Désenchantée: [Dé]génération

скачать книгу бесплатно

Но Пьерина уже поняла – руки Чезаре, непривычно неподвижные (обычно, когда он говорил, руки следовали его речи, словно он был сам себе сурдопереводчиком, хотя такие жесты ни один сурдопереводчик себе не позволит), сегодня несколько опережали его речь, и, прежде чем он закончил фразу, красивые сильные пальцы, более подходящие пианисту или ювелиру, чем бандиту, уже вскрыли маленькую бархатную коробочку, в которой на алом атласе лежало потрясающе красивое кольцо, усеянное мелкими бриллиантам, словно неизвестный ювелир стащил с неба и свернул колечком кусочек Млечного пути.

– 'Ho rubato? – тихо спросила она, хотя, по большому счету, это не имело никакого значения.

– Обижаешь, – ответил Чезаре, улыбаясь. – Я на три месяца освободил Либштейна с Кривого переулка от всех выплат, но сказал, чтобы он сделал мне что-то такое, чего ни у кого нет, и никогда не будет. Мне кажется, старику удалось, или ты считаешь, что нет?

– Удалось, – кивнула Пьерина.

– Так что, – осмелел Чезаре. – Согласна прогуляться до алтаря, и выйти оттуда донной Корразьере, на зависть своей матушке?

– Еще бы, – и причина для этого у Пьерины была весьма веская. – Прошло три с лишком года со дня первого появления Чезаре в ее жизни, но Карлотта не только не сменила в отношении последнего гнев на милость, но с каждым днем все больше распалялась, и последнее время называла Пьерину не иначе, как troya di caccare Barracca.

А Пьерина любила Чезаре. Она стала бы его женой и без придирок матери. Последние повлияли только на скорость принятия решения.

– Donna di Barracca звучит лучше, чем troya di Barracca, – Пьерина обвила шею Чезаре своими худенькими ручками. – Но придется подождать. Мне до восемнадцати еще три месяца осталось. Не через прокурора же решать этот вопрос, правда?

– Buca di culo, что за страна! – кивнул Чезаре. – Chia vare можно чуть ли не с пеленок, но так, чтобы потом в этом на исповеди не рассказывать – только с восемнадцати. Che pallo!

* * *

После «ералаша» с TFI программа по Райхскультуре показалась Пьерине какой-то умиротворяющей. Спокойный, даже деловой тон ведущей, симпатичной молодой дамочки в забавной, но на взгляд Пьерины, очень милой одежде – белая блузка, поверх нее темно-зеленый корсаж на шнуровке и пышная юбка в тон, все это дополнено фартучком из кружева оттенка беж – интересно, как это называется? – резко контрастировала с нервным тоном французов, словно боявшихся, что их вот-вот прервет налет каких-нибудь фанатиков, что во Франции случалось с завидной регулярностью.

Дамочка в фартучке сидела в удобном кресле за овальным столиком. Другое кресло занимал гость программы. Например, сейчас в нем расположилась красивая блондинка модельной внешности. На блондинке была некая стилизация на униформу – рубашка строго покроя, с парой накладных карманов на груди и узкая юбка чуть ниже колен, дополняли наряд чёрные туфли на толстом, низком каблуке. Пьерина отметила, что при таких ногах гостья программы могла позволить себе какую угодно обувь. Сама женщина была вообще какая-то элитно немецкая и столь же элитно-красивая, от волной спадающих к плечам золотистых волос, уложенных спереди в замысловатые букли, отдалённо напоминающие знаменитые виктори роллс до носков вышеупомянутых черных туфель.

– Да, конечно, я не могла не чувствовать себя обиженной, – говорила блондинка. – Но уже тогда я понимала высокую цену самодисциплины, которую Орднунг считает одной из главных положительных черт человека. Я пыталась развивать ее в себе, и не прогадала – когда другие девушки слегали с нервными срывами, я продолжала работать.

– А то, что эта работа не востребована, Вас не смущало? – простодушно спросила ведущая. – Ведь Вам прямо заявили, что никогда Вы не подниметесь выше вице-мисс…

– Да, после того, как я не уступила домогательствам этого… – блондинка поджала губы. – Знаете, что я поняла за период моего участия в этих конкурсах? Они говорят, что борются с харасментом, но на деле они борются с теми, кто им неугоден. А те, кто олицетворяют собой их насквозь лживую идеологию, могут проявлять этот самый харасмент столько, сколько влезет. Запад наполнен ложью, как невыжатая губка водой. И выходила на подиум я не за наградами.

– А за чем? – спросила ведущая.

– Я знала, что мое появление ждут миллионы настоящих мужчин и женщин, – сказала блондинка. – И в Германии, и за ее пределами. В нашем испорченном мире неиспорченных людей намного больше, чем кажется. Я хотела порадовать и вдохновить своим появлением достойных мужчин, я старалась показать женщинам Германии, как прекрасна может быть женщина со здоровым, некомерциализированным мировоззрением.

– Вы говорите так искренне, – восхитилась ведущая. – Видно, что Орднунг для Вас очень близок. Вы член Партай?

– Да, по личной рекомендации фрау Магды Шмидт, райхскомиссара культуры и эстетики Нойерайха, – щеки блондинки порозовели. – Когда мне вручали партайбилет, герр Райхсфюрер сказал, что во время ЕА видел бронемашину штурмшютцецуга[23 - Штурмшютцецуг – штурмовые отряды, основная сила ЕА, после окончания которых составили костях FSP;], на борту которой была моя фотография, и штурмфюрер этого отряда сказал, что эта девочка вдохновляет его с ребятами на праведную месть цветным и либерал-компрадорам. Так что он лично считает, что я тоже являюсь участником Августовских событий. Никогда еще мне не было так приятно! Я нашла этот штурмгешютцецуг, теперь они, конечно, команда FSP, и подарила им целую фотосессию с собой.

– Говорят, фрау Магда лично о Вас заботится, и даже приглашает к себе в гости? – спросила ведущая.

– О да! – кожа девушки порозовела еще больше. – Это лестно, но это и большая ответственность, во всех отношениях. Во-первых, геноссе Магда и герр Райхсминистр воплощают идеал Орднунга о семье. Более здоровых и искренних отношений, большей заботы друг о друге и представить нельзя. Во-вторых, фрау райхскомиссар сама является воплощением женской красоты, недаром именно она стала моделью для Фролян дас Райх[24 - Фроляйн дас Райх – иногда сокращается до Фрейя, образ «родины – матери» Нойерайха. Изображается в виде обнаженной женщины с распущенными волосами, вооруженной мечом и щитом. Порой изображается верхом или в колеснице. Моделью для Фроляйн дас Райх является Магда Шмидт;]. Даже мне нелегко быть рядом с ней, хоть она и считает, что я не меньше ее воплощаю собой тип Новой немецкой девушки.

– С этим утверждением невозможно не согласиться, – улыбнулась ведущая. – Разрешите последний вопрос, или даже просьбу?

– Конечно, милая, – кивнула блондинка.

– Многие из орднунг-менш, увы, не столь тверды в своих убеждениях, как Вы, Анна-Юлия, – задумчиво сказала ведущая. – Некоторые порой ворчат на существующие в Нойерайхе бытовые и материальные трудности. Вы знаете, что кое-какие даже обыденные предметы сейчас выдаются через систему распределения, а некоторые из предметов роскоши вообще стали недоступным…

– Можете не объяснять, Ильза, – Анна-Юлия протянула руку над столом, словно хотела коснуться ведущей, но взяла только стакан с какой-то прозрачной жидкостью, скорее всего, простой водой. – Я с этим сталкиваюсь постоянно. Например, сложно достать чулки или колготки, даже через систему распределения.

Она отхлебнула из стакана и поставила его на стол. При этом она двигалась плавно и, как подумала Пьеретта, как-то сексуально:

– Милая Ильза, кажется, я поняла Ваш вопрос. Да, мне поступали, поступают и, боюсь, будут поступать сообщения от моих поклонников с Запада. Мне предлагают перебраться туда, меня пытаются соблазнить контрактами с девятью-десятью нулями[25 - После краха биткойновой пирамиды почти все валюты мира сильно просели, и особенно – резервные валюты МВБ. В 2030 году тысяча долларов имеет ту же покупательную способность, что один доллар 2010 года;], недвижимостью дворцового класса в курортных зонах, полным содержанием…

– И что Вы им отвечаете? – спросила Ильза.

– Цитирую труды фюрера и статьи Райхсфюрера, объясняющего мысли нашего вождя, – улыбнулась Анна-Юлия. – У меня нет чулок? Подумаешь, какая чепуха, зато я живу в нормальной стране, я окружена нормальными людьми, я свободна – потому, что только Орднунг дарует человеку полную свободу. Это может показаться парадоксом, но настоящая свобода не имеет ничего общего со лживой западной свободой. Настоящая свобода – это, прежде всего, свобода от необходимости каждый день лгать самому себе и другим. И такой свободы нет ни в одной стране мира, кроме Нойерайха. Ради этой свободы я готова не то, что без колгот, я могу голой пересечь Берлин в любом направлении. К тому же, будучи уверенной, что со мной ничего не случится, ведь мои жизнь и здоровье, честь и достоинство защищает Райхсполицай!

– Вы такая смелая! – простодушно восхитилась Ильза. – Есть мужская смелость, незабвенные примеры которой нам показали участники ЕА, а Вы – просто воплощение настоящей женской смелости!

– И в чем она заключается? – спросила Пьерина, доставая из сумочки пачку своих сигарет. – В том, чтобы голой по городу расхаживать?

– То же самое мне говорит фрау Магда, – щеки Анны-Юлии стали пунцовыми. – Мне бы очень хотелось соответствовать такой высокой оценке.

– Интересная, должно быть, fica эта фрау Магда, – задумчиво сказала Пьерина. – Мало того, что задница что надо, так еще и голова, судя по всему, работает. Надо с ней пересечься. К тому же, муж у нее главный тутошний сбир, а иметь своего человек в сбирятнике никогда не помешает, как говорит мой муж, храни его святой Януарий…

– Напоминаю, что через полчаса в нашей программе премьера голофильма «Небеса достать рукой», снятого Максом фон Неккаром. В фильме рассказывается о гениальном сыне немецкого народа, Ойгене Зенгере…

– В честь которого наш самолетик назвали, что ли? – навострила ушки Пьерина. Ильза не ответила, а продолжила:

– В основе сюжета фильма – малоизвестная история знакомства Ойгена с его женой Иреной Брендт, которая на долгие годы стала не только любовью Зенгера, но и его верным соратником.

– Не люблю слово «соратник», – сообщила Пьерина Ирме, подкуривая. Та, само собой, не отреагировала:

– В главных ролях – талантливые звезды нашего кино, Вальтер Лемке и Катарина Бюлова. А роли пожилого Зенгера и его отца исполнил известнейший актер Томас Вла…

– Первых двух не слышала, – заметила Пьерина, – а третий вроде в НВО жопой крутил, известнейший актер.

– А пока у нас новый гость, – не обращая внимания на выпады Пьерины, продолжила Ирма. – И тоже знаменитость с мировым именем. Более того – этот человек, вполне следуя идеям Орднунга, доказал, что прекрасное и величественное никогда не может устареть. Некогда успешный продюсер, он отрекся от прогнившей западной поп-культуры и присягнул на верность Нойерайху. И именно здесь нашел нечто настолько вдохновляющее, что даже фрау Магда Шмидт оценила по достоинству эту находку. Встречайте: композитор, дирижер и организатор Ульрик ван Нивен.

Пьерина, которая как раз затянулась, и медленно выпускала из носа дым, закашлялась.

– Талантливый КТО? Эй, головизор, у тебя есть голосовое меню?

Ответом была тишина.

– Понаставили старья, а еще втирают, что номер, типа, самый люкс, – заявила Пьерина, вновь потянувшись к сумочке, чтобы взять оттуда портативный компьютер. – Даже распознавания голоса нет.

Тем временем, место, где до того располагалась Анна-Юлия, занял другой человек, и этот тип был Пьерине хорошо знаком. На вид мужчине можно было дать лет шестьдесят, хотя реально он едва разменял полвека. Пьерину удивляло то, что этого мужчину многие считали красивым – на ее взгляд, даже в более молодом возрасте его простецкое лицо красивым назвать мог только тот, у кого вовсе нет даже намека на вкус. Еще более ее удивляли те, кто считали его мужественным – она же всегда видела в его чертах какую-то безвольность, словно изнутри черепа его щеки, губы и подбородок поддерживают тонкие синтетические нити. Возможно, это так и было – по сведеньям Пьерины, мужчина, как минимум, дважды обращался к пластическим хирургам.

Ульрик ван Нивен. Имя, бывшее на слуху задолго до ЕА. Выпускник музыкального колледжа Оксфорда и продюсерского факультета Лондонской школы экономики. С конца нулевых Ульрик продюсировал бойз-бенды, и его питомцы не раз брали высшие призы на различных конкурсах, до Евровидения включительно – и вовсе не из-за талантов. Это было очевидно всем, но на подопечных ван Нивена буквально сыпался золотой дождь наград…

(«Золотой дождь, cazza del diablo», – думала Пьерина. – «Как символично, pezzo di merde!»).

Вспоминая то, что она знала об Ульрике, Пьерина пропустила начало интервью. Ее внимание привлек ответ продюсера на один из вопросов Ирмочки:

– Любой здравомыслящий человек понимает, насколько правильнее Орднунг по сравнению с либеральным пораженческим мировоззрением, – ван Нивен говорил, казалось, вполне искренне, но не так, как до него Анна-Юлия. Как-то по-другому, – …правильнее, а самое главное – сильнее. Про меня говорят, что я – сильный, властный, и я не стану отрицать, что так оно и есть.

Пьерина фыркнула, довольно зло, и затянулась сигаретой. Точнее, попыталась затянуться – сигарета истлела, и пришлось закуривать новую.

– И, как мужественный и сильный мужчина, я понимаю всю силу Орднунга, – продолжал продюсер. – Я принял его всей душой, я чувствую себя, как форель, сбежавшая из грязной лужи в чистую горную реку. Вы можете спросить меня, не жалею ли я о тех потерях, которые понес, отказавшись от своего прошлого и приняв гражданство Нойерайха, а я Вам отвечу: я не потерял ничего, а приобрел все, что можно.

– И все равно, – Ирма, кажется, была немного обескуражена уверенным, напористым тоном Ульрика. На этом, подумала Пьерина, и зиждется власть ван Нивена – он умело создавал иллюзию своего превосходства, но Пьерина знала, что внутри этого раскрашенного гроба такое…

– Вам показалось неожиданностью то, что Вас сразу пригласили на столь ответственную должность, – спросила Ирма, – или Вы ожидали именно этого?

– Ожидал, – Ульрик поправил браслет дорогих часов на запястье – золоченный корпус, механика с электронными компонентами наноуровня, – поскольку знал, что сильных людей в Нойерайхе ценят по достоинству, и знал себе цену. Я не мог ошибиться, и не ошибся. На первый взгляд, сейчас у меня не слишком высокий статус, я всего лишь руководитель центра музыкального образования Райхсъюгенда[26 - Райхсъюнгенд – организация, воспитывающая детей-сирот Нойе Райха в духе Орднунга. Создана и лично курируется Райхсфюрером;]…

– И штадткомиссар культуры и эстетики Остеррейха, – уточнила Ирма. Ульрик едва заметно скривился:

– Фроляйн Штадтфюрер оказала мне большую честь, – сказал он, подперев щеку указательным и средним пальцем и слегка касаясь безымянным и мизинцем губ. Пьерине этот машинальный жест был хорошо известен, он вошел у Ульрика в привычку очень давно. Когда-то тот делал его, чтобы, как бы невзначай, продемонстрировать окружающим украшавший его мизинец огромный перстень с печаткой.

Перстень был по-прежнему на своем месте, и Пьерину это порадовало:

– Попался, pezzo di merde! – зло сказала она. Ван Нивен, тем временем, развивал свою мысль:

– Но, по сути, от меня ничего не зависит. Я лишь слежу за тем, чтобы решения фрау райхскомиссарин выполнялись на территории Австрии.

– Это огромная ответственность, – сказала Ирма, – и огромный почет.

– Да, – ответил Ульрик. – Но… когда ты отвечаешь за что-то, во что можешь вмешаться, что можешь изменить – это одно. Но когда ты вынужден выполнять чужие решения с риском быть наказанным за их несовершенство – тут уж, знаете…

– Неужели Вы считаете, что фрау Магда в чем-то ошибается? – в голосе Ирмы послышались нотки страха. – Это очень серьёзное заявление, ведь сам герр Райхсфюрер…

– Ну что Вы, ничего подобного я не говорил, – казалось, страх, словно вирус, распространяется по студии – теперь он сквозил уже в голосе Ульрика. – Альтергеноссе Магда Вольф – верный и преданный Орднунгу партайгненоссе. Речь не об этом…

Он вздохнул, откинувшись в кресле, и сцепил пальцы на коленке. Перстень блеснул на пальце, словно проблесковый маячок, призывающий Пьерину не забывать.

– Поймите, культуру всегда, всегда и везде считали второстепенной отраслью политики. Чем-то неважным, женским, чем-то таким, что можно сделать синекурой для жены верного соратника. Но культура – это основа всего, и, прежде всего – основа Орднунга. Разве можно водрузить этот груз на хрупкие плечи голой Фрейи? Культура – это ноша, посильная только мужчине, атланту…

«На себя, что ли, намекает, testa di cazzo?» – подумала Пьерина. – «Тоже мне, атлант-cazz’ант».

– Разве Отечество, великий Нойе Райх может ассоциироваться с какой-то голой девкой? – глаза Ульрика блестели нездоровым блеском, он даже подался вперед. Бедная Ирма с тоскливым выражением лица укладкой покосилась на его запястье, где были часы. Наверно, время смотрела.

– Но ведь фроляйн Карэн, ваш обергаупт[27 - Обергаупт – обобщенное название непосредственных начальников;], тоже женщина, – сказала Ирма, и Пьерина одобрительно улыбнулась – а девица-то не промах. Так ему, пидору!

– Это другое, – небрежно отмахнулся Ульрик. – Фроляйн Карэн сделана из особого теста, она такая же волевая, несгибаемая и мудрая, как наш фюрер.

«В смысле, полудохлая?» – мысленно съязвила Пьерина.

– То есть, существующее положение вещей Вас не устраивает? – продолжала наступление Ирма.

– Ну что Вы, – Ульрих недобро косился на девушку, должно быть, почувствовал подвох. – Die Ordnung f?r immer[28 - DieOrdnung f?r immer, сокращенно ОФИ – ритуальная клятва Нойе Райха – «Порядок прежде всего»;]! Но ведь именно Орднунг говорит о том, что начало моральной дегенерации – дефективные идеи феминизма, гомосексуализма, толерантности, разве нет?

– Конечно, – ответила Ирма, несколько растеряно. Но она быстро взяла себя в руки. – Равно как и нелояльность, абсурдная критика альтергеноссе.

– Мы не можем судить тех, кто выше нас, – кивнул Ульрих. – Потому я просто честно и добросовестно выполняю все распоряжения фрау райхскомиссарин. Это дает мне возможность заниматься другими, не менее важными вопросами. Даже более важными, такими, как работа с райхсъюгенд.

– Я слышала, эта ваша работа получила очень высокую оценку, – примирительно сказала Ирма. Вид у Ульриха моментально стал довольным:

– Открою маленький секрет: завтра, в честь Дня Рождения Гроссфюрера, мои мальчики, – на слове «мальчики» голос Ульриха едва заметно дрогнул, – участники Райхскапеллы памяти двадцать второго июля, будут петь перед вождем написанную мной лично ораторию Der Triumph von Ordnung. Я нашел потрясающего солиста – юноше нет еще шестнадцати, отец и мать ликвидированы в ЕА, но как же он предан Орднунгу!

Ульрик вскочил на ноги, его трехмерный силуэт смазался: камерный блок не успевал за его движением, он просто не был рассчитан на скоростное перемещение, как, скажем, БКБ разведывательных беспилотников:

– Вот кто должен олицетворять собой Отечество! Настоящий мужчина, сильный, прекрасный, волевой! Даже обнаженным он будет воплощать не слабость и беззащитность, а силу и волю! И если такой подчинится кому-то, то только… только Орднунгу!

Пьерина, сжав зубами мундштук с тлеющей сигаретой, смотрела на трехмерную фигурку ван Нивена. Его щеки потемнели, глаза маслянисто блестели, губы стали влажными, как у девицы.

– Ах ты, merdoso… – прошептала она зло. – Опять за старое? А ведь ты, говорят, даже женился – на какой-то там ирландской американке, которую раскручивал… бедная девочка. Ну, я тебе устрою, rotto in culo!

С этими словами Пьерина отложила мундштук, на котором появились следы от ее зубов, и потянулась к сумочке, чтобы достать коммуникатор.

Чезаре сказал ей не звонить ему, но, кажется, дело не терпело отлагательства.

Дом у дороги

У ворот усадьбы Райхсфюрера дорога сворачивала на запад, двигаясь вдоль высокого забора, ограждавшего замок Тейгель. Затем бывшая Адельхайдалее сворачивала резко на юг – на этом участке она сохранила прежнее имя; однако, теперь бывший поворот стал перекрестком – от него к западу была проложена новая дорога. Она, как и часть Адельхайдалее от Каролиненштрассе до нового перекрестка, получила имя Хершафталее – бульвар владычества, хотя слово Хершафт можно было перевести и по-другому: царствование, господство, правление.

На углу между Хершафталее и Адельхайдалее располагались казармы Райхсъюгенда, похожие на средневековую крепость, но выполненную из бетона и вместо бомбард и баллист ощетинившуюся эфэльками и плазмаверферами[29 - Плазмаверфер PW – оружие, стреляющее сгустками перегретой плазмы. Сочетает бронебойный и зажигательный эффект, но потребляет много энергии и топлива для формирования боеприпаса и имеет небольшую дальность стрельбы. PW вооружаются штурмовые танки и стационарные объекты;]. К казарменному форту примыкало не менее суровое на вид здание электростанции (в глубине которого также находилась артезианская скважина, снабжавшая весь район водой). Затем был небольшой, полудикий парк между Шихтштрассе и Камерштрассе, а за парком, где никогда не бывало людно, расположилось несколько особняков, а, если быть точным, то всего три. В первом обитала чета Шмидтов. Второй занимал Райхсминистр коммуникации фон Немофф со своей супругой и шестью детьми. Следующий, самый близкий к озеру особняк располагался как раз напротив участка леса, знаменитого самым старым деревом в Берлине – Толстой Мари. Этот особняк мало чем отличался от остальных – крытый черепицей цвета спекшейся крови дом из темно-серого, почти черного камня стоял в глубине участка. Дом возвышался на стилобате из того же камня, часть стилобата занимала терраса, под ней был гараж. Сам дом был двухэтажным, за исключением пристроенной с противоположной стороны от террасы трехэтажной башенки с балкончиком, на котором стояла всегда зачехленная эфэлька какой-то особой конструкции, массивнее, чем стандартные.

Террасу наполовину перекрывал широкий балкон. Тот, кто жил в доме, мог бы наблюдать с этого балкона, как в маленьком пруду с небольшим водопадным фонтаном плавают, шевеля золотисто-розовыми плавниками, китайские декоративные карпы, а дальше, за забором и кронами деревьев, за низким строением эллинга, сталисто блестит водная гладь Гросс Мальхе, над которой с севера вздымаются мачты партайяхтенклуба «Орднунг фюр иммерн». Несколько яхт этого клуба особняком стояли в старом эллинге, в том числе, «Райхсвольф» Райхсфюрера и «Дерфлингер» Райхсминистра Шмидта. А так же яхта, принадлежащая хозяину этого особняка.

Если бы сторонний наблюдатель мог несколько дней следить за этим особняком (что было невозможно – вся территория очень строго охранялась райхсполицайгешютце и райхсъюгендами в экзоскелетах), он бы решил, что в здании никто не живет. Действительно, в темное время суток в самом доме не горело ни одного окна, лишь светилось окошко караулки у ворот. Там постоянно дежурили пять человек в танкистской экипировке, при которых было целых два штурмовых экзоскелета – один обходил участок, другой стоял позади караулки, ожидая своей очереди.

Раз в неделю охрана сменялась – к коттеджу подъезжал четырехосный «Боксер» с эмблемой десятой танковой дивизии (черный лев на золотистом закругленном снизу щите; после ЕА к старой эмблеме добавился райхсмаршалский жезл), за ним – старенький кургузый автобус фирмы МАН и еще один «Боксер» – платформа с экзоскелетами и краном. Пока менялся караул, из автобуса выгружалась группа робких безымянных, четыре мужчины и шесть-восемь девушек. Следующие два-три часа мужчины под присмотром одного из танкистов убирали территорию – в зависимости от сезона, собирали опавшие листья и ветки, чистили снег, подрезали и красили деревья и даже осуществляли мелкий ремонт, если непогода что-то ломала на участке, что пару раз за полтора года случалось. Девушки, в сопровождении одетой в черную полицайуниформу дамы, входили внутрь особняка, чтобы там прибраться – пропылесосить, помыть полы и окна, вытереть пыль, сменить и постирать шторы и гардины.

Пронумерованные редко разговаривают между собой, особенно в присутствии орднунг-менш. Впрочем, некоторые из них живут семьями, и, как правило, вся семья приписана к одной трудовой повинности. Конечно же, дома такие «безликие семьи» говорят друг с другом, хотя и очень скупо, отрывисто – сотрудники службы Орднунг-контроля, слушающие блоки, в которых проживают унтергебен-менш, говорят, что их разговор похож на лай деревенских цепных псов. В крупных деревнях хозяева иногда заводят собак – «тарахтелок», мелких, чтобы меньше кормить, но гавучих. Всю ночь такая тарахтелка лениво подгавкивает, предупреждая заинтересованные стороны о том, что двор под охраной. Вот с лаем таких собак сотрудники прослушки и сравнивают речь безымянных.

Доктор Путц, антрополог, возглавляющий Райхсинститут исследования проблем дегуманизации, в своем программном труде «Лишение прав как первый шаг к становлению гражданина» писал, что те, кто был дегуманизирован, то есть, унтергебен-менш, в условиях сосуществования с орднунг-менш быстро десоциализируются, впадают в состояние глухой депрессивной апатии и со временем теряют даже те крохи социальной полезности, которую имели до дегуманизации. Он даже советовал, чтобы все дегуманизированные направлялись в Дезашанте или на производство. Райхсминистр Шмидт пригласил доктора Путца к себе в гости, угостил чаем с печеньем, и, пока он пил, созвонился с его женой и попросил привезти теплые вещи. В чае было снотворное. Доктор Путц заснул, не допив свою кружку, а проснулся уже в «Черном тюльпане» – шестимоторном орбитальном транспортном самолете, доставлявшем безымянных в Дезашанте. В Дезашанте он провел две недели, причем даже не работая за свою пайку, как безымянные. Ему позволили просто смотреть и делать выводы. По возвращению доктор Путц придумал эффективную комплексную программу адаптации унтергебен-менш. В результате процесс деградации удалось остановить, но счастливее пронумерованные, конечно, не стали. Да это и не было нужно – счастливыми в Нойерайхе могли быть только орднунг-менш, и то, пока соблюдают Орднунг.

Об унтергебен-менш государство заботилось ровно настолько, чтобы они могли выполнять свои функции обслуживающего персонала, и не теряли надежду вернуть себе имя и получить статус орднунг-менш. Такое иногда случалось, но редко, и вовсе не потому, что государство этому как-то препятствовало. Человека можно заставить умываться, чистить зубы, прилежно трудиться и соблюдать раздел Орднунга для унтергебен-менш, но невозможно заставить его радоваться, восхищаться или интересоваться чем-то. За полтора года семьдесят пять команд унтергебен-менш побывали на странной вилле, но лишь однажды какая-то семейная пара, побывавшая на этих работах дважды, вяло обсуждала потом, что это за дом. Сошлись на том, что вилла предназначена для размещения гостей Райхсфюрера (несмотря на то, что гостей Райхсфюрера размещали либо в отелях премьер-класса вроде Дас Райха, либо в гостевом домике на участке самого Райхсфюрера).

По мнению унтергебен-фрау из этой семьи, если дом принадлежит кому-то, там должны быть хоть какие-то личные вещи владельца, а в особняке под номером девять по Хершафталее не было ничего личного – разве что картина в гостиной… хотя, с таким же успехом картину могли повесить просто для красоты, сказал унтергебен-манн из этой семьи. На что его жена сказала, что, по ее ощущениям, с картиной связано что-то личное, какое-то очень острое, просто таки-болезненное переживание. Ее муж заметил, что унтергебен-фрау фантазирует. Та ответила, что фантазию у нее ампутировали, чтобы освободить место для контрольного чипа.

* * *

Тем не менее, хозяин у дома был, хотя посещал он этот дом всего два раза за прошедшие полтора года, и ни разу в нем не переночевал. Полтора года назад, когда строители уже завершили свои работы, а озеленители еще даже не успели убрать с участка небольшой экскаватор, выкопавший прудик, в который еще не запустили карпов, к воротам усадьбы подошли двое мужчин. Один из них был одет в черный спортивный костюм без лейблов и кожаные кроссовки, но черная повязка на глазу безошибочно указывала на его личность. Второй мужчина был в повседневной военной форме с петлицами панцерваффе и погонами, украшенными большой восьмиконечной звездой в лавровом венке. Его лицо имело правильные, твердые черты, и, наверно, его можно было бы назвать образцом настоящей, мужской красоты, суровой, но не вульгарной, если бы не тот факт, что правая половина лица была обезображена огромным шрамом. Шрам был довольно старым, таким старым, что сливался с чертами лица, словно был частью природного облика мужчины.

Мужчины курили толстые кубинские сигары, почти черные и дававшие густой сизый дым.

– Все хотел Вас спросить, да случая не представлялось, – говорил Эрих своему собеседнику, – Вы правым глазом-то видите, или…

– Вижу, – ответил мужчина со шрамом. – Но не различаю цвета. Зато ночное зрение у него лучше, почти как в тепловизоре. Не знаю, почему, и окулисты тоже понятия не имеют. Если честно, меня это не особо тревожит.

Райхсфюрер улыбнулся:

– Сколько Вам было, когда…. – он не закончил фразы, и его собеседник сказал:

– Герр Райхсфюрер, ни к чему щадить мои чувства. Я ценю Орднунг и восхищаюсь им именно потому, что отпала необходимость лицемерить с другими. И наше общение мне нравится именно поэтому. Мне было двадцать восемь, я был гауптманом. А сколько Вам было, когда Вы потеряли глаз?