Ленин, мы и будущее. Опыт свободного и пристрастного анализа

Особенно, как оказалось, многие коммунисты, и,в том числе, партийные и государственные деятели, были слабы в теории марксизма-ленинизма, в понимании своих практических действий и их последствий. Особенно в период перехода к непосредственному строительству коммунизма. Ленин же считал, что «переход к коммунизмуесть целая историческая эпоха. Пока она не закончилась, у эксплуататоров неизбежно остается надежда на реставрацию, а эта надежда превращается в постоянные попытки реставрации. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата».

Никто из партийных и государственных деятелей вроде прямо и не отрицал учения о диктатуре пролетариата на переходном этапе, но в практической деятельности последовательность и твердость в этом вопросе проявлялась не всегда. Особенно зримо это стало проявляться после XXII съезда КПСС, когда новая программа партии сделала «открытие» в теории марксизма-ленинизма, провозгласив построение в стране «развитого социализма» и превращение государства из классового в общенародное. Был провозглашён и вброшен в общественное сознание внешне очень привлекательный тезис о том, что высшая цель социализма состоит в более полном удовлетворении растущих материальных и культурных потребностей народа и без какой-либо внятной аргументации назначена даже дата построения «материальной базы коммунизма». Рядовые же люди, в том числе и большинство коммунистов, не обладавших реальными и глубокими знаниями теории, восприняли эти новости как гарантию нерушимости советского строя и уверовали в то, что настала пора, когда в стране все и всегда будет только хорошо и отлично. Слишком высока была их вера в нерушимость социализма, преимущества которого они за многие годы ощутили в полной мере, чрезмерно велико было их доверие к партии коммунистов и её руководителям. Если в их сознании и присутствовало понимание угроз стране, то только в связи в агрессивной политикой коллективного Запада, а вот понимание опасности внутренней, буквально аннигилировало. Нехватка же теоретических знаний, как у трудящихся, так и у местных руководителей компенсировалась надеждами на вышестоящих, как бы «более умных» начальников.

Нельзя не упомянуть здесь особую роль части интеллигентов из молодых советских поколений, которые, сумев сдать экзамены по общественным дисциплинам, совсем не поняли и не стремились понять необходимость исторического и диалектического классового подхода к оценке процессов не только на Западе, но и к тому, что происходит в советской реальности. На этой почве в этой среде стали произрастать скептицизм, критиканство по отношению к советской действительности, а в крайних случаях – даже диссидентство.

Последующий ход истории показал безответственность и несвоевременность провозглашения окончательной победы в стране социализма. На фоне недостаточного развития «коммунистического самосознания» людей и тревожных внутренних процессов изменения психологии населения это привело к росту в обществе, особенно среди молодёжи, потребительских настроений, ориентации их на явно завышенные стандарты потребления на уровне самых развитых к тому времени стран Запада.

Сыграло свою роль и то, что на полях сражений Великой Отечественной войны остались миллионы советских людей, имевших твёрдую идейную закалку и суровый жизненный опыт предыдущего времени. Их очень не хватало стране в послевоенные десятилетия.

Имелась и ещё одна, не менее важная, сторона безграмотности в СССР. Она была связана с никуда не годным уровнем «мыслительного блока» бывшей руководящей партии и государства в последние два-три десятилетия СССР и с зашоренностью погрязшей в клановости и догматизме общественной науки. Весьма недальновидно были канонизированы сочинения В.И. Ленина, К. Маркса и Ф. Энгельса. Диалектический образ мышления стал редкостью, во многих расплодившихся псевдонаучных трудах и даже при решении некоторых практических вопросов доминировали пустословие и начётничество, изучение новых, возникающих уже в самом социализме противоречий, не поощрялось. Выходили тысячи книг и публикаций, в которых было много страниц и букв, перепевов давно известных истин, восхвалений «мудрого курса партии и правительства», но глубокого анализа современно ситуации не хватало. Сотворённая в высоких кабинетах пропаганда возобладала над наукой и здравым смыслом. Между тем Ленин ещё в 1922 году в статье «О значении воинствующего материализма» провидчески остро предупреждал о недопустимости догматизма, самолюбования и пустословия. Настаивал на необходимости глубокого изучения диалектики, смелости мысли и её философского обоснования. Без этого «никакие естественные науки, никакой материализм не могут выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерцания… Без того, чтобы такую задачу… систематически выполнять, материализм… останется… не столько сражающимся, сколько сражаемым». Практика СССР убедительно показала, что без опережающего и творческого развития теории социалистическое общество успешно развиваться не может.

Очень точно прокомментировал этот вопрос русский философ и политический деятель начала ХХ века Н.В. Устрялов. По его мнению политиков следует делить на догматиков и реалистов. Догматик отличается тем, что он не служит идее, какой бы она ни была – нравственной, правовой, социально-политической, а находится у нее в полнейшем рабстве. Он не может отойти от ее буквы, иначе ему кажется, что произошла катастрофа, что пролез ползучий оппортунизм и он провозглашает анафему отступникам, при этом, как бы между прочим, подчеркивая свою собственную идеологическую чистоту. На деле же это неизбежно превращается в дремучий догматизм.

Увы, советская общественная наука, а вместе с ней и компартия страны не смогли объективно осмыслить реальные процессы в стране и за рубежом. Вместо опережающего развития теории выгнутые спины «творцов-обществоведов» старались верой и послушанием услужить хотелкам вождей послеленинской эпохи. Если почитать выходившие в тот период в стране труды, связанные с общественным сознанием и методами позитивного воздействия на него, то мы с грустью увидим переписывание ленинских и марксовых цитат, но вряд ли обнаружим живые и дельные мысли, соответствовавшие существовавшей тогда реальности. Значительная же часть населения нашей страны, отмечалось на Международной научно-практической конференции 2012 года в Разливе, «устав от коверкания коммунистических идеалов, пережив кризис – перестройку, желая найти виноватого во всех бедах, обратила свои взыскательные взгляды к символу советского государства – Ленину. Именно как к символу, а не как к человеку и политическому деятелю. Небрежное отношение к истории приводит к полному отрицанию достижений наших предшественников, что, в свою очередь, лишает подрастающее поколение умения уважать ближнего».

Со временем произошло вырождение и идеологического блока центральных органов КПСС. Возглавлявший его на протяжении многих лет небезызвестный М.А. Суслов отличался чрезвычайной осторожностью и нежеланием отходить от сложившихся форм идеологической работы. А это неизбежно привело к отрыву партии от реальности, негативно сказалось на практическом запрете творческого отношения к теории,методам её применения и распространения. Из-под перьев работавших в его подчинении идеологов чаще всего рождались формально-заштампованные лозунги, смысл которых с годами переставал восприниматься народом, превратившись в заклинания о «вечности» и «исключительной верности» решений партсъездов. И этот догматизм отталкивал людей от проникновения в суть теории, тем более, что в последние советские десятилетия некоторые её выводы стали вступать в противоречие с реальностью.

А.А. Зиновьев так прокомментировал идеологическую ситуацию в СССР: марксистско-ленинскую идеологию вдалбливали со слишком высокого «интеллектуального уровня. Она была неадекватна массовому сознанию. Несмотря на все вульгаризации марксизма большинство его просто не понимало. Меньшинство делало вид, что понимает. В официальной пропаганде улавливали лишь нечто утилитарное, практически применимое на бытовом уровне. Остальное отторгалось на уровне массового сознания… В образовавшихся в результате подобного отторжения пустотах стала формироваться так называемая «практическая идеология». А в ней находилось оправдание и карьеризму, и взяточничеству, и прямому воровству… В целом западная, буржуазная идеология в практическом, бытовом применении оказалась гораздо мощнее коммунистической. Уже потому, что она примитивна до ужаса и рассчитана на самые низкие инстинкты, на потребительство. Она имела колоссальный успех в СССР. В том числе и потому, что запрещалась».

В 1980-е годы этот процесс формализации работы с населением ускорился, а в итоге получалась словесная эквилибристика, затенявшая суть важнейших социальных проблем в стране. «Прорывной новацией» идеологов последних пятилеток стало приклеивание официальных, как бы духоподъёмных эпитетов-определений каждого из их годов «решающий, определяющий, завершающий».Но такие, говоря мягко, неумные«идеологические находки», приносили не пользу, а, скорее, вред. Слова отрывались от смыслов, их количество не только не превращалось в качество более глубокого понимания людьми особенностей того или иного исторического времени, а с годами стало вызывать иронию и даже насмешку. Совсем неслучайно 1980-е годы сопровождались появлением огромного количества анекдотов про партию и её вождей.

А ведь уже в те годы появлялись очень интересные исследования по изучению общественных процессов. Совсем неплохо было бы советским теоретикам и практикам обратить внимание, в частности, на книгу немецкого философа Освальда Шпенглера «Закат Европы», которая к тому времени была написана. В ней автор здраво рассуждает, в частности, о закономерностях развития национальных культур. Он считал, что уникальность каждой культуры определяется её душой и с этим трудно спорить. Но одновременно он выдвинул гипотезу о том, что после того как пройдена определённая точка расцвета, душа культуры начинает костенеть, а сама она, умирая, превращается в цивилизацию, которую философ ассоциировал с бездушным интеллектом, когда возвышенные идеалы сменяются бытовыми заботами, патриотизм – космополитизмом, духовный поиск – развитием техники. И затем наступает гибель. Глубоко смотрел немецкий философ. Почти за полвека до него ёмко и точно высказался по этой же теме, правда в более общей форме, французский психолог и историк Гюстав Лебон: «Народы гибнут по мере того, как портятся качества их характера, составляющие основу их души, и эти качества портятся по мере того, как растут их цивилизации и развитие. Как показала жизнь, эта закономерность проявила себя и в нашей стране.

Сейчас, с высоты нынешнего времени нам проще рассмотреть и проанализировать те сложные процессы, которые происходили в сфере народной культуры, традиций в СССР. Можно, конечно, поставить под вопрос и глагол «портиться», который в своём анализе использовал Лебон, но существенные изменения некоторых аспектов культуры и наполнения внутреннего мира конкретных людей на самом деле происходили.

С ростом благосостояния, образованности людей всё заметнее ослабевали родственные связи, истончались многовековые традиции совместного проведения народных праздников и семейных торжеств, нарастало стремление людей к индивидуализации своего бытового пространства. При этом, что характерно, традиционная неискушённость в тайнах политики и технологиях манипулирования людьми, простодушное доверие к средствам массовой информации, в том числе и забугорным, оставалась высокой. А именно это оружие в первую очередь и использовалось.

На самом деле от советского строя народ и не думал отворачиваться? Наоборот, он хотел сделать его более эффективным, более «мечтаемым». Многие помнят популярные лозунги 80-х: «больше социализма», долой бюрократизм, да здравствует инициатива и ответственность»! По сути, весь состоявшийся антисоветский переворот был освящен самой главной советской мечтой – о большей социальной справедливости. Подавляющее большинство стремились к тому, чтобы все вокруг стало лучше, а в качестве пути и инструментов для этого народу манипулятивно навязали соблазнительные ценности возведённых, по сути, в новоязыческий культ лозунгов демократии, свободы слова, сплошной выборности и т.п.

Консолидирующая и просветительская же функции государства и общества оказались в тот период недостаточно убедительными и эффективными. Стал снижаться качественный уровень политико-просветительской работы в целом. Не ощущая никаких угроз кроме гнева вышестоящего руководства, партийные комитеты стали впадать в бюрократический грех «позитивной отчётности». Тонны бумаг исписывались всё возрастающими цифрами охваченных политучёбой, идеологические структуры и средства массовой информации извергали лавины пустышек-слов о «нерушимом единстве партии и народа», проводились пышные празднования революционных дат, и, при этом, всё больше входило в практику навязывание народу культа очередного вождя. На этом фоне в сознании многих стало происходить изменение ключевых социалистических ценностей на рыночные, в общественном сознании стало закрепляться недоверие к власти, всё активнее расцветало явление, которое получило название «вещизм», полностью вписывавшееся в понятие пробуржуазного омещанивания.

Между тем в обществе далеко не всё было гладко и спокойно. Нарастали потребительские настроения, молодёжь втягивалась в освоение западной культуры, которая приобретала более высокую ценность чем традиционная отечественная культура. Не желала снижаться статистика асоциальных явлений. И, что симптоматично, в те благополучные годы партийные комитеты, понимая тревожность данных проявлений, дать им принципиальную политическую оценку именно с классовых позиций уже не смогли. Не сумели поэтому и перестроить работу с людьми. Между тем Ленин ещё в ноябре 1920 года очень точно заметил, что партийная деятельность, «просвещение не может не быть связано с политикой». В условиях борьбы с мировой буржуазией, которая во много и много раз сильнее нас, мы должны отстаивать революционное строительство, бороться против буржуазии и военным путем и еще более путем идейным, чтобы вся сумма привычек, навыков и идей послужила орудием воспитания всех трудящихся.

С годами, как это часто бывает, в партии стало нарастать число людей, которые шли в неё, в органы управления из карьеристских соображений, не имея для грамотной и честной работы твёрдых классовых убеждений, должных нравственных ценностей, добротных знаний в вопросах управления и теории. Такое явление Ленин заметил ещё в предреволюционные годы и тогда же резко оценил его как оппортунизм. Подобные люди внешне не предают партии, усердно продолжают ей служить, но, не имея должной закалки, проявляют часто политическую близорукость и бесхарактерность, приносят интересы партии и народа в жертву преходящим, второстепенным интересам. Далеко нередкими стали проявления со стороны таких персон факты злоупотребления служебным положением, пренебрежения мнениями товарищей. По сути произошло то, от чего предостерегал Ленин, немалая часть партийцев оказалась в лагере того самого оппортунизма, с которым так отважно и отчаянно боролся Ленин.

С другой стороны и мы сами, граждане страны, не отличались особой грамотностью и стремлением расширять свои знания по части политической культуры. Не секрет, что и в советское время, да и сейчас тоже, большинство из нас весьма поверхностно понимают термины «демократия», «свобода», «толерантность» и т.п. Многие даже и не догадываются, что кроме своего положительного значения, они могут использоваться как весьма эффективное оружие в недобросовестных целях: для изменения у граждан политических взглядов, убеждений, и, в конечном итоге, для разрушения общественно-политического устройства страны. И здесь, полагаю, уместно вспомнить Конфуция. В беседе с учениками однажды он сказал: «Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела должным образом не могут осуществляться». Так и случилось. Крикливые пышные лозунги о «развитом социализме», о «нерушимом единстве партии и народа» в 1980-е уже не работали, а закамуфлированные смыслы призывов к «демократии и рынку» оказались большинством людей совсем не понятыми. Привычная же стабильность жизни вела, к сожалению, многих к самоуспокоенности, к эффекту своеобразного социального парника. Их уверенность в том, что все советские социальные блага – это навсегда, была чрезвычайно прочной. На этом фоне значительная часть населения страны перестала ощущать потребность личного участия в делах общества и государства. Многочисленные же «политзанятия» чаще всего проходили поверхностно и формально. А «безграмотный человек,– отмечал Ленин,– стоит вне политики. Без знания же людьми ее азов не может быть и политики, есть только слухи, сплетни, сказки, предрассудки». Ну а то, что по этой части мы большие доки, доказывать, думаю, никому не надо. И это тоже вело к медленному, но неизбежному подтачиванию политических и духовных устоев великой державы.

Негативную роль сыграл и воинствующий характер советского атеизма. Отрицая необходимость религиозных культов, он одновременно как бы лишал человека даже возможности веры в глубинные смыслы его бытия, обесценивая тем самым глубинные корни нравственности. Между тем при этом в душах большинства людей, в том числе и у атеистов, продолжал жить Бог. Но у большинства не как устрашающий «верховный контролёр и судия», не «отпускатель грехов», а как надмирная реальность, питающая души людей высокими смыслами правды, любви и справедливости, оберегающая его через совесть от неправедных поступков. Официальная наука этих проблем старалась не замечать, а в массовом сознании это неизбежно истолковывалось как её неискренность, и даже неправдивость.

Свою роль в разрушении общества и страны сыграли взятка и воровство. Самое страшное, что они несли в советское общество – подрыв веры в честность и справедливость – самых главных ценностей нашего народа. При этом нужно отметить, что в партийных и государственных органах коррупции, как сейчас принято говорить, очень долго практически не наблюдалось, она стала расцветать с конца 1970-х, и была связана, более всего, со сферой торговли и услуг. Однако одной из объективных причин этого явления были, с одной стороны, рост жизненного уровня людей, их желание обладать предметами современной домашней техники, дефицитными тогда автомобилями и мотоциклами, иными модными и востребованными вещами, иметь возможность без препятствий приобретать авиационные и железнодорожные билеты. А всего этого не хватало. Неслучайно тогда популярным стало слово «дефицит». В этой ситуации многие, даже вполне порядочные люди, вынуждены были уж если и не прибегать к даче прямой взятки, то искать знакомства, находить способ «отблагодарить» благодетелей. А это неизбежно снижало моральный уровень общества. И, по большому счёту, подрывало веру в честность и справедливость – главные цементирующие скрепы социализма.

Такие явления неизбежно влияли и на идейно-нравственную ситуацию в целом. В общественном пространстве начало ощущаться несоответствие лозунгов реальной жизни. На этой основе возникало ощущение появляющейся в стране определенной неискренности и неправды. Стало нарастать равнодушие к общественным делам, усиление гедонистических настроений, накапливаться негативная социальная энергия. Конечно, это не носило поголовного характера, но испытание сытостью и безопасностью выдержали не все.

Поначалу внешне незаметно, но неотвратимо в жизнь новых поколений входила уверенность в том, что никаких реальных бед и испытаний на их веку не предвидится, и что их удел и жизненная цель – наслаждаться уже созданным предыдущими поколениями комфортом, и еще лучше – стремиться к его умножению. Решило, что это и есть главная цель, к которой оно должно стремиться, и стало с определённым нетерпением ждать дальнейшего и, желательно, быстрого, дальнейшего улучшения. Но в силу многих причин это «дальнейшее улучшение» к 1980-м годам если в чём-то и проявлялось, но на достигнутом ранее фоне выглядело не очень ярко, на близкий приход коммунизма было никак не похоже. А с середины 1980-х вообще пошло по убывающей. А это на фоне появившихся в общественном пространстве рассуждений «о застое, о необходимости перемен» вело к снижению общественного тонуса народа, ослаблению внутренней самодисциплины, своего рода «ожирению духа».

Происходила, по сути, подмена ленинской цели. Если он звал к обществу сознательных и всесторонне развитых людей, то в финальной стадии СССР с нарастающей силой центр интересов большинства стали занимать, как уже отмечалось, вопросы потребления. Вместо полёта в космос стало престижнее обладать вещами, которых нет у других. Вечно недовольные обыватели стали обыденностью. Горизонт мечты критически сужался.

В принципе, общество не дремало. Уже с начала 1980-е годов всё громче стали звучать голоса общественности об опасности снижения духовных потребностей людей, их, как тогда говорили, омещанивания. Проводились социологические опросы, велись дискуссии в средствах массовой информации, на многочисленных собраниях призывали к «социалистической сознательности», но реальных действенных мер по изменению ситуации не последовало. Победить эту «болезнь» так и не удалось. Партия явно утрачивала боевой дух в отстаивании безусловных ценностей социализма, всё больше в её деятельности становилось самоуспокоенности и даже политической слепоты. КПСС не смогла перестроить свою работу и сделать её адекватной новой ситуации.

Следует заметить, что и сам Советский Союз к восьмидесятым годам, конечно, не был ещё идеальным обществом. Поэтому развёрнутая «доброжелателями» шквальная атака на отечественную историю и современные реалии страны очень эффективно стала влиять на сознание людей, побуждая их, с одной стороны, к недоверию государству и правящей партии, а она всегда в сознании людей прочно ассоциировалась с Лениным. А, с другой стороны, люди просто наивно соблазнились обещаниями в короткий срок «всё перестроить и оказаться в обновлённой, полностью счастливой стране». За короткий срок произошла подмена смыслов и целей существования государства.

Все эти причины и привели к тому, что власть и общество в СССР не смогли, а отчасти и не захотели, запустить в последние десятилетия СССР на полную мощность реактор духа советского человека. А без этого колоссальные усилия активистов, средств массовой информации оказались неэффективными, перебороть приземлённость духовной жизни большинства они не смогли. Не хватило ни глубины понимания своего народа и страны, ни смелости творческой мысли, ни мастерства, ни осторожной предусмотрительности. Приведу пример: в 1930-х (да и в последующих) годах на купюрах советских денежных знаков появилось изображение Ленина. Хорошо это было или плохо? С одной стороны, вроде популяризация его образа, знак уважения к сделанному им. Но существует ещё глубинная психология человека, которую хорошо знал поэт А. Вознесенский, он, в связи с этим, написал следующие строчки:

Я не знаю, как это сделать,

Но, товарищи из ЦК,

уберите Ленина с денег,

так цена его высока! <…>

Ленин – самое чистое деянье,

он не должен быть замутнён.

Уберите Ленина с денег,

он – для сердца и для знамён.

Однако никто: ни учёные, ни руководители государства не прислушались к голосу поэта, и изображения Ленина на засаленных купюрах вплоть до 1990-х годов в определённом смысле «освящали» образом бессребреника Ленина денежные знаки – символ и знак той самой «мамоны», против которой он и боролся.

Внешне все перечисленные принципиальные изменения в деятельности государства и правящей партии очень долго не замечались: все парткомы и государственные структуры послушно работали, собирались пленумы и съезды, происходили в целом положительные изменения в экономике и благосостоянии людей, весело и задорно отмечались праздники. Низовые партийные и советские органы, так же, как и не понявший этих роковых перемен народ, по привычке продолжали уповать на команды сверху и «исторические» решения партии. Однако к 1980-м годам такой бесхребетный стиль работы КПСС достиг критического уровня. А к концу этого десятилетия определённый ещё Лениным и Сталиным стержневой курс Советского Союза уже был надломлен, победу в партии и государстве окончательно одержала бюрократия. Особенно в самом высоком её звене, оказавшемся в практически полной бесконтрольности. Тогда же часть партийных бонз уверовала в свою исключительность и начала жить по двойным стандартам. Самые двоедушные и продвинутые из них как раз и стали «прорабами перестройки» в 1990-х и из парткомов мигом перепрыгнули в кресла банкиров и олигархов. Имена этих «героев» знают сегодня все.

Обезволенное общество без духовной составляющей – очень рыхлая конструкция. Видя это, коллективный запад в стороне не стоял. И нашёл слабые места. Против Советского Союза была развёрнута многовекторная информационно-психологическая и психоисторическая война. Их усилия по формированию агентуры влияния, запуску в информационное пространство СССР социальных вирусов скептицизма и зависти к соблазнительному образу «западных витрин», злонамеренно искажённых фактов истории методично и упорно усиливали механизмы дестабилизации советского общества.«В послесталинские годы, -заметил выдающийся русский социолог А.А. Зиновьев, – Запад начал оказывать огромное влияние на идеологическое состояние советского общества, причем влияние именно тлетворное, деморализующее, ослабляющее советское общество изнутри. <…>Запад в воображении советских людей стремительно превращался в величайший соблазн. Склонность к критическому отношению ко всему своему, зависть ко всему чужому, а также ненаказуемость бесчисленных поступков, так или иначе наносивших ущерб советскому обществу, довершили комплекс причин, сделавших идеологический кризис советского общества неотвратимым. <…>Запад стал постоянно действующим фактором повседневной жизни советского общества. Советская идеология впервые столкнулась с серьезным противником, угрожавшим её власти над обществом». Всё верно, но нам следует понимать также и то, что в силу присущих капитализму гибкости и способности к самым неожиданным трансформациям он очень умело использовал советский опыт по социальной защите населения. Пойдя на определённые жертвы для повышения уровня жизни населения своих стран, он затем использовал эту созданную «витрину Запада» как оружие для последующего разрушения СССР. И оно сработало в полной мере.