Désenchantée: [Dé]génération

скачать книгу бесплатно

– Вы дальтоник? – сочувственно спросил Вольф. Девушка отрицательно покачала головой. – Странно, насколько я знаю, форменными у «друзей» являются рубахи расцветки «песчаная цифра». Надо у жены уточнить, вносила ли она какие-то изменения, хотя, наверно, она бы рассказала мне о столь радикальных переменах…

– Не паясничайте! – и все-таки, у нее потрясающий самоконтроль, подумал Вольф, любуясь своей подопечной. Глаза кипят гневом, но сама и не дернется, чтоб, не дай Бог, током не шибануло… – Вы прекрасно понимаете…

– Даже лучше, чем Вам кажется, – согласился Вольф. – Вы называете наших мальчиков «чернорубашечниками», лепите на них замшелые ярлыки прошлого, но что вы знаете и о них, и об этом прошлом? Лишь то, что вам втрамбовали в голову ваши либеральные учителя. Вы считаете нас нацистами? Но разве мы преследуем или подвергаем геноциду какую-то расу, национальность, религию или класс? У нас полная религиозная свобода, в Берлине, сердце Нойерайха, работают мечети и синагога. Число представителей ненемецких и неевропейских народов сократилось, но тех, кто нам не сопротивлялся, не притесняют. Разве нет? Так чем же мы похожи на Третий рейх? Символикой? Но у нас нет свастики. Или униформой? Но даже она не сильно отличается от униформы бундесвера или ННА. Чем?

– Не считайте нас невеждами, – ответила задержанная, попытавшись придать голосу холодность (получилось не очень, слишком уж девушка была разгневана и обескуражена), – мы хорошо усвоили уроки истории, в отличие от…

– Если бы вы хорошо усвоили уроки истории, – сказал Вольф, надевая пиджак (он одевался партикулярно не из нелюбви к форме, а потому, что статус Райхсминистра давал ему право носить гражданскую одежду, а Вольф считал, что использовать свое право – тоже обязанность), – то не наступили на те же грабли во второй раз. Однажды Германию уже пытались поставить в позу – потом плакало полмира. История всегда дает одни и те же ответы на одни и те же вызовы. Вы думали, что умнее исторического процесса, но это не так.

Он сел в удобное кресло и скрестил руки на столешнице перед собой:

– Вам с детства вдалбливали, что Вы уникальны, и Вы поверили. Но ваша уникальность – это уникальность винтика в механизме. Вы были частью механизма управляемого хаоса, Коюн. Вы никогда не замечали, что Ваша «уникальность», Ваш «неповторимый внутренний мир» – калька с внутреннего мира тех, с кем Вы шли в одном строю, отвергая в своей идеологии саму идею того, чтобы идти в одном строю с кем-то.

Вы повторяли заученные лозунги, искренне веря, что это и есть Ваши убеждения. Предварю Ваш вопрос – мы ничем не отличаемся от Вас, кроме одного – мы не лжем себе. У нас есть Орднунг. Он один для всех. Мы это знаем и не пытаемся это отрицать. Вы же, имея свой не декларируемый, но жестко регламентируемый либеральный Орднунг, усиленно старались всем показать свою «независимость». Я мог бы искренне посмеяться над вами, не будь ваше поведение преступлением.

– И в чем же здесь преступление? – спросила Коюн, продолжая имитировать ледяной тон.

– Глупость – всегда преступление, – сказал Вольф. – Раньше преступление называли грехом, и были правы: любой преступник вредит, прежде всего, сам себе, а уж потом окружающим. Вы обманывали себя, и обманом вовлекли себя в антинародное движение…

– Какое Вы имеете право говорить от лица народа? – скривилась Коюн.

– Я являюсь частью этого народа, – парировал Вольф. – И его судьба мне не безразлична. Вы думаете, я бы не хотел, чтобы все были свободны? Хотел бы. Но пастух не может дать свободу овцам, чтобы их не растащили волки. А овцы – существа глупые, и без пастуха разбредаются, на радость волкам.

– Люди – не овцы! – с вновь появившимся жаром воскликнула Коюн.

– О да, с людьми сложнее, – ответил Вольф. – У них есть разум, которым они не умеют пользоваться, зато научились им гордиться. Коюн, у Вас турецкое имя. Кем Вы себя считаете – немкой или турчанкой?

– Человеком, – ответила девушка.

– Я не знаю такой национальности, – ответил Вольф. – Не забывайте, мы с Вами не в пивной, а в Райхсполицай Бехёде, и Вы обвиняетесь в серьезном преступлении.

– В каком? – спросила девушка. Вольф улыбнулся:

– Хороший вопрос. Вы знаете в чем Вас обвиняют, и готовы защищаться, но я забуду сейчас то, что написано в Вашем деле. Вы виновны в чем-то более тяжком, чем детские игры в заговорщиков – в нелояльности.

– Но я лояльна, – ответила Коюн. – Я принимаю ваш чертов Нойе Орднунг…

– Упс, – сказал Вольф. – Видите? Ваша нелояльность сквозит в каждом Вашем слове. Нам не нужны те, кто принимают Орднунг на словах. Внутри Вы все равно нелояльны.

– Вы не можете залезть внутрь меня, – Коюн даже как-то сжалась, хотя тон Вольфа ни на йоту не изменился. – Душа – это та территория, на которую ваша власть не распространяется!

– В Вашем случае, к сожалению, пока да, – сказал Вольф, – но мы исправим это. Вас, наверно, удивляет, почему Вами занимается лично Райхсминистр? Почему не достаточно приговора DF3?

– Удивляет, – машинально кивнула Коюн.

– Это возвращает нас к прежнему Вашему вопросу, – сказал Вольф, вставая из кресла. – Почему я могу говорить от имени народа, а Вы нет. Скажите честно, если бы у Вас была возможность вернуться в ЕА и пристрелить меня, или, упаси, Боже, Райхсфюрера, Вы бы это сделали?

– Можно я переложу руку? – спросила Коюн. Вольф кивнул. Девушка осторожно положила руку на колено.

– Между прочим, все равно не советую напрягаться, – сказал Вольф, встав у угла стола. – Браслет реагирует на мышечный тонус всего организма.

– Я знаю, – ответила Коюн. – Так вот, вы спросили, и я скажу честно. Пусть меня после этого расстреляют, мне все равно. Да, я убила бы – и Вас, и его. Если бы это могло остановить вас…

Вольф широко улыбнулся:

– Я же говорил, что Вы учили историю плохо. Нет, девочка, это нас бы не остановило. Вы могли убить меня, Эриха, кого угодно, но остановить ЕА вы были не в силах, как не в силах остановить ураган или лавину.

Он присел на корточки и открыл небольшую дверцу на ножке стола:

– Вы даже не понимаете, что сейчас купили себе жизнь. И, возможно, даже долгую и счастливую. Вы заново родились, Коюн. Как у всякого новорожденного, у Вас пока нет ни имени, ни истории. Коюн умерла минуту назад. Теперь у Вас есть нечто большее – номер, относящийся к категории «бэ». Вы знаете, что это значит?

От природы смуглая Коюн, слушая Вольфа, бледнела буквально на глазах:

– Дезашанте?

– Ну, отважный борец за неотъемлемые права винтика на неповторимую индивидуальность, что это Вы, струхнули, что ли? – голос Вольфа стал мягким, баюкающим. – Расслабьтесь, Дезашанте – это Ваш шанс, который Вы получили за честность, и, какую-никакую, но смелость. Смелость, кстати, Вам сейчас понадобится.

– З-зачем? – спросила Коюн, испуганно глядя на то, что Вольф извлекал из отсека в столе. Проследив направление ее взгляда, Вольф разулыбался:

– Вижу, эти предметы Вам знакомы. Знаете, мы могли бы запустить Вам наноботов прямо в кровь, в лимфу, в спинной мозг, не только для того, чтобы взять у вас образцы стволовых клеток для клонирования. С помощью наноботов человека можно подчинить, сделать послушным орудием, но….

…это не наш метод. Нам не нужны роботы из плоти и крови. Нам нужны граждане. И мы умеем прощать ошибки, но только после того, как человек изменится и осознает свою неправоту. Знаете, что такое Дезашанте?

– Концлагерь, – кивнула Коюн.

– Если исходить из определения, то да, – сказал Вольф. – Если же проводить исторические параллели, вовсе нет. Все концлагеря – американские, английские, фашистские, большевицкие – были лагерями смерти. Как Аушвиц – «выключатель». А Дезашанте – лагерь возрождения.

Вольф взял в руку инъектор и быстро кольнул Коюн в шею. Та вздрогнула, браслет ожил, но Вольф успел заблокировать разряд, сунув палец между разрядником и тонкой девичьей кистью. Палец обожгло током, но Вольф даже не поморщился.

– Это парализует Вас, – сказал он, – но чувствовать Вы будете все, иначе нет смысла.

Он расстегнул и снял браслет с кисти Коюн. Браслет и пустой инъектор Вольф положил на стол. Затем взял со стола нечто вроде небольшой электродрели:

– Рождение человека всегда сопровождается болью и кровью, Коюн. Вы бездарно потратили свою первую жизнь, но мы готовы дать Вам еще один шанс. Поскольку Вы часть народа, народа, от имени которого я выступаю. Потому, что имею на это полное право.

Двумя пальцами он открыл рот девушки и посветил встроенным в «дрель» фонариком. Довольно цокнул языком и запустил «дрель». Не обращая никакого внимания на ужас в глазах девушки, он поднес сверло к алой десне позади идеально-белых коренных зубов:

– Вы хорошо ухаживаете за ротовой полостью, Коюн. Это похвально. Между прочим, у Вас вот-вот должен прорезаться зуб мудрости. Мы ему немного поможем, идет?

* * *

Когда бледную Коюн на ватных ногах увели в ведомство Греты, полицай-президента Райхсштрафабтайлунга, заместительницы Вольфа по вопросам работы пенитенциарных учреждений и распределения отбывающих наказаний, Вольф заметил, что вредные амадины, оравшие все время, пока работала его портативная бормашина, самым свинским образом нагадили в собственную поилку. Он вынул пластиковую емкость из клетки и прошел до туалета, чтобы помыть ее и наполнить водой. Магда, его жена, наказывала наливать птицам воду только из кулера, «потому, что по трубам одно говно сливают», но это ее ценное указание Вольф, понятное дело, игнорировал. Амадинов Вольф не любил, даром, что их подарила Магда, чьи прочие подарки Райхсминистр ценил и бережно хранил. «Ничего, не сдохнут, а если и сдохнут, невелика потеря», – думал он, возвращаясь в кабинет.

Он поставил плошечку на стол, чтобы вызвать по селектору Брунни, своего неизменного секретаря, и попросить приготовить чашечку кофе, но тут поступил вызов по видеофону. Вольф велел асе[7 - Ася – общепринятое название электронных экспертных систем-консультантов; могут иметь голографическое представление или транслировать информацию непосредственно в мозг (например, «Аси» самолетов с небольшим объемом кабины).]телефона включить связь, и над столешницей появилась фигурка его жены Магды. На ней было легкое ситцевое платьице, с ее же легкой руки вошедшее в моду по всему Нойерайху.

– С чего это ты принарядилась? – удивился Вольф. Магда не видела ничего предосудительного в наготе и не стеснялась звонить ему в неглиже, не обращая внимания на то, что у него могут быть посетители.

Впрочем, для бывшей «актрисы в жанре бурлеск», а ныне женского воплощения Орднунга в буквальном смысле (Орднунг в виде прекрасной обнаженной женщины, демонстрирующийся в тысячах уличных голограмм и сетевых роликов был 3Д-моделью Магды, и моделью во всех смыслах очень точной) такие условности были не важны. Да и для Вольфа тоже: он знал, что Магда ему верна, и этого ему было довольно.

Он вообще ей много позволял, но лишь потому, что у Магды, кажется, чутье на красные линии было прошито в подсознании наряду с безусловными инстинктами. Потому даже когда она на него сердилась, Вольфа это только веселило. Сердилась она на него часто, и со стороны могла показаться даже сварливой… но лишь со стороны.

– Травишь моих амадинов канализационными помоями? – вопрос Вольфа Магда проигнорировала, а плошку на столе ухитрилась заметить. – Или с блядями развлекаешься?

– Развлекаюсь, – признался Вольф. – Только что одну в Дезашанте отправил.

– Красивая? – заинтересовалась Магда. Как это часто случается у представителей таких вульгарных жанров, как бурлеск, у нее было очень хорошо развито чувство прекрасного вообще и чутье на женскую красоту в частности.

– Тебе бы понравилась, – пожал плечами Вольф, беря со стола плошку. – Можешь сама глянуть, дело девять, литера г, номер пятьдесят две тысячи сто четыре.

– То-то прошмандовка Гретхен порадуется, – сказала Магда, задумчиво глядя, как Вольф ставит плошку в клетку с верещащими амадинами. – Она ни одну симпатичную девочку не пропускает… я к тебе, между прочим, по важному делу звоню.

– Я весь во внимании, – кивнул Вольф, закрывая клетку. Амадины слетелись к плошке, самец уселся на жердочку над ней, а самочка принялась пить.

– Блин, смотри, куда ты плошку ставишь! – взорвалась Магда. – Ты поставил специально под жердочку, чтобы Франк-Вальтеру срать туда удобней было?

Франк-Вальтером звали самца-амадина, в честь покойного президента Германии. Самочку звали Ангелой.

– Буду я еще им плошечку выставлять, – буркнул Вольф.

– Ну да, не тебе же из нее пить! – ядовито заметила Магда. – Давай я тебе в тарелку…

– Так какое, ты говоришь, у тебя дело? – спросил Вольф.

– Подвинь мисочку, тогда скажу, – надула губы Магда. Вольф вздохнул и вернулся к клетке.

– Я не знаю, что мне надеть на вечер, – сообщила Магда, когда плошечка была выставлена так, как надо. – Драная сука три, литера ф, номер две тысячи пятьсот пятьдесят пять куда-то засунула мое платье, которое я думала надеть. Я ее спрашивала, но гадина врет, что не знает…

– Ты могла его сама куда-то положить, – предположил Вольф. Магда сжала губы:

– Ну да, я, по-твоему, склеротичка?! Говорю тебе, эти унтергебен-менши[8 - Унтергебен-менш – несвободный гражданин Нойерайха, имеющий номер вместо имени и ограничение в правах. В обиходе назвались также пронумерованными, безымянными;] только и делают, что гадят! По мелочи, конечно, но платья-то нет!

– Во второй гардеробной, – ответил Вольф, успевший подключиться к «умному дому» и пробежаться по комнатам в поисках искомого платья. – Справа, там, где лисья шуба.

– Так это ты его туда засунул?! – возмутилась Магда.

– Нет, это ты его сняла там, сразу вместе с пальто, – напомнил ей Вольф. – Кстати, там же туфли, а белье – над ними на антресоли….

– На кой мне оно? – спросила Магда. – Уж не думаешь ли ты, что я надену уже ношенное?!

– Скажешь три эф две пятьсот пятьдесят пять, чтобы постирала, – закончил свою мысль Вольф. – После того, как приготовит тебе платье.

– Не учи ученую! – отрезала Магда. – Кстати, о пальто… мне к нему еще не доставили горжетку, а ведь сегодня…

– Я помню, что у нас сегодня, – сказал Вольф. Сегодня был день рождения фюрера. «Все пойдут почитать труп», – подумал он.

Фактически, во главе Нойерайха стоял Райхсфюрер Эрих Штальманн, но официально главой государства и Партай был фюрер. В две тысячи двадцать втором году, когда первого идеолога Орднунга герра Брейвика переводили из шведской тюрьмы в немецкую, один из его последователей, Дитер Лянце, с группой товарищей предпринял неудачную попытку его освободить. В результате погиб и сам Брейвик, и те, кто его освобождали – все, кроме Лянце. Того, правда, опознали только по зубной карте – семидесятипроцентный ожог и многочисленные травмы головы полностью обезличили несостоявшегося «освободителя». Будущего фюрера госпитализировали, и после этого он больше не выходил из медикаментозной комы, но дело было сделано – его трудами и трудами Брейвика заинтересовался тот, кому суждено было реализовать великий Reinigung – сам Штальманн.

Фюрер не принимал участия в АЕ, он даже не знал об этом. Не знал, что был избран фюрером Нойерайха, что «ведет за собой народ Германии к восстановлению былого величия». Он лежал в коме – и символизировал.

А сегодня был его день рождения, тринадцатое марта 002АЕ.

– Помнишь, и что? – продолжала Магда. – Может, ты поднял жопу, и хоть что-то сделал?

– Будет у тебя горжетка, – пообещал Вольф, думая вовсе не об этом, а о том, что сегодняшний прием будет напряженным. Кому не знать, как ему? Кроме всего прочего, у Вольфа была обширная сеть из информаторов, добровольных и не очень.

– Будет, будет, когда Пасху на новый год отпразднуют, – продолжала Магда, прищурившись. Вольф на выражение ее лица не обратил внимания, занимаясь выяснением того, почему служба снабжения до сих пор не доставила злосчастную горжетку. И зря не обратил:

– Ну-ка, покажи мне свою руку, – сказала Магда. Вольф машинально вытянул руку под обзор потолочной камеры. Глаза Магда потемнели:

– Это что у тебя на манжете?!

– Где? – Вольф недоуменно глянул на свой манжет… тьфу, пакость! На снежно-белой ткани были пятна крови, очевидно, брызнувшие из десны или зуба Коюн. А Магда продолжила:

– Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты не пачкал одежду, когда пытаешь своих блядей?! Ты понимаешь, что кровь не отстирывается?! Я имею в виду, нормально, отстирать, конечно, можно, но рубаха после такой стирки будет, как из жо…

– Слушай, да у меня этих рубах прорва, – спокойно ответил Вольф. – Заеду за тобой – переоденусь, пока ты будешь готовиться к выходу.

– Я буду ждать тебя уже одетой! – не унималась Магда. – И не собираюсь ждать и потеть, пока ты будешь копаться со своей рубахой, понял?

– Просто скажи три эф две пятьсот пятьдесят пять, чтобы подготовила мне рубаху, – челюсти у Вольфа сжались, что означало приближение его красной линии. Которую Магда опять не пересекла:

– Учти, что времени у нас будет мало. Эти ур-роды назначили свой сраный прием слишком рано. Как будто не понимают, что людям надо подготовиться, переодеться…

– Большинство мужчин будут в форме, потому переоденутся прямо на работе, – напомнил Вольф. – А большинство дам не работают. И потом, я сам в числе «этих уродов», и уж мы с тобой точно не опоздаем.

– Я, между прочим, за твою безупречную репутацию беспокоюсь, – тоном обиженного ребенка сказала Магда.

– Знаю, – ответил Вольф. – И очень ценю. Ich liebe dich, mein Kleiner. У тебя еще что-то?

– Я тебя тоже люблю, – тихо сказала Магда. – Потому и злюсь. А ты не ценишь, только говоришь.

– Ценю, – повторил Вольф, улыбаясь. – Очень ценю. Иначе тебя бы со мной не было.

«Иначе ты была бы в Дезашанте», – подумал Вольф, и едва заметно вздрогнул. Он не хотел себе даже представить такое. Но у Магды, у два литера бэ три нуля сорок три такая перспектива была… когда-то.

В принципе, перспектива «заново родиться», получив вместо имени личный номер, была у каждого. Никто, даже сам Райхсфюрер, от этого был не застрахован. Теоретически. Практически, для Райхсфюрера подобное было возможно лишь в виде абстрактного допущения. К сожалению, не для него одного.

Чтобы произошло ЕА, потребовались усилия очень многих, очень разных людей. И это тревожило Вольфа: вопреки обвинениям Коюн, историю он знал очень хорошо. Любой переворот заканчивается крысиными боями его организаторов. Революция (слово, находившееся в Нойерайхе под запретом, волей всесильного Райхсфюрера) всегда пожирает своих детей.

Он хорошо знал это, и его шеф, его друг и бывший его заключенный Эрих Штальманн тоже хорошо это знал. Второй год Эрих тайно от других партай геноссе «накачивал мускулы» Райхсполицай. Лучшие бойцы FSP переводились в «силы усиления» – то есть, в штат Райхсполицай, а на их место становились новые бойцы, деятельной борьбой с либерал-ретроградами доказавшие верность идеалам Орднунга.

Reinigung должен был повториться, ради полного очищения, на сей раз, уже Партай. Но не сейчас. Пока враг слишком силен. У Партай есть свои собственные силы безопасности, Партайгешютце. Вооружены и организованы они немногим хуже Райхсполицай. И есть еще армия. Райхсмаршал Швертмейстер – друг Эриха, но он слишком прямолинейно понимает Орднунг, и может даже выступить против любого возмутителя спокойствия, включая самого Райхсфюрера…

Или не удержать армию от распада на противоборствующие лагеря. Меньше всего Вольфу, равно как и его шефу, хотелось, чтобы между лояльными Эриху Райхсполицай и Партайгешютце, которые подчинялись непосредственно фроляйн Партайсекретарин, и потому Райхсфюреру были неподвластны, началась полноценная война с применением тяжелого вооружения – плазмагаубиц, танков, орбитальных штурмовиков, тактического ядерного оружия…

Этого следовало избежать, но и дело очищения рядов не медлило. В конце концов, девиз Партай был все тот же, lang lebe die Reinigung – да здравствует очищение.

Им удалось очистить Германию. Теперь нужно было очистить Партию. А если удастся, то можно будет очистить и всю остальную Европу. Или даже мир.