скачать книгу бесплатно
Данила, стоящий с шапкой в руках, жестким голосом сказал:
– С того, что первым на ум приходит, начните, а там уж поглядим, что к чему.
Акстафой поглядел на следователя, потом на Ламасова, но тот только сухо смотрел на него с отстраненно-холодным видом, и глаза его судорожно вращались из стороны в сторону.
– Что-то не так?
Акстафой отвел взгляд.
– Глаза у вас странные.
– Это врожденное, – сказал Ламасов. – Наследственный нистагм, но бояться нечего. Вернемся лучше к тому, что вы видели или слышали. По порядку или, как сказал Данила Афанасьевич, что первое на ум приходит. Сосредоточьтесь, в данную минуту вам ничто не угрожает. Это самое безопасное место на земле.
Акстафой задумчиво покачал головой, и по спине его, между лопаток, разлилось тепло, приятное, на мгновение он забылся.
– Голоса помню… на лестничной площадке. Мужские голоса, и вроде голос соседа…
– Егора Епифановича?
– Да. Его голос узнал. Хотя точно не скажу.
– А еще чей голос узнали?
– Да я спросонья был, не уверен даже, что это Ефремов был.
– Ссорились?
– Нет, только позже, когда уже в квартире у Ефремова.
– О чем говорили, вы расслышали?
– Слышал, еще бы… конечно, почти дословно, тут ведь стенки тоньше бумаги, ненароком услышишь, когда так орут.
Данила спросил:
– Сколько, по-вашему, там было человек? Двое, трое?
– Вот уж не знаю, но по голосам, вроде бы, двое.
– Ефремов и еще один?
– Да, пожалуй… Ефремов кричал, а вот другого я почти не слышал, но ведь к кому-то же Ефремов обращался, верно?
– Может, по телефону говорил? – допустил Ламасов.
– Нет, не по телефону. Это точно, хотя телефон звонил.
– Да? Когда именно? До или после стрельбы. До или после того, как вы слышали разговор на лестничной площадке.
– Я в туалет просыпался. Перед ночной сменой отсыпался. И слышал голоса на лестничной площадке. Думал, может, это соседи с первого этажа курят на пролете? Они частенько, вы бы им замечание сделали, ведь запрещено в общественном месте. Хотя сейчас никто на первом не живет, у нас прорыв трубы…
– Ближе к делу.
– Я из туалета вышел, а потом в кровать вернулся – и тогда зазвонил телефон…
– Где?
– У него.
– У Ефремова?
– Да, у Ефремова.
– За стенкой.
– За стенкой, где ж еще.
– И долго звонил?
– Кажется, минуту-две.
– Ефремов не отвечал?
– Вроде нет. Потом просто прервалось.
– Ну, хорошо, а что дальше?
– Потом зазвучали голоса у Ефремова.
– Сразу?
– Нет, попозже. Минут через пять-семь.
– А вы не уснули? Бывает, только голову на подушку – и тут же в сон. Могло больше времени пройти, как вы думаете?
– Да бог его знает. Знаю только, что я услышал, как в квартире Ефремова они друг друга костерят, или, по крайней мере, Ефремов костерил другого, а другой то ли молчал, то ли шуму не хотел поднять, а потом вдруг стрельба. Раз-два и готово! Прям как в кино. И тишина, жуть, тишина. Я перетрухнул не на шутку, да и дело нешуточное, и я так отсиделся минуты две-три, не меньше, пока у меня руки да ноги не перестали ватными быть, и бегом звонить в милицию, а когда осмелился к глазку подойти, у Ефремова в квартире уже покойницкая тишина стояла, а дверь нараспашку осталась открытой… И мне показалось, что лежит в коридоре кто-то… а я думаю, это просто-напросто игра света, что мерещится! но я до того еще услышал, прямо из комнаты моей, через стены аж, как мужик какой-то с грохотом и топотом вниз по этажам ломанулся, что черт из табакерки.
– После стрельбы? – уточнил Ламасов.
– Ну да. Я, значит, отдышался и перекрестился, и сперва Ефремову попробовал позвонить по телефону, но никто не ответил. Я не верил, что его труп там лежит, но высовываться, чтобы проверить – мне духу не хватило, страх взял. Тогда я уже и набрал милицию.
– Значит, на все про все было два звонка: Ефремову от кого-то, но он не ответил. И Ефремову от вас, опять безответно. В первый раз он еще был жив, а потом уже мертв, верно?
Акстафой кивнул.
– Пожалуй, да.
– А звуки стрельбы слышали?
Акстафой показал на пальцах:
– Да, по меньшей мере – два. И один громкий. Вот так, бах-бах, бах! – один за другим сразу волной. Громко и четко, я даже и не сообразил, что это, потом уж только, одно понимание за другим подтянулось.
– В квартиру Ефремова не заходили? – спросил Ламасов.
– Я же сказал! Я за дверь носа не высунул до вашего приезда.
– А в окно не выглянули? – показал рукой Данила.
– Не додумался.
– В оружии разбираетесь?
– Немного. У меня друг по молодости интересовался оружием. На войне и сгинул, вроде как…
– Так из чего стреляли, по-вашему?
Акстафой пожал плечами:
– Да по звуку пистолет стрелял. И… ружье? А вы что, сами не видите? Там же следы какие-то должны остаться.
– Ага… – равнодушно ответил Ламасов и спросил: – Что конкретно вы слышали из разговора?
– Ну, Ефремов о каком-то Тарасе говорил.
– О Тарасе?
– Да, это имя я слышал отчетливо.
– Что именно Ефремов сказал?
– Ну… мол, спрашивал, ты моему Тарасу в спину стрелял?
– То есть Ефремов именно спрашивал?
Акстафой промолчал, будто не понял вопрос.
– …Он спрашивал или утверждал?
– Может, и утверждал, но о каком-то Тарасе он точно говорил.
Данила и Ламасов коротко переглянулись.
– Вы не ошибаетесь, Алексей?
– Вот… вы так сомневаетесь, ей-богу, и меня сомневаться заставляете! Но я точно слышал, что Ефремов так и говорил, и кричал он громко, кричал, мол, профурсетка фашистская..!
– Профурсетка фашистская? – с ухмылкой спросил Данила.
– Да, так и сказал, богом клянусь, своими словами… ушами, то есть, слышал, мол – за Тараса ответишь мне, и пошло поехало. У меня сердце в груди скакало бешено, но я четко слышал. У нас ведь, говорю, стены – что нет стен, хотя я за эти месяцы ни одного кривого слова от Ефремова не слышал, а тут – на те! – как понесло, и до стрельбы дошло.
– А имен никаких не слышали, кроме Тараса?
Акстафой задумался.
– Не могу вспомнить, но, по-моему, нет.
– Ясно. Но вы покумекайте.
– Покумекаю.
– Скажите, а Ефремов к вам на днях не заходил?
Акстафой пожал вялыми плечами:
– Он изолированно держался, как и я.
– То есть – нет?
– Нет… Зачем бы ему?
– Он вас не просил ему спиртное купить?
– Ничего я ему не покупал.
– И по квартире ему не помогали?
– Он не просил, а я не предлагал.
– А посторонние вам не попадались на глаза?
– Еще как попадались. У нас тут, товарищ лейтенант, блудилище настоящее, проходной двор, публика тут всякая крутится, по ночам в особенности, кто покурить да потрындычать забежит, кто от мороза погреться у батарей, бомжи да шалашовка всякая дворовая лезет, торчки занюханные, ночью сна нет, орут как резаные да хохочут по нервам, кошек и собак запускают, ишь ты, какие жалостливые, а потом сортирня – мочой воняет, да и сейчас половина квартир-то уже пустует, народ отсюда при первой возможности, при первой удаче когти рвет. Уродливый это район. Но я ничего не могу утверждать. Я и сам-то тут надолго засиживаться не планирую. Дураком буду! А патрулируют пусть участковые ваши, кто здесь чем занят.
Ламасов выключил диктофон – валики синхронно перестали вращаться, пленка перестала накручиваться – и поднялся.
Акстафой спросил, как бы из учтивости, из человечности:
– А сколько Ефремову лет-то было?
– Девяносто семь, – ответил Ламасов. – Он ветеран великой отечественной. Его сын Тарас с нами в милиции служил.
Акстафой, угрюмый и беспокойный, промолчал.
– Еще вопрос. Это вы, значитца, стенку над лестничным маршем закрасили?
Акстафой поднял удивленные, недоуменные глаза:
– Ну я.
