Полная версия:
Недосказанность
Вячеслав Гот
Недосказанность
Глава 1. «Я в порядке» (и другие ложные надписи на дверях души)
Утро началось с того, что Алиса не смогла встать.
Не потому, что устала. Не потому, что лень. Не потому, что заболела.
А потому что её тело отказалось слушаться.
Словно кто-то внутри шепнул: «Хватит. Достаточно. Больше нельзя».
Она лежала на спине, уставившись в потолок – белый, ровный, без единой трещины. Как её жизнь.
Снаружи – идеально.
Внутри – пустота, гудящая, как ветер в заброшенном доме.
Сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди. Ладони вспотели. Воздух стал густым, как кисель. Она пыталась вдохнуть – и не могла.
Паническая атака.
Слово, которое она вычитала в интернете три месяца назад, когда впервые почувствовала, как земля уходит из-под ног в супермаркете. Тогда она списала это на голод. На усталость. На «переработала».
Сегодня списать было не на что.
– Алис? Ты проснулась? – донёсся голос Максима из кухни. Спокойный. Привычный. Безмятежный.
Она открыла рот, чтобы ответить – и не смогла.
Голос застрял где-то в горле, как кусок ваты.
Она попыталась сесть – мышцы не откликнулись.
Тело стало чужим. Тяжёлым. Бесчувственным.
– Алис? – теперь громче. Шаги в коридоре.
Дверь спальни приоткрылась.
– Я… сейчас, – выдавила она, с трудом поворачивая голову.
Её голос прозвучал хрипло, неестественно.
Максим замер в дверях, в пижамных штанах и футболке с логотипом стартапа, в котором работал. Он смотрел на неё с лёгким недоумением – не тревогой, нет. Просто: «Опять что-то не так?»
– Ты больна? – спросил он, подходя ближе.
– Нет. Просто… устала. Переспала. Сейчас встану.
Она улыбнулась.
Автоматически.
Как улыбалась всегда: на совещаниях, когда её перебивали; на семейных ужинах, когда свекровь критиковала её стиль; в постели, когда не хотелось, но «надо»; в зеркале, когда ненавидела своё отражение.
Улыбка – её маска. Её броня. Её тюрьма.
Максим кивнул, не вникая.
– Хорошо. Кофе сделаю. Ты же на девять к клиенту?
– Да, – прошептала она.
– Тогда поторопись.
Он вышел.
Дверь закрылась.
И Алиса снова осталась одна – с паникой, с сердцем, бьющимся в висках, с телом, которое не слушалось, с мыслью, которая крутилась, как игла в проигрывателе:
«Я не могу. Я не могу. Я не могу».
Но она встала.
Потому что должна.
Потому что завтра – презентация квартального отчёта.
Потому что вчера обещала маме позвонить.
Потому что Максим не поймёт.
Потому что «все так живут».
Потому что, если она скажет правду – всё рухнет.
А она не знает, как жить среди руин.
Она встала.
С трудом. По частям. Сначала ноги. Потом спина. Потом руки.
Она дошла до ванной, держась за стену.
Посмотрела в зеркало – и не узнала себя.
Под глазами – синяки. Не от бессонницы. От постоянного напряжения.
Губы – сухие, потрескавшиеся.
Взгляд – пустой. Как у куклы, которую забыли завести.
Она включила воду, умылась. Холодная вода не помогла.
Она накрасила губы – тёмно-бордовой помадой, которую носила на важные встречи.
Надела блейзер. Юбку-карандаш. Туфли на шпильке – те, в которых «чувствую себя уверенно».
(На самом деле – чувствую боль в стопах и желание лечь и не вставать.)
На кухне Максим пил кофе, листая ленту в телефоне.
– Ты отлично выглядишь, – сказал он, не отрывая глаз от экрана.
– Спасибо, – ответила она.
Он даже не посмотрел.
Она налила себе кофе. Чёрный. Без сахара. Как всегда.
Потому что «надо держать форму».
Потому что «сладкое – для слабых».
Потому что «ты же не хочешь, чтобы клиенты подумали, что ты не в форме?»
Она выпила залпом. Жжение в горле. Пустота в желудке.
Она посмотрела на часы. 8:17.
Ехать – 40 минут.
Она должна быть идеальной.
Всегда.
В машине – тишина. Максим включил подкаст про инвестиции.
Алиса смотрела в окно.
Люди спешили на работу. Смеялись. Целовались. Зевали.
Они выглядели… живыми.
А она – как манекен в витрине: красивая, аккуратная, безупречная.
И совершенно ненастоящая.
На парковке у офиса она сидела ещё пять минут, не выключая двигатель.
Просто дышала.
Считала вдохи.
Пыталась убедить себя: «Ты справишься. Ты всегда справляешься».
Но внутри всё кричало: «До каких пор?»
В офисе – улыбки. Приветствия. Комплименты.
– Алиса, ты просто огонь в этом костюме!
– Спасибо.
– Как всегда собрала невозможное в срок!
– Это несложно.
– Ты вообще спишь?
– Конечно.
– Молодец. Так держать!
Она улыбалась. Кивала. Благодарила.
А внутри – пустота.
Как будто её душа ушла в отпуск. А тело осталось работать.
Перед презентацией она заперлась в туалете.
Села на закрытую крышку унитаза.
Достала телефон.
Открыла «Заметки».
Набрала: «Я не в порядке».
Пауза.
Стерла.
Написала: «Мне страшно».
Стерла.
Написала: «Я устала быть сильной».
Стерла.
Написала: «Помогите».
Стерла.
Закрыла приложение.
Поправила волосы.
Надела улыбку.
Вышла.
Презентация прошла идеально.
Она говорила чётко, уверенно, с паузами, с жестами, с графиками.
Клиенты аплодировали.
Начальник пожал руку: «Ты – наша звезда».
Коллеги просили поделиться «секретами успеха».
Она смеялась.
Шутила.
Обещала «провести мастер-класс».
Никто не видел, как дрожали её руки.
Никто не слышал, как внутри всё кричало.
Никто не знал, что она считала минуты до конца дня – не чтобы пойти домой, а чтобы снова запереться в ванной и попытаться вспомнить, кто она, когда никто не смотрит.
Вечером – ужин с Максимом.
Он рассказывал про новый проект.
Она кивала.
Говорила: «Здорово».
«Как интересно».
«Ты молодец».
Он не спросил, как прошёл её день.
Не спросил, как она себя чувствует.
Не спросил, что она хочет.
Не спросил – вообще.
Потому что всё и так «в порядке».
Разве нет?
Перед сном – звонок маме.
– Ну как ты, доченька?
– Всё хорошо, мам.
– Работа не задавила?
– Нет, справляюсь.
– Максим заботится?
– Конечно.
– А когда вы наконец… ну, ты понимаешь…
– Мам, не сейчас.
– Ладно-ладно, не злись. Просто время идёт…
Алиса положила трубку.
Легла в постель.
Максим уже спал – ровное дыхание, телефон на груди.
Она смотрела в потолок.
Снова.
Как утром.
Только теперь – в темноте.
И вдруг – слёзы.
Тихие. Горячие. Беззвучные.
Она не рыдала. Не всхлипывала.
Она просто плакала – так, как умеют плакать женщины, которым нельзя показывать слабость.
Потому что, если заплачешь вслух – тебя услышат.
А если услышат – начнут спасать.
А если начнут спасать – надо будет говорить правду.
А правда – страшная.
Правда в том, что она не знает, чего хочет.
Правда в том, что она боится проснуться и понять, что прожила не свою жизнь.
Правда в том, что она ненавидит эту «идеальность».
Правда в том, что она одинока – даже рядом с мужем.
Правда в том, что она умирает – медленно, тихо, вежливо.
И никто этого не замечает.
Потому что она говорит: «Я в порядке».
Потому что она улыбается.
Потому что она «справляется».
Потому что она – «идеальная».
Алиса закрыла глаза.
Слёзы всё текли.
Она не вытирала их.
Пусть.
Пусть хоть здесь, в темноте, она может быть неидеальной.
Пусть хоть здесь, в одиночестве, она может быть собой.
«Я не в порядке», – наконец прошептала она.
«Я не в порядке. Я не в порядке. Я не в порядке».
И впервые за много лет – это прозвучало не как поражение.
А как начало.
Глава 2. «Мама говорила: не жалуйся»
Алиса не плакала в детстве.
Не потому, что не было повода.
А потому что ей сказали: «Плакать – для слабых».
Ей было шесть, когда она упала с велосипеда. Колено в крови, ладони в ссадинах, слёзы – горячие, обидные, настоящие.
Она подбежала к маме, протянула руки, как все дети: «Мама, больно!»
Мама посмотрела на неё. Не с жалостью. Не с тревогой.
С холодным раздражением.
– Встань. Вытри слёзы. Это не так больно, как ты думаешь.
– Но… – Алиса всхлипнула.
– Не «но». Ты уже большая. Большие девочки не нытиков.
– Я не нытик…
– Тогда докажи.
Мама отвернулась. Продолжила резать овощи.
Алиса стояла во дворе одна, с кровью на колене и слезами, которые нельзя было показать.
Она вытерла лицо рукавом.
Сама нашла йод в аптечке.
Сама смазала раны.
Сама села на велосипед – и поехала дальше.
Так началось её обучение.
Восемь лет. Школа. Первый раз – двойка.
Учительница вызвала маму.
– Ваша дочь не подготовилась. Ответила невпопад. Не старалась.
Мама кивнула. Ни разу не посмотрела на Алису.
Дома – тишина.
Потом – ужин.
Потом – холодный голос:
– Ты знаешь, сколько я работаю, чтобы ты училась в лучшей школе?
– Знаю…
– Тогда зачем подводишь?
– Я… не выучила…
– Это не оправдание. Это – слабость.
– Прости…
– Прощение не исправляет оценки. Завтра будешь учить в два раза больше.
Алиса не плакала.
Она сидела за столом до двух ночи.
Выучила.
На следующий день – пятёрка.
Мама кивнула: «Вот так и надо».
Никто не спросил, почему она не выучила.
Болела? Устала? Испугалась?
Неважно.
Результат – вот что имеет значение.
Двенадцать лет. Первый день месячных.
Кровь на школьной форме.
Паника. Стыд. Ужас.
Она пришла домой, дрожащая, с сумкой, прижатой к животу.
– Мам… у меня…
– Что? – мама не отрывалась от клавиатуры. Работала. Всегда работала.
Алиса прошептала.
Мама вздохнула. Встала. Достала из шкафа пачку прокладок.
– Вот. Научись пользоваться. Это не трагедия. Это – женская ответственность.
– Мне страшно…
– Чего бояться? Все женщины через это проходят.
– А если опять в школе…
– Тогда будешь носить с собой. И следить. Ты не маленькая.
Никаких объятий.
Никаких «я рядом».
Никаких «это нормально, милая».
Только инструкция.
Как будто менструация – техническая неисправность, которую надо устранить.
Алиса заперлась в ванной.
Плакала. Тихо. В полотенце.
Потом вышла – сухая, собранная, с прокладкой в сумке и камнем в груди.
Шестнадцать лет. Первая любовь. Первое предательство.
Он – из старших классов. Красивый, уверенный, с обаянием хулигана.
Он говорил, что она – «единственная».
Он целовал её за школьным углом.
Он обещал – «никогда не брошу».
А потом – перестал отвечать на сообщения.
А потом – его видели с другой.
А потом – он сказал ей в лицо: «Ты слишком серьёзная. Мне скучно с тобой».
Алиса пришла домой с заплаканными глазами.
Села за кухонный стол. Молчала.
Мама посмотрела.
– Что случилось?
Алиса не ответила.
Просто сидела.
Смотрела в тарелку.
Глотала слёзы.
Мама положила перед ней чашку чая.
– Если ты не скажешь – я не узнаю. А если не узнаю – не смогу помочь.
Алиса подняла глаза.
– Он… бросил меня.
– За что?
– Говорит… я слишком серьёзная.
– И?
– Мне больно…
– Больно – это временно. А зависимость от чужого мнения – навсегда. Ты должна быть независимой. Всегда.
Мама встала.
– Завтра у тебя контрольная по физике. Ложись спать.
Алиса не спала.
Она лежала в темноте, сжимая подушку, и думала:
«Почему никто не обнимает, когда больно?
Почему никто не говорит: «я с тобой»?
Почему любовь – это всегда испытание?»
Двадцать лет. Университет. Первый срыв.
Она училась на «отлично». Работала официанткой по вечерам. Готовила маме еду по выходным. Писала курсовые за других – за деньги.
Она не спала. Не отдыхала. Не жаловалась.
А потом – однажды – сломалась.
Лежала в кровати в съёмной комнате. Не могла встать. Не могла плакать. Не могла говорить.
Просто – пустота.
Как будто внутри всё выгорело.
Она позвонила маме.
– Мам… мне плохо…
– Что значит «плохо»? Температура?
– Нет… просто… не могу…
– Чего не можешь?
– Всего…
– Алиса, ты взрослая женщина. Ты сама выбрала путь. Никто тебя не заставлял брать три подработки.
– Я хотела… помочь…
– Помощь не должна убивать тебя. Управляй своей жизнью. Не жди, что кто-то прибежит и всё исправит.
Мама положила трубку.
Алиса лежала ещё два дня.
Пила воду. Ела сухари.
Смотрела в потолок.
И думала: «Если даже мама не приходит… то кто придет?»
Тридцать лет. Свадьба.
Мама сидела в первом ряду. Элегантная. Сдержанная. Без слёз.
Когда Алиса в белом платье шла к алтарю, мама кивнула – как будто оценивая: «Достойно. Уместно. Хорошо организовано».
После церемонии – тосты.
Мама подняла бокал:
– Алиса – сильная, умная, независимая женщина. Я горжусь, что воспитала её без сантиментов. Жизнь не про сопли. Жизнь – про выживание. И она выживет. С любым мужем. В любой ситуации. Потому что я её так научила.
Гости аплодировали.
Максим улыбался.
Алиса – тоже.
Никто не видел, как внутри у неё всё сжалось.
Как будто мама не пожелала ей счастья – а выдала инструкцию по эксплуатации.
«Выживи. Всегда. Независимо. Без слёз. Без жалоб. Без слабости».
Сейчас. 34 года. Утро после панической атаки.
Алиса сидит в машине перед офисом. Опять.
Опять считает вдохи.
Опять маскирует дрожь в руках.
Опять готовится улыбаться.
И вдруг – в голове – голос мамы:
«Ты должна быть независимой. Всегда».
Она закрывает глаза.
И впервые задаётся вопросом:
«А если я не хочу быть независимой?
А если я хочу, чтобы кто-то просто… обнял?
А если я хочу сказать: «мне страшно» – и не получить в ответ инструкцию?
А если я хочу быть слабой? Иногда? На пять минут?
А если я хочу, чтобы меня спасли?»
Она открывает глаза.
Смотрит на своё отражение в зеркале заднего вида.
Бледное. Уставшее. Идеальное.
И вдруг – шепчет:
– Мам… я не хочу быть железной.
Я хочу быть живой.
Слёзы – снова.
Но на этот раз – она не стирает их.
Не скрывает.
Не прячет.
Она позволяет себе поплакать.
В машине. Одна.
Перед работой.
Перед маской.
Перед «я в порядке».
Потому что впервые понимает:
независимость – это не сила, если за ней нет права на уязвимость.
сила – это не в том, чтобы не падать.
а в том, чтобы позволить себе упасть – и не стыдиться этого.
Глава 3. «Он не бил. Он просто молчал»
Он не бил.
Не кричал.
Не унижал.
Не швырял вещи.
Не угрожал.
Не изменял (по крайней мере, она не знала).
Не пил.
Не играл.
Не пропадал на днях.
Он просто… молчал.
Не молчал, как в трагедиях – с гневом, с драмой, с бурей.
Молчал… как пустота.
Как отсутствие.
Как фон, который перестаёшь замечать – пока не осознаешь, что давно не слышишь ни одного тёплого слова.
Первый год брака.
Они жили в маленькой, но уютной квартире.
Алиса готовила ужин – с улыбкой, с плейлистом, с вином.
Максим приходил с работы, целовал её в висок, говорил: «Пахнет вкусно».
Она спрашивала: «Как прошёл день?»
Он отвечал: «Нормально».
Она рассказывала про свою – про клиента, который передумал, про начальницу, которая придралась, про подругу, которая рассталась.
Он слушал. Кивал. Говорил: «Ну, бывает».
Она думала – это любовь.
Тихая. Спокойная. Без бурь.
«Настоящая, взрослая», – говорила она подруге Лене.
Лена смотрела на неё странно.
– Ты уверена, что тебе… комфортно?
Алиса кивала.
– Конечно. У нас нет скандалов. Мы не ругаемся. Он – стабильность.
Она не знала тогда, что отсутствие конфликтов – не всегда признак гармонии.
Иногда – признак отсутствия связи.
Третий год.
Она заболела. Температура 39. Ломота в теле. Голова раскалывается.
Лежала в постели. Просила: «Макс, можно таблетку? И воды?»
Он принёс. Поставил на тумбочку.
– Держи.
– Спасибо…
– Выздоравливай. Завтра ведь презентация?
– Да… но я не смогу…
– Ну, посмотришь вечером, может, спадёт.
– Макс… мне очень плохо…
– Знаю. Но ты же всегда справляешься.
Он вышел.
Закрыл дверь.
Включил телевизор в гостиной.
Громко.
Она лежала.
Смотрела в потолок.
Думала: «Почему он не сел рядом?
Почему не потрогал лоб?
Почему не сказал: «отдыхай, я всё возьму на себя»?
Почему я должна «справляться» даже когда умираю?»
Но не сказала.
Потому что «не хочу быть обузой».
Потому что «он же не плохой – просто занят».
Потому что «все так живут».
Пятый год.
Она впервые заговорила о терапии.
– Макс, я… чувствую себя странно. Как будто внутри всё пустое.
– Ты переутомилась. Отдохни в выходные.
– Я хожу на работу, готовлю, убираю, звоню твоей маме, веду отчётность… и чувствую, что исчезаю.
– Ты преувеличиваешь.
– Нет. Я серьёзно.
– Алис, ты всё контролируешь. У тебя всё под контролем. Что тебе ещё нужно?
– Не «что». А «кто». Я хочу… чтобы ты видел меня.
– Я вижу. Ты же рядом.
Она замолчала.
Потому что поняла: он не видит.
Он видит функцию.
Жену. Хозяйку. Коллегу по быту.
Но не её.
Седьмой год. Вечер после панической атаки.
Она сидела на краю ванны, дрожащая, с мокрыми щеками.
Он постучал.
– Ты долго. Всё нормально?
– Да… сейчас выйду.
– Уже десять минут. Я подумал, ты упала.
Она вышла.
Он стоял в дверях, скрестив руки.
– Ты плакала?
– Нет. Просто… устала.
– Опять?
– Что – «опять»?
– Ну, ты часто … какая-то не такая.
– А какой я должна быть?
– Как раньше. Лёгкой. Улыбающейся. Без этих… настроений.
Она смотрела на него.
И впервые – без маски.
– Максим. Я не «настроение». Я – человек. У меня есть чувства. У меня есть боль. У меня есть страх.
– Я знаю.
– Нет. Ты не знаешь. Потому что никогда не спрашивал.
– А ты никогда не говорила! – вдруг повысил он голос. – Ты всегда всё держишь в себе, а потом вот это – слёзы, тишина, обида! Как я должен угадать?!
Она замерла.
Потому что он был прав.
Она не говорила.
Она прятала.
Она улыбалась.
Она «справлялась».
Но теперь – впервые – она хотела сказать.
– Я говорила. Ты не слышал. Ты не хотел слышать. Ты всегда отмахивался: «всё нормально», «не драматизируй», «ты преувеличиваешь».
– Потому что ты действительно всё преувеличиваешь! – он сжал кулаки. – У нас всё хорошо! У нас нет долгов, нет скандалов, нет измен! Ты красива, успешна, здорова! Чего тебе не хватает?!
Она посмотрела на него.
И прошептала:
– Мне не хватает… тебя. Настоящего.
Того, кто спросит: «как твоё сердце?»
Того, кто обнимет, не потому что надо, а потому что хочет.
Того, кто скажет: «я здесь» – и будет здесь.
Того, кто увидит, что я плачу – и не спросит «почему ты опять», а просто… возьмёт за руку.
Он молчал.
Потом – отвёл взгляд.
– Ты смотрела слишком много сериалов.
– Нет, Макс. Я просто перестала верить, что «нормально» – это счастье.
Он ушёл в гостиную.
Включил ноутбук.
Начал работать.
Она осталась в коридоре.
С пустотой в груди.
И с новым осознанием:
он не агрессор.
он не монстр.
он просто… не здесь.
и, возможно, никогда не был.
Неделя спустя. Ужин.
Она решила попробовать снова.
– Макс, давай поговорим.
– О чём? – не отрываясь от тарелки.
– О нас.
– А что с нами?
– Я чувствую… что мы стали соседями.
– Ерунда. Мы живём вместе. Спим вместе. Едим вместе.
– Но не чувствуем вместе.
– Алис, опять?
– Да. Опять. Потому что мне больше некуда это девать.
– Ты хочешь, чтобы я… что? Цветы носил? Романтики?
– Я хочу, чтобы ты видел меня. Когда мне плохо. Когда я устала. Когда мне страшно.
– Я вижу.
– Нет. Ты видишь задачу. «Жена грустит – надо отвлечь». Но я не задача. Я – человек. Со сложностями. С болью. С потребностями.
– Какими потребностями? – он наконец посмотрел на неё. С лёгким раздражением.
– Потребностью быть услышанной. Потребностью в эмпатии. Потребностью в том, чтобы кто-то сказал: «я с тобой» – и имел это в виду.
Он вздохнул.
– Ты слишком много драмы вносишь. Всё не так плохо.
– Для кого?
– Для нас! У нас же всё хорошо!
– Ты опять говоришь «у нас». А я чувствую только себя. Одну.
– Ну, если ты так решила – значит, так и есть.
Он встал.
Унёс тарелку на кухню.
Включил посудомоечную машину.
Сел за ноутбук.
Она осталась за столом.
С недоеденным ужином.
С недосказанными словами.
С непролитыми слезами.
И впервые – не с грустью.
А с гневом.
«Он не понимает», – думала она раньше.
Теперь – поняла: он не хочет понимать.
Потому что понять – значит признать, что что-то сломано.
А признать – значит взять ответственность.
А он – не готов.
Ему проще считать её «драматичной».
«Эмоциональной».
«Нестабильной».
Ночь. Постель.
Он лежит рядом. Дышит ровно. Уже почти спит.
Она – нет.
Она смотрит в потолок.
И думает:
«Он не бил.
Он не кричал.
Он не предавал.
Он просто… не был здесь.
Не в моей боли.
Не в моей радости.
Не в моих страхах.
Не в моей жизни.
Он был рядом.
Но не со мной.
И, может быть… это хуже удара.
Потому что боль от удара – проходит.
А боль от отсутствия… остаётся.
И гложет.
И пустит корни.
И станет частью тебя.
Пока ты не скажешь: «хватит».
Она поворачивается на бок.
Отворачивается от него.
Закрывает глаза.
И впервые – не молится, чтобы он обнял.
А думает: «А что, если я перестану ждать?»
Глава 4. «Подруга, которая всё видит»
Лена всегда видела то, что другие учились не замечать.
Она видела, как Алиса в шесть лет вытирала слёзы о рукав, чтобы мама не назвала её «нытиком».
Видела, как в двенадцать – прятала дневник под матрас, потому что там были стихи про «хочу убежать».
Видела, как в шестнадцать – сидела в школьном туалете, сжимая живот от боли, но улыбалась на уроке, будто ничего не случилось.
Видела, как в двадцать пять – говорила «да» на предложение руки и сердца, хотя в глазах стоял страх, а не радость.
Видела, как в тридцать – начала прятать дрожь в руках за чашкой кофе, а панические атаки – за фразой «просто устала».
Лена не спрашивала «что случилось?».
Она спрашивала: «Кто тебя убил внутри?»
Суббота. 11:37 утра. Кафе «Уголок солнца» – тот самый, где они встречались ещё в школе.
Алиса опоздала на 20 минут.
Как всегда.
Потому что сначала надо было убрать кухню.
Потом – ответить Максиму на три сообщения.
Потом – переодеться, потому что первое платье «не совсем уместно».
Потом – накрасить губы, чтобы «не выглядеть уставшей».
Лена ждала.
В джинсах, запачканных краской. В свитере с дыркой на плече. С распущенными волосами и без макияжа.
Перед ней – капучино и тарелка круассанов.
Она рисовала в блокноте. Что-то абстрактное. Тёмное. С красными всплесками.
– Прости, задержалась, – Алиса села, поправила волосы, улыбнулась. – Ты как всегда вовремя.
– Я не вовремя, – Лена не оторвалась от рисунка. – Я просто не живу по расписанию других людей.
– Завидую.
– Не надо. Это не дар. Это – выбор. Ты тоже можешь выбирать.
– У меня… другие обязательства.
– Обязательства или клетка?
Алиса замолчала.
Заказала зелёный чай. Без сахара. Как всегда.
– Как дела? – спросила она, чтобы сменить тему.
– Живу. Рисую. Снимаю новую студию. Сплю, когда хочу. Плачу, когда больно. Целую, когда хочется.
– Звучит… хаотично.
– Зато честно. А ты? Как твои «всё отлично»?
– Всё нормально. Работа, дом, Максим…
