скачать книгу бесплатно
– Позже, в Белгороде, во время еврейского погрома, я согласился помочь одному из местных евреев вывезти из города семью, – продолжил я. – Когда мы пришли на его подворье, на нас напали пятеро. В живых я оставил только одного, и то для того, чтобы передать послание. Потом, в Воронежских землях, мы пришли в деревню, которую терроризировал один бывший циркач. Он жил с ручным медведем и сам притворялся им. Я выследил его и убил. Позже, в тех же землях, мы наткнулись на татарскую шайку. Они пытались увести в рабство людей из одной деревни, и тогда мы напали на них и убили всех. Ну и позже, когда мы снова вернулись в Брянск, то столкнулись с дружиной одного местного боярина. Я пытался сделать все, чтобы этого боя не случилось, но не сумел. Началась настоящая резня, многие погибли с обеих сторон. Пожалуй, что об этих смертях я жалею больше всего.
– Большинство из убитых тобой действительно были ворами и разбойниками. И я вижу, что ты пытался помогать людям, пусть и таким неправедным деянием как убийство. Но было ли такое, чтобы ты убивал невиновного? – спросил священник. – Того, кто не угрожал твоей жизни, и не сделал ничего плохого?
– Было, – я вздохнул. – Мы убили жену и сына Гавриила Грача, просто потому что не могли оставить свидетелей. И еще, позже в Орле, убили одного из младших стражников, Сеньку. Я этого не хотел, собирался дать ему денег и оставить связанным, но мой товарищ, Никита, убил его. И в этой смерти виноват тоже я.
– Это очень тяжкие грехи, – качнул головой священник. – Тебе придется долго молиться, чтобы искупить их. Пусть они и были твоими врагами, но вспомни каждого из убитых тобой, и прочитай молитву за упокой его души. Расскажи еще, в чем ты хотел бы покаяться?
– Я прелюбодействовал, – ответил я. – Дома, еще в Васильевском селе, у меня была девушка, которую зовут Мария. Обычно мы ничего такого не делали, просто гуляли, но в последний день перед нашим отъездом мы… Согрешили. И еще потом, позже, в бывших Воронежских землях, как раз в той деревне, которую терроризировал циркач. Циркач хотел забрать одну из местных дев себе в качестве жены. Она пришла и отдалась мне. И потом, после того, как я убил человека-медведя, она приходила еще несколько раз. Мне не хватило твердости, чтобы отвергнуть ее, чтобы не поддаваться похоти.
– Понимаю, – вздохнул священник. – Многих стараний стоит то, чтобы противиться козням дьявола. И смирять страсти свое – первое, чему должен обучиться достойный христианин. Каждый день в течение двух недель будешь читать молитву о смирении страстей своих. Есть еще что-то, что ты хочешь мне рассказать?
– Да. И это, наверное, самый тяжкий из моих грехов,– я на секунду замолчал, думая, стоит ли говорить о таких вещах совсем незнакомому человеку, но все же решился. – Но, чтобы ты понял, о чем я говорю, мне придется рассказать немного больше. Все дело в том, что я – незаконнорожденный сын князя Кирилла. Того самого Великого Князя, что объединил под своей властью Пять Княжеств, и умер, не оставив наследников. Для этого я собрал дружину, поэтому мы и путешествовали, набирая новых бойцов и заручаясь верными сторонниками.
– То, что ты говоришь мне, правда? – спросил священник.
– Правда, – кивнул я. – Но дело не в этом. В начале лета мы столкнулись с дружиной одного из бояр, и понесли тяжкие потери. Тогда погибло много моих людей, в том числе мой наставник – Игнат. Я пытался найти утешение, в последние минуты жизни Игната мы разговаривали с ним о вере, тогда-то я и решил принять христианство. Но это было не все. Меня обуревала гордыня, я вообразил, что могу поступить как Иисус, и отправился в Брянск, чтобы сдаться наместникам. Думал, что если они покончат со мной, то не станут преследовать всех остальных.
– Нет, – качнул головой священник. – Это совсем не грех. Пожертвовать собой ради ближних, стремясь уподобиться при этом Иисусу Христу – это великое благо. Ты рассказал все, что хотел?
Я на секунду задумался. Пожалуй, самые тяжкие из своих грехов я уже перечислил. Хотя, осталось еще кое-что.
– Я впал в уныние, когда умерла моя мать, – вспомнил я. – Ее загрыз волкулак, и я ничего не смог сделать. Сейчас я наверняка сумел бы защитить матушку, но сейчас я совсем другой человек. Раньше-то я ей и слова поперек сказать не мог, а теперь под моим началом целая дружина.
– Пережить такую утрату, не впав в уныние, очень сложно, – священник кивнул мне. – Но я вижу, тебе удалось с ним справиться. Может быть, это было испытание, которое Господь отправил тебе, а возможно, он сделал это специально, чтобы ты переродился.
– Тогда все, – сказал я. – Я вроде бы все сказал.
– Тогда перекрестись, поцелуй крест и возложи голову на Евангелие, – сказал священник.
Я исполнил его указания, положил голову на книжицу, лежавшую на подставке, после чего священник закрыл мою голову куском полотна, и принялся читать молитву. Скоро он закончил, снял тряпицу, сложил ее и убрал.
– Благослови, отче, – повинуясь непонятному душевному порыву, я снова сложил руки одна на другую и обратился к священнику.
– Бог благословит, – снова перекрестил меня он, посмотрел мне в глаза и качнул головой. – Я вижу, что тебя ждет непростой путь. Много испытаний приготовил для тебя Господь, много деяний тебе предстоит совершить. Я тебе кое-что дам, может быть, это поможет.
Он отошел в сторону и скоро вернулся с небольшой книжицей, явно написанной и сшитой вручную. Я открыл ее, и принялся листать страницы, на каждой из которых аккуратным убористым почерком было написано по молитве.
– Это молитвослов, – сказал священник. – Тут написаны молитвы, их немного, но тебе на твоем пути помощь Господа может очень пригодиться. Так что бери.
Не знаю почему, но я вдруг почувствовал себя, будто окунулся в глубокую пуховую перину. Пусть я и не знал этого чувства, потому что в перине мне никогда спать и не приходилось, обычно довольствуясь жестким соломенных тюфяком, но по телу побежали мурашки от удовольствия. А на душе после исповеди действительно стало легче. Выговорился перед Богом, и все стало проще и понятнее.
– Благодарю, отче, – я кивнул, аккуратно закрыл книжицу, но убрать ее было некуда: придется нести в руке. Потом вложу ее в справочник травника, никуда оттуда не денется, не помнется, да и не зальешь случайно ничем.
Запустил руку в карман, вытащил из него все имеющееся серебро: две гривны, да один рубль, и протянул их священнику.
– Тут немного, но возьми, – сказал я. – Тебе эти деньги понадобятся больше, чем мне.
– Уверен? – спросил священник. – Две гривны – это немало денег, на них можно месяц жить.
– Уверен, – решительно сказал я. – Мы все равно завтра подписываем договор с мэром Григорием и переходим на казенный кошт. Да и негде мне скоро будет эти деньги тратить, там, куда мы едем, все равно торговать особо не с кем и ничем.
– Что, на заставу отправляетесь? – с пониманием спросил священник.
– Да, – подтвердил я его догадку.
– В Крым? – теперь в его голосе звучало сочувствие.
– Нет, Бог миловал, – качнул я головой. – В Молдавию.
– В Молдавии тоже не сахар, – вздохнул поп. – Местные смерды не любят наемников. Кое-где они смирные, кое-где сбиваются в шайки и ничем не отличаются от разбойников. Но все лучше, чем в Крым.
– А тебе-то откуда знать? – удивился я.
– Ну, я же не всю жизнь был священником, – улыбнулся тот. – Пришлось и мне, знаешь, в свое время понаемничать, мечом помахать, да.
– А, – я на секунду задумался. – Знаешь, я спросить хотел. Как так вышло, что здесь, в Киеве есть целая община христиан? У нас дома их совсем немного, держаться они привыкли порознь друг от друга, и пусть их обычно и не обижают, но все равно не любят. Есть только одно место, где христиане живут все вместе, но это монастырь.
– Ты о Николо-Одринской обители? – спросил священник.
– Да, – кивнул я.
– Хотел бы я там побывать, – поп вздохнул. – Говорят, что ее охраняют множество святых воинов, а внутри есть библиотеки, полные книг, причем некоторые из них написаны еще до Последней Войны.
– Это правда.
– А ты откуда знаешь? – удивился священник. – Неужели тебе приходилось бывать там? И тебя впустили внутрь? Расскажи!
– Да. Тот воин, что крестил меня, Игнат, он был родом из селения, расположенного у монастыря. Мы принесли им щедрые дары, купили красок для икон, чернила, еще чего-то, а потом отец-настоятель разговаривал со мной. Он долго расспрашивал меня о том, что я знаю о мире, а потом рассказал такие вещи, что перевернули для меня всю картину.
– Ты про великую державу, которой была Россия до Последней войны? – спросил священник.
– Да. Но больше о том, что с Последней Войны прошло не пятьдесят лет, а больше двухсот пятидесяти. Я никогда об этом не задумывался, но, когда об этом узнал, все стало логичнее. Проще.
– И что же было потом? – спросил священник.
– Мы прожили в деревне при монастыре всю зиму и весеннюю распутицу. Все это время нас учили разным вещам. Ты даже не представляешь, сколько книг хранится в стенах обители. И всей жизни не хватит, чтобы прочесть их все. А их главный храм… Я никогда не видел здания красивее: белый камень, черные купола, золотые кресты… А внутри…
– Теперь мне еще сильнее хочется отправиться туда, – грустно улыбнулся священник. – Жаль только, что я единственный священник здесь, и оставлять свою паству мне нельзя.
– Если честно, я думал, что ты сам оттуда, – пожал я плечами. – Мне говорили, что иногда люди из обители отправляются путешествовать по миру и проповедовать истинную веру.
– Так и есть, – кивнул поп и принялся рассказывать. – Только ты ошибся в том, что не я отправился проповедовать, а мне проповедовали. Когда-то меня вела дорога приключений, я был наемником. Звали меня Иваном Дятлом, а состоял в отряде Геннадия Холеры. Ватага наша несильно от банды отличалась, в узде нас держать мог только нас атаман. Крут он был, тремя десятками отморозков командовать. Но и его удача кончилась: взяли мы заказ шайку разбойников отвадить от одной деревни, да их в два раза больше почти оказалось. Перебили, конечно всех, но почти весь отряд полег. И я на том поле остался бы, если б не брат Сергей.
– Монах спас тебя? – спросил я, хоть и понимал, что ответ на этот вопрос очевиден.
– Спас, да. Выходил. На самом деле Ванька Дятел умер на том поле, а вместо него родился уже совсем другой человек – брат Илья. Я решил, что за оружие больше не возьмусь, не нужно оно мне. Решил новую жизнь начать, праведную. Брат Сергей научил меня, как правильно жить, а потом привел в эту общину. Общими силами мы церковь сладили, год вместе работали, он меня учил, как обряды совершаться должны, и что и как должен священник делать. А потом ушел дальше слово Божие нести. А я вот остался.
– Хорошо, – кивнул я. – Спасибо тебе, отче. И за исповедь, и за книгу, и за доброе слово.
– Тебе спасибо, – ответил он. – Ступай и впредь не греши.
Я двинулся наружу из церкви, вышел на улицу, под яркое летнее солнышко и отправился на подворье Николая. Настроение на удивление стало лучше, я действительно чувствовал себя, будто избавился от какого-то тяжелого груза, давящего на плечи.
Только напутствие священника немного смущало меня. Легко сказать, “ступай и впредь не греши”, другое дело, что так или иначе остаться праведником у меня не выйдет. И дело даже не в соблазнах, их при определенной доле силы воли можно избегать или отказываться, так же, как я последние несколько дней отказывался от близости с Людкой. Просто дорога, на которую я ступил оказалась очень уж кровавой. Это был путь воина, и нельзя пройти по нему и остаться с чистыми руками.
Глава 7
Союз Торговых Городов. Киев. Середина лета 2224-го года от Рождества Христова.
Остаток вечера я провел в компании боярича Никиты. В город мы выходить не стали, чтобы лишний раз не отсвечивать, остались на подворье Николая. Взяли на кухне еще два больших жбана пива, попросили сготовить чего-нибудь повкуснее и помясистее, да оккупировали столовую.
Долго болтали на разные темы. Боярич рассказывал про свое детство, проведенное в боярской усадьбе среди слуг, я в ответ вспоминал про свое. Забавы у нас были совсем разные: если в Васильевском селе мы занимались всякой ерундой вроде кражи яблок из соседского сада, драк с такой же сельской молодежью стенка на стенку, да забрасыванием друг друга навозом и грязью, то Никита посвятил множество часов охоте, тренировочным поединкам, да прочим занятиям, которыми пристало заниматься благородному человеку.
Например, он лет с семи вместе с отцом ездил в принадлежавшую им деревню: посмотреть, как идут дела у крестьян, назначить и собрать положенную дань, а иногда помочь с чем-то, например, если в окрестностях села завелись волки, или если вдруг там видели разбойников.
Теперь я начал понимать, откуда у Никиты такой жесткий характер. С самого раннего детства парня приучали к тому, что он вырастет и станет боярином. Что его дело – воевать, управлять своим наделом, и подчиняться только собственному князю.
Но для меня все еще оставалось загадкой, откуда в нем столько жестокости. Все-таки эта история с привязанным к дереву стражником с выпущенными наружу кишками никак не давала мне покоя. Однако под доброе пиво и хорошую мясную закуску разговор шел легко, так что с первого взгляда и нельзя было сказать, что этот совсем молодой парень на такое способен.
Сыграли пару партий в кости, которые у боярича оказались с собой, и которые он очень любил. Один раз выиграл я, дважды Никита, а потом одна из костяшек куда-то закатилась, и мы долго ползали по полу и искали ее, чем весьма напугали слуг купца, решивших, что мы вдруг помешались.
Потом пришли боярин Лука с купцом, который ходил расспрашивать людей и проверять истории наших новиков. Все у них сходилось: Михал действительно был охранником каравана, Владислав учился у одного из купцов торговому делу и сбежал, после того как кто-то подослал к нему убийц, а про Савву и так все было ясно. Только о Лехе с Богданом никто ничего не знал, но глупо была рассчитывать, что кто-то сможет о них что-нибудь рассказать. Кому эти деревенщины нужны-то в самом деле?
Николай по случаю нашего отъезда расщедрился и приказал слугам принести из погреба два кувшина вина, по его словам, как раз молдавского. Вино было густое, красное и сладкое, ушло оно влет, тем более, что после жирного жареного мяса всем захотелось пить.
Вслед за первыми двумя кувшинами принесли еще один, который мы тоже быстро распили, а потом Николай потребовал принести пива и приказал кому-то из своей челяди срочно растопить баню.
Пива я уже не пил, ума мне на это хватило, в баню тоже не пошел, так как понимал, что это чревато продолжением пьянки. Кое-как добрался до выделенной мне комнаты, свалился на кровать и уснул.
Мне показалось, что с того момента, как моя голова коснулась подушки, прошла всего пара мгновений, а меня уже трясли за плечо. Чувствовал я себя, откровенно говоря, паршиво. Башка болела так, что казалось, будто по ней всю ночь били кузнечными молотами, пить хотелось неимоверно, а во рту словно устроили кошачью свадьбу. К тому же меня посетила совсем непривычная гостья – изжога. В груди будто натурально огонь горел.
Кое-как открыв глаза, я попытался рассмотреть сквозь мутную пелену, кто же это меня трясет. Больше всего мне хотелось послать разбудившего меня куда подальше, напиться холодной воды, да спать дальше, пока чертово похмелье не пройдет.
С большим трудом я сумел разглядеть выбритую голову с длинным чубом, и такие же длинные усы. Кое-как сморгнув стоявшую перед глазами пелену, я рассмотрел и остальные детали: пластинчатый доспех, кольчужные рукава, меч на поясе. Мысли двигались медленно, будто заржавевшие шестерни какого-нибудь механизма, но я сумел сложить два к двум и понял, что разбудил меня боярин Лука Филиппович.
– Вставай, Олег, пора, – сказал он и протянул мне что-то.
Кое-как сфокусировав глаза на предмете, который он мне пытался передать, я понял, что это большая крынка. С чем она, мне только предстояло узнать, но я надеялся, что не с вином. Впрочем, вряд ли в боярине проснулся шутник, и он решил разыграть меня таким образом.
Приподнявшись в постели, я схватил крынку обеими руками, понюхал, ощутив хлебный дух, и после этого присосался к краю и принялся жадно пить. Холодный квас, пролившись в пересохшую глотку буквально оживил меня, даже голова будто бы стала меньше болеть.
– Куда пора? – спросил я, до сих пор слабо соображая, что происходит. События прошлого дня вспоминались неохотно, будто воспоминания размыло бурным речным потоком. Только вместо воды в нем смешались пиво и вино.
– Тебе – к Григорию, к мэру, договор подписывать. – ответил Лука Филиппович. – Нам с Никитой на постоялый двор, дружину собирать и к выходу готовиться.
Точно. Мы же подобрали новиков, а, значит, пора подписывать договор с мэром и отправляться в путь. Сначала до Винницы, потом на границу с Молдавией. И как я в таком состоянии вообще собираюсь куда-то идти, и тем более садиться в седло?
– Чего сам-то будить пришел? – хрипло спросил я и снова приложился к кувшину.
– А то ты встал бы, если б я слуг прислал? – хитро прищурившись, спросил боярин. – Или послал бы их куда подальше?
– Справедливо, – кивнул я, признавая, что скорее всего поступил бы именно так, как говорил боярин.
– Что, Олег, плохо? – спросил тот.
– Плохо, – кивнул я.
– А это все потому что в баню вчера с нами не пошёл. Сходил бы, с потом весь хмель вышел бы, да и смыл бы его с себя. Когда очень пьян, спать ложиться нельзя, подождать надо, пока не протрезвеешь немного, прогуляться, воздухом подышать. Вот тогда и на утро просыпаться будет легче.
– Кто ж знал, что оно так выйдет, – пробормотал я и буквально влил в себя остатки кваса.
Стало легче, но головная боль никуда не делась. Больше всего мне хотелось залечь обратно в кровать, накрыться одеялом и не вылезать из-под него, пока похмелье не отступит, но времени на это не было. Никто не будет ждать, пока я переболею, Киев мы должны покинуть сегодня, и договор с мэром заключить надо как можно скорее. Только как я перед ним в таком виде покажусь?
– Так ты ж сам пил, – резонно возразил боярин. – Никто пиво и вино насильно в тебя не вливал.
– Да я как-то не напивался до такой степени ни разу, – ответил я.
Это было чистой правдой, раньше мое знакомство с алкоголем ограничивалось тремя, максимум четырьмя кружками пива под хорошую закуску. А вина так я вообще пил очень мало, причем слабых совсем, фруктовых.
– Ладно, встаю, встаю, – нашел я в себе силы откинуть одеяло. – В бане вода со вчерашнего осталась?
– Осталась, – кивнул боярин. – Прислать кого, чтобы помыться помогли?
– Людку пришли, – ответил я, а сам поднялся на ноги.
Мир качнулся в моих глазах, к горлу подступила тошнота, я и упал обратно на кровать. Кое-как все-таки заставил себя встать и, покачиваясь и хватаясь за стены, двинул на выход из комнаты. Спуск по лестнице оказался для меня настоящим подвигом, а с учетом того, что она была здесь очень крутая, чтобы легче было оборонять в случае чего. Это приключение не закончилось для меня падением только превеликим чудом.
На улице мне стало легче, хоть свежий воздух и ударил в голову не хуже кружки вина. Широким шагом я направился через двор в баню, которая, как оказалось, не успела еще до конца остыть, но не стал раздеваться и первым делом отправился к печи.
Открыл ее, выгреб изнутри несколько угольков, раскрошил их в руках, отправил в рот и принялся пережевывать. Средство это было верное, но лучше подходило для того, чтобы долго не пьянеть: уголь в желудке и кишках разбухнет и начнет впитывать алкоголь со страшной силой. Гораздо вернее, чем есть перед пьянкой масло.
Но и сейчас это должно было помочь. Еще можно было бы напиться отвара из солодки, пустырника, да валерианы, добавив туда немного хмелевых шишек, но времени на это у меня не было. Солнце уже давно встало, и я должен был как можно скорее оказаться у мэра.
Закончив пережевывать уголь, я схватил ковш, зачерпнул воды из одной из бочек, прополоскал рот и сплюнул почерневшую жидкость в угол комнаты. Повторил это еще раз, чтобы избавиться от тошнотворного запаха во рту, подумал, что надо бы перекусить перед тем куда-то идти. Но от мысли о еде мне становилось еще хуже.
– Что, Олег Кириллович, плохо? – спросила у меня Людка, вошедшая в баню вслед за мной.
– Нехорошо, это точно, – ответил я.
– Так еще бы, вино с пивом мешать, – хихикнула девушка. – Ну и лучше бы тебе вчера вместе со всеми в баню пойти. После нее и спалось бы легче, и проснулся бы бодрее.
Они что, сговорились что ли? Или это боярин ее надоумил меня подначивать. Хотя, зачем ему это, какие только глупости с похмелья в голову не лезут.
– На сон я не жалуюсь, – ответил я. – Помоги лучше, я помыться хочу, мне скоро по делу идти надо.
– Так конечно, – ответила девушка и подошла ближе.
В три руки мы кое-как избавили меня от одежды, сняли и повязки, которые прикрывали треснутые ребра. Оставили только лубки на сломанных пальцах, потому что они мыться особо не мешали. Главным было их при этом не мочить, потому что дерево могло разбухнуть и потерять форму.
