Опустошенный жених. Женская маскулинность

Маниакальная деятельность, задающая ритм жизни нашего общества, отрицает существование души. Находясь во власти амбиций, конкуренции, поисков идеалов совершенства или насущной потребности выполнять изматывающую работу, люди, сталкиваясь между собой, делят жизненное пространство. В своих снах они обрекают душу на пытки, с которыми можно сравнить разве что истязания фашистов, а их тело наполняется пустотой. Оторванные от своих истоков, они стремятся к «высокому». При этом они хотят получить его сразу и непременно в конкретной форме: в виде наркотиков, азартных игр, дорогих вещей, алкоголя, изысканной пищи, секса. Иными словами, они хотят выйти за рамки своего Я, избавившись от тоскливого, однообразного существования.

Все мы – люди, которым не чуждо все человеческое, и мы не можем одним скачком перейти в состояние измененного сознания, которое не интегрировано в повседневную жизнь. Такой переход повлечет за собой расщепление тела и духа. Мы можем оказаться в состоянии блаженства: в мире вне пространства и времени – в утробе Великой Матери – или же можем стать одержимыми. Одержимость в виде ступора, экстаза или исступленного восторга является бессознательной. Эго не функционирует, и потому сокровища не могут быть возвращены. Говоря иначе, наша точка зрения и жизненная установка остаются неизменными; мы натыкаемся на свой же собственный карающий меч, все еще оставаясь в плену древнего мифа об убийстве дракона. Для истинного перехода необходим достаточно прочный сосуд, чтобы уйти в другую реальность и, вернувшись обратно, привнести в сознание сокровища, с которыми вы там соприкоснулись; только тогда повседневная жизнь обогатится и наполнится смыслом.

Сокровища святых таинств, которые когда-то обогатили повседневную жизнь, сделав ее частью божественного миропорядка, принесли благодать миллионам верующих. Многие из нас больше не способны к восприятию этих сокровищ, и тогда они возвращаются обратно в бессознательное. Прекратила свое существование проекция, которая однажды соединила великого и любящего Бога Отца с парящим белым голубем. Бог умер. Многие считают дискуссии о существовании Бога не только бессмысленными, но и довольно приевшимися. Однако умерла всего лишь проекция. Точно так же все рассуждения о Богине могут стать столь же бессмысленными и глупо-сентиментальными, если отсутствует личный опыт переживаний, подтверждающих те или иные доводы.

Бог и Богиня прекратили свое существование в качестве проекций. Они стали индивидуальными внутренними переживаниями, позволяющими нам открывать самих себя, природу, отношения и великие мгновения в жизни как дары, которые недоступны нашему сознанию. В теле происходит сотворение души.

Так как, согласно Уильяму Блейку, тело – это «часть Души, которая воспринимается как Плоть теми пятью органами чувств, которые для современного человека являются главными входными каналами для Души»[22], все мы, дети патриархальности, должны научиться любить свое тело – Богиню – в ее материнском обличье. Мы не сдаемся по воле природы на милость убаюкивающего материнского чрева. Мы не слышим ее медленного сердцебиения. Мы лишь бросаем беглый взгляд на то, как мертвые пальцы зимы хватаются за распускающиеся почки. Мы не даем себе возможности на миг остановиться, чтобы вдохнуть полной грудью весенний воздух, подставить лицо лучам солнца или каплям дождя. Наша чувствительность настолько искажена, что надо бы вновь научиться почтительному отношению к природе и своему телу. Мы должны вернуть себе первобытную мудрость, которая дает нам уверенность в том, что мы любимы, что от рождения имеем право на жизнь, что нам нет необходимости ни доказывать, ни утверждать свое существование. Ощущая каждой клеточкой, что жизнь – это высший дар, мы можем принять существующее противоречие. Жизнь больше не раскалывается на правильное и неправильное, свет и тьму, рождение и смерть. Все противоположности становятся составляющими частями таинства, вызывающего в нас трепет.

Сознательная связь с Великой Матерью – это возвращение в эдемский сад, осознание его первозданности и вместе с тем понимание, что именно его мы перестали почитать. Сознание хватается за устойчивость Эго, отказываясь идентифицироваться с всепоглощающей страстью к обжорству, пьянству и сексу. Оно отказывается впадать в состояние одержимости. Обуздывая вызванные инстинктивной энергией влечения, которые наносят вред, ибо над ними уже было совершено насилие, сознание открывает дорогу любви и отказывается от навязчивых призывов дракона убить мать, чтобы освободиться от ее темной утробы.

В противовес отождествлению бессознательной фемининности с силами тьмы проявляется иная фемининность, которая обрела собственный голос и перестала идентифицироваться с драконом. Воплощение такой фемининности можно увидеть на картине Леонардо да Винчи «Мадонна с матерью Анной». На этом рисунке, находящемся в специально затененном зале Лондонской национальной галереи, защищенном пуленепробиваемым стеклом от убийц дракона, изображена Дева Мария, сидящая на коленях непорочно зачавшей ее Анны. Энергетически заряжен не только преображенный телесный образ Девы Марии, но и образ ее матери. Образ тела, таким образом, поднялся до осознания святой Анны и ее дочери, которые перешли в контекст христианского мифа из греческой мифологии (Деметра и Кора).

Еще более впечатляющий образ можно найти на картине Леонардо «Мадонна в гроте», один из вариантов которой находится в Национальной галерее. Здесь Анны уже нет, но вместо нее – изображение грота, который прочно ассоциируется с темной утробой, откуда появилась на свет Пресвятая Дева и который до сих пор служит прибежищем для нее и ее божественного младенца. Выразительность этих образов христианского спасения достигается тем, что в них вносится просветленное сознание фемининности – то самое сознание, которое окончательно идентифицируется с духом божественного младенца. Деятельность по осознанию фемининности представлена здесь как божественное искупление людских грехов.

Становление такого просветленного фемининного сознания, которое в Ветхом Завете идентифицируется с образом Софии, или женской мудрости, оказывается для нас серьезной альтернативой патриархальному мифу об убийстве дракона. В католической церкви эти две мифологии существовали параллельно в одну и ту же эпоху, в XI и XII столетиях. А матриархальный миф (в противоположность патриархальному) занимал такое положение, при котором он сам выполнял патриархальные функции и включал в себя, даже подчинял, саму патриархальность.

Исчезновение культа Пресвятой Девы во времена Реформации привело к усилению патриархальности, освободив ее от внешних ограничений Матери-Церкви. В поклонении Деве Марии мы видим попытку очищения маскулинности через внедрение фемининного сознания. Такое внедрение осознавшей себя фемининности в качестве хранилища трансцендентного духа, понимавшееся как свет маскулинности, находящейся во время Вознесения в борьбе с силами тьмы, привело к трансформациии самих этих сил в душе. В результате произошло новое объединение маскулинной энергии в творческий союз с сознательной фемининностью. Таким образом, работа по сотворению души не только оказалась в центре внимания, но и вся ее динамика с триумфом утвердилась в качестве основы творческой деятельности. Поэма Мильтона «Потерянный рай», традиционно считавшаяся самой патриархальной из написанных по-английски поэм, в наше время подвергается новой интерпретации, ибо роль Урании, музы, диктовавшей поэму Мильтону, пока он спал, воспринимается теперь гораздо более серьезно.

Действительно, именно в поэме Мильтона явно обозначается творческий союз маскулинности и фемининности, под воздействием которой находилась бессознательная патриархальность Мильтона. Делая акцент на образе Урании, романтизм превратил змея в инструмент фемининного сознания, отвергнув убийство мильтоновского дракона патриархальности во имя зарождения фемининного сознания, послужившего провозвестником нового творения. Такое прочтение «Потерянного рая» фактически предвосхищалось в двух упомянутых ранее картинах Леонардо да Винчи. Шелли пошел еще дальше: он возвел романтизм в статус новой религии, увидев в нем возрождение самого христианства[23]. Обращаясь в этой книге к поэтам-романтикам, я хочу увидеть в их произведениях роль фемининного сознания во вновь образовавшемся союзе с маскулинным сознанием.

Поставим акцент иначе: этот новый союз сам по себе играет трансформирующую роль для маскулинности и фемининности, существуя лишь внутри творческой динамики, где ни одна из сторон не доминирует и не контролирует другую. Трансформация отношений может произойти только в процессе истинного понимания разницы между убийством и жертвоприношением. В обоих случаях уничтожается или подавляется энергия, но мотивы этого подавления совершенно разные. Убийство уходит своими корнями в потребность Эго во власти и доминировании. Жертвоприношение имеет в своих истоках стремление Эго подчиниться управляющему центру Самости с целью трансформации удобных, но губительных энергетических структур в творческий поток жизни. Очень часто мы можем распознать это лишь ретроспективно.

Заключив такой союз, возрожденная фемининная душа создает в теле свет сознания. В непрерывном процессе просветления она становится материальной благодаря мудрости, открывшейся ей навечно через ее материальность. Она воплощает возродившуюся телесность и становится невестой для своего истинного жениха. Значит, чтобы понять фемининное сознание, нужно отдать должное сакральному таинству его творческого самораскрытия. Это именно то, что миф об убийстве дракона отвергает как всеохватывающий мрак и даже как Тень бессознательной фемининности, демонически пародируя его как мистификацию и выходки Сатаны.

Находящийся в теле свет – это свет, проникающий в душу через органы чувств. Он отличается от духовного света, который внезапно заявляет о себе, изменяя вибрацию каждой клеточки, до которой он доходит. Например, пианист может так усовершенствовать свое искусство, что его фемининный психический сосуд станет особо чувствительным. Но та или иная трансценденция может совершиться в том случае, когда пианист станет столь же восприимчивым к духу. Когда душа открывается духу, фемининность и маскулинность обретают способность к творчеству. Тогда музыкант и его слушатели вместе превращаются в музыку – музыку высших сфер.

Осознающая себя дочь, дева, сидящая на коленях осознающей себя матери, – это образ души, живущей во имя собственных ценностей, потребностей, возможностей. Они обрели свою основу в теле, все клетки которого настроены на малейшие перемены в гармоническом спектре души, способной открыться для более тонких изменений.

В этой главе я периодически обращалась к выражению Китса «сотворение души». Завершая главу, мне хотелось бы привести отрывок из письма, в котором он впервые изложил свою мысль, считая ее настоящим открытием. «Совершенно серьезно, – писал он, – я полагаю возможным, что эта Система сотворения Души могла бы стать Родительской для всех остальных, более или менее похожих и совсем особых Схем Возрождения, существующих у зороастрийцев, христиан и индусов»[24].

Исходя из собственного опыта Китс пришел к убеждению, что сам по себе творческий процесс породил названные выше схемы возрождения, отличающие разные мировые религии, и тем самым объединил их. Китс настаивал на том, что все человечество связано единой религией души, которую можно назвать «психологией», поясняя, что постижение души важнее поклонения ей. В поклонении есть опасность обожествления человеческих сил, и тогда они принимают застывшую, догматическую форму. Китса же больше интересовал сам процесс, чем его результат, процесс, в котором предпочтение отдается отношениям партнерства, а не монолитной связи.

Затем Китс (170 лет назад) тщательно исследует новое сознание, и это чрезвычайно важно. Ниже я приведу фрагмент из его «азбуки», в котором он обращается к первой детской книге, написанной на бумаге, в деревянном окладе, покрытом прозрачным роговым слоем. Благодаря прозрачности этого слоя ребенок постигает слово сердцем точно так же, как взрослый человек учится постигать сердцем жизнь.

Я назову мир Школой, созданной, чтобы обучить маленьких детишек читать, – я назову человеческое сердце азбукой, которую дети читают в этой школе, и я назову способного читать Ребенка Душой, сотворенной этой школой и ее азбукой. Неужели вы не видите, как необходимо этому Миру Боли и Страданий научиться Разуму и сотворению Души, места, где сердце может чувствовать и страдать тысячью разных способов! По своей сути это не Сердце Азбуки, это – Библия Разума, это опыт Разума, это учебник, из которого Ум или Разум могут почерпнуть свою сущность… А каковы же подтверждения существования человеческого сердца, если не укрепление или изменение его природы? А какова его измененная сущность, если это не его Душа? – и чем была его Душа перед тем, как прийти в мир, обладая этими доказательствами, изменениями и совершенствами? И Разум – без Сущности, и как следовало создать эту Сущность? Посредством Сердца? А как сердцу стать этим Посредником в этом Несовершенном мире?[25]

***

Действительно ли тяжесть ужасна, а легкость восхитительна?

Самое тяжкое бремя сокрушает нас, мы гнемся под ним, оно придавливает нас к земле. Но в любовной лирике всех времен и народов женщина мечтает быть придавленной тяжестью мужского тела. Стало быть, самое тяжкое бремя суть одновременно и образ самого сочного наполнения жизни. Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее. И напротив, абсолютное отсутствие бремени ведет к тому, что человек делается легче воздуха, взмывает ввысь, удаляется от земли, от земного бытия, становится полуреальным, и его движения столь же свободны, сколь и бессмысленны.

Милан Кундера. «Невыносимая легкость бытия»Парили рыбы в вышине,На дубе зрел ранет,Когда при огненной ЛунеЯвился я на свет:С ужасным голосом, с моейУшастою башкой —Насмешка беса надо всейСкотиной трудовой;Каприз неведомых владык,Их воли злой печать, —Гоняйте, бейте, я привык,Мне есть о чем молчать.О дурачье! Мой лучший мигОтнять вы не смогли:Я помню стоголосый крикИ ветви пальм в пыли.Г. К. Честертон. «Осел»[26]

Страх есть материя, а материя так же свободна, как свет. Единственный способ его избежать – вспомнить свое происхождение. Все мы – порождение света, от низших до высших, от улиток до астронавтов.

Фред Алан Вольф. «Звездная волна»

Глава 2. Волшебники, трикстеры и клоуны: проявление маскулинности в зависимостях и пристрастиях

Овладевая, ты всегда теряешь.

Данте. «Божественная Комедия»

Одна из причин рационализации нашего поведения заключается в том, чтобы замаскировать совершаемое действие. Объяснение того или иного поступка может совершенно не отражать его истинной причины и даже быть связано с волей кого-то другого. Мы говорим, что, например, «дьявол нас попутал». Поступки человека, подверженного зависимости, совершаются под воздействием «кого-то», кого зависимый не знает, но кто должен быть удовлетворен. Если неизвестный «кто-то» не получает удовлетворения, последствия могут стать катастрофическими. Неизвестный «кто-то», находящийся внутри зависимого человека, почти всегда является убийцей.

Как правило, повернуться лицом к убийце – значит обратиться к бессознательному. Убийство совершается, пока жертва находится под анестезией зависимости. Возвращаясь в сознание, зависимый человек видит орудие убийства. Вот использованная игла, рядом – пустая ампула; вот начатый, оставленный на завтра торт. Налицо все доказательства убийства. Жив ли этот зависимый человек? Быть может, он при помощи какого-то колдовства вернулся к жизни? Самая серьезная проблема в лечении зависимых людей заключается в том, что они живут в заколдованном состоянии. Они вовсе не мертвы, они живы. Вернувшись к нормальной жизни, они могут вновь совершить еще одну попытку. Попробовать еще раз испытать на себе это колдовство. Ощутить на себе его воздействие. Их вера возрастает. Счастливый шанс игрока! Всякий раз, убив себя, они оживают как по мановению волшебной палочки. Зависимые люди живут не по законам природы, а по законам колдовства. Всем ведает и руководит маг и колдун.

В своем диалоге «Ион» Платон с большой долей иронии описывает последователей Бахуса, отравленных своим кумиром. Во время ритуального танца, трижды совершая магический круг, «вакханки, когда они одержимы, черпают из рек мед и молоко, а в здравом уме – не черпают»[27]. Если же мы решим помочь зависимым людям вновь прийти в сознание, мы должны постараться понять то колдовство, которое превращает воду в райское молоко, даже если наше понимание отнимет у них богов и лишит их ложного ощущения нуминозного. Они впали в заблуждение, и до тех пор, пока мы потворствуем этому колдовству, мы поощряем это заблуждение, которое ведет их к саморазрушению.

Разумеется, возникает вопрос: «Какой колдун превращает явления природы в дьявольскую насмешку над священнодействием?» Пресуществление[28] – часть таинства святого причастия, ритуала, который должен совершать стоящий у алтаря католический священник: тело Христа, которое символизирует пресная лепешка, вкушают коленопреклоненные верующие. Хотя в ритуальном действе зависимого человека такого пресуществления не происходит, подверженные зависимости люди тянутся к объекту своего желания, словно он столь же сакрален, как воплощенное в хостии[29] Христово Тело. В данном случае эпитет «табуированный» оказывается точнее, чем «сакральный», ибо «табуированный» одновременно означает сакральный и запретный, магически притягательный и отталкивающий.

Если вы собираетесь освободить человека от зависимости, нужно обязательно распознать и раскрыть колдуна, обладающего столь мощной магической силой.

Часто дети закономерно обожествляют родителей или же заменяющие их родительские фигуры, например, священников или министров; эти взрослые становятся носителями магических проекций. Если подрывается доверие, которое появилось вместе с проекцией, может возникнуть зависимость. Если отношения между родителями и ребенком построены на физическом или психологическом насилии, любовь противоестественно отождествляется с запретным объектом, который ассоциируется с насилием. Суть любой формы зависимости заключается в радикальной потере доверия.

Зависимость возобновляет травмированное отношение к телу. Действия родителей в прошлом могут превратить тело ребенка в табуированный объект. В таком случае ребенок бессознательно заключен в темницу своего тела, как пленник, и не имеющий возможности им распоряжаться.

В романе Клода Тарда «Сладкая смерть»[30], книге, которая может разрушить даже веру заядлого любителя сладкого в «две груди из ванильного мороженного с двумя сосками из вишневых леденцов»[31], девушка подписывает «пакт о смерти», решив покончить с собой из-за любви к сладкому, наблюдая и сознавая чудовищные превращения, которые претерпевает ее тело. Таким образом она мстит своей «правильной» матери, которая хочет, чтобы ее дочь была худенькой и красивой. В самом конце книги молодая женщина осознает, что «основной причиной» зла является ее зачатие[32]. Она не была дочерью того блондина, которого считала своим отцом. Ее родным отцом был темноволосый испанец.

В последней сцене женщина съедает свадебный торт, который заказала по случаю своего торжественного бракосочетания со смертью. Описав произведение кулинарного искусства, «сияющее серебристым жемчугом сахарных кристалликов, покрытых карамелью», она продолжает:

Самую верхушку торта украшала традиционная брачная пара – жених и невеста: он – во всем черном, она – вся в белом; они держатся за руки, и на губах у них обоих застыла натянутая одинаково пустая ярко-розовая улыбка. Наивный образ величайшей человеческой иллюзии. Ибо что могут сделать сейчас эти двое, поднявшиеся так высоко, но вынужденные скатиться вниз с отвесной горной скалы и закончить свою жизнь, как мухи, прилипшие к липкой бумаге жизни?.. Я говорю горькую правду, материнское молоко отчаяния, оно прогоркло и его заменили искусственным… мне, темноволосой карлице, тупой и достаточно хлипкой физически, мне, невежественному маленькому чудовищу… с глазами цвета сажи, напоминающими темное, несмываемое пятно.

Мои глаза цвета чернил. И маленькие кулечки розовых конфет, скрытые в тени лампы. И черный яд скорпионов.

А сейчас, двадцать лет спустя, меня, наконец, осенила истина. Глупое маленькое чудовище, я оказалась слепым воплощением предательства. Внезапно я вообще лишилась имени. Безымянная среди безымянных, я даже не знаю имени того испанца[33].

Предательство детской реальности превратило тело девочки в полновластного тирана; все ее способности оказались в его полном подчинении.

Темная мать – зловещая мать – изо всех сил сопротивляется свету, который выявляет ложь. Не пробужденная духовным светом природа или вовсе не соприкасается с душой, или слепо защищает ее от нестерпимой боли. Перед человеком стоит задача раскрыть предательство доверия, которое привело к разрыву связи между телом и эго-сознанием.

В сновидениях зловещая мать может появляться в образе погруженного в болото полусонного крокодила; при этом ее огромная энергия дремлет: она инертна, неподвижна и совершенно бездуховна. Она постоянно вызывает у сновидца усталость. Она может появляться в сновидениях в любое время, но на поздних стадиях анализа сновидцу понятным ему способом сообщается о том, что прежде, чем он обретет духовное зрение, ему придется погрузиться в самые глубины психики.

Иными словами, прежде чем мы ощутим в себе духовность, должна освободиться жизненная сила в самой глубокой чакре, открытой всем земным энергиям.

Именно здесь зависимость может оказаться королевской дорогой к бессознательному, но иногда эта дорога может привести на скотный двор – прямо в ясли, где лежит божественный младенец, и тогда мудреца будет очень сложно отличить от скотины. Опасность рецидива зависимости побуждает избавившихся от нее людей смотреть на мир широко раскрытыми глазами, теперь уже в полной мере сознавая, что зависимость принесла им страдания, которые привели их к воссоединению со своим телом на очень глубоком уровне, к осознанию света в своем теле и любви Софии, освещающей изнутри всю жизнь. На таком уровне сознания они могут извлечь силу Самости, чтобы постепенно, шаг за шагом, обратиться к самой мрачной стороне своей зависимости.

Способность к извлечению божественной силы нашла свое исключительное выражение в учении ислама о Судном дне. Согласно легенде, Фатима, дочь Магомета, в этот день снимет свою чадру, как только перейдет мост Сират. Этот мост острее лезвия меча и тоньше человеческого волоса. Он соединяет Землю и Небо. Под ним слышится тяжкое дыхание Преисподней. Снятие чадры Фатимой символизирует в исламе появление осознающей себя фемининности, соединяющей правоверных с Аллахом через пророка Магомета. Этот апокалипсический союз подобен союзу жениха и невесты, описанному в Книге Откровения Иоанна Богослова.

Союз невесты и жениха (тела и духа) (Антонио Канова, 1757–1822, Лувр, Париж)

Фатима, как невеста, снявшая чадру и соединившаяся с божественным, становится неким аналогом Христа, который в притче о возвращении предстает в образе жениха, пришедшего в полночь к мудрым девам, которые наполнили свои светильники маслом, чтобы отвести их на брачный пир. Неразумные же девы,

взявши светильники свои, не взяли с собою масла: мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих; и как жених замедлил, то задремали все и уснули. Но в полночь раздался крик: «вот, жених идет, выходите на встречу ему». Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: «дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут». А мудрые отвечали: «чтобы не случилось недостатка и у нас, и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе». Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые [пойти] вошли с ним на брачный пир, и двери затворились[34].

В этих образах жениха и невесты можно усмотреть состояние зависимого человека, шаг за шагом ведомого Самостью. Раскрывшаяся София, или Премудрость, видится переходящей через опасный мост Сират, который соединит ее с объектом желания, тогда как лежащая под мостом пропасть, кишащая ложными устремлениями, ждет лишь одного ее неверного шага.

Очень важным в лечении зависимости становится подчинение власти, превышающей власть Эго, которой Эго научилось доверять, преодолевая испытанное в детстве предательство. С возрастанием доверия усиливается сознательная связь между телом и Эго; обостряется чувствительность к психической и физиологической отраве, и тело обретает способность к самоочищению. По выражению одной женщины, «Самость постоянно выталкивает наверх всю предысторию». Другая женщина выразила это так: «Прежде я могла съесть дюжину банок ореховой пасты. Теперь мой желудок начинает протестовать, если я съедаю одну». Третья ворвалась в мой кабинет и, смеясь, заявила, что стала совершенно сознательной, потому что раньше она могла выпить лошадиную дозу алкоголя, а теперь ее организм реагирует даже на один глоток. Концентрация, требуемая для поддержания напряжения, нашла отражение в следующем выражении пациентки: «Я говорю не об обжорстве шоколадом. Моя душа на костре: она привязана к столбу и корчится в пламени. Я думала, что боролась со своим слабоволием. Теперь я считаю, что борюсь с силами и убеждениями, которые на виду у всех пытались погубить мою душу. Я даже в течение часа не могу быть довольна собой».