Николай Байбаков. Последний сталинский нарком

В одном из писем брату Байбаков признается, что отдал дань модному поветрию: «С 01.09 вылезли из прорыва и теперь немного отдыхаем. Из новостей могу вам сообщить одно – это то, что я купил себе патефон. Просил пару, но из-за того, что было слишком много кандидатур из нашего начальства, получить два не удалось, но обещание все же получил, и надеюсь, что и для вас патефон будет. Патефон ленинградский, неплохой. Лучше, чем те, которые были в первой партии, и обошелся мне в 150 рублей (патефон, 1 000 штук иголок и одна пластинка). В Торгсине этот же патефон стоит 450–500 рублей».

Не было чуждо ему и желание приодеться, «выйти в свет»: «Помню, со мной произошел такой случай. В Балаханском театре шла пьеса К. Тренева “Любовь Яровая”, и мы с моим близким другом, главным инженером треста Гургеном Овнатановым, собрались на спектакль. Приоделись, я, конечно, в новом костюме. Времени до спектакля было еще много, и мы решили показаться на промыслах в “театральном” виде, тем более что одна из скважин нас беспокоила. Уже на подходе к ней мы вдруг увидели, что через двадцативосьмиметровую вышку бьет сильная струя нефти – фонтан. Раздумывать и переодеваться было некогда. В чем были, в том и полезли вместе с двумя рабочими перекрывать фонтан. О спектакле, конечно, сразу забыли. “Плакал” мой костюм. Вконец был испорчен и костюм Гургена…»

Начальником «Лениннефти» Байбаков проработал недолго. Уже в 1938 году приказом Лазаря Кагановича, наркома тяжелой промышленности СССР, он получил назначение в Куйбышев, где возглавил новое объединение – «Востокнефтедобыча». Занять руководящий пост ему помогло удачное выступление в Баку 19 февраля 1938-го на Всесоюзном совещании нефтяников, в котором участвовал Каганович.

Отчет о совещании и речь Кагановича – столь же выразительный, сколь и типичный документ сталинской эпохи. «Появление товарища Кагановича в президиуме делегаты совещания встречают бурными и продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию. Со всех концов зала несутся возгласы: “Да здравствует товарищ Каганович! Ура!”» Нарком выходит на трибуну: «Наше совещание имеет очень большое значение не только для текущей жизни нефтяной промышленности, не только для текущего выполнения плана, но и для судеб дальнейшего развития нефтяной промышленности на длительный период. <…> Мы собрали совещание в Баку, а не в Москве. <…> Баку остается не только самым крупным, но и самым культурным центром нашей нефтяной промышленности… Здесь центр опыта, накопленного десятками лет. Кроме того, Баку и его партийная большевистская организация имеют свои замечательные традиции. Это крупнейший революционный центр нашей страны… это крепость большевизма. <…> Ее создавал, укреплял, закалял лучший, величайший человек мира, руководитель и учитель пролетариата нашей страны и всего мира <…> товарищ Сталин».

Записка наркома топливной промышленности СССР Л. М. Кагановича в ЦК ВКП(б) с просьбой утвердить Н. К. Байбакова управляющим объединением «Востокнефтедобыча» и постановление ЦК ВКП(б) «Об управляющем Востокнефтедобыча НКТП»

31 июля 1938

Подлинник с результатами голосования членов Политбюро ЦК ВКП(б). [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1197. Л. 35]

Молодой начальник «Лениннефти» ловит каждое слово наркома. С особым вниманием и напряжением – когда докладчик доходит до руководимых Байбаковым промыслов: «Вот мы ездили… сделали общий обзор территории Баку, его промыслов, в некоторых трестах были непосредственно, потом посетим и другие. Здесь, пожалуй, больше новых скважин, чем старых. То, что делает Ленинский район в старых местах, – он превращает старые места в новые».

С изумлением, но не выдав себя ни единым мускулом, Байбаков выслушивает такое откровение Кагановича: «Я вам скажу, что нефтяное дело на меня произвело такое впечатление… я бы сказал, что труд не тяжелый, приятный… У вас все время на воздухе, вы должны быть самыми здоровыми людьми».

Нефтяники благоговейно внимают, и нарком переходит к отеческим наставлениям: «Первым и решающим вопросом является скважина, как основной источник нефти… Это есть государственное добро, в нее вложили кровные рабочие и колхозные копейки… Любите эту скважину, она вас кормит, она кормит государство, это наша дойная корова, и сколько бы она молока ни давала – много ли, мало ли, она наша, она нам молоко дает, она нам нефть дает, и мы ее любить должны, а не преступно, легкомысленно к скважине относиться».

Нарком говорит и о кадрах, которые решают все: «Кадры нужно немножко перераспределить. Я считаю, что в Баку кадров много, и есть замечательные люди. Я не собираюсь паники нагонять на вас, бакинцы, не собираюсь производить черный передел… вы можете сидеть уверенно, но частично мы должны будем инженеров и техников послать в новые районы».

Не избегает докладчик и самой жгучей темы: «Конечно, 1937 год не случайный, его готовили вредители… Но им не удалось подорвать нас в такой мере, как они хотели… Несмотря на злостные действия врагов, которые сидели в нефтяной промышленности, сила массы нефтяников, сила рабочего класса, сила низовых и средних командиров оказалась крепче».

«Нефть нам нужна, – говорит в заключение Каганович, – горючее нам нужно, моторизация растет, – дело это гражданское, хозяйственное и оборонное. Перспективы для нефтяников гигантские, ну прямо захватывающие… Поэтому необходим откровенный разговор. Здесь собрались лучшие люди нефтяной промышленности. Нам нужно вскрыть недостатки… Мы не требуем самобичевания, нам не нужна истерическая самокритика, мы требуем честного правдивого рассказа того, что есть и в чем недостатки…»

Когда дошло до прений, Байбаков попросил слова. Спустя много лет вспоминал: «Я, как управляющий трестом, рассказал об опыте работы своего коллектива, о борьбе с обводнением скважин, внедрении новой техники, что значительно увеличило добычу нефти. Честно и прямо, не кривя душой, сказал я и о недостатках в работе, о недочетах, тормозящих развитие нашего треста. Чувствовалось, что зал слушает меня внимательно, понимающе и сочувственно. Слушал и нарком Л. М. Каганович, упершись заинтересованным взглядом в меня, порой что-то записывая на листе бумаги. Как потом я узнал, мое выступление понравилось ему прямотой поставленных вопросов, поэтому он и обратил на меня внимание. Через два месяца после совещания меня вызвал к себе М. Д. Багиров [первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана. – В. В.] угостил чаем и тут же без обиняков сообщил, что приказом наркома топливной промышленности Кагановича я назначен начальником недавно созданного объединения “Востокнефтедобыча” в Куйбышеве. А от себя добавил несколько малозначащих фраз, и мы попрощались».

Объединение «Востокнефтедобыча» призвано было реализовать решение XVII съезда ВКП(б) об освоении открытого нефтедобывающего района между Волгой и Уралом (оно получило название «Второй Баку»). В состав объединения входили недавно созданные тресты «Башнефть», «Пермьнефть», «Сызраньнефть» и «Эмбанефть».

Но и здесь Байбаков проработал лишь около года. В 1939 году в составе Народного комиссариата топливной промышленности было создано Главное управление по добыче нефти в восточных районах страны вместо объединения «Востокнефтедобыча». И Байбакова назначили начальником этого главка с переводом в Москву. В том же году он стал заместителем наркома топливной промышленности.

Записка наркома топливной промышленности СССР Л. М. Кагановича в ЦК ВКП(б) с просьбой утвердить назначения начальников главных управлений НКТП СССР, в том числе назначение Н. К. Байбакова начальником Главного управления нефтедобывающей промышленности Востока

31 января 1939

Подлинник с результатами голосования членов Политбюро ЦК ВКП(б).

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1209. Л. 116–117]

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О составе коллегии Народного комиссариата нефтяной промышленности СССР» (в составе коллегии – начальник Главнефтедобычи Востока Н. К. Байбаков)

12 октября 1939

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1237. Л. 71]

Осенью 1939-го произошла реорганизация управления топливной промышленностью: вместо единого наркомата были образованы Наркомат нефтяной промышленности и Наркомат угольной промышленности. Первый из них возглавил Каганович, взяв Байбакова к себе заместителем. Как скажет Байбаков в одном из поздних интервью: «А потом меня забрал Каганович».

«Железный Лазарь»

Из всех, с кем ему приходилось работать, включая Сталина, никого Байбаков так не боялся, как Кагановича. Мы это знаем из ответа на вопрос, однажды заданный ему внучкой: «Дед, а кого ты больше всех боялся?»

Лазарь Моисеевич Каганович

1930-е

[РГАСПИ

Кагановича называли «железным наркомом», «железным Лазарем». И было за что. Человек, носивший эти прозвища, не знал жалости и пощады.

Выходец из бедной еврейской семьи, самоучка, не получивший должного образования из-за «черты оседлости», Каганович вознесся к вершинам советской власти, на протяжении более четверти века возглавлял промышленность и транспорт СССР, пережил сталинскую эпоху и скончался в возрасте 97 лет, за пять месяцев до распада страны.

Он считался «лучшим учеником Сталина». Ему поручали самые ответственные задания. В Политбюро каждый секретарь курировал определенные направления работы и отделы ЦК (при том что в этих отделах были заведующие). 26 января 1930 года Секретариат ЦК ВКП(б) принял очередное решение о распределении обязанностей между секретарями ЦК. И. В. Сталину поручались «подготовка вопросов к заседаниям ПБ и общее руководство работой Секретариата ЦК в целом». На В. М. Молотова возлагалось «руководство отделом культуры и пропаганды и Институтом Ленина». Л. М. Каганович же – как секретарь ЦК – «руководил организационно-инструкторским отделом и отделом распределения административно-хозяйственных и профсоюзных кадров». Кроме того, он курировал кадровую политику. Чуть позже получил право курировать НКВД.

В декабре 1930 года после перехода В. М. Молотова на пост председателя Совнаркома И. В. Сталин назначил Кагановича своим заместителем по партии. Далее тот не только возглавлял работу Организационного бюро ЦК ВКП(б) и ряда важнейших отделов ЦК, но и руководил заседаниями Политбюро ЦК в период отпусков И. В. Сталина.

Особую роль Кагановича в руководстве аппаратом ЦК определяло постановление Секретариата ЦК о приеме работников в аппарат ЦК ВКП(б), утвержденное 17 января 1934 года. В нем говорилось: «а) Установить, что прием или увольнение всех без исключения работников в аппарат ЦК производится лишь с утверждения т. Кагановича или т. Сталина, б) Обязать заведующих отделами ЦК ВКП(б) строго придерживаться этого постановления».

Весьма примечательно, как готовилось это постановление. Каганович написал первоначальный вариант, и звучал он так: «Установить, что прием всех без исключения работников в аппарат ЦК производится лишь с утверждения секретаря ЦК». Сталин исправил текст, демонстративно поставив фамилию Кагановича на первое место. Сталинский вариант и был окончательно утвержден Секретариатом.

Всю первую половину 1930-х годов во время отсутствия Сталина в Москве работой Политбюро руководил Каганович. Нередко он лично формулировал решения и подписывал протоколы заседаний. Именно на его имя в такие периоды в ЦК поступали документы от различных ведомств и местных партийных руководителей. Сам Сталин, посылая в Москву директивы и предложения, адресовал их обычно так: «Москва. ЦК ВКП(б) для т. Кагановича и других членов Политбюро».

13 ноября 1933 года Секретариат ЦК ВКП(б) принял постановление о реорганизации секретного отдела ЦК. В результате в этом отделе остался только аппарат, обслуживающий Политбюро. «Секретный отдел, – говорилось в постановлении, – подчинен непосредственно т. Сталину, а в его отсутствие – т. Кагановичу. Прием и увольнение работников Секретного отдела производится с ведома и согласия секретарей ЦК». Зарплата сотрудников секретного отдела устанавливалась на 30–40 % выше, чем у соответствующих категорий работников в других учреждениях. Управлению делами ЦК поручалось «в месячный срок удовлетворить все заявки на квартиры сотрудников Секретного отдела ЦК», а также «предоставить в полное распоряжение Секретного отдела ЦК 5 дач с обслуживанием их аппаратом Управления делами ЦК».

День ото дня Каганович приобретает все большую власть и наращивает аппаратное влияние. 17 августа 1931 года Политбюро принимает решение ввести Кагановича на время отпуска Сталина в состав Валютной комиссии, а пятого июня 1932-го его утверждают заместителем Сталина в Комиссии обороны. 15 декабря того же года решением Политбюро создается отдел сельского хозяйства ЦК – ключевой в условиях массового голода, заведующим назначают Кагановича. 18 августа 1933 года была образована комиссия по железнодорожному транспорту под председательством Молотова. Каганович, наряду со Сталиным, Ворошиловым, Андреевым, Орджоникидзе и Благонравовым, назначается членом этой комиссии, но уже через день, 20 августа, его утверждают заместителем председателя, а 15 февраля 1934 года – председателем.

Восьмого февраля 1935 года Кагановича назначают наркомом путей сообщения СССР. Назначению предшествует выступление Сталина на XVII съезде ВКП(б): «Транспорт является тем узким местом, о которое может споткнуться, да, пожалуй, уже начинает спотыкаться вся наша экономика, и прежде всего, наш товарооборот».

В 1937 году Каганович, оставаясь главой НКПС, получил в придачу Наркомат тяжелой промышленности, а чуть позже и Наркомат топливной, куда он в скором времени и «забрал» к себе Байбакова, сделав его своим заместителем.

В заместителях у Кагановича

Теперь Байбаков встречался с Кагановичем едва ли не каждый день – и на коллегиях, и на совещаниях, и у того в кабинете.

«Железный нарком», по оценке Байбакова, был фигурой во всех смыслах внушительной. Его известность, влияние и власть удивляли многих своей огромностью, а простых смертных могли приводить в трепет и страх.

«Мы все знали, как близко он тогда стоял к Сталину, – рассказывает Байбаков. – Нельзя сказать, что с фигурой такого государственного масштаба работать было легко и просто. Во времена тяжелейших физических перегрузок поражала его неистощимая работоспособность, но это было скорее всего проявление физической энергии и выносливости типичного руководителя силового стиля. Ему ничего не стоило грубо и часто ни за что обругать, обидеть и оскорбить подчиненного. А необузданная вспыльчивость зачастую вредила и делу. Мог он, толком не разобравшись, под влиянием “минуты” подмахнуть приказ о снятии с должности лично ему не угодившего в чем-то, но дельного работника. Хозяйственным управленцам наркомата нередко приходилось менять толстые стекла на его письменном столе, потому что он их разбивал вдребезги, яростно швыряя на стол трубку после неприятного разговора. А иногда до того раскалялся, что грозил карами и тюрьмой за невыполнение его, наркомовских, указаний. Я догадывался, что это не пустые угрозы, что он вполне способен выполнить их. Люди из его аппарата вдруг без всяких причин исчезали и больше нигде не появлялись. Доходило дело и до рукоприкладства».

Байбаков вспоминает один из таких случаев. На него, как на заместителя наркома, возложили немалый груз обязанностей, но приходилось еще каждый день «вертеться в адском кругу неожиданно возникающих и всегда неотложных дел, нужно было везде успеть, исправить недочеты, помочь и техникой, и людьми, часто в авральном [слово того времени] порядке». И вот однажды по вине ответственных работников НКПС была дважды подряд сорвана подача цистерн для вывоза нефти из месторождения Ишимбай. Байбакову ничего не оставалось, как обратиться за содействием к Кагановичу. Зная вспыльчивость и буйный нрав наркома, шел к нему не без трепета.

– Лазарь Моисеевич, опять сорвали отправку нефти из Ишимбая, не подали цистерны, остановили промыслы.

Каганович вспыхнул и тяжело поднялся из-за стола.

– А ты разговаривал с Арутюновым? Ты там был? – резко спросил он.

– Я не был, но по телефону говорил. И с другими товарищами говорил. Но должных мер не приняли.

Глаза Кагановича гневно сверкнули. Чувствовалось, что он все больше накаляется.

– Черт бы вас побрал! – разъяренно закричал он, выходя из-за стола. – Это бюрократизм – говорить только по телефону! Надо съездить туда! Или вызвать сюда! Я, что ли, за всех вас должен работать?!

Голос звенел на предельных нотах, губы нервно дрожали, пальцы сжались в кулаки.

«В ярости нарком схватил меня за грудки – в этот момент он действительно был страшен и неуправляем – и с бешеной силой отбросил от себя, – вспоминал Байбаков. – Я, скорее всего, упал бы, но успел ухватиться за край тяжелого стола.

– Немедленно поезжай в наркомат. И чтоб цистерны были!..

Тут же яростно схватил трубку, на чем свет стоит распек по телефону своего заместителя по Наркомату путей сообщения Арутюнова и со всего маху хватил трубкой о стол – брызнули осколки разбитого в очередной раз стекла.

С тяжелым сердцем я вышел из его кабинета. Много раз я задумывался над этим эпизодом, он и поныне волнует меня. Как я должен был тогда поступить? Каким способом поставить его на место? Ведь я был грубо оскорблен. С точки зрения общепринятых человеческих правил, понятий о чести и достоинстве следовало тоже схватить его за грудки. Но нелепо и глупо так отвечать человеку, явно вышедшему из себя, да к тому же наркому. Или же, допустим, набраться решительности и доложить о его выходке в ЦК. Ну и что? Начнется свара, разбирательство, вражда. Стыдно и негоже. Не было у меня ни желания, ни возможности для адекватного ответа. Суть в том, что я никогда не поддавался личным обидам там, где речь шла о государственном деле. И был убежден, что грубость наркома вредит не мне, а прежде всего делу. И поскольку в то время я был бессилен справиться с ней, то пришлось проявить выдержку и с еще большим тщанием и напряжением сил служить делу, не допустить, чтобы оно пострадало».

Как заместитель наркома Байбаков располагал достаточной властью, чтобы отдавать распоряжения руководителям нефтяных главков, держать на контроле выполнение задач, которые он ставил перед ними, и, если надо, кого-то снимать с должности. В то же время и сам он находился под грузом требований, предъявляемых вышестоящим начальством.

Работа Байбакова в наркомате больше всего осложнялась тем, что Каганович плохо знал нефтяное дело, поверхностно оценивал его проблемы, нередко игнорировал мнение специалистов. Между тем эта работа требовала немало сил и нервов. И если наркомы работали в «сталинском режиме», то есть по ночам, то их заместители и дневали, и ночевали в наркоматах. В годы сталинского правления это был типичный распорядок дня (и ночи) любого советского начальника, какой бы пост он ни занимал.

«Иногда я не спал по двое суток подряд, – рассказывает Байбаков. – Обычно в 4–5 часов утра Поскребышев, заведующий Секретариатом ЦК ВКП(б), звонил по телефону членам Политбюро и сообщал, что Сталин ушел отдыхать. Только после этого расходились по домам Берия, Маленков, Молотов и другие члены Политбюро. Каганович, следуя этому режиму работы, по обыкновению ночью собирал нас и давал задания подготовить к утру ту или иную справку или записку по интересующему его вопросу. Он уезжал, а мы весь остаток ночи спешили составить эту справку или докладную и тут же, уже ранним утром, включались в свою повседневную работу, и к 11 часам, к приезду Кагановича, требуемые им бумаги лежали на его столе. Бывало, читает он их, а по выражению лица видно, что смысл читаемого до него не доходит. Иногда, поморщившись, не сдержав себя, он швырял эти бумаги в корзину и давал нам новое торопливое указание».