скачать книгу бесплатно
– А также о том, как вы спускались по водосточной трубе.
– И что же вы?..
– Я объяснил ему, что сэр Родерик Глоссоп предвзято истолковал эти происшествия, сэр, и рассказал, как все было на самом деле.
– А он?
– По-моему, он был удовлетворен, сэр. Видимо, он считает, что был несправедлив по отношению к вам. Сказал, разве можно верить тому, что говорит сэр Родерик, которого назвал лысым чьим-то там сыном, не могу вспомнить, чьим именно. И как мне представляется, сэр, вскоре после нашей беседы он и написал это письмо, сэр, где приглашает вас к ужину.
Я был доволен своим слугой. Когда Бертрам видит, что добрый старый дух вассальной верности сеньору не угас, он радуется, смотрит на это с одобрением и выражает свое одобрение вслух.
– Благодарю вас, Дживс.
– Не за что, сэр.
– Вы достойны благодарности. Конечно, мне в общем-то безразлично, считает меня папаша Стоукер чокнутым или нет. Я ведь что хочу сказать? Если ваш кровный родственник имеет обыкновение ходить на руках, а вы беретесь ставить диагноз, кто псих, а кто нет, негоже вам надуваться от спеси и изображать из себя…
– Arbiter elegantiarum[1 - Законодатель хорошего вкуса (лат.).], сэр?
– Именно, Дживс. Поэтому, с одной стороны, меня мало волнует, как старикашка Стоукер оценивает мои умственные способности. Пусть думает что хочет, какое мне дело? Но если отвлечься от этой точки зрения, нельзя не признать, что эту перемену отношения следует приветствовать. Она произошла как раз вовремя. Я приму приглашение. Буду считать его…
– Amende honorable[2 - Публичное покаяние (фр.).], сэр?
– Я хотел сказать – пальмовой ветвью.
– Или пальмовой ветвью. По сути, это одно и то же. Но я склонен считать, что в сложившихся обстоятельствах чуть более уместно французское выражение, в нем содержится сожаление по поводу случившегося и желание загладить вину. Но если вы предпочитаете «пальмовую ветвь», сэр, конечно, пусть будет «пальмовая ветвь».
– Спасибо, Дживс.
– Не за что, сэр.
– Наверно, вы догадываетесь, что сбили меня с толку и я напрочь забыл, что хотел сказать?
– Прошу прощения, сэр. Очень сожалею, что перебил вас. Насколько я помню, вы говорили, что намерены принять приглашение мистера Стоукера.
– А, да. Ну так вот. Я приму его приглашение – как пальмовую ветвь или как amende honorable, это совершенно не важно, Дживс, и к чертям все эти тонкости…
– Безусловно, сэр.
– А сказать вам, зачем я его приму? Потому что получу возможность повидаться с мисс Стоукер и выступить в роли адвоката Чаффи.
– Понимаю, сэр.
– Конечно, мне будет нелегко. Не представляю, как подступиться к делу.
– Если вы позволите мне дать вам совет, сэр, я думаю, что наиболее благоприятный отклик у юной леди вызовет сообщение о болезни его светлости.
– Он здоров как бык, и она это знает.
– Он заболел после разлуки с ней вследствие тяжелого нервного потрясения.
– А, понял! Сознание помутилось?
– Совершенно верно, сэр.
– Покушается на собственную жизнь?
– Именно так, сэр.
– Думаете, ее доброе сердце растает?
– Весьма высокая степень вероятности, сэр.
– Тогда я буду действовать в этом направлении. Тут в приглашении сказано, что ужин в семь. Не рановато ли?
– Полагаю, сэр, такое время было назначено, учитывая интересы юного мистера Дуайта. Будет праздноваться день его рождения, о котором я вам вчера говорил.
– Ну да, конечно. А потом будут выступать негры-менестрели. Ведь они точно придут?
– Да, сэр. Они приглашены.
– Вот бы мне встретиться с музыкантом, который играет на банджо. У них есть особые приемы, хочется их перенять.
– Без сомнения, сэр, это можно будет устроить.
Он произнес это довольно сдержанно, чувствовал, что разговор принимает нежелательное направление, я это понимал. Старая рана все еще болела.
Что ж, в таких случаях, я считаю, лучше всего действовать прямо и открыто.
– А я, Дживс, делаю большие успехи на банджо.
– Вот как, сэр?
– Хотите, я сыграю вам «Кто разгадает любовь»?
– Нет, сэр.
– Ваше отношение к этому музыкальному инструменту не изменилось?
– Нет, сэр.
– Жаль, что у нас здесь вкусы не сходятся.
– Очень жаль, сэр.
– Нет так нет. Я не обижаюсь.
– Надеюсь, что нет, сэр.
– Но все равно обидно.
– Чрезвычайно обидно, сэр.
– Ладно, передайте старику Стоукеру, что я буду ровно в семь, в парчовом камзоле и пудреном парике.
– Передам, сэр.
– Может быть, мне следует написать ему короткий вежливый ответ?
– Нет, сэр. Мне поручили принести от вас устный ответ.
– Тогда ладно.
– Благодарю вас, сэр.
Соответственно в семь ноль-ноль я ступил на борт яхты и отдал шляпу и легкий плащ проходящему мимо морскому волку. Сделал я это со смешанными чувствами, потому что в душе бушевали противоборствующие настроения. С одной стороны, беспримесный озон Чаффнел-Риджиса вызвал у меня добрый аппетит, а Дж. Уошберн Стоукер, насколько я помнил по своим визитам в его дом в Нью-Йорке, кормит своих гостей на славу. С другой стороны, я всегда чувствовал себя в его обществе немного настороженно и вовсе не надеялся, что сегодня от этой настороженности избавлюсь. Если хотите, можно выразить это так: земной, плотский Вустер с удовольствием предвкушал роскошный ужин, а вот его духовную ипостась все это слегка коробило.
Судя по тому, что я знаю о пожилых американцах, их существует два вида. Старик американец первого вида – дородный, в роговых очках, само дружелюбие. Встречает вас как родного сына: не дав вам опомниться, принимается трясти шейкер для коктейлей, с веселым смехом наливает вам один бокал, другой, третий, хлопает вас по спине, рассказывает анекдот про двух ирландцев, Пэта и Майка, – словом, жизнь для него сплошной праздник.
В американце второго вида преобладают холодные глаза стального цвета и квадратная челюсть, и он относится к английскому кузену с подозрением. Никаких шуток и прибауток. Он все время поглощен собственными заботами. Говорит мало. Судорожно вздыхает. И время от времени вы ловите на себе его взгляд, и тогда вам кажется, будто на вас глядит из приоткрытых створок раковины холодная и скользкая устрица.
Дж. Уошберн Стоукер был от рождения несменяемым вице-президентом этого второго вида, или, если угодно, класса.
Поэтому, увидев, что сегодня он не такой мрачный, как всегда, я почувствовал большое облегчение. Конечно, приветливой его манеру никто бы не назвал, но было видно, что он изо всех сил старается быть приветливым – в той мере, в какой ему это доступно.
– Надеюсь, мистер Вустер, вы не возражаете против тихой семейной трапезы? – спросил он, пожав мне руку.
– Ничуть. Очень рад, что вы пригласили меня, – ответил я (дескать, знай наших, мы в куртуазности никому не уступим).
– Только вы, Дуайт и я. Моя дочь не выйдет. Голова разболелась.
Удар прямо под дых. Значит, моя экспедиция лишилась всякого смысла, если называть вещи своими именами.
– Вот как? – отозвался я.
– Боюсь, она слегка переутомилась ночью, – проговорил папаша Стоукер, и в глазах у него мелькнуло знакомое рыбье выражение, так что я, читая между строк, догадался: Полину наказали и отправили спать без ужина. Старик Стоукер не принадлежал к современным отцам с широкими взглядами. Как я уже имел повод отметить, ему была явно свойственна пуританская суровость отцов-пилигримов, высадившихся некогда на диких берегах Америки. Короче говоря, он считал, что свою семью надо держать в ежовых рукавицах.
Поймав этот взгляд, я почувствовал, что мне трудно сформулировать вежливый вопрос:
– Значит, вы… э-э… значит, она… э-э…
– Да. Вы оказались правы, мистер Вустер. Она плавала ночью в заливе.
В его глазах снова плеснулась рыба. Так, Полина нынче вечером в большой немилости, это ясно, хорошо бы замолвить словечко за беднягу, но ничего не приходило в голову, на языке вертелось «Кто поймет этих девушек», но я не решился произнести это вслух.
В этот миг стюард объявил, что кушать подано, и мы двинулись в столовую.
Должен признаться, я несколько раз сожалел во время ужина, что из-за событий, значение которых никак не следует преуменьшать, за столом не присутствуют обитатели Чаффнел-Холла. Вы, конечно, усомнитесь в искренности этого моего заявления, ведь общеизвестно, что, если за столом отсутствуют сэр Родерик Глоссоп, вдовствующая леди Чаффнел и отпрыск последней, Сибери, вечер пройдет необыкновенно приятно. И тем не менее я предпочел бы их общество. Обстановка была такая гнетущая, что вся еда приобретала вкус золы. Если бы этот грубиян Стоукер не совершил столь диковинный поступок и сам не пригласил меня на яхту, я бы заключил, что его от одного моего вида тошнит. Он сосредоточенно жевал в мрачном молчании, явно поглощенный собственными тайными мыслями. А если что-то и произносил, то вроде как через силу и ужасно свысока. Можно сказать, сквозь зубы цедил, во всяком случае, очень близко к этому.
Я изо всех сил старался поддерживать разговор. И только когда этот мальчишка Дуайт удалился из-за стола и мы стали закуривать сигары, я наткнулся на тему, которая вызвала у хозяина интерес, он оживился, даже настроение поднялось.
– Славная у вас яхта, мистер Стоукер, – сказал я.
В первый раз за все время в его лице появились признаки жизни.
– Одна из лучших в мире.
– Я мало плавал на яхтах. И никогда не был на такой большой, если не считать яхт-клуба на острове Уайт.
Он знай себе дымит. Зыркнул в мою сторону глазом на шарнире, потом снова заговорил:
– Удобная вещь яхта.
– Еще бы.
– Можно разместить массу друзей.
– Да уж.
– И отсюда им не так просто удрать, не то что на суше.
Странное представление о гостеприимстве, но, думаю, гости от такого мрачного зануды, как Стоукер, буквально разбегаются, он наверняка не раз от этого страдал. Вот уж поистине дурацкое положение: вы приглашаете кого-то погостить к себе в загородный дом на недельку, а назавтра перед ланчем обнаруживается, что гость тихонько улизнул на поезде.
– Желаете осмотреть судно? – спросил он.
– С удовольствием.
– Буду рад показать его вам. Сейчас мы находимся в салоне.
– А-а.
– Я покажу вам каюты.
Он встал, и мы пошли по коридорам и переходам. Подошли к какой-то двери. Он открыл ее и включил свет.
– Одна из наших самых больших кают для гостей.
– Здесь очень славно.
– Войдите, посмотрите хорошенько.
Я не понимал, чего тут, собственно, рассматривать, все и с порога видно, но спорить в таких случаях не принято. Я прошелся по каюте, потыкал пальцем матрас.
И в эту минуту дверь захлопнулась. Я быстро обернулся – старик исчез.
Странно, решил я. Более чем странно. Я подошел к двери и повернул ручку.
Дверь, будь она трижды проклята, была заперта.
