скачать книгу бесплатно
– Да ну тебя!
Соболев плеснул в протянутые кружки остальных, с опаской поглядывая в сторону капитана. Когда водка была принята на грудь и благодарные матросы принялись по мешкам прятать кружки, Ляксандрыч, мечтательно жмуря глаза, заметил:
– Эх, родные мои, вот домыкаемся до людей, отведем душу. Помните, как с Черкесом бывало! Придем в порт, и на «ец»! Он хоть и держал нас в струне, но послабку давал. Уважал матроса. Ты вот, Кирюша, к беде аль к радости его карактер не познал, а ведь Куча, царство ему небесное, верно подмечал: царственный у нас прежде был капитан – орел, лев! Не чета нонешнему… Куды!.. Он уж, брат, ежели руку поднимал, то след на долгую память дарил. Но опять же и роздых давал. Помните, пили-то как? У-у!.. Картуз, бывало, кулаком выбьешь, чтоб, значит, как барская цилиндра днище сталось… глубокое… И айда, мор-ские, в разгул! Так вот, Кирюшка, покуда он, стервец, картуз этот, значит, пробками не наполнялся до краев, наш брат отдыху не знал. Потом, вот Бог,– Соболев под уважительные кивки матросов перекрестился,– где левая, где правая сторона улицы – никто не ведал. Оттого нередко случалось: и утро-то встречали в овраге, где грех в воздухе густым туманом стоял. Ладно, ежли тебя басурман не раздел, считай повезло, а ведь, бывало, гольем к причалу шли… За то, конечно, пороли чуть не до смерти… Но то по справедливости. Пить пей, но гордости и обличья русского моряка не теряй. Зато и его благородие гордился нами – русским в драке равных нету. Всех били: и янков, и голландца, и шведа, и беса рогатого, лишь бы дозволили волюшку дать. А он, его кудрявое благородие, на сей счет до чего ласковый был. Поощрял, так сказать. «Русак не трусак,—говорил,– всегда в кулаке держитесь, братцы, тогда вам и сам черт не брат!» Так-то вот, Кирюша, гордись своим родом-племенем и под каким штандартом по морю ходишь. А наш,– Соболев глянул в очередной раз на Преображенского,– уж больно нежен. Смел, ничего не скажешь: с булавкой этой, со шпажкой, значит, в само пекло бросается, но всё равно не тот закал, не тот. Вот и с иноземкой, опять же, беда… – Соболев, раскрасневшись от водки, сплюнул в сторону.– По моему разуменью: бабу к телу приближай, а к сердцу нет.
– Это точно,– буркнул притихший Палыч.– Раньше он, небось, ее одним глазом щупал, а теперь, поди ж, всем белым телом владеет.
– Да уж, не без того,– хихикнул боцман.
– Ай, ладно! – зацепленный за живое, махнул рукой Палыч.– Плеснешь, чо ли, борода?
Вестовой капитана выудил из ранца кружку.
Соболев, победно улыбаясь, щедро полил денщику.
– Ну, чо закашлялся? – Ляксандрыч хлопнул пару раз сутулую спину Палыча.– Комар в дыхло попал, аль водка не туда пошла? Это бывает. Это пройдет. На, закуси,– он протянул остаток жареной оленины.– Уж больно обхожденье у него с нами, скажу я вам, таки галантерейное прямо.
– А ты хотел бы, чтобы он мясо с костей снимал? —Кустов выпучил бильярдным шаром свой единственный глаз.
– Ну, брякнешь тоже! Диковинно просто. Не привык я к такому. Черкес-то, поди, не профукал бы фрегат?!
– Ну, ты! – пальцы Палыча впились в голландку Соболева и тряхнули, что было силы.
– Ать-два, ять-пять! Вы что ж, совсем рехнулись?
Кустов с другими матросами насилу растащили сцепившихся.
– Хороша дружба с пальцами на горле! – под сапогом боцмана сыро жмякнул и брызнул спорами раздавленный гриб.– Нашли время морды фабрить. Тьфу, петухи!
Глава 8
Мало-помалу мужики поутихли. Половина взялась дозорить, другие занялись приведением в порядок своей амуниции. Палыч, по своему обыкновению не теряя времени даром, собрал в подсумок что было под рукой: съедобные коренья, шапку малины в золотник величиной, мяты на заварку. Ленивый полдень, мирный щебет птиц притупили чувство опасности. Спустя более получаса после отбытия Тимофея решено было сделать последний привал и попить чайку. В скальной нише, что проглядывала в зарослях сразу за поваленной лиственницей, развели костерок. Сквозь листву потянуло сладким дымком – огонь схватил котелок за чумазые бока. Таиться далее не имело смысла: если их обнаружили, то, один черт, быть сваре, а посему стоило подкрепиться. «Умирать, так лучше на сытый желудок».
– Однако, что-то Тимофея долгонько нет,– Соболев привстал на одно колено и выглянул из-за огромного, поросшего мохом ствола. Перед ним колыхалась зеленая стена пышной листвы, лучи солнца, подобно раскаленным клинкам, вонзались в спину.
– Хрен поймешь,– тихо сказал он.– Чувствуешь себя тут как желудь… Вокруг дубы и свиньи, которые хочут тебя сожрать. М-да, ждать нежданного – это дело та-ко… – Он нервно сглотнул, свежо припомнив свирепое лицо затаившегося в ветвях краснокожего, и перекрестился.
– Как думаешь, Ляксандрыч,– Чугин, заняв позицию в двух шагах от Соболева, беспокойно кольнул вопросом.—Индеаны там?
– А где ж им еще, живопырам, быть?
Старый марсовый, водрузив на нос погнутое пенсне, пользуясь затишьем, перематывал спекшиеся портянки. Жеваное тряпье разглаживалось на коленях, затем придирчиво исследовались многочисленные дыры, при обнаружении же новых матрос сокрушенно качал головой, всякий раз поминая свой бесценный набор иголок, дратвы и ниток, погибший вместе с фрегатом.
– Ляксандрыч? А, Ляксандрыч?
– Ну? – Соболев утомленно глянул на Кирюшку, засовывая ноги в сапоги.
– Чой-то боязно мне, Ляксандрыч. Тимофея всё нет… Час уж, поди, миновал?
– А ты не боись за него. Он лес, как ты свою бабу, знает. По статьям может разложить. В потемках без фонаря каждую стежку найдет. Ты лучше себя схорони от стрелы и от пули.
– Да мне не то чтобы жуть брала умирать,– Чугин зардел лицом.– Просто не хочется быть при этом.
– Это хорошо,– усмехнулся Соболев.– Опасенье —половина спасенья. Ты лучше гляди крепче, у тебя глаза вострее.
Кирюшка по обыкновению растянул губы в улыбке так, что, казалось, за ушами треснет, и пуще стал вглядываться в щебетливый лес.
* * *
Аманду с утра мучила икота, она устала держать платок у рта и нынче сгорала от стыда в присутствии Андрея. Леди ощущала относительный покой – до тех пор, пока шла вместе с отрядом, пока не была дана команда остановиться. Но более всего ее сейчас раздражала его подчерк-нутая корректность, а точнее – равнодушие и безразличие к ее недугу.
– Ешьте, ешьте, не стесняйтесь,– Андрей ближе пододвинул нарезанное мясо и размоченные в воде сухари.—Вы же не на приеме, Джессика, где надо клевать как птичке.
– Скажите еще, что настоящая леди не оголяет грудь декольте до обеда,– она едва успела поднести платок к губам, как очередной приступ икоты заставил вздрогнуть ее плечи.
– Да полно вам гневаться, мое очарованье,– он без затей улыбнулся и протянул руку за кружкой.– Прекрасно знаю, что других платьев нет. Да важно ли это?.. Чаю налить? Вот попробуйте, вы любите ягоды?
Капитан участливо поставил у коленей Аманды облезлую шапку Палыча, полную малины.
– Прошу вас.
– С большим удовольствием.
– Мое ничуть не меньше,– он задержал взгляд, смотря, как алая ягода коснулась ее губ.
За последние часы, которые их отделяли от прошедшей ночи, Аманда убедилась, что ее присутствие на корабле, а теперь и на побережье разбудило в капитане давно заглохшую, быть может, почти уже умершую сторону его души. Рядом с нею он становился совсем иным. Возможно, он и сам давно не замечал за собой столь явных метаморфоз. Он принимал ее близость с искренней теплотой и благодарностью. Аманда торжествовала – видно было, что он безнадежно влюблен. Его зеленые большие глаза следили теперь за каждым ее шагом, и в глубине их, когда они встречались взглядами, вспыхивал мечтательный огонек. Капитан был теперь всегда рядом, и Аманда догадывалась, почему он хотел быть каждую минуту готовым защитить ее. Еще прежде чем покинуть расселину и отправиться к реке, он, улучив удобную минуту, тихо сказал: «Я настоятельно прошу вас, будьте возле меня… И если что, то немедля обращайтесь».
Отчетливо она ощущала на себе взоры и других. Большей частью матросы глядели на нее исподтишка, как воры на лошадином рынке, а то и с почтительным страхом. Исключение составлял приказчик. Зверобой подолгу впивался в нее угрюмым, неподвижным взглядом, не проявляя явного оттенка любопытства или похоти. Вероятно, женщина, да к тому же утонченная дама, виделась ему весьма странным началом, и им овладевали смутные инстинкты. Случайно встретившись с ним глазами, Аманда внутренне содрогалась и у нее начинало сосать под ложечкой. Совсем так же, когда она оставалась один на один с Пэрисоном. Но если с бароном она хоть как-то могла совладать или по крайней мере предугадать его намерения, то при кратких столкновениях с Таракановым ее охватывал страх, как перед какой-то неминуемой опасностью. За всё время его пребывания в отряде он ни разу не сказал ей ни слова. Ощущение его присутствия где-то рядом —неважно, позади или впереди себя,– не покидало ее, и время от времени, когда он оказывался поблизости, это чувство усиливалось.
Будучи леди, Аманда тем не менее сознательно отказалась воздвигать между собой и матросами китайскую стену. В ее положении это было по меньшей мере недальновидно. Напротив, уже на второй день пути она принудила себя быть с этим заскорузлым мужичьем приветливой и, если угодно, то даже чуть-чуть льстивой. Матросы отнеслись к сему вельми подозрительно, но отдача была скорой. Поначалу они вели себя замкнуто, точно не желали отворять дверь в свой обособленный мир. Но узрев, что их щетина суровости, их намеки и соленые шутки не трогают, разом изменили свое отношение. Исподволь, почти незаметно для себя, они так или иначе попадали под влияние ее женственности. Только вестовой капитана да Зубарев, если не считать приказчика, представляли собой резкий контраст и загадку. С денщиком всё было ясно: старик ревновал, ревновал болезненно, остро, гротескно. Кроме улыбки и легкого раздражения он мало занимал англичанку. Другое дело Матвей. Сидя у костра и пыхая трубкой, он вовсе не удостаивал ее вниманием, как если бы она была совершенно бесполезным, ненужным предметом. Был он целен в своей суровости, а оттого загадочен и интересен. Среди матросов он был одинок, как бобыль среди женатых, держался особняком, в спор не вступал, исправно выполнял все приказы, но при этом чувствовался в нем не то какой-то надрыв, не то слом, не то еще что-то невидимое, призрачное, студеное, как ночной туман. Аманде казалось, что над всей его жизнью тяготел мрачный рок. Точно помеченный неведомым заклятьем, он с юности нес тяжелый крест боли и горечи.
Интуитивно Аманда понимала, что для своей безопасности ей важно завязать как можно более теплые, непо-средственные отношения с остальными. С надеждой и беспокойством она следила за силой своих чар. Дома или на светских раутах особа ее была яркая, броская, но не являлась чем-то необыкновенным; жизнь текла просто и есте-ственно. Даже во время сложнейших миссий, которые кроило ей темное окружение лорда Уолпола, она ощущала себя более защищенной. Но здесь всё выглядело иначе. Для этих пробитых ветрами сынов одиночества с их необузданной кровью женщина являлась чем-то бесконечно возбуждающим, куда желаннее и крепче, чем добрая чарка водки. Их глаза с пугающей, странной жадностью следили за нею и будто клянчили милостыню – улыбку, кивок или доброе словцо.
Но несмотря на все свои опасения, теперь она чувствовала себя счастливой и защищенной. Рядом с ней был он. И каждое слово, сказанное им, как вино ударяло ей в голову. Аманда продолжала есть нагретую солнцем малину, а в памяти проплывала их первая ночь, первый поцелуй, когда его губы легко коснулись ее губ, будто для того, чтобы ощутить их вкус и тепло. «Господи, неужели всё встало наконец на свое место? – подумала она.– Неужели пришло время и появился человек, которому я хочу и готова принадлежать? О, если бы еще не этот ужасный груз лжи!..»
– Что с тобой? – он осторожно тронул ее плечо.
– Нет, нет, всё хорошо. Просто вспомнила, как несносно вела себя… Призывая тебя бросить всё и бежать… Боже, я была так глупа.
– Полно,– прижимаясь щекой к ее волосам, тихо сказал Андрей.– Это так по-женски. Скоро, видимо, тронемся в путь. Еще раз прошу: что бы ни случилось, будь спокойной. Властвовать может лишь тот, кто властвует над собой…
– Да,– кивнула она, успокаивая в себе нервную дрожь от его прикосновения.– Так говорили еще древние…[4 - Древние (расхожее выражение) – имеются в виду древние греки или римляне. (Прим. автора).] Я постараюсь.
– Ты даже не представляешь, как я сейчас хочу тебя всю,– прошептал он.
– А я? – Аманда теснее прижалась к нему грудью.—Ты знаешь, что прошлой ночью я сделала то, что решила не делать? Скажи, что тебе было хорошо со мной!
– Да.
– Еще!
– Да, да! – он нежно поцеловал ее брови, глаза, чувствуя, как каждая клеточка его и ее тела исполнилась желания.
– О, Andre! – прошептала она, сияющая от счастья.—Отпусти, или я сойду с ума. Не надо здесь… на нас смо-трят.
– Всех к черту! – его руки сомкнулись у нее за спиной, и он страстно поцеловал ее губы.– Мне всё равно, понимаешь? Всё равно, кто ты… Будь только рядом со мной. Люблю тебя, слышишь, люблю!
– Конечно,– она снова потянулась к его губам, видя в его блестящих глазах готовность дать ей наслаждение.
– Только обещай! Обещай никогда больше не отправлять меня одну спать. Что у вас за желание, сэр, всё время меня куда-то отправить? – игривым голосом возмутилась она.– А если я не хочу спать одна? Ну, скажем, боюсь?
– Обещаю. А теперь позволь прервать беседу. Обойду посты.
– Не уходи,– она придержала его руку.– Впервые я не чувствую себя одинокой. Кстати, хороший тон, сэр,—это умение скрывать, как много мы думаем о себе и как мало о других. Ты совсем забыл меня… Разве не достаточно их глаз?
Аманда ревниво посмотрела в сторону цепи матросов.
– Нет, нет, какой же я дам пример?
– Мало что так раздражает в жизни, как хороший пример,– она грустно вздохнула и опустила глаза.
– Джессика,– Андрей заглянул ей в лицо. Оно выражало лишь оскорбленное самолюбие.– Полно обижаться. Дважды ссориться с тобой в один день – нет, это слишком.
Аманда пожала плечами и сорвала на тонкой зеленой ножке лесной цветок:
– Может быть, ты и прав. Отношение двоих – это всегда иностранный язык, и все мы говорим на нем с акцентом. Делайте свое дело, мистер капитан, не слушайте женщину. Мы просто собственницы… вот и всё.
В ее вздохе были примирительное облегчение и тихая нежность. Из глубины сердца вырвались слова:
– Только помни всегда: я люблю и волнуюсь за тебя. Будь осторожен и знай: что бы с тобой ни случилось, что бы ни уготовила жизнь, я буду любить тебя.
Глава 9
– Ох и жара… что тещина баня,– пожаловался вслух Кустов.– Сколь ждать-то еще у моря погоды? Однако тесно мне в ём, сукна пожалели, прощелыги!
Боцман с обидой поглядел на тесные рукава своей голландки и покачал головой:
– А мне ведь в ей бой с индеанами держать, Палыч. Дышать тяжко.
– Не дыши,– денщик, не отрывая глаз от молчаливого леса, почесал за ухом.– На кой тебе другая роба? И так ты худой стал, скоро в землю зарывать пора.
– Сам, смотри, на волчьи зубы не напорись, недокормыш,– плохо принимая грубую шутку, проворчал боцман.– У человека, можно сказать, друга, беда… горе, а он, сволочь, чертей ему разноцветных сует. И откуда такие вот слепни берутся, как ты?
– Из тех же ворот, откуда и весь народ. Ладно тебе, Федор, злиться. Пустоговорье одно! У тебя просто природа нонче пребывает в расстройстве. Но не загордись, не у тебя одного. У меня тоже желаний подзахлеб.
– И каких?
– Ну, первое – тебя не слышать,– Палыч прыснул в кулак,– а второе – обойтись без «обнимок» с краснорожими. Это вон Мотька любит у нас кулаки почесать. Согласен, иногда сие занятье вельми полезным бывает, так всему свое время, куда с моими годами в пляс пускаться? Так ведь, Федя?
– Так-то оно так, да не так. Я хоть и супротив краснокожих зуб имею большой, а, один черт, прощаю их. По дикости своей творят. По душе сказать, жаль мне их. Они же – что наш инородец в Сибири некрещеный. Погоди маленько. Вот пустит наш чиновник корни тут, и ага! Любая тля при малой власти начнет шпынять их да общипывать, что горох при дороге. А для туземца, сам знаешь, все их уловки – нож к горлу. Первым делом начнут их травить водкой да спиртом, пока не утопят. Пей, некрещеная душа, скорее сдохнешь. Эт точно, как часы! Видал я сгоревших от водки тунгусов, жуть… Ну, да будет лясничать, и так мы всю дорогу с тобой «такаем»… – боцман скоро приставил к лиственнице ружье и приподнялся, чтоб скинуть пропотевшую узкую голландку, когда услышал короткий, тугой выдох тетивы.
– Федя! Феденька! – беспомощно выкрикнул Палыч, бросаясь поддержать падающего боцмана.
За плечом Кустова топорщилось оперение индейской стрелы.
– Брось меня. Наших прикрой… Уходите… – Федор с надрывом кашлянул кровью, до боли сжав плечи Палыча. Его беспокойный глаз налился болью и мукой.
– Погоди, погоди умирать! – сипло дыхнул Палыч.—У нас тут, брат, и не такие компоты случались, да ничего, выгребали. Ишь ты, умник нашелся, умирать вздумал. Ты это брось! Ух, и взыграло же в тебе ретивое! Щас я тебя, Феденька, щас… Ты только не колотись попусту, глупый, смекай…
Боцман умер еще на руках старика. Натуженные пальцы его ослабели, тело разом обмякло, стало тяжелым и опустилось к ногам денщика.
Когда Палыч вышел из столбняка, лес уже трещал ярост-ной пальбой, зелень листвы затягивал голубой туман порохового дыма.
– А ты где был? Все ворон считаешь? – Зубарев обжег Палыча свирепым взглядом.
– Дак ее, подлую… даже и заметить было невоз- можно.
– Пригнись! – Матвей ударом кулака сбил Палыча с ног.– Ну, суки, опостылели вы мне! Ох, доберусь до вас —душу выну, что и не скрипнет! А ну, держи гостинец, сколь душа подымет!
Медвежатник Зубарева раскатисто рявкнул картечью, отбрасывая показавшихся на опушке шехалисов.
– Пороху мельче сыпь! – прицеливаясь, ревностно крикнул Палыч.
– Ты лучше свою бабу щи научи варить! – Матвей щедро латунной меркой зачерпнул зеленого пороха.– Ну куда зыркаешь, старый? Слева оне, стреляй!
Шехалисы короткими, быстрыми перебежками от дерева к дереву двигались рассыпным строем. Дружные зал-пы русских не срезали их атаки. То тут, то там мелькали мускулистые тела и раскрашенные шлемы-маски, похожие больше на скалящийся кошмар. В ста двадцати шагах от поваленной лесины индейцы остановились, укрывшись за деревьями и камнями. Стрелы, попадавшие в цель, вызывали среди них дикие вопли, напоминающие волчий вой. Однако пересечь разделяющую их поляну индейцы до времени не решались.
– Что-то, видно, замышляют, ироды. Как бы не обо-шли.
– Не без того. Вы уж держитесь, мужики, ежли до рукопашной дойдет,– Зубарев зло звякнул тяжелыми ножнами абордажной сабли.– Этим попадись в лапы —рвать начнут, на куски построгают… Где эта сволочь – следопыт? Завел нас и бросил!
– Уймись, Матвей! Нутро у тебя, похоже, пустое, без заповедей Божьих.– Не покидая своего места, вновь вступился за приказчика Соболев.– Тимоха, может, уже голову свою сложил…
– Ладно тебе пустые кружева разводить! – только и отмахнулся сахалинец.– Предупредить мог нас и выстрелом, и криком. Бросил он нас – вот и правда вся. А тут жди… когда тебе кадык зубами выгрызут.
– Тише вы, капитан! – Палыч по обыкновению козырнул подбежавшему барину.– Батюшка, пригнитесь шибче, ради Христа. Убьют, аки Кустова.
– Что с ним? Ранен? – Андрей с тревогой глянул на неподвижное тело.
– Помер, вашескобродие-с. В руки твои, о Господи!
Палыч, не выпуская ружья, перекрестился.
– Какие мысли, капитан? – Зубарев, пересчитывая глазами врагов, точно камень бросил вопрос.
– Надо сделать передислокацию. Сколько их?
– Два десятка на мушке, а вот сколь еще в лесу хоронится, черт его знает. Уходи, капитан. Бери барыньку и уходи, не будь глуп. Мы прикроем.
