы можем вырастить и воспитать ее также как растили и воспитывали нас. – Огда посмотрела на спящую девочку. – Посмотри, она даже внешне на нас похожа. Потом женщина села рядом с мужем, обняла его. – Иди к старосте и расскажи ему все, ничего не бойся. Иди.

Борко вышел из дома. Село как будто вымерло – на улице не было ни души, даже собаки попрятались от зноя. Дом старосты Брента был на другом конце села, рядом с пасекой. Пройдя полдороги, Борко спохватился, что может не застать старосту дома, но возвращаться не стал, пошел на удачу. Но ему повезло – староста был дома, вернее, в кузнице. «Лошадь расковалась» – сказала младшая дочка Брента – «отец ее к ковалю повел».