Мальчик-капитальчик. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги

Превращение в школу стало результатом естественной эволюции. Для обычного покупателя дом был великоват, а богачей урезанные земельные владения не впечатляли. Полковник Бун с радостью уступил дом Арнольду Эбни, и так было положено начало школе.

Все необходимые условия в усадьбе наличествовали. Дом стоял на отшибе, в двух милях от деревни и недалеко от моря. Снаружи имелись площадки для футбола и крикета, а внутри хватало помещений, больших и поменьше, для классных комнат и спален.

К моему приезду население этой маленькой, отрезанной от мира колонии составляли, помимо директора Арнольда Эбни, учителя по фамилии Глоссоп и домоправительницы, две дюжины учеников, дворецкий, старшая горничная, две младших, слуга на все руки, кухарка и судомойка.

Если не считать самого Эбни и Глоссопа, унылого, нервного и манерного, в первый вечер я перекинулся словом лишь с Уайтом, дворецким. Некоторые нравятся с первого взгляда, таков был и Уайт, отличавшийся удивительной вежливостью даже для дворецкого, но без суровой отстраненности, какую я замечал у его коллег.

Мы успели поболтать, пока он помогал мне распаковывать пожитки. Среднего роста, полноватый, но мускулистый, Уайт был очень подвижен, что обычно несвойственно дворецким. Из кое-каких оброненных замечаний я сделал вывод, что путешествовать ему довелось немало.

В общем, он меня заинтересовал. У него было чувство юмора, а полчаса, проведенные с занудой Глоссопом, заставили меня ценить это качество особо. Выяснилось, что Уайт, как и я, в школе новичок. Его предшественник внезапно уволился во время каникул, и Уайт занял вакансию почти одновременно со мной. Мы согласились, что место приятное, а уединенность, как я понял, Уайт считал достоинством. Сельское общество его не слишком привлекало.

Моя работа началась на следующее утро в восемь часов.

Первый же день в корне изменил мои представления об образе жизни преподавателя в частной школе. Его судьба оказалась достойна зависти лишь на сторонний взгляд. Прежнее мое мнение складывалось из детских школьных наблюдений, когда учителя виделись небожителями, которые ложились спать, когда хотели, не готовили уроков и не подвергались порке. Эти три фактора, в особенности последний, составляли вполне приемлемую основу моей мечты об идеальной жизни.

Однако, не пробыв в «Сэнстед-Хаусе» и пары дней, я ощутил растущие сомнения. Видя, как учитель пребывает в заманчивом безделье, мальчишка понятия не имеет, насколько тяжкое бремя несет бедолага на самом деле. Он постоянно на работе, а осознавать это весьма нелегко, особенно тому, кто до сей поры жил привольно и беззаботно, защищенный от большинства невзгод солидным доходом.

«Сэнстед-Хаус» научил меня уму-разуму, сотню раз ткнув носом в слабость характера и нерасторопность, которые я невольно проявлял. Должно быть, некоторые другие профессии требуют большей отдачи, но и преподавание чудесно взбадривает того, кто имеет независимый доход и до сих пор прожигал жизнь как хотел.

Такая встряска была мне необходима, и я ее получил.

Даже директор, казалось, понял, как благотворно действует на мою душу школьная дисциплина, и по доброте своей предоставил мне возможность выполнять не только собственные, но и большую часть его обязанностей. Позже я узнал от других учителей, что директора частных школ бывают двух видов: труженики и любители поездок в Лондон. Арнольд Эбни принадлежал к последним. Мало того, я сомневаюсь, что на всем юге Англии отыщется более яркий представитель этой категории. Лондон притягивал его как магнитом.

После завтрака он отводил меня в сторонку и заводил всегда одну и ту же песню:

– Э-э… мистер Бернс…

– Э-э… да? – обреченно вздыхал я, «как дикий зверь, в капкан попавший, когда ловца в лесу он замечает», если воспользоваться сравнением Теннисона.

– Боюсь, мне сегодня придется съездить в Лондон. Я получил важное письмо от… – Тут называлось имя одного из родителей или кого-нибудь, еще не удостоенного такой чести. Будь у вас хоть двадцать детей, вы для директора не «родитель», если не отдаете их к нему в школу. – Он желает… э-э… познакомиться. – Если же родитель «настоящий», то: – Он желает обговорить кое-что. – Тонкое различие, которое мистер Эбни неизменно подчеркивал.

Вскоре такси забирало его у парадных дверей, и начиналась моя работа, а вместе с ней и то самое воспитание души дисциплиной.

Долг учителя требует всегда быть начеку. Отвечать на вопросы, разнимать драки, не давать старшим подавлять младших, а младшим – самых младших, предотвращать швыряние камнями и гуляние по мокрой траве, следить, чтобы не донимали кухарку, не дразнили собаку, не шумели… А главное – препятствовать всем формам самоуничтожения, таким как лазанье по деревьям и водосточным трубам, свисание из окон, катание по перилам, а также глотание карандашей и выпивание чернильниц на спор.

В течение дня приходилось совершать и другие подвиги. Разделка бараньей ноги, раздача пудинга, игра в футбол, чтение молитв, собственно преподавание, поиск отставших по пути в столовую, обход спален с проверкой, выключен ли свет – лишь немногие из них.

Мне очень хотелось угодить Синтии, но в первые дни случались минуты, когда я недоумевал, как при такой занятости урвать время для похищения. Ведь похитителю, как никому другому, требуется свободное время для размышлений – хитроумный замысел должен сложиться и созреть.

Школы бывают разные, но в «Сэнстед-Хаусе» учителям приходилось труднее всего. Помимо регулярного отсутствия директора, их бремя особенно отягчало его почтение к аристократии и старание временно заменить титулованных мамаш нежно лелеемым чадам. Его благостная терпимость к выходкам детишек испортила бы даже ангелов.

Успех или провал учителя, на мой взгляд, во многом вопрос удачи. У моего коллеги Глоссопа имелись почти все качества для успеха – кроме нее. Возможно, с необходимой поддержкой со стороны мистера Эбни он сумел бы навести порядок в классе, а так творилось форменное безобразие.

Мне же, напротив, повезло. По какой-то причине мальчики меня приняли. Уже в первые дни я насладился величайшим триумфом в жизни воспитателя – один ученик треснул по голове другого, когда тот продолжал шуметь вопреки моему замечанию. Не знаю, возможно ли в иной сфере деятельности испытывать такое наслаждение от завоеванной популярности. Вероятно, подобное чувство бывает у публичных ораторов, когда аудитория требует изгнать возмутителя спокойствия, но по остроте оно не сравнится с учительским. Не добьешься расположения учеников, пиши пропало.

С Мальчиком-капитальчиком мне удалось познакомиться лишь через неделю после начала семестра.

Я с самого начала старался высмотреть Огдена и встревожился, когда выяснил, что в школе его нет. Выходит, Синтия отправила меня сюда по ложному следу, и все мои адские труды в поте лица напрасны?

Но вот как-то утром сразу после завтрака директор отвел меня в сторонку:

– Э-э… мистер Бернс… – И я услышал слова, вскоре ставшие привычными: – Боюсь, мне сегодня придется съездить в Лондон. У меня важная встреча с отцом мальчика, который поступает в нашу школу. Отец желает… э-э… познакомиться со мной.

Неужто наконец Капитальчик?

Так и оказалось. На перемене ко мне подошел веснушчатый крепыш Огастес Бэкфорд, брат лорда Маунтри. Умение задерживать дыхание дольше других мальчишек и первым узнавать все сплетни завоевали ему популярность в школе.

– Сегодня приедет новенький, сэр, – доложил он, – американец! Я слышал, как директор рассказывал домоправительнице. Фамилия Форд, а папаша у него жуть какой богатый! Вот вы, сэр, хотите разбогатеть? Я хочу! Накуплю себе всякой всячины… Как вырасту, так и разбогатею! Мой отец говорил об этом с адвокатом… А еще, сэр, кухарка сказала Эмили, что на днях приедет новая горничная! Вот уж кем быть неохота, правда, сэр? Лучше уж поваром… – Он на миг задумался над этой проблемой, но потом затронул куда более актуальную: – Вот если бы вам, сэр, не хватало полпенни до двух пенсов, чтобы купить ящерку, что бы вы сделали, сэр?

Свои полпенни он получил.

Огден Форд, золотая жила индустрии похищений, появился в «Сэнстед-Хаусе» тем же вечером в четверть десятого. Процессию, включавшую таксиста с большой коробкой и слугу с двумя чемоданами, возглавляли Тревожный Взгляд с мистером Эбни – именно в таком порядке, ибо взгляд был сам по себе, а директор плелся следом, укрываясь за ним, как войско Макдуфа – за Бирнамским лесом.

Огдена я увидел лишь мельком, когда Эбни провожал его в свой кабинет. Мальчишка показался мне довольно самоуверенным и весьма похожим на портрет из отеля «Гвельф», разве что еще противнее.

Дверь кабинета тут же вновь открылась, и вышел мой наниматель. На меня он взглянул с явным облегчением.

– А, мистер Бернс! Как раз хотел вас искать. Можете уделить мне минутку? Давайте пройдем в столовую… Наш новый ученик по фамилии Форд, – продолжил он, затворив дверь, – довольно… э-э… примечательный мальчик. Он американец, сын мистера Элмера Форда. Поскольку он будет в значительной мере на вашем попечении, мне бы хотелось подготовить вас к его… э-э… особенностям.

– Чем же он примечателен?

Лицо директора дернулось, он промокнул лоб шелковым платком.

– Он… э-э… скажем так, своеобразен во многих отношениях, если сравнивать с учениками, что прошли через мои руки, а до того, добавим ради справедливости, пользовались всеми преимуществами весьма утонченной домашней жизни. В то время как, без сомнения, au fond[3]… в глубине души он хороший мальчик, просто превосходный, в настоящее время он ведет себя… э-э… необычно. Я склонен предположить, что его с самого детства систематически баловали. Ни малейшего понятия о дисциплине! Также у него на удивление отсутствует… э-э… так сказать, мальчишество. Он лишен как застенчивости, так и детской способности удивляться, столь очаровательной, на мой взгляд, в наших маленьких англичанах. Огден как будто пресыщен, утомлен жизнью, а вкусы и мысли его скороспелы и нетипичны для такого возраста. Порой он выражается настолько… э-э… скажем так, без всякого почтения к устоявшимся авторитетам. – Мистер Эбни сделал паузу и вновь утер лоб платком. – Мистер Форд, его отец, поразил меня своими способностями – типичный американский торговый магнат. Он на редкость откровенно поведал о своих семейных делах в связи с сыном. Не припомню в точности его слов, но суть в том, что до недавних пор миссис Форд воспитывала мальчика в одиночку и сильно разбаловала его, фактически… э-э… – мистер Форд был весьма красноречив – испортила сына. Что и послужило – само собой, это между нами – истинной причиной развода, который, к несчастью… э-э… случился. Мистер Форд видит мою школу в какой-то мере, скажем так, противоядием и желает, чтобы мы твердо придерживались разумной дисциплины. Поэтому, мистер Бернс, я рассчитываю, что вы будете строго, но, конечно, гуманно пресекать такие привычки нового ученика, как… э-э… курение. Он всю дорогу сюда не выпускал изо рта сигарету, и я так и не смог, не применяя силу, убедить его с ней расстаться. Однако поскольку теперь он у нас и должен соблюдать наши правила…

– Разумеется, – кивнул я.

– Вот и все, что я хотел сказать. Думаю, вам стоит познакомиться прямо сейчас. Вы найдете его в кабинете.

Директор удалился, а я отправился знакомиться с Капитальчиком.

Меня приветствовало облако табачного дыма из-за спинки кресла. Затем я увидел пару ног в башмаках, покоящихся на каминной решетке. Шагнув к свету, я узрел мальчишку целиком. Он разлегся в кресле, устремив глаза к потолку в мечтательной рассеянности. Когда я приблизился, он затянулся сигаретой, глянул мельком на меня, вновь отвел взгляд и выпустил клуб дыма. Я его не заинтересовал.

Наверное, меня укололо такое безразличие, и я отнесся к новичку с предубеждением. Так или иначе, он показался мне крайне непривлекательным. Портрет ему льстил. Жирное тело, круглое лицо нездорового цвета, тусклый взгляд и брюзгливо обвисший рот – все признаки пресыщенности.

Столь чванливое высокомерие выводило из себя, и я склонен к предположению, как выразился бы мистер Эбни, что мои слова прозвучали куда резче, чем он предпочел бы.

– Брось сигарету! – велел я.

К моему изумлению, Огден тут же повиновался. Я уже начал подумывать, не слишком ли я с ним крут – вид он имел и впрямь до странности взрослый, – но тут он достал из кармана и раскрыл серебряный портсигар. Стало ясно, что за каминную решетку полетел окурок.

Я выхватил портсигар у него из рук и бросил на стол. Только теперь мальчишка в полной мере осознал мое присутствие.

– Дьявольская наглость, будь я проклят! – фыркнул он.

Особенности нового ученика проявлялись одна за другой. Я понял, что имел в виду директор, когда говорил о его манере выражаться.

– Не чертыхайся! – одернул я.

Некоторое время мы пристально разглядывали друг друга.

– Вы кто? – спросил он.

Я назвал себя.

– А чего пристаете?

– Мне платят, чтобы приставал. Это долг преподавателя.

– А, так вы здешний учитель?

– Один из них. Кстати, напомню одну небольшую формальность: в ходе наших оживленных бесед ты должен обращаться ко мне «сэр».

– Как-как? Да идите вы!

– Прошу прощения?

– Идите лесом!

Кажется, он имел в виду, что рассмотрел мое предложение, но сожалеет о невозможности его принять.

– Ты разве не обращался к своему учителю «сэр», когда жил дома?

– Чего? С вами обхохочешься, животики надорвешь.

– Как я вижу, к старшим ты особого уважения не питаешь?

– Это вы про учителей? Еще чего!

– Ты говоришь о них во множественном числе. Что, кроме мистера Бростера были и другие?

– А как же, – расхохотался он, – мильен, не меньше!

– Чертовски не повезло бедолагам, – усмехнулся я.

– Ну, и кто из нас чертыхается?

– Ладно, просто не повезло, – признал я его правоту. – И что с ними случилось – свели счеты с жизнью?

– Уволились. Не их вина, я крепкий орешек – имейте в виду. – Мальчишка потянулся к портсигару, но я проворно сунул его в карман. – Да ладно вам, достали уже!

– Это чувство взаимно.

– Думаете, вам все можно? Надувать щеки и командовать?

– Весьма точное определение моих обязанностей.

– Ошибаетесь! Я про вашу лавочку все уже знаю, главный пустомеля по дороге только и делал, что болтал. – Характеристику, данную мистеру Эбни, трудно было не признать удачной. – Он тут единственный босс, и наказывать учеников никто больше не может. Только троньте и вылетите вон! А сам он не станет, потому что мой отец платит ему вдвое, и он до дрожи в коленках боится меня потерять, если вдруг что.

– Ну, в принципе, так оно и есть.

– Даже не сомневайтесь.

Я окинул взглядом развалившегося в кресле пузана.

– Забавный ты малыш.

Он сердито набычился, маленькие глазки сверкнули.

– Но-но, вы не нарывайтесь, знаете ли! Совсем обнаглели. Что вы о себе возомнили?! Да кто вы такой?

– Я – твой ангел-хранитель! Тот, кто возьмет тебя в оборот и сделает лучиком семейного счастья. Я знаю таких, как ты, вдоль и поперек, повидал в Америке среди ваших родных небоскребов. Перекормленные сынки миллионеров все на один лад – если папаша не пристроит к делу, пока не вышли из коротких штанишек, пиши пропало. Воображают себя центром вселенной, а когда оказывается, что все не так, получают, что заслужили, с процентами! – Меня несло, хоть он и пытался перебить. Я увлекся любимой темой, над которой размышлял с того самого вечера, когда получил некое письмо в клубе. – Знавал я одного типа, который начинал в точности, как ты. Денег у него было полно, он никогда не работал и привык воображать себя принцем. А в результате… Что, наскучил я тебе?

Мальчик-капитальчик зевнул.

– Да чего там, валяйте, если нравится.

– Ладно, это история долгая, так что не стану сильно докучать. Короче, мораль в том, что мальчика, которого ждут большие деньги, просто необходимо брать в ежовые рукавицы и учить уму-разуму, пока он еще не вырос.

– Болтовня одна. – Он лениво потянулся. – Ну и как, интересно, вы собираетесь это делать?

Я задумчиво окинул его взглядом.

– М-м… с чего же начать? Мне кажется, сейчас тебе больше всего необходимы физические упражнения. Будем каждый день вместе бегать, и к концу недели ты себя не узнаешь.

– Послушайте, если вы задумали меня гонять…

– Возьму за ручонку и побегу, и никуда ты не денешься! Зато спустя годы, когда выиграешь марафон на Олимпийских играх, придешь ко мне со слезами на глазах и скажешь…

– Что еще за сопли?!

– Может, и так скажешь. – Я глянул на часы. – Между прочим, кое-кому пора в кроватку, время позднее.

Он изумленно вытаращился:

– Что?!

– Да-да.

Казалось, это его больше насмешило, чем разозлило.

– Во сколько, вы думаете, я обычно ложусь?

– Я знаю, когда ты будешь ложиться здесь – в девять часов.

Словно в подтверждение, дверь открылась и вошла домоправительница.

– Полагаю, мистер Бернс, мальчику пора в постель.

– Я ему только что об этом сообщил, миссис Атвелл.

– Да вы спятили! – фыркнул Капитальчик. – Ни за что!

Она в отчаянии повернулась ко мне:

– Впервые вижу такого мальчика!

Сейчас на кону стоял весь механизм школы. От любой нерешительности авторитет власти пошатнется, и восстановить его потом будет непросто. Ситуация взывала к действию.

Я наклонился и выдрал элитного отпрыска из кресла, будто устрицу из раковины. Всю дорогу он с визгом лягал меня в живот и в колени, визжал и на лестнице, пока я тащил его наверх, и не умолкал до самой своей комнаты.

Полчаса спустя я сидел в кабинете, задумчиво покуривая. С линии боевого соприкосновения поступали доклады об угрюмой и, возможно, лишь временной покорности противника судьбе. Капитальчик лежал в постели, нехотя подчинившись обстоятельствам, а во взрослой части населения царило еле сдерживаемое ликование. Директор смотрел довольно, а домоправительница не скрывала торжества во взгляде. Я стал героем дня.

Однако ликовал ли я сам? Нет, меня не оставляла тревожная задумчивость. На моем пути возникли непредвиденные трудности. До сих пор я рассматривал похищение как нечто абстрактное, не учитывая личных факторов. Если в воображении и рисовалась какая-то картинка, то самая благостная: я крадучись ухожу в ночь с покорным ребенком, чья маленькая ручка доверчиво покоится в моей. Теперь я видел и слышал Огдена Форда и подозревал, что похитить его хоть сколько-нибудь по-тихому возможно лишь с помощью хлороформа.

Ситуация осложнялась все больше.

Глава III

Я никогда не вел дневника, а потому затрудняюсь пересказать мелкие эпизоды своей истории в должном порядке. Полагаться приходится лишь на свою несовершенную память, где первые дни пребывания в «Сэнстед-Хаусе» представляют собой одну сплошную мешанину, как на полотне футуриста. Мальчики учат уроки, сидят в столовой, играют в футбол, перешептываются, задают вопросы, хлопают дверьми, носятся по лестницам и коридорам – и все это обволакивает причудливая смесь ароматов ростбифа, чернил, мела да еще тот особенный душок классной комнаты, не похожий ни на один запах на свете.

Однако выстроить события в ряд я не в силах. Вот мистер Эбни, упрямо нахмурившись, пытается разлучить Огдена Форда с недокуренной сигарой. Вот Глоссоп в бессильной ярости орет на хихикающий класс. Мелькают десятки разрозненных сцен, но я не в состоянии их упорядочить. Хотя, в конце концов, последовательность не особо и важна, ведь моя история рассказывает о событиях за рамками обычной школьной жизни.

Война Капитальчика с администрацией также не имеет к ним отношения – это отдельная эпопея, и за нее я не возьмусь. Рассказ о его укрощении и борьбе с хаосом, который он с собой принес, превратил бы мою историю в педагогический трактат. Достаточно сказать, что исправить характер Огдена Форда и изгнать овладевшего им дьявола удалось далеко не сразу.

Именно он завел в школе моду жевать табак, что в один субботний вечер имело печальные последствия для аристократических желудков лордов Гартриджа и Уиндхолла, а также достопочтенных Эдвина Беллами и Хильдебранда Кайна. Хитроумная азартная игра, которой Огден научил других, успешно подрывала моральные устои двух дюжин невинных английских школьников, пока ей не положил конец Глоссоп. А однажды, когда Арнольд Эбни наконец не выдержал и с неохотой нанес Капитальчику четыре символических удара тростью, тот дал выход оскорбленным чувствам, расколотив окна во всех спальнях верхнего этажа.

Попадались в «Сэнстед-Хаусе» и другие трудные питомцы, с политикой благожелательной терпимости директора иначе и быть не могло, но Капитальчик оставлял их далеко позади.

Как я уже сказал, мне трудно соблюсти хронологию незначительных эпизодов, за исключением трех, которые можно назвать «Загадочный американец», «Погоня дворецкого» и «Добродушный гость».

Опишу каждый по отдельности и по порядку.

Каждому учителю в «Сэнстед-Хаусе» полагались свободные полдня в неделю. Не очень щедро, я полагаю, по сравнению с большинством школ, но Арнольд Эбни придерживался специфических взглядов на отдых подчиненных, и мы с Глоссопом оказались несколько ущемлены.

Моим коротким рабочим днем была среда, и в ту среду, о которой идет речь, я отправился пешком в деревню, намереваясь поиграть на бильярде в местной гостинице «Перья». Бурных столичных развлечений в окрестностях «Сэнстед-Хауса» не наблюдалось, и эта игра составляла для отдыхающих апофеоз веселья.

Согласно местному этикету, после партии полагалось идти с маркером в бар и ставить выпивку. Подняв бокал, он провозглашал: «Ваше здоровье, сэр!» – и осушал залпом, после чего можно было продолжать игру или идти домой, как заблагорассудится.

Когда мы явились в бар, там находился лишь один посетитель, и я с одного взгляда понял, что трезвостью он похвастать не может. Раскинувшись в кресле и закинув ноги на столик, незнакомец меланхолично выводил куплет:

А мне нету дела, что он в коро-о-не,Но пса моего пусть он только тро-о-онет…

Крепкий, чисто выбритый, в мягкой фетровой шляпе, надвинутой на перебитый нос, он был одет в дешевый костюм из тех, что заказывают по почте. Акцент еще прежде внешности выдавал нью-йоркца из Нижнего Ист-Сайда. Каким чудом его занесло в Сэнстед?

Едва мы с маркером уселись, американец поднялся и нетвердой походкой вышел. Прошагал мимо окна, и его свободолюбивое намерение защитить своего пса от коронованных особ вновь донеслось до моих ушей.

– Ох уж эти американцы! – неодобрительно хмыкнула величественная барменша мисс Бенджфилд. – Все на один лад!

Мисс Бенджфилд я никогда не возражаю – это все равно что спорить со статуей Свободы – так что лишь сочувственно вздохнул.

– Зачем, интересно, он сюда пожаловал? – подозрительно прищурилась она.

Тогда я подумал, что и сам не прочь это узнать. Теряться в догадках мне оставалось чуть более суток.

Признаваясь, что всю обратную дорогу тщетно ломал себе голову, я рискую быть обвиненным в тупости, на которую презрительно усмехнулся бы и доктор Ватсон. Учительские хлопоты подыстощили мою сообразительность, и у меня даже мысли не возникло, что причиной американского нашествия может быть пребывание Капитальчика в «Сэнстед-Хаусе».

Теперь следует рассказать о примечательном поведении дворецкого Уайта.

Это случилось тем же вечером.

Обратно я отправился еще засветло, в ранних январских сумерках, а когда вошел в ворота школы и зашагал по гравию подъездной дорожки, уже совсем стемнело. Обсаженная по сторонам елями и рододендронами, она тянется широкой дугой метров на двести. Поскольку уже начало подмораживать, шагал я бодро и уже видел сквозь деревья свет в окнах школы, когда услышал впереди топот бегущих ног.

Я приостановился, топот стал громче. Навстречу бежали двое: один – коротким быстрым шагом, у другого, впереди, шаг был размашистее.

Инстинктивно я отступил в сторону, и тут же, гулко топая по замерзшему гравию, мимо пробежал первый. Затем впереди грохнуло, и в темноте совсем рядом что-то прожужжало, как шмель.

Эти звуки произвели немедленный эффект. Затормозив на полном ходу, беглец нырнул в кусты, и шаги его захрустели по засохшей траве лужайки.

Все произошло за какие-то секунды, и я еще стоял как вкопанный, когда появился преследователь. Очевидно, от погони он отказался, потому что ступал уже медленно. Остановился в нескольких шагах, и в темноте было слышно, как он чертыхается себе под нос.

– Кто здесь? – выкрикнул я в крайнем раздражении. Жизнь моя до сих пор протекала без револьверных выстрелов, и я решительно возражал против такого внезапного их вторжения.

К некоторому моему злорадству, неизвестный, похоже, испугался не меньше, чем я сам. Повернувшись, он едва не подпрыгнул, и у меня мелькнула мысль, что следовало бы поскорее обозначить свой нейтралитет. Видимо, я ненароком угодил в самую гущу чужой ссоры, один из участников которой стоит в двух шагах с заряженным револьвером и имеет обыкновение стрелять, а потом уже разбираться.