Превосходство душегубов. Часть первая. Трущобная рапсодия

Гриша Шестов между тем тихо потел в кабинете главного редактора. Англичане дотошно выспрашивали о графиках прохождения номера, о взаимоотношениях с типографией, о состоянии копировальной техники на пунктах фотопечати, о службе распространения и рекламы и даже о настроениях в коллективе. Виталий Витальевич отвечал односложно, и у англичан, как показалось Грише, сложилось не совсем правильное мнение о степени компетенции главного редактора.

Наум Малкин ограничил свое участие в переговорах выпивкой и пожиранием бутербродов, а Иван Пилютович Вануйта не пил, но помалкивал и только улыбался, кивая каждому говорящему: мол, молодец, умница. От бесстрастности его не осталось и следа. В конце концов главный редактор, видать, не выдержал этих улыбок и кивков и резко спросил:

– А что вам так весело, господин Вануйта? Если у вас в наблюдательном совете все такие весельчаки, то хрен цена вашим наблюдениям.

– Виталий Витальевич, дорогой! – давясь, просипел Малкин. – Люди в гости пришли… Гость – радость в доме!

– Видал я таких гостей… в ихних белых ливерпульских тапочках. Потом, Наум, я не с тобой разговариваю. С тобой разговаривать бесполезно. Так вот, господин Вануйта… То, что наши заморские гости лыбятся, мне понятно. Прибирают к рукам еще один крупный рынок рекламы. А вы чем довольны, Иван, понимаете, Пилютович? Расселся тут, японский бог…

Вануйта, не снимая улыбки, повернулся к англичанам и сказал с хорошим оксфордским произношением:

– Извините, друзья… У нас с господином редактором возникли маленькие разногласия относительно сроков. Вы закусывайте, закусывайте пока.

Не дав Грише перевести для главного редактора эту фразу, Вануйта посмотрел на Виталия Витальевича уже без улыбки:

– Я тут расселся, дорогой старший белый брат, потому что представляю наблюдательный совет министерства информации. На всех этапах сделок совместных предприятий, действующих под патронажем министерства, я слежу за точным соблюдением формальностей.

– Ага… Значит, то, что вы тут сидите и трескаете мою водку – формальность?

– Можно и так сказать. – Теперь Вануйта снова улыбался, еще радушнее. – Вы пока являетесь главным редактором издания, и нам нужно ваше формальное заключение о целесообразности передачи «Вестника» в собственность совместного предприятия. Наблюдательный совет готов рассмотреть любые замечания и претензии, даже если они исходят от лица, услугами которого совместное предприятие не намерено впоследствии воспользоваться. Наблюдательный совет принимает решение, учитывая мнение всех сторон. Таким образом, в своем заключении, Виталий Витальевич, вы можете даже выразить категорическое несогласие с передачей «Вестника», буде такое несогласие воспоследует.

– Все понял, – поднял руки главный, – кроме одного: вот вы, Вануйта, член совета, юрист, законник, защитник, мать вашу… Сидите тут и спокойно надзираете, как иноземцы берут за горло российское издание! Если на таких грабительских условиях передать половину пая, то русского от «Вестника» всего и останется – титул. Наум этого не понимает, потому что дурак. Но вы, Вануйта! Может, вас русские обидели?

– Виталий Витальевич, дорогой! – сделал брови птичкой Наум Малкин. – Я, наверное, дурак. Но это мне не жмет… Только зачем вы обостряете национальный вопрос? Нет, вы обостряете!

– Русские меня не обидели, – сказал Вануйта. – Они попросту ограбили нашу тундру, и мне пришлось учиться, потому что в тундре стало трудно без работы. В отличие от господина Малкина, я индифферентно отношусь к национальному вопросу и совершенно не собираюсь на эту тему дискутировать. Мне неинтересно, какие национальные тенденции будет выражать новый «Вестник». Важно, чтобы он давал прибыль. Я ознакомился с расчетами экономистов… Совет учредителей вашего издания ежегодно теряет не менее полумиллиона долларов из-за нереализованных возможностей. Согласитесь, так дальше вести дело нельзя. Государство переживает определенные трудности, и если каждая газета будет давать полмиллиона убытку…

– Сколько я себя помню, – прокряхтел главный редактор, – государство всегда переживало трудности. И всегда, что характерно, пыталось выкарабкаться за счет литературы, искусства, печати… То есть за счет духовных отраслей. Потому мы и живем так, как живем. Хочу еще заметить, господин Вануйта, хоть я и не юрист… Убытки и упущенные возможности – две большие разницы.

– Повторяю, – холодно сказал Вануйта, – дискуссии не входят в мои функции. Сейчас я жду заключения.

– Да оно у вас в портфеле! – фыркнул редактор. – Григорий, налей всем… Видите ли, господин Вануйта… Пусть я старый продажный цирковой пудель, но у меня одно несомненное достоинство – хорошо выучил свои трюки. О ваших же знать ничего не хочу. Давайте, давайте бумажку!

– Вообще-то… у меня лишь проект, – заколебался Вануйта.

– А мы его возьмем за основу и примем в первом чтении, – оскалился Виталий Витальевич. – Делов куча…

Вануйта достал из плоского портфельчика три экземпляра редакторского заключения. Виталий Витальевич бегло просмотрел документ, похмыкал, поставил на место пару запятых и излил из древнего китайского паркера свою подпись. Затем вытащил из стола и протянул Малкину прошение об отставке:

– Наумчик, передай своим хозяевам… Хочу уйти сам, пока не выкинули. Так. Что там древние говаривали? Кончил дело – отвали… Если больше нет вопросов, дорогие друзья, то мне просто стыдно занимать далее ваше драгоценное внимание.

– Большое спасибо, – поднялся Вануйта. – Рад, что мы быстро нашли общий язык. Я еще раз убедился, Виталий Витальевич, старая школа много значит, что бы на этот счет ни говорили. Дальнейшие распоряжения вы вскорости получите.

Англичане и Малкин с некоторой грустью поглядели на недопитую бутылку, тоже встали и полезли к главному редактору с рукопожатиями.

– А не жалко! – сказал главный. – Держи, рыжий, петуха…

Когда главный редактор с Шестовым остались одни, Виталий Витальевич сказал приунывшему Грише:

– Ну, что нос повесил? Какая тебе разница, где работать: в «Вестнике» или в каком-нибудь «Тудэе»?

– Не о том думаю, – сказал Гриша. – Надоело мне это дело еще в Англии – изображать энтузиазм по поводу выпуска очередной партии конъюнктурной продукции. Иногда поумствовать охота. Русскому человеку без глубокомыслия – смерть. А эти рыжие… Что, где, почем… Остальное – лишнее.

– Доумничались! – грустно сказал редактор. – Каждый лез на трибуну и предлагал – ни больше, ни меньше – единственно верное учение во спасение. А надо было просто работать и помнить о собственной гордости. Нельзя вечно завидовать соседям: у того жена чистюля, а у этого дети умные. Ну, возьми и умой свою жену. Свою! А детей выучи. А не хотят учиться – выдери, но заставь! Тогда не будешь никому завидовать. А мы старались жену поменять, а детям, раз такие идиоты, учебу сократить. Вот и стали завистливым, злым народом, с копейки пятак прибыли ищем, с собаки шерсть на варежки стрижем… Седьмой десяток доживаю, и стыдно за собственную жизнь. Слабенькое это утешение, что не один стыжусь. Слабенькое, сынок! Вас, молодых, жалко. Ладно, гуляй, Григорий. Скажи там Машеньке, пусть машину вызывает. Покатаюсь напоследок в персональном кадиллаке, чтоб его ржа съела!

Шестов вышел в приемную, закурил и передал Маше пожелание главного редактора.

– Вас, Григорий Владимирович, просил Рыбников позвонить, – сказала Маша уже ему в спину. – Прямо в машину. Он в клинику с зубами поехал. Или в какую-то Онную. Это, наверное, частная больница.

В отделе биржевой жизни на стенном дисплее медленно перемещалась котировка.

– Глянь, что делается! – встретил Шестова заведующий отделом, старая грымза Чикин. – Пшеничка вверх ползет. За каких-то два часа – семь пунктов против вчерашнего… Что сие чудо значит?

– Жрать нечего, вот и ползет пшеничка, – вздохнул Гриша.

– Скажи ты! – удивился Чикин. – А урожай вроде накосили неплохой.

– Урожай выращивают… – начал было Гриша, но вспомнил о просьбе Рыбникова.

Телефон в машине первого заместителя отозвался сразу:

– Поезжай в «Кис-кис», Григорий… Коробочку не забудь. А сейчас включи громкую связь. Чикин? Отпусти Шестова на пару часов. Есть для него спецзадание.

– Да, Николай Павлович, – поспешно отозвался Чикин. – Вас понял, спецзадание для Шестова. Не беспокойтесь. Николай Павлович, комментарий я сам напишу, тряхну стариной…

Положив трубку, Чикин отер лоб. В любом вызове начальства ему всегда чудилось громыхание судных труб. Чего греха таить – по блату попал когда-то неудавшийся комсомольский работник Чикин в газету, по большому блату. Вот уж и благодетель его, в газету устраивавший, переселился в мир теней, вот уж Чикин очень удачно, в самом начале кампании, партбилет положил по собственному желанию, вот уж и сам чему-то, натужно скрипя мозгами, научился, вот уж и кресло заведующего высидел непрестанными трудами, но и на склоне лет не забыл – по блату существует… Он даже Гриши Шестова, подчиненного своего, побаивался, словно Гриша в любой момент мог спросить: а что это, братцы, за природный факт – Чикин? Шестова на плаву собственное перо держало, а не чужая мохнатая лапа, и потому Гриша мог сам кого угодно и куда угодно устраивать. В глазах Чикина тлело тоскливое любопытство, пока Шестов собирал в кейс диктофон, портативную видеокамеру и дистанционный принт к редакционному телетайпу.

На улице плавилась жара. Старые тополя на Цветном бульваре, казалось, на глазах желтели и скручивались от зноя. Сладковатая удушливая вонь висела в воздухе, и Гриша побыстрее забрался в нижегородский додж с надежным кондиционером. Едва уселся за руль, в боковое стекло постучали. Полноватая блондинка, то ли подкуренная, то ли просто пьяная, что-то кричала и скалила крупные зубы. Гриша отмахнулся и включил скорость.

В пределах Садового кольца разрешалось движение машин только по спецпропускам, поэтому улицы тут не так были забиты транспортом. Подъезжая к Трубной площади, Гриша заметил в начале Рождественского бульвара патрульный «мерседес». Проклиная свою забывчивость, достал из бардачка белую наклейку с большими зелеными буквами – «пресса». На стоянках Гриша прятал наклейку, ибо она стоила бешеных денег в среде спекулей и бомбил. Дорожная служба почти никогда не вязалась к машинам с наклейками «пресса» и «ТВ».

Однако патрульных Гриша увидел слишком поздно, а они засекли, как водитель доджа судорожно лепит фирму на ветровик. Мерседес как синяя молния метнулся навстречу, завизжали покрышки, из дверец в желтыми орлами вывалились дюжие ребята в комбинезонах, касках, с револьверами на изготовку. И через секунду Гриша уже бороздил носом и очками горячий капот, руки его были заведены к затылку, а ноги раздвинуты до предела.

Он знал, что возмущаться и качать права – бесполезно. Дороже встанет. Могут и ребра очень просто пересчитать. Поэтому лучше не возникать, а тихо-мирно полежать мордой на капоте, хоть это и не очень комфортно. Точно, вскоре патрульный отпустил руки и разрешил выпрямиться. Водительский сертификат и служебное удостоверение Шестова уже были прокачаны через комп городского штаба эсгэбэ.

– Господин унтер-офицер, – обратился к старшему наряда патруль с плоской и серьезной рожей. – Вот какая-то коробочка… Вроде дистанционный ключ.

Унтер-офицер с вислыми тонкими усами повертел коробочку, улыбнулся и отдал ее Грише:

– Хорошая машинка, господин Шестов, очень чуткий микрофон. Извините за доставленные неприятности.

Теперь Гриша мог себе позволить шутку:

– А что это вы за дорожников работаете? На полставки?

– Людей не хватает, – вздохнул унтер. – Поэтому у нас с дорожниками договоренность: подозрительные машины можем досматривать и мы.

– Интересно, чем моя машина не приглянулась?

– Наклеечку, господин Шестов, снимать не надо, – усмехнулся старший наряда.

– Больше не буду! – поклялся Гриша. – Можно ехать?

– Конечно, – сказал унтер. – Рад был познакомиться с таким выдающимся журналистом. А теперь… по знакомству…

Он взял Гришу под локоток и отвел за машину, подальше от патрулей:

– Шепните, пожалуйста, господин Шестов, как специалист: стоит ли держать сейчас сталелитейные?

– Ого! – удивился Гриша. – А я думал, патрули в нашей газете только отчеты с игр «Динамо» читают…

– Патрули тоже разные, – сказал усатый. – Так что вы посоветуете?

– А черт его знает! – засмеялся Гриша. – Вообще-то сталелитейные – стабильные акции. Хлеб промышленности, что вы хотите… Значит, подержите пока.

– Спасибо! – сказал унтер и два пальца к каске приложил.

Гриша с облегчением включил скорость и мельком глянул на обзорный экранчик заднего вида. Пока его щупали патрули, за машиной Шестова выстроился довольно длинный хвост. Но никто не подъехал, не затряс удостоверением, не заорал, что ему некогда, что жена рожает, теща при смерти, а самолет улетает. Это перед дорожниками можно пофантазировать, и то, если у тебя все в ажуре. С патрулями лучше не разговаривать.

С Трубной он повернул на Петровский бульвар, проехал по Страстному, через Малую Дмитровку и притормозил неподалеку от бывшего известинского здания. Этот знаменитый дом теперь занимал международный концерн «Москоу Ньюс», а первый этаж был отдан под ресторан Макдональдса с игривым названием «Кис ми», больше известный на Москве как «Кис-кис».

Каплеобразный ситроен Рыбникова ереванского производства уже стоял в череде других машин. Шестов замешкался, раздумывая: снять наклейку «пресса» или оставить. И пока он терзался сомнениями, из пустого вроде ситроена выбрался вдруг высокий прямой старик с короткими белыми усами и пошел не оглядываясь. В каком-то автомобиле распахнулась дверца, старик пригнулся и исчез. Взревел мощный мотор. Затем из ситроена вышел Рыбников, неспешно запер машину и поднялся в ресторан.

Гриша мог бы поклясться, что уже видел, и не раз, представительного старика. Но где? Эти короткие усы… В газете, что ли?

– Если вы – Шестов, – встретил в дверях швейцар, – пожалуйте в одиннадцатый нумер…

Безработный

Если бы Зотов ехал на настоящем велосипеде, то он бы километров двадцать уже отмотал… Как раз к Пахре подъезжал бы. Когда-то были у него любимые места на Пахре, были. А потом начали Зотову попадаться какие-то странные рыбы – слепые уклейки, например. Не просто с бельмами, а вообще без глаз. Или красноперки, белые, как вата. Окончательно забросил Зотов рыбалку, когда поймал небольшого, в ладонь, окуня – без чешуи, колючек и жаберных щитков. Конечно, поймать голого окуня с научной точки зрения любопытно. А с практической – выгодно. Чистить не надо. Но стал бы его кто-нибудь жрать?

Потел Зотов, похрипывал бронхами, вертел педали тренажера – обычной рамы, укрепленной на двух вилках. Колено свое несчастное разрабатывал, хоть и не очень верил в сей целительный метод. Ладно. Докторам тоже надо оправдывать существование.

В колено Зотова «итальянка» поцеловала. Были у басмачей такие итальянские мины, похожие на турбинки для насоса. Осколком задело коленную чашечку и сухожилие. Из госпиталя вышел быстро, зажило как на собаке. Только небольшой рубец остался. Потом он, бывало, месяцами не вспоминал о ранении. А в последнее время что-то стал рубец припухать, наливаться сизой кровью, боль отдавала в сустав. Пришлось даже палкой обзавестись.

Доктор из бесплатной собесовской клиники, хмурый, с утра поддатый вурдалак, посмотрел снимки, помял ногу и спросил: чем, мол, Зотов питается. А Зотов, озверевший от долгой очереди в вонючем коридоре, от боли, причиненной лапами доктора, сдерзил. С ногой, сказал, к вам человек пришел, а не с геморроем. Доктор посоветовал прийти с геморроем в другой раз. А сейчас он вынужден заниматься исключительно конечностями, принимая разную рвань. И если каждое дерьмо на палочке, каждый раздолбай будет тут, в кабинете врача, изображать из себя мастера эстрады, то этому дерьму и так далее через минуту потребуется не ортопед, а зубной протезист. И без всякого перехода спросил обалдевшего от докторского красноречия Зотова:

– Какой дебил операцию делал?

– Майор Веденеев…

– Так я и думал. Что майор. Или капитан. Найди этого позорника и оттяпай ему яйца. Даже если он уже полковник. Тем более. А теперь быстро: что жрешь?

Зотов рассказал.

– Вот видишь, – вздохнул вурдалак. – Одна клетчатка. Без работы, значит, сидишь?

– Конечно, – буркнул Зотов. – Были бы у меня деньги или талоны – пошел бы я в эту вашу живодерню!

– Ладно, – сказал доктор. – Выпишу я тебе шведские активаторы, хоть и не положено. На тунеядцев… Мясца поешь. Найди возможность. Тренажер достань. Крути педали, пока звезды не дали. Вот тебе еще два талона на масло. Это мои. Я масло не люблю. Раз в год тебе надо ложиться на реабилитацию. А то – без ноги поскачешь.

Этот веселый разговор состоялся в прошлом году. Больше в поликлинику Зотов не ходил. А свой старый, дореформенный еще велосипед переделал в тренажер. И каждое утро крутил педали до рясного пота. Лучше ноге не становилось, но и ухудшения не наступало. Спасибо доктору-вурдалаку.

После тренажера настал черед гантелей. Но едва Зотов взял в руки тяжелые чугунные чушки, как в дверь позвонили. Он тихо опустил гантели на половичок и подкрался к двери. Прислушался. Решил пока не отвечать. Если в коридоре квартирные бомбилы – через несколько минут примутся курочить замок. Ну, пусть разомнутся. А если из домового комитета – еще позвонят. Знают, что Зотов редко выходит.

Позвонили. Зотов пригнулся к глазку и увидел Жигайлова. Приятель в глазке выглядел шарообразным уродцем. Он переминался с ноги на ногу, как будто немедленно хотел в сортир, и промокал нос платком. Зотов включил запорный механизм, засовы скрежетнули, и Жигайлов ввалился в переднюю, по-прежнему зажимая нос несвежим клетчатым платком. Светлые брюки у него были в грязных пятнах.

– Еле нашел, – невнятно сказал Жигайлов. – Помню дом, а какой этаж… Забыл.

– Почаще надо к друзьям в гости ходить, – усмехнулся Зотов. – А что с тобой случилось? Катались?

– Вроде того, – поморщился Жигайлов. – Только вошел в подъезд – мальчишки. Тинэйджеры проклятые… Лет по четырнадцать, не больше. Но ты же знаешь, как они сейчас растут. Прямо гориллы! Ну, ухватили за горло, потрясли…

– Что взяли?

– А что с меня взять… Талонов не ношу. Кредитка им, сам понимаешь, без надобности. Плюнули на кредитку, прилепили мне ко лбу и дали по носу. Кровь вроде не идет? Ну, ладно.

– Значит, уже и днем нельзя пройти спокойно, – сказал Зотов.  Уполномоченный, козел, когда я менял квартиру, сказал, что район тихий. Вот тебе и тихий!

– Дай водички – нос прополоскать, – попросил Жигайлов.

– Полощи, брат, но не роскошествуй – жетоны кончаются…

Потом они отправились на кухню, где на плите тихонько булькал чифирок.

– Контрабандный, – принюхавшись, определил Жигайлов.

– Да, азербайджанский. Ребята достали. Держи чашку…

Жигайлов прихлебнул чая и покосился в угол:

– У тебя, кажется, холодильник стоял. Сдал, что ли?

– Давно… Холодить нечего. Я теперь на пакетиках существую. Очень удобно. А за холодильник отвалили талоны на сахар и ботинки.

– Смотри! – показал в окно Жигайлов. – Явились, голуби…

За окном, в ущелье из серых домов, примерно на уровне двадцатого этажа, висела летающая тарелка – чуть больше обычного легкового «вольво». Против солнца посверкивали линзы сильной оптики.

– Надоели, сволочи! – досадливо сказал Зотов и опустил жалюзи из стальной фольги. – Сколько лет летают… Хоть бы ручкой помахали из приличия! Или кукиш показали – все-таки осмысленное действие. Нет – висят и наблюдают! Скоро будут из своей тарелки в мою заглядывать. Иногда, веришь, так хочется взять в руки что-нибудь посущественнее палки… Да как вмазать по окулярам – для контакта!

– Тут тебе не Кандагар, – слабо улыбнулся Жигайлов.

– То-то и оно, – покивал Зотов. – Знаешь, Васька, изредка жалею, что мы тогда сдали калаши. Удобная вещь… Мы сдали, а умные люди оставили.

– Толку-то! – отмахнулся Жигайлов. – Недавно на моих глазах, возле Курского вокзала… Одного такого шибко умного эсгэбисты положили на месте. Он и ствол не успел поднять.

– Наслышаны о новом указе, – помрачнел Зотов. – Положили на месте, говоришь? Значит, теперь можно по любому палить – почудилось, скажем, что за базукой полез в карман. Да-с, дожили, господа хорошие! Зато сколько трепались о деспотизме коммунистов… Но при коммунистах можно было ходить с высоко поднятой головой, а в нынешнем царствие свободы – только с высоко поднятыми лапками.

– Желчью исходишь, – добродушно сказал Жигайлов. – Осуждаешь насилие, а сам о калаше мечтаешь. Нет, мне нынешние порядки нравятся. Как потопал, так и полопал. Между прочим, ты тоже не бедствовал, пока работал.

– Тогда не так гайки закручивали, – досадливо сказал Зотов. – Смяли партийную головку и вроде успокоились. А теперь пошли корчевать шире, жать мелких функционеров. Меня же четыре года членом партбюро курса выбирали… Не пойму, зачем это нужно? Вот эта мелочная, злорадная месть? Ведь таких, как я, по России – не один миллион… Что, если нам надоест унижаться, надоест терпеть и нести крест неизвестно за какую вину? Я, что ли, виноват, что мои партийные начальники крали и врали? У народа крали и ему же врали? Только они покаялись и неплохо устроились. А мне каяться не в чем, потому и последний хрен без соли доедаю!

– Ладно, не психуй, – вздохнул Жигайлов. – Я к тебе… как раз насчет соли. Помнишь Кота, прапора нашего? Ну вот, я у него в отделе рекламы работаю и так… по мелочи. Коту нужен хороший конструктор. Я про тебя вспомнил. Рассказал про твою карьеру на «Салюте».

– А что меня с десятком патентов с «Салюта» поперли и чуть не посадили – тоже рассказал?

– Коту это до лампочки. А занимается он пространственными игровыми автоматами. Модели – в одну сотую натуральной величины. Ну, там, воздушный бой, десант, танковая атака, ракетный удар… Готовые блоки немцы поставляют.

– Хорошо устроился, – задумчиво сказал Зотов. – Гребет, значит, денежки! Сколько стоит один комплекс, не знаешь?

– Много. Кот свои игрушки продает только на грины, на зелененькие. И находятся, между прочим, покупатели.

– Ничего удивительного! Довели, суки, державу до ручки… Одному жрать нечего, а другой с жиру сам с собой воюет!

– Да, – покивал Жигайлов. – Раз в государстве курсируют зеленые, то у кого-то их должно быть много. А у тебя есть капуста?

– Есть, – сказал Зотов хмуро. – Осталось кое-что после моей выдающейся деятельности в «Салюте». На черный день берегу. Ногу придется серьезно ремонтировать. Болит, зараза… Но, сам знаешь, в наших собесовских больничках только триппер лечить.

– Надо специалисту показаться, – посоветовал Жигайлов. – Спецы чудеса делают. Одна моя знакомая встать не могла, радикулит одолел…

– Дурак, – беззлобно перебил приятеля Зотов. – Для курса активной терапии кушать надо хорошо. Пенсии мне только на суповые пакетики из рыбьего клея хватает. Если бы не Ариф с Толиком… Помнишь татарчат? Они в супермаркете ханыжат, помогают. Вчера мясных обрезков дали – сварил. И все сразу сожрал.

– Ты что ж, на одну пенсию тянешь? – удивился Жигайлов. – А пособие по безрыбью?

– Сняли весной… Я в третий раз биржу труда… послал. Предложили, паразиты, биметаллическую пайку в одной шарашке. Это мне!

– А… что за пайка такая?

– Чип, дешевка. Сначала медь к алюминию припаиваешь, потом – наоборот. Шучу! Так что от меня Коту понадобилось? И где он сидит?

– Не знаю, что понадобилось. А сидит он в «Аргусе», на Сретенке, офис твенти уан. Очко, не забудешь. Но ехать к нему нужно срочно, сегодня же.

– Я за срочность дорого беру, – усмехнулся Зотов.

– Не дороже денег, – сказал Жигайлов. – А вообще – не выпендривайся. Сейчас это невыгодно.

– На первую попавшуюся работу не бросаюсь, – сухо сказал Зотов. – Так можно докатиться до дна. Ты вот доволен?

– Работа как работа, – пожал плечами Жигайлов. – Есть лучше… Но я никогда не забываю, что есть хуже.

– Не могу вспомнить, – сказал Зотов, – как его фамилия?

– Кота? Сальников, как же еще.

– Да, да… Помнишь, как он запчастями спекулировал? Видать, с того и денежки завелись. На собственное дело поднакопил… Мы песок жрали, а Котяра афганцам грузовики загонял! Товарищ прапорщик, мать его… Ей-богу, Васька, словно все это… Триста лет назад было. И не с нами!

– С нами, – сказал Жигайлов тихо.

Они в молчании допили остывший чай. Жигайлов поднялся.

– Я тоже выхожу, – сказал Зотов. – Погоди, оденусь.

Он поднял жалюзи и выглянул на улицу. Тарелки за окном уже не было. Уличный смрад не развеивался и теперь, высвеченный солнцем, плавал между домами, как жирный желтый туман. Дом напротив едва проглядывал в мареве.

– Что с погодой, не слышал? – спросил Зотов.

– Стандартный набор. Ясно, жарко, ветер западный. Осадков, слава Богу, не ожидается. Взвесь в норме, радиация тоже.