Читать книгу Книга 1. Людомар из Чернолесья (Дмитрий Всатен) онлайн бесплатно на Bookz (23-ая страница книги)
bannerbanner
Книга 1. Людомар из Чернолесья
Книга 1. Людомар из ЧернолесьяПолная версия
Оценить:
Книга 1. Людомар из Чернолесья

5

Полная версия:

Книга 1. Людомар из Чернолесья

– Поймешь ли, не знаю, – начала Анитра, – но грустно мне здесь. Не так я думала про храм. – Анитра вздохнула. – За его дверьми мне виделись чудеса. Мне виделся свет. Всякий раз, когда я входила внутрь, нечто внутри меня воспаряло. Я видела лучи, свет отовсюду. И только, когда…

– Как скучно ты говоришь, прекрати это! – неожиданно прошептала Лоова. Она помолчала. – Когда ты говорила… до этого, твои слова мне нравились. Ты умеешь долго и очень красиво говорить. Ласково. Сейчас же ты как подыхающая кобыла или корова мычишь. Мне не нравится… и хочется тебя ударить.

Жрица умолкла, ошарашенно вглядываясь в черный силуэт, лежавший рядом с ней. Ей не верилось, что дикарка способна сказать такое. Так больно ранить ее. К горлу подкатил ком.

– Не вздумай плакать, – зашипела Лоова. – Не выношу рева. Тьфу! – Она села. – Чего ты мне хочешь сказать, я поняла. Бежим. Я готова.

Анитра ощутила те чувства, которые рождаются у женщины, когда ее совершенно голую застает врасплох чужой мужчина. Если бы не ночь, Лоова с удивлением отметила бы, как жрица вспыхнула щеками, потупилась и тихо зашептала молитву.

– Почему ты замолчала? – спросила Лоова. – Тебе будет мешать эта тряпка, ну и венок придется выбросить. Тряпицу мы укоротим. Нож у меня острый.

Анитра вцепилась пальцами в землю и сжала их что было сил. Ей показалось, что она пережила самое страшное предательство в своей жизни. Губы ее сжались.

– Зачем ты пришла, Лоова? – спросила она на выдохе.

Дикарка шмыгнула носом, покопалась у себя за поясом, почесала копну волос и спокойно сказала:

– Дурные вести. К смердящей яме идет саарар по прозвищу Кол.

– К какой яме? Что ты хочешь от меня?

– Смердящей ямой я зову ваши ларги. Здесь вонь невыносимая.

– О, боги, – поняла, наконец, Анитра, – саараряне идут сюда? Зачем же?

Со стороны Лоовы донеслось «гы-гы»: – Люблю тебя слушать. Говоришь длинно, красиво и ласково. А иной раз, ну дура дурой становишься. Зачем идут саараряне? Ха-ха. Бить вас. К чему им еще столь долго тащиться и претерпевать здесь!

– Погоди же, – Анитра напрягла память. Утром этого же дня в храм заходили холкуны из городского совета. Они и верховные жрецы о чем-то долго говорили у ног идола великого бога. Владыка внимал им, как и всегда, молча. Она, помнится, тогда удивилась, чего бы столь уважаемым мужам делать в храме в этот час, всегда бывший женским часом. Старухи-вдовицы также удивленно смотрели на вторжение мужчин, прильнув спинами к холодным стенам храма.

– Знаем мы о том, – неуверенно, припоминающе проговорила она.

– Это хорошо, – проговорила Лоова. – Я пришла за тобой. Бежать надо.

– Бежать? Я не убегу. Я верно буду служить Владыке…

– Они возьмут эту яму, как взяли и две до нее. Ты окажешься у них. Убивать тебя они не станут. Ты красивая. Будешь чудачествам их потакать в какой-нибудь каменной башне на берегу Великих вод.

– Да будет так, коли…

– Чего?! – неожиданно прорычала Лоова. – Не будет так. Никогда. Не позволю я такому быть.

– Владыка убережет меня. Храм они не тронут.

– Я была на пепелищах в двух других смердящих ямах. Там сожжены даже храмы. Я шла по жареному мясу из холкунов.

– О, боги! Что ты мне рассказываешь?! Этого не может быть! Не могут даже и саараряне дойти до такого!

– Я отведу тебя. Посмотришь сама. Я буду ждать тебя. Оденься и пойдем.

– Я не пойду, слышишь. Владыка избрал меня, чтобы я перенесла… – Глухой удар прервал грозящую быть пламенной речь Анитры и девушка, протяжно выдохнув, повалилась набок. Лоова ловко просунула дубинку под пояс, тут же подхватила жрицу и прильнула к ее щеке своей щекой.

– Никому не отдам тебя, – прошептала она.


***


Ночь наполнялась тихим гомоном невидимых обитателей, облюбовавших для своих смертельных игрищ даже городские стены. Среди этого еле слышимого гама незамеченными для слуха стражи остались несколько тонких писков, которые раздались с разных сторон крепостной стены.

Пожухлая трава где-то у самой подошвы холма, на котором стоял Куупларг, вздохнула, шелестя и поникая под тяжестью невидимого тела, и всякое шевеление стихло. В воздухе послышалось неясное гудение и с самой вершины стены на землю опал конец веревки. Еще некоторое время он призывно колыхался на весу перед тем, как замереть.

– Кэ, – сказала трава у стены, и в тот же самый миг из нее легко выпорхнуло тело, которое начало проворно взбираться на стену. Веревка снова бешено заколыхалась, заиграла, будто радовалась своему ночному знакомцу. – Кэ, – раздалось снова, и еще одна тень стала взбираться по стене.

Два олюдя задержались на кромке каменной ограды, осматривая проход по ее вершине с высоты настенных зубцов, меж которыми они находились, и лишь затем спрыгнули вниз. Там их ждала Лоова.

Несмотря на то, что была ночь, и лунный свет блекло струился в пристенной части города, лицо девушки блестело в его лучах как божий лик.

Лоова тяжело дышала. Пот градом лил с ее лба, но она счастливо улыбалась.

– Вот она, – сказала дикарка, указывая на куль из материи, который лежал подле ее ног.

– Как ты только ее сюда затащила?! – удивленно изрек один из олюдей.

– Не твое дело. Ты свое дело сделай, – отрезала девушка. – Я буду здесь стоять. – В ее руке сверкнул клинок.

– Тяжелая она… твоя жрица, – с натугой проговорил один из мужчин, взваливая тело Анитры себе на плечо.

– Не урони. Не то…

– Да знамо то, что сделаешь, – усмехнулся второй. – Не боись за нее. Как тебя бы несли, так и ее понесем.

Спуск занял продолжительное время.

Когда, наконец, все оказались внизу, Лоова снова остановила своих соратников.

– Отыскать надобно, – пробубнила она себе под нос непонятное, и стала пристально вглядываться в темноту. Ее спутникам пришлось долго и терпеливо ждать, прежде чем девушка нашла то, что искала.

– Сюда тащите ее, – вынырнула она словно бы из-под стены и быстро зашагала прочь. Двигаясь за ней, мужчины были вскоре остановлены небольшой выпуклостью в стене. – Алтарь это, – шмыгнула носом дикарка. – Клади сюда ее руку с отметиной.

– А какая это?

– Не знаю, погляди сам.

– Вижу. Вот здеся.

– Клади ее.

Куль глухо застонал, а из пореза на ладони засочилась кровь.

– Я ничего не скажу, бог ларга и всех холкунов. Ты сам поймешь, к чему такое сделано, – склонилась к камню Лоова и погладила его холодный гладкий бок. – Уйдем теперь, – обернулась она к сопровождающим, и троица быстро зашагала прочь, унося с собой последнюю надежду Куупларга.


Боголесье


Высоко, так высоко, что даже и зоркий глаз с трудом различал, летела птица. Ее расставленные в стороны крылья отливали вороненой сталью под лучами солнца, стоящего в зените.

На небе не было ни облачка, что нечасто увидишь в этих местах, ибо Чернолесье томилось жаром, исходившим от дневного светила. Лишь у самого горизонта, там, где за линией, отделявшей небеса от земли, располагались величественные Доувенские горы, собирались с силами боги Стредва и Рабоба, чтобы, когда придет срок, закрыть землю от очей Владыки, а после обрушить на нее потоки воды, душить туманом и мутузить громами. Однако, до тех пор, пока они маячили далеко на горизонте; пока высоко в небе кружил ражеван – птица Солнца, не стоило беспокоиться о том, что нега и разморенность, в которых пребывали Великие леса, будут нарушены.

Меки, свидиги, найомы и бурги нежились под лучами солнца. Медленно шевелили они своими роскошными кронами, захватывая ими ветряные струйки неведомо как заплутавшие на просторах Чернолесья. Видимо, отстали от своего повелителя Брура и сбились с пути. Их дуновения теребили листья на могучих ветвях и ерошили молодую поросль на макушках деревьев. Они забирались в самые потаенные уголки в кроне, донося до обитателей запахи земли и небес.

Запахи, бесчисленным многообразьем, множественными перемешанными друг с другом потоками, пронизывали Великие леса. Их истоков не увидел бы и ражеван, их окончания не нашел бы даже людомар. Запахи в Чернолесье были посыльными, беспечно разносившими сведения обо всех и обо вся, что происходило в лесах. Иногда, они становились причиной смерти, иногда спасали.

Разбрасывая запахи своими невесомыми крылами, с кроны неподалеку вспорхнула гигантская зеленая бабочка. В полете цвет ее крыльев быстро менялся, приобретая золотисто-изумрудные оттенки. Лишь на первый взгляд бабочка была беспечна, но людомар знал, что она один из самых трудноуловимых обитателей Чернолесья. Если было необходимо, она отбрасывала крылья и стремглав падала вниз, мгновенно теряясь в листве. Недаром даже людомары прозвали ее «невидимое».

Глаза людомара, его зелено-черные зрачки вкушали представшую взору панораму. В них проносились века и целые эры, которые были пережиты Чернолесьем; в них тонула красота леса и его многообразие; в них отражалось все, что творилось вокруг, и поверх этого разнообразия было разложено лазурно-золоченое покрывало небес.

«Радость поет во мне, что вижу тебя», – медленно вливалось в уши. – «Эта песнь для тебя. Слушай же ее». И Чернолесье пело. Неслышно для всякого иного уха, но не для его. Тонкие звуки и трели отражались в ушных перепонках, перескакивали в жилы и неслись по ним во все стороны, разнося по телу мелодичное ликование.

Людомар стоял на вершине мека и смотрел прямо перед собой. Он был сосредоточен, но той особой степенью собранности, которая заставляет кровь щекотать жилы, а тело дрожать.

«Радость поет во мне…» – слышал он, оглядывая лес у своих ног, и ощущая, как нежно-зеленые листочки вершины кроны мека, исподволь касаются его ног, оглаживая их, словно бы покрывая поцелуями.

Чернолесье принимало его в свое лоно; оно радовалось ему; оно любило его, как и прежде. Словно бы не прошло многих лет с момента их последней встречи.

Щебет птиц, их клеток и озабоченное стрекотание дополняли гармонию, воцарившуюся в груди людомара. Ему казалось, что он стал частью мека. Ему хотелось остаться на этом месте навсегда. И стоять здесь даже и тогда, когда Холвед и Брур вернутся во Владию.

«Я нашел его. Приди ко мне», – ворвалось в уши Сына Прыгуна. Он вздрогнул и заморгал, подобно существу, очнувшемуся от долгого сна.

Едва слышно зашуршала крона, пропуская охотника внутрь себя. Мгновение, и лишь листва, слегка покачиваясь, осталась в одиночестве созерцать эпохальную красоту пейзажа.


***

Сын Прыгуна спускался с мека с быстротой, на которую способны только людомары. Он будто бы и не спускался вовсе, а шел по ровной, только слегка зауженной тропинке. Его пружинистое тело, передавая каждое движение волнообразным движением мышц, воздушно скользило с ветки на ветку.

Путь ему преградила белесая пелена тумана. Подобно тому, как хлопья тумана поутру задерживаются, цепляясь за кусты и прячась в высокой полевой траве, рваные клочки тумана расположились близь ствола мека, промеж двумя его ветвями.

Когда людомар приблизился к ним, они не растяали и не были отнесена в сторону от движения его тела. Наоборот, полупрозрачное облако обрело очертания овала и приблизилось к охотнику.

«Вижу силу в тебе, Маэрх», – всплыло в сознании последнего. Он едва заметно кивнул, послав мысленный утвердительный ответ.

Субстанция оторвалась от дерева и полетела прочь, ведя охотника за собой.

Они шли довольно долго, прежде чем людомар остановился и принюхался. Лицо его на миг напряглось, а после снова расслабилось. Только лишь этим выдал он свое волнение.

Сделав прыжок, охотник очутился на ветке свидиги, густо облепленной подлеском-паразитом, делающим нижнюю кромку ветвей похожей на землю, поросшую кустарником. Среди этих, на вид небольших, зарослей лежало тело, столь большое по своим размерам, что всякий, кроме людомара и дремса, никогда бы и не помыслил о том, что такое чудовище может сокрыться на ветке.

Перед людомаром лежал омкан-хуут. Он не дышал. Его массивные челюсти были сжаты, а ноздри расширены. Сын Прыгуна невольно остановился. Ему показалось, что омкан-хуут вот-вот откроет глаза и взглянет на него. Руки охотника сильнее сжали посох, который ему зачем-то вручил Доранд. Это было единственное орудие в его руках.

«Не опасайся сил его. Я забрал их у него. Пред тобой лишь суть во плоти. Он слабее младенца».

Сын Прыгуна медленно выдохнул сквозь зубы и присел на корточки рядом с хищником. «Он хорош», – подумал охотник. «Не касайся его, и прочь стань», – посоветовали ему.

Едва людомар перепрыгнул на другую ветку, как за его спиной донесся рык и сопение, словно проснулся вулкан, изрыгнув из себя дым и пепел. Что-то шумно соскользнуло вниз и грузно плюхнулось под корни свидиги.

Сын Прыгуна спрыгнул к омкан-хууту и увидел, как он лежит, подняв голову и внимательно оглядывая одну из своих шести лап.

– Коли мыслишь для меня, то брось это. В этой… плоти не слышно мне тебя, – произнес зверь, сильно коверкая слова. Если бы не тонкий слух людомара, сказанное Дорандом через омкан-хуута могло бы показаться полной белибердой.

– Изранен ли ты? – спросил охотник.

– Не изранен я. Худо мне, ибо чужое приобрел я… не свое. – Омкан-хуут неуверенно встал на ноги. Он стал разминать затекшие члены и ходить туда-сюда. Затем поднялся на задние лапы, оперся на ствол небольшой найомы, произраставшей прямо из корня свидиги и, захрустев в спине, потянулся.

– Бренность утомляет меня, – выдохнул омкан-хуут, становясь на все шесть лап. Неожиданно, его тело собралось и пружиной взметнулось вверх.

Людомар проследил полет до ближайшей ветки, и внимательно наблюдал за тем, как зверь сначала сорвался с ветви, но успел зацепить ее когтями передних лап и теперь старательно на нее влезал.

– Мы пойдем промеж корней, – наконец прорычал омкан-хуут, спускаясь с ветви на землю. – Не держу при себе. Ты волен идти дорогой, привычной тебе. – Доранд повернулся и стал удаляться.

– Еще не пришло время сказать мне, куда мы идем?

– Нет. Боги молчат, а потому и мои уста сомкнуты.

Фигуры двух самых опасных хищников леса растворились в полумгле чащобы.


***

– Ты обмолвился, что оставил я позади себя дорогое мне, – сказал людомар, беспрестанно поводя ушами, приподнявшимися выше его затылка.

– Ты хочешь познать то, чего не должно тебе знать.

– Многое скрываешь обо мне ты, Доранд. Нет доверия ко мне?

– Ты силен телом и умом охотничьим, но слаб головой. То, к чему уготовили тебя боги; то, что записано напротив твоего имени в табличках Неогла – оно сильнее тебя окажется.

– Ты знаешь это?

– Да. Но не думай, что обижаю тебя, говоря такое. На правду нельзя обиду держать.

– Не в обиде я.

– Тогда, слушай и услышь. Пребывал я в пещере Неогла. Он встречал меня там, и так говорил мне: «Зачем пришел ты ко мне, беллер?» Отвечал я ему: «Многоликий указал мне на урочище твое и наказал увидеть письмена будущего». Тогда отступил Неогл и дал мне путь, и смотрел я письмена твои, Маэрх, и видел я тропу твою, и что на ней тебе под ноги брошено.

Когда спину мою тепло укрыло, подобно одеялу в зимнюю ночь, обернулся я и увидел Многоликого. Он явился мне в образе служки, и с тревогой в глазах смотрел на меня. Так сказал он мне: «Тот, на кого возложено бремя, под коим согнусь даже и я, да погибнет под ним, ежели не прибудешь с ним в час, когда ощутит он плечами своими тяжесть бремени». С тех пор при тебе я, а ты при мне.

– Ты видел мое будущее. Отчего ты рядом со мной. Коли мне ничего не грозит, то не нужен ты мне. А ежели смерть мне, сможешь ли уберечь меня?

– Да.

– Письмена… ты говоришь, их составляет…

– Неогл.

– … Неогл. Что сказал он?

– Он нем. Владыка лишил его языка в чреве матери, ибо с языком не совладал бы он от знаний своих. Потому ничего не сказал.

Людомар задумался и остаток дня, и всю ночь шел молча рядом с омкан-хуутом.

Ночное Око Владыки смотрело на них с иссиня-черной вышины, внимательно разглядывая путь под их ногами. Его взор осветлял кроны деревьев и серебристыми ручейками стекал вниз, разливаясь там небольшими лужицами. В них изредка мелькали маленькие тельца ночных обитателей Чернолесья. Все вокруг дышало видимым покоем, укрывающим собой беспрестанную смертельную схватку между хищником и жертвой.

В этом нескончаемом потоке жизни и смерти лишь омкан-хуут и людомар казались чужаками, ибо им ничего не угрожало, и они могли позволить себе не замечать и не видеть.

Идущими они встретили рассвет и очередной закат.

Едва солнце скрылось за зелено-синими валами лиственного моря, омкан-хуут остановился, вперив глаза перед собой.

– Пора, – проговорил он.


***

– Знаешь ли ты, что видят глаза твои? – спросил Доранд. За прошедшие дни он довольно хорошо овладел телом хищника и говорил более членораздельно, чем раньше.

– Гиилу, – только и проговорил охотник. Его глаза остановились на растении, напоминавшем медузу, перевернутую вверх тормашками. Тонкие стебли-щупальца исполняли одной ей известный танец, медленно извиваясь в стремлении к небесам.

Здесь, у корней лесных великанов было жарко и влажно. Воздух был сперт настолько, что, казалось, будто бы лес потонул в величественном море с удивительно прозрачными водами. Среди такого представления гиилу выглядел не совсем уж и странно.

– За ним Боголесье. Урочище Мемабана. Людомары Зверобогом называют его. В их ли ты числе? – спросил Доранд.

– Да. Мне не ведомо большинство богов, каких взрастила для вас Владия.

– Сын лесов, – омкан-хуут попытался улыбнуться, но у него вышел оскал и грозное шипение. – Ведомо ли тебе, что за гиилу?

– Смерть для олюдей и всякого, кто проникнет туда без ведома Зверобога. Смерть и тебе, коли пойдешь туда.

– Я был там. – Омкан-хуут принюхался. Людомар удивленно посмотрел на него. – Из земель Мемабана произросла нечисть, заполонившая Великолесье.

– Я слыхал об этом, но не верил.

– Нет, не подходи к нему, – остановил омкан-хуут охотника. – Он не должен узнать тебя. – Рука, которую людомар приготовился вложить в щупальца гиилу, была отдернута языком омкан-хуута. Сын Прыгуна в недоумении посмотрел на Доранда. – Дабы пройти путь, проложенный тебе, и свернуть там, где не установлено тебе, должен идти ты в Боголесье без ведома Мемабана.

Людомар долгое время молчал, стоя над гиилу, продолжавшим танцевать свой размеренный танец, словно бы ощупывая пространство над собой.

Тьма поглотила лес, окрасив духоту у его кореньев тяжелой непроницаемостью. Людомар прекрасно видел в темноте. Его глаза и глаза омкан-хуута светились в темноте. Они были устремлены на гиилу.

– Когда Владыка откроет новый день, и опадет роса на листву, что у наших ног, тогда преступим мы черту, что сторожит гиилу, – произнесла тьма рыком омкан-хуута.


***


– Ступай же, – морда зверя ткнулась в спину Сына Прыгуна, но тот не мог пошевелиться, скованный многовековым страхом вторгаться в урочище Зверобога без разрешения последнего. Этот страх, как оказалось теперь, въелся в кожу охотника, проник в самые отдаленные закоулки его существа, и восстал всюду разом, едва Доранд направил людомара в земли Зверобога мимо гиилу.

Тугой и, в то же время, вязкий комок зародился где-то в глубинах живота Сына Прыгуна и подступил к самому горлу. Он обволакивал носоглотку так плотно, что стало тяжело дышать. Мелкая дрожь пробежала по телу охотника. Второй раз в жизни он испугался.

Омкан-хуут напирал, и людомар поддался ему. С трудом держась на ногах, ставших вдруг одновременно тяжелыми и ватными, он вступил в Боголесье.

– Всякое, что явится тебе – то лишь плод мыслей твоих. Оно не пред тобой, но в голове твоей. Не верь явлению. Не видь, что видишь; не слушай, что услышится тебе. Иди и не ставь ноги рядом, покуда не достигнем Прозрачной реки, и не коснутся руки твои Камня Кровяного, – напутствовал его Доранд.

Омкан-хуут остановился у кромки, которую охранял гиилу, некоторое время смотрел вслед уходящему людомару, а после в один прыжок оказался на ветвях свидиги, забрался на самую вершину ее и, вздрогнув, рухнул там бездыханным.

Белесая пелена, вырвавшаяся из его ноздрей и открытой пасти, превратилась в едва заметную глазу струйку. Подобно змее, она поползла над головой людомара, извиваясь среди ветвей и листьев Боголесья.

Сын Прыгуна неуверенно ступал по тропинке, петлявшей между деревьями. Охотник сжался в комок и невольно втянул голову в плечи. Ему казалось, еще шаг и удар разгневанного бога настигнет его. Но шаги шли один за другим, и ничего не случалось. Сын Прыгуна весь превратился в слух, но не слышалось даже и малейшего шевеления. Лес вокруг, словно бы замер, в изумлении взирая на кощунство, которое совершал людомар.

Осторожно переступив упавший поперек тропы ствол бурги, охотник, хотел было продолжить свой ход, но остолбенел, когда услышал позади себя голос, заставивший все его существо, каждую клеточку его тела напрячься, а после возликовать.

– Ты снова уходишь? – спросил голос. – Ты снова оставляешь меня одну. – «Остановился ты? Зачем? Ты слышишь что-то? Не слышь того. Не отвечай и не увидь» – влилось в сознание охотника. – «Иди вперед. Замкнись в себе. Здесь ты не слышим для врага. Никто не навредит тебе. Покрой непроницаемостью тело свое, уши свои». – После того, как покинул меня, Черные леса плакали вместе со мной. Тааколы плакали вместе со мной. Лоова плакала вместе со мной. Твой донад обрушился сразу после того, как омкан-хуут поглотил меня. Твой донад был растащен сурнами, едва омкан-хуут пожрал Лоову. Ты не защил нас, он и подавно. Иисеп оставил нас, как покинул ты меня. Черные леса плакали вместе со мной…

Стиснув зубы и пошатываясь, людомар шел дальше. «Не останови свои ноги одна подле другой! Иди вперед!» – стучало у него в голове, а голос за спиной неотступно следовал за ним, ни на минуту не затихая:

– После того, как покинул меня…

Охотника била мелкая дрожь, а челюсти были сведены так, что у ушей и на висках вздулись желваки. Нестерпимая боль от судорожно сжатых мышц иглой пронзала все его тело. Ему казалось, что даже мозг его пылает в голове, сочась кипящими каплями ниже, в грудь. И там, в груди, разливалось жаркое озеро, испарения которого мешали дышать, оседая на стенках легких и царапая их.

– Остановись! – визгливо крикнули ему в лицо.

Охотник остолбенело замер. Перед его лицом вспыхнуло изображение девушки-холкунки. Он словно бы видел ее раньше, но образ растаял раньше, чем людомар смог его распознать.

– Ты услышал меня, – заговорил все тот же знакомый голос. – Погляди же на меня. – Сердце людомара бешено забилось, ибо он разглядел среди листвы лицо и плечи людомары, Дочери Прыгуна. Она смотрела на него ласково. Так, как всегда смотрела, когда встречала его с многодневной охоты. – Радость живет во мне, – заговорила она. «Не гляди туда, Маэрх! Ступай вперед! Покрывалом безвестности, да укрой себя, Маэрх! Не смотри…» – Ты не оставил меня. Ты вернулся и будешь со мной. Разве ты не помнишь меня? Ты смотришь так, словно ты не помнишь меня. – Ее лицо приобрело черный оттенок. Глаза наполнились слезами. – Ты навсегда покинул меня? Ты ушел сам? Мне не нужно было ждать тебя? Ты не думал возвращаться, – проговорила она тоном, каким делают неприятные открытия. Ее глаза на миг закрылись, а после распахнулись во всю ширь. Губы ее дрожали. – Ты бросил меня. Бросил!

– Я не бросал, – не выдержал людомар. «Замолчи, Маэрх! Замолчи!» – гремело в сознании, но желание оправдаться и снять боль, волной, бесконечной по ширине волной нахлынувшую на охотника, было сильнее: – Нет, не бросал. Там, у Боорбрезда… если бы знать мне, мара, что покину тебя и донад мой… если бы знал я…

– Ты знал, – неожиданно прорычала людомара, – ты знал, что будет так. Ибо отец наш говорил тебе, ты помнишь: «Не будь в смердящих ямах более двух криков содионов ночных. Не говори и не иди за теми, кого породили смердящие ямы!» Ты знал, но пошел. Ты преступил слова отца твоего. Ты забыл и меня.

– Не думал я…. «Маэрх, отвернись от того, что видишь ты! Сомкни уста, Маэрх!» Кабы знать мне, то отказал бы я Светлому… отказал… знать бы только!..

– Ты лжешь мне. Ты ушел, ты забыл, и смотри, что сделали со мной. – Людомара выступила из-за кустов и явила изумленному взору охотника свое полу изодранное, полу съеденное тело. Куски плоти ошметками вываливались из нее, а кожа лоскутами свисала вниз. Она придерживала свою разваливающуюся плоть рукой, до локтя изъеденной лювами. Одного она успела прихлопнуть, и зверек висел на ее руке, впившись в кожу своими челюстями. Во второй руке ее было сжато маленькое тельце. – Он нашел меня. Я не смогла убежать от него. Ты покинул меня. Ты бросил… иисеп бросил!.. Мы…

– Нет… – Сын Прыгуна в ужасе отступил назад.

– Он бросил не только тебя, – донеслось сверху. Охотник поднял глаза и рассмотрел девушку-холкунку в изодранном платье. Она стояла на нижней ветке дерева и прижимала к себе посиневшего от холода ребенка. – Ты не узнал меня? Часто ли бросаешь тех, кто доверился тебе? Мы замерзли в той пещере…

bannerbanner