Албазинец

скачать книгу бесплатно

Кто вертел, тот потел да потел.
Стенько, ты не потел, да свое проглядел.
Ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду.

Тут и другие подхватили знакомую им песню:

Гей, у Дону камышинка заломана.
Старым дидом девка зацелована.
Ду-ду-ду-ду-ду-ду,
Дубова бочечка, бочечка,
Верчена в ей дырочка, дырочка!..

С земли поднялся Игнашка Рогоза. Тряхнул своими черными кудрями и, топнув ногой, крикнул:

– Эх, забодай меня коза!.. А ну давай плясовую!

И запел:

Гех, свыня квочку высыдела,
Поросеночек яичко снес!..

Казаков не надо было долго упрашивать. Тут же вскочили на ноги и, шатаясь, пустились в пляс. Завидев пляшущих мужей и женихов, к ним присоединились и бабы с девками. И пошла плясать казачья душа! Долго плясали, пока, устав, не повалились на траву.

– Ну что же ты стоишь – наливай! – поднимая над головой братину, приказал кравчему запыхавшийся атаман. – Помянем наших товарищей, сложивших головушку на поле брани.

И в который уже раз братина пошла по кругу. Потом пили за будущие свои победы, за родителей своих, жен и детей, за хороший урожай, здоровье и благополучие. Вконец казаки насыропились так, что принялись вздорить, пустив в ход кулаки. Кто там начал первый – теперь никто и не вспомнит. Только били морды друг другу отчаянно, при этом сами не понимая за что. Бабы и девки визжали, глядя на этот смертобой, но поделать ничего не могли. Знали, что в таких случаях казаку лучше не попадаться под руку – зашибет ненароком. Слава Богу, Гермоген всего этого не видел, а то бы не миновать атаману сурового разговора. Ведь он за все тут в ответе. На то он и атаман. Тем паче, что он обещал старцу, бывшему непререкаемым авторитетом на всем Амуре, следить за порядком. Но что поделаешь: во хмелю да во сне человек себе не волен. Тогда какой с казака спрос?

А тем временем берег жил своей жизнью. Больше всего, казалось, радовалась празднику молодежь. Эти, в отличие от взрослых, не стали делиться на группы. Все – и албазинские, и монастырские, и те, кто пришел из ближних и дальних заимок, – гуляли всю ночь сообща. Пели песни, прыгали через костер, играли в салочки. Когда наступила полночь, девки, следуя давнему обычаю, сняли украшавшие их головы венки из полевых цветов и со словами «плыви, веночек, туда, где живет мой суженый, подай ему весть обо мне» стали опускать их в воду. Парни бежали вслед течению, хватали эти венки, а потом искали тех, кому они принадлежали.

Бывало, разбившись на парочки, молодые убегали в лес и там упоенно грешили. Ведь с древних пор это была единственная ночь в году, когда разрешалось бесстыдно грешить, при этом, не боясь огласки.

Ночь пролетела быстро, а с рассветом берег опустел, и лишь догоравшие угли в кострах да пустые винные бочки напоминали о недавнем веселье…

3

После литургии народ потянулся к реке, где в урочный час должен был начаться обряд таинства. Кто-то решил спуститься поближе к воде, однако большинство все ж предпочло наблюдать за происходящим с крутого берега, так что уже скоро у крепостной стены, мрачно взиравшей на реку своими пустыми глазницами, собралась большая толпа зевак. Кого только не привело сюда любопытство. Здесь были и казаки с женами, служилые и ремесленные люди, торговцы и даже промысловый народ из близких и дальних тунгусских улусов и стойбищ. Были и крестьяне из окрестных деревень, из слобод да ясачных заимок, которые, как и большинство здесь, явились целыми семьями.

По случаю праздника многие бабы и девицы выкудезелись[4 - Выкудезиться – вырядиться.], надев лучшие свои наряды. То здесь, то там мелькали домотканые распашные паневы[5 - Панева – шерстяная юбка.] с яркими кушаками, саяны[6 - Саяна – сарафан с помочами.] с широкой полой орнамента по подолу, сшитые умелой рукой длинные косоклинные верхницы[7 - Верхница – будничный сарафан из посконного холста.], сарафаны с лифом, на кокетке, прямые из льна с малиновыми шерстяными передниками, отделанными шелковыми галунами и парчой. Все, как водится, при поясах – кто тканых, кто вязаных, кто плетеных. На головах – платки, кокошники, сороки, повойники, кички, петухи[8 - Старинные бабьи головные уборы.]. В общем, были здесь фасоны со всех уголков Московии, которые переселенцы привезли с собой в эти далекие необжитые края.

Мужская половина гляделась не столь ярко. Особо что касается пашенных крестьян. Обычная сермяжная картина: свитки, зипуны с наголовниками из грубого толстого сукна поверх штопаных посконных рубах, такие же штопаные портки, насунутые глубоко на глаза магерки, татарки[9 - Старинные мужские головные уборы.], суконные и войлочные шапки. Ноги в опорках[10 - Опорки – изношенные сапоги с отрезанными голенищами.], но чаще в лаптях, подвязанных к икрам оборами – кто в лычных на колодке, кто в простоплетках без обушника. Одним словом, беднота сиротская. Да вот ходит по Руси пословица такая – не будь-де лапотника, не было бы бархатника, то есть того же боярина с дворянином.

Совсем иначе выглядел промышленный, торговый и ремесленный люд. На большинстве из них были камзолы или сносного вида полукафтаны с отложными воротниками, пошитые женами полотняные штаны да смазанные дегтем сапоги.

Что до разгульной братии, до казаков, то у тех свой порядок. Бывшие якутские служивые все безбородые, словно те тунгусы, в мохнатых шапках, на плечах камлея[11 - Камлея – верхняя одежда с капюшоном.], а то и сюртук; вместо привычных штанов – нагольная сутура из выделанной оленьей кожи.

Енисейские же, шилкинские и те, что с Дону и Яика, наоборот, при бородах; на одних длиннополые казацкие жупаны из серого или голубого сукна, на других же, а это в основном была пешая казацкая братия, форменные халаты. Все в широких шароварах и при саблях, на ногах красные сафьянные сапоги с подковами или самодельные олочи[12 - Олочи – грубые шерстяные чулки с кожаной обшивкой и подошвой.]. Из-под их бараньих мохнатых шапок с червонным верхом бежали струйки липкого пота, оттого ратные люди то и дело снимали их, чтобы проветрить чубы.

В основном то были старые покрытые глубокими шрамами рубаки, которые не могли жить без войны, ибо война для них была главным смыслом их жизни. Рядом с бывалыми крутилась молодая поросль, чьи подвиги были еще впереди.

Среди всей этой разношерстной толпы выделялся чернобородый атаман в своем казакине из красного сукна, подпоясанном узорчатым серебряным поясом, на котором держался кривой турецкий ятаган. Его цыганскую кучерявую голову покрывала баранья папаха с золотым верхом.

Утреннее солнце, стряхнув с небес ночную свежесть, начинало потихоньку жечь землю. Становилось жарко, и народ маялся. Кто-то из казаков, не выдержав испытания, уже успел рассупониться, сняв с себя или ж распахнув жупаны.

Вдоль крепостной стены бегала ребятня, играя в салочки. Дымили люльки, наполняя речную свежесть едкими запахами табака. Плакали малые детки на руках молодых матерей, пришедших крестить своих чад. Раньше-то было все недосуг – хозяйство не отпускало. Привяжут бывало дитя платком к спине – и в поле. А, вымотавшись на ниве, идут в свои огороды – и там для них работы хватало. А ведь еще была скотина, которая тоже ухода требует. Вот и не до Бога было. А тут вдруг заговорили о том, что в праздник Святого Иоанна Предтечи иеромонах Гермоген надумал устроить крестины на Амуре – вот и хлынул охочий люд к реке, чтобы, точно Иисус, принять крещение в иордани.

Помимо баб с младенцами, были тут тунгусы из ближних улусов и стойбищ, разноперый бродячий народец, решивший на старости лет приобщиться к Богу. Даже был один беглый татарин по имени Равилька, который зимой и летом ходил в одном и том же стареньком армяке, сшитом еще дома, в Казани. Зарезал по злобе сынка какого-то тамошнего вельможи и, чтобы не лишиться головы, сбежал в Сибирь.

Впрочем, были средь этих людей и такие, что, как и прежде, не веря ни в Бога, ни в черта, пришли к реке ради скуки или из-за интереса.

Ожидание начала таинства затягивалось и народ, еще недавно пребывавший в хорошем расположении духа, занервничал.

– Ну где же Ермоген? – недовольно ворчала какая-то баба.

– И впрямь, что это он вдруг решил нас томить? – поддержала ее другая.

– Да придет наш старец, придет, чиво загоношились? Может, он еще в кельице своей молится, – пытался кто-то уречь самых нетерпеливых.

– Тогда долго ждать придется, – с чувством вздохнув, произнес долговязый безусый казачок. – Чай, пехом потопает, а это ни много ни мало три версты.

– Бери больше! – усмехнулся кто-то в толпе.

Так оно и было. Монастырь во имя Всемилостивейшего Спаса, который в 1671 году построил иеромонах Гермоген, находился в четырех верстах выше Албазина по течению Амура, возле устья реки Ульдугичи в урочище Брусяной Камень. Там он и жил в своем ските, там и проповедовал, оттуда потихоньку и растекалась теплыми волнами на восток и даже в Китай святая православная вера.

Глава 2. Дело державное

1

Гермоген прибыл в Албазинский острог в 1666 году с отрядом беглых казаков, предводителем которых был некто Микифорка Черниговский. Говаривали, что тот увез старца силком. В это можно было поверить, зная про лихое прошлое атамана.

По слухам, он был сыном польского пленного, многие из которых после войны 1612 года так и прижились на чужой стороне. В 1638 году Никифор вместе с другими земляками был послан на Лену в Усть-Кутский острог, надсмотрщиком над соляными варницами.

Так бы, поди, и тянул эту лямку до конца дней своих, кабы не встретился на его пути илимский воевода Лаврентий Обухов, слывший большим охотником до праздной жизни. Он намеренно приезжал со своими сподручниками в Усть-Кутск, где много бражничал и безнаказанно насильничал жонок, а какие сопротивлялись, тех убивал. Также как убивал их мужей и братьев, пытавшихся заступиться за несчастных.

В числе пострадавших от произвола воеводы был и служилый илимский человек Никифор Черниговский, у которого Обухов украл красавицу жену а затем, попользовавшись ею, зверски убил.

Собрав небольшой отряд из якутских служилых и верхоленских казаков, разгневанный муж решил отомстить воеводе. И когда однажды тот, возвращаясь с ярмарки, плыл на дощанике по Лене, заговорщики напали на него, перебив охрану и забрав у него тридцать сороков соболей да к сему триста рублей денег. Сам же Обухов попытался сбежать, но его догнали на лодке и закололи копьями.

После этого мятежникам ничего не оставалось, как идти на Амур, слывший казачьей вольницей. Туда со всех уголков Московии стекались обиженные судьбой люди. И то были не только мечтавшие о лучшей доле казаки. Шли на Амур, пробираясь по таежным тропам, беглые крестьяне, каторжники, испугавшиеся расправы участники всевозможных бунтов и волнений, шли лихие люди, промышлявшие на лесных дорогах разбоем. Шли семьями, а то и деревнями. Было даже, что целый полк около трехсот человек из Верхоленска во главе с казачьим пятидесятником Михайло Сорокиным, не получив на то дозволения, отправился на Амур. Дошло до того, что якутские и сибирские воеводы вынуждены были поставить заставы на дорогах и перехватывать беглецов.

Но разве есть на свете такая сила, которая была бы способна унять человеческую стихию? Люди продолжали бежать на Амур, где, по слухам, царили вольные порядки, где не было ни злых и безжалостных чиновников, ни тюрем, ни царских указов. Вновь прибывших в Албазин зачисляли в войско или же отправляли по многочисленным острожкам и заимкам. Живите, мол, как Бог на душу положил.

При царе Михаиле Федоровиче к беглым отношение было суровое. Их заточали в остроги, отправляли на каторгу, а кого и на плаху. А вот при Алексее Михайловиче все пошло по-другому. Он не стал препятствовать переселению русского люда на Амур, углядев в этом разумное начало и выгоду для государства. Недаром его так любил народ, называя незлым царем-батюшкой, и даже прозвище ласковое придумал ему – Тишайший.

Но это он только с виду таким был, благочестивым да кротким. Делами государства он управлял жестко. При нем усилилась центральная власть и оформилось крепостное право, при нем Русь воссоединилась с Украиной, были возвращены захваченные некогда недругами Московии Смоленск и Северская земля, подавлены восстания в Москве, Новгороде, Пскове и на Дону. Ко всему прочему, в годы его правления произошел раскол русской церкви.

Но эти великие дела мало занимали тех, кто искал лучшей доли и спасения от чиновного ярма. Кто-то для того, чтобы обресть свободу, бежал на казачий Дон, другие на север, а иные уже нашли другой путь – на Амур.

Среди них было немало уставших от непосильной барщины крестьян, душимых налогами посадских людей, а также бесправных холопов, однако главное место в этих стихийных людских потоках все ж занимали казаки. В отличие от остального охочего народца, они находились на государственной службе и двигались на Амур организованными экспедициями, получив на то высокое царское позволение. Неслучайно, прежде чем затеять новое дело, многие промышленные люди обращались в казаков. Таким был Василий Поярков, а позже и Ярко Хабаров, обратившийся из промышленника в предводителя казачества. Царь внимательно следил за продвижением своих служилых на восток. Наиболее отличившихся в походах казаков возводил в сословие детей боярских и даже дворян.

Зачастую вслед за казаками на Амур шел пашенный люд. В основном то были крестьяне Архангельской и Вологодской губерний. Ратникам, воюющим новые земли, нужен был хлеб и другое продовольствие. Но не только это. Земля без изб да пашен – это мертвая земля. Потому и нужно было вдохнуть в эти далекие окраины жизнь.

2

Впервые русские услышали об Амуре от эвенков, живших на берегах таежных сибирских рек. Это они поведали якутским казакам о том, что за южными горами течет большая река, которую они называли Шилькаром. Это было в 1636 году от рождества Христова, а спустя два года небольшой отряд под предводительством казачьего атамана Ивана Москвитина двинулся по Алдану на восток. Перевалив громаду Джугджура, казаки достигли Охотского моря и основали на его берегах первое русское поселение. Отсюда отряд Москвитина совершил путешествие на юг, первым из русских землепроходцев достигнув устья Амура.

Другим первооткрывателем великой реки был якутский казак Максим Парфильев. Странствуя по Витиму, он проник далеко вглубь Восточного Забайкалья, где и узнал от живших там тунгусов о существовании Шилькара.

Сопоставляя сведения, доставленные открывателями новой земли в Якутск, бывший в то время главным городом Восточной Сибири, здешние воеводы поняли, что южнее Станового Камня лежит обширная страна, пересекаемая множеством рек и населенная неведомыми народами. Эвенки и нивхи называли обитателей этой страны даурами.

Слух о даурской «изобильной землице» быстро разнесся по всей Восточной Сибири. Чтобы обстоятельно изучить этот край, якутские воеводы велели готовить экспедицию, возглавил которую якутский письменный голова Василий Данилович Поярков, человек большого ума и редкой отваги.

Собрав отряд из ста тридцати двух человек, тот отправился в свой долгий путь. Шли они по Лене, Алдану, притоку его Учуру Там, где в Учур впадает река Гонама, часть отряда стала на зимовку, а Поярков с остальными людьми пошел дальше. Оставшимся казакам было приказано весной двигаться на Зею – Джи, как ее называли тунгусы, один из самых могучих притоков Амура.

Перевалив через Становой хребет, Поярков с товарищами вышел к истокам реки Брянты, правого притока Зеи. Там они построили дощаники – небольшие плоскодонные лодки – и по ним спустились по Брянте и Зее до даурского селения Умлекан, построив здесь острожек.

Весной к ним присоединилась зимовавшая на реке Гонаме часть отряда, и все вместе они поплыли по Зее, наконец выйдя на большую реку Амур, где, по слухам, в недрах лежали огромные запасы серебра и золота. Именно это, в первую очередь, интересовало московское правительство, дозволявшее посылать экспедиции на восток. Русь уже долгие годы вела кровопролитные войны с Польшей и Швецией, что требовало больших денежных расходов. Пришел день, когда стало нечем платить жалованье ратным людям, и государь Алексей Михайлович вынужден был издать указ «кликать в Сибири через биричей[13 - Бирич – глашатай.]», чтобы каждый, кто ведает где-нибудь по рекам золотую, серебряную и медную руды и «слюдные горы», приходил бы в съезжую избу и доносил о том воеводе.

Однако вместо того, чтобы искать драгоценную руду в верховьях реки, где жили дауры, Поярков поплыл вниз, туда, где обитали дючеры[14 - Дючеры (дучеры) – народность, жившая в 17 веке на реке Амур.].

Быстрые воды Амура стремительно несли дощаники, и через три недели отряд достиг устья реки Сунгари, по берегам которой видны были распаханные земли и большие и малые селения.

Отсюда Поярков отправил вперед небольшую группу в двадцать пять человек во главе с Илейкой Ермолиным, которые должны были разведать путь. Однако через три дня вернулись только два человека – служилый Панкрат Митрофанов и промышленник Лука Иванов. Они сообщили, что все остальные люди перебиты дючерами во время ночевки, и только им двоим удалось бежать.

Это известие не остановило Василия Даниловича. Смелости ему было не занимать, а к тому же он был человеком упрямым. Коль поставил перед собой цель пройти Амур до конца, от этой затеи он не откажется.

Поплыли дальше. Прошло несколько недель, прежде чем отряд добрался до устья реки. Здесь жил никому не известный и никому не подвластный народ – гиляки. Поярков обложил их ясаком[15 - Ясак – натуральная подать, которой в России облагались нерусские народы Поволжья и Сибири.] и объявил подданными русского царя.

Только в середине июня 1646 года, после трехлетнего отсутствия, возвратился Поярков с остатками команды в Якутск, где его уже давно считали погибшим. Затаив дыхание, слушали люди его рассказ о богатом амурском крае. Среди этих слушателей был и промышленный человек Ерофей (Ярко) Хабаров, недавно прибывший в Якутск по своим делам.

Говорили, что родиной Хабарова было далекое Поморье – строгая, работящая, терпеливая, умная, страдальческая и волевая Северная Русь с ее холодным морем, суровыми реками, заснеженными берегами и деревянными церквями, где жили сильные люди, славившиеся своей предприимчивостью и знавшие толк в ремеслах. Они были хорошими земледельцами и мореходами, занимались торговлей, зверобойным и пушным промыслом.

Таким был и Ерофей Хабаров, с детства впитавший в себя все премудрости жизни. До прибытия в Сибирь он жил с семьей в Сольвычегодске, где держал соляные варницы. В 1628 году ходил он в Мангазею, на реку Таз. Оттуда дальше на реку Пясину целовальником. Брат его Никифор нанял на Енисейском волоку шесть покручеников[16 - Покрученик – рабочий на промыслах, бывший на хозяйском содержании.], с которыми браться добыли восемь сороков соболей. В 1630 году Хабаровы вместе с племянником Артемием Филипповичем Петриловским обосновались на реке Енисей, вблизи устья реки Тиса.

Здесь Хабаров занялся хлебопашеством и нажил достаточное состояние. Однако по всей Сибири гремела слава о реке Лене, о богатых пушных промыслах на ней, и Хабарова потянуло на новые места. А что? Он еще был достаточно молод, при нем силушка могучая, а уж интересу до всего нового ему было не занимать. Человек, говорил он, вообще такое существо, которое должно мечтать. Ибо только мечта делает человека человеком. Без нее – пресно, скучно, тоскливо.

Но мечтать тоже, оказывается, надо уметь. Ведь иные люди желание мечтать ощущают, но саму мечту «нащупать» не могут и становятся похожи на мужика, которого спросили, чего б он сделал, если бы вдруг стал царем. Мужик почесал бороду и ответил честно: «Сто рублей бы спер и убег».

Подал Хабаров челобитную и вскоре получил проезжую грамоту.

Все лето провел Хабаров в пути. Плыл по Ангаре, по притоку ее Илиму. Небольшой отряд Хабарова обосновался сначала в Усть-Кутском остроге, откуда ходили по Лене к Якутску. Хабаров и здесь основал соляные варницы, которые в 1639 году начали снабжать солью не только близлежащие остроги, но и Якутск. Однако он не остановился на этом. Стал заниматься одновременно еще и хлебопашеством и очень выгодным пушным промыслом, а покрученики его извозом через Ленский волок – от Илимска до Усть-Кутского острога.

Вскоре Хабаров стал одним из самых знатных хлеботорговцев в Якутском уезде. Первые якутские воеводы Головин и Глебов забрали у него в государеву казну безвозмездно целых три тысячи пудов хлеба, а после отписали в нее без всякого вознаграждения и его соляной завод. Отобрали у Хабарова и земли. Горько было на душе Ерофея Павловича, но что делать? Власть она есть власть. Недаром же в народе говорят: власть – наесться всласть.

Пришлось Ерофею поселиться на устье реки Киренги, где он в 1641 году основал селение, впоследствии названное Хабаровкой. Там он тоже развернулся – на новых землях завел обширное хозяйство. Но и тут его не оставил в покое якутский воевода. В 1643 году он снова отобрал у Ерофея Павловича все его владения, а самого за отказ снабжать якутскую казну деньгами посадил в тюрьму. Из тюрьмы Хабаров вышел только в конце 1645 года. Вернулся в Усть-Киренгу и принялся восстанавливать свое разрушенное хозяйство.

А мысль его уже была о другом. Он наслышан был о богатых землях за реками Витимом и Олекмой, о чем в красках рассказывали ходившие туда с отрядами казаков и промышленных людей енисейский казацкий атаман Максим Перфильев и якутский письменный голова Еналей Бахтеяров.

А когда Ерофей послушал Пояркова, и вовсе загорелся мечтою идти на Амур. Ведь, по словам Василия Даниловича, выходило так, что на тех малонаселенных землях всего вдоволь, и земли эти никому не принадлежат. Ерофей Павлович был человеком головастым с большим житейским опытом. Он знал сибирскую географию лучше других, поэтому, изучив случайно попавший ему в руки чертеж с описанием похода Василия Даниловича, тут же сообразил, что есть гораздо короче и удобнее путь на Амур, чем тот, которым ходил Поярков. Но как добиться разрешения у властей пойти в поход на эту загадочную реку?

А тут как раз случай подвернулся. В 1648 году якутский воевода Дмитрий Андреевич Францбеков по пути из стольного града остановился на зимовку в Илимском остроге. К нему-то и обратился с челобитной Ерофей Хабаров. В ней он писал, что знает короткий путь на Амур, и просил дать ему сто пятьдесят человек, которых брался снарядить за свои деньги, и обещал прибыль великую русскому царю. Воеводе Францбекову показались заманчивыми его слова, и через несколько дней он дал оптовщику Ерофею Хабарову «наказ» о походе в Даурскую землю. В этом наказе говорилось, что он, воевода Францбеков, и дьяк Степанов «велят ему Ерофейку идти, и с ним охочим служилым и промышленным людям сту пятидесяти человек, или сколько может прибрать, которые похотят без Государева жалованья идти по Олекме и по Тугирю рекам, и под волок Шилской и на Шилку, на Государевых непослушников».

Речь шла о даурских князьях Лавкае и Батогу, которые отказывались платить ясак русскому царю. Хабарову предписывалось по возможности миром достичь своей цели. И только в крайнем случае ему разрешалось «прося у Бога милости, над ними поиск чинить и промышлять войною». Сам же Ерофей Павлович в своих отписках заявлял о большом желании закрепиться на Амуре «без всякой драки».

Хабарову не удалось собрать нужного числа людей. Только семьдесят человек разного сословия не устрашились идти с ним вместе в далекий поход.

В конце марта 1649 года отряд Хабарова вышел из Илимского острога и все лето провел в пути. К осени добрались до устья Тугира – правого крупного притока Олекмы. Здесь построили острожек, где и решили зазимовать. Но до весны Ерофей не смог усидеть в своем теплом таежном срубе – мечта звала его вперед. Так что в январе 1650 года отряд на нартах со всем своим скарбом отправился вверх по Тугиру. Перевалив через Олекминский становик – отроги Станового хребта – Хабаров с товарищами весной того же года добрались до реки Урки, впадающей в Амур. Там они вскоре вышли к стольному городищу царства Лавкая, который находился на самом берегу этой реки.

Но город будто бы вымер. Куда подевались его люди? – недоумевал Ерофей. Может, Лавкай решил нарочно заманить чужаков вглубь своих владений, чтобы затем бой им учинить? Однако в тот же день к лагерю Хабарова подъехало пять всадников. Это был сам Лавкай с двумя братьями, зятем и слугой. Тут и выяснилось, что до Хабарова в этих местах побывал казак Ивашко Елфимов Квашнин, покрученик промышленного человека Ивана Беляша Ярославцева. Он промышлял в этих местах и даже поставил зимовье на Тугирском волоке. Лавкай поведал о том, что Квашнин вел торговлю и говорил о скором приходе на Амур великого множества русских, которые хотят всех их побить и пограбить, а жен и детей «в полон имать». Не иначе, как Ивашко хотел тем самым устрашить дауров, но Лавкай отказался платить ясак русскому царю и увел людей из города.

Сидеть на одном месте Хабаров не стал и пошел с отрядом вниз по реке – нужно было изучить ее берега и добыть пропитание. На их пути попадались даурские городища, жители которых были настроены воинственно к чужакам. Пришлось вернуться в Лавкаев город и там укрепиться. Не дожидаясь весны, Ерофей с небольшой партией казаков из двадцати человек решил идти к Якутску. Надо было набрать поболе людей и заготовить припасы для нового наступления на Амур.

3

26 мая 1650 года Хабаров был уже в Якутске и докладывал воеводам о своем походе. Он привез с собой чертеж разведанного им левого берега Амура, где были обозначены пять даурских крепостей, коих, по его словам, нужно было взять, чтобы укрепиться на новых землях. Воеводу Францбекова убедил рассказ Хабарова, и он тут же сел писать доклад царю. «Тебе, государю, будет прибыль большая, и в Якуцкой, государь, острог хлеба присылать будет не надобно, потому что из Лавкаева города с Амура реки волок на Тугирь реку в новый острожек, что поставил Ярко Хабаров, переходу только со сто верст, а водяным путем из того Тугирского острожку на низ Тугирем рекою и Олекмою и Леною до Якуцкого острогу поплаву на низ только две недели; а сказывал он, Ярко, нам холопам твоим, что та Даурская земля будет прибыльнее Лены и что против всей Сибири место в том украшено и изобильно».

Однако воевода не стал дожидаться решения царя. Медлить было нельзя, ибо уже не только Русь проявила интерес к землям, граничащим с царством маньчжуров. Иные европейские государства тоже были не прочь продвинуться на восток. Бросили клич, и сто десять человек добровольно согласились отправиться с Хабаровым, а еще двадцать семь служивых людей дал воевода. Как говорится, кот наплакал, однако, заручившись словом воеводы, обещавшим, что уже скоро к ним подойдет помощь, Ерофей с новоприборными охочими людьми двинулся в путь.

Осенью 1650 года Ерофей Павлович встретился со старыми соратниками. Все они были живы и здоровы, хотя и выдержали немало стычек с даурами. Не теряя времени, Хабаров поднял все свое небольшое войско и пошел «на великую на Амур реку, в княж Лавкаево княжение, в их Даурскому городу». Дауры поджидали чужаков. Увидев их, они вышли из стен острога князя Албазы, что находился напротив впадения реки Амурхэ в Амур, и, отказавшись от мирных переговоров, решили перебить всех казаков. Тогда и Хабаров показал им силу и «бился с ними с половины дни до вечера». Обратив дауров в бегство, казаки овладели крепостью Албазин.

Укрепив ее и захватив с собой большую часть отряда, Ерофей с двумя пушками двинулся вниз по Амуру. На десятый день пути он встретил многочисленное даурское войско и смело вступил с ним в неравный бой. Дауры не выдержали натиска русских и отступили. Рядом с этим местом Хабаров велел поставить острог, в котором остались двадцать казаков и еще столько же служилых людей для сбора ясака под началом Дуная Трофимова и Тренки Ермолина Чечигина. В том же году Хабаров отправил в Якутск богатый ясак: четыре сорока и шесть соболей.

Зима прошла в обычных заботах, в сборе ясака, в укреплении Албазина. А весной, когда река очистилась ото льда, Хабаров стал готовить сплав по Амуру. Главным его желанием было еще дальше продвинуться на восток, установив на дальних землях власть русского царя. 2 июня 1651 года Ерофей Павлович начал свой героический поход.

Двигались целой флотилий на дощаниках и стругах. Бородатые, крепкие русские мужики, готовые порадеть за царя и отечество. При появлении отряда дауры оставляли берега Амура и уходили в леса. Через два дня добрались до города князя Дасаула, расположенного на левом берегу реки, а на третий подплыли к городу Гайгударову. Дауры встретили отряд на берегу и не давали ему пристать. И только ружейные выстрелы заставили их отступить и запереться в крепости. Началась осада.

У Ерофея не было особого желания воевать. Надеялся на переговоры. Случается, сказанное веское слово стоит сотни пушек. Потому перед боем Хабаров обратился к осажденным с речью, в которой через толмача Костку Иванова призывал их добровольно «без драки сдаться и давать ясак государю по своей мочи». Однако ответа не последовало. Несколько раз ходили казаки под непрерывным градом стрел на приступ. «Всю ночь до схожево солнца», как писал Хабаров в своей отписке воеводе якутскому, шла осада. В конце концов дауры не выдержали и обратились в бегство. Но только «десятка полтора, лишь те и ушли из города», остальные же были окружены и взяты в плен. Отряд захватил много трофеев, знамена и лошадей. И то: добыча воинская – добычка праведная.

Так и шли они от городища к городищу, огнем и мечом, а где удавалось – и словом прокладывая себе путь. Труднее всего было взять город, где правил князь Банбулай, что стоял по реке за впадением в нее Зеи. «Город крепкой и укреплен накрепко, а крепили тот город всею Даурской землею», – написал в своем отчете воеводе Ерофей. А тогда, увидев эту крепость, он понял, что она являлась оплотом дауров на Амуре и что взять ее будет непросто.

Однако казаки уже рвались в бой. Подойдя к городу, обнесенному бревенчатой высокой стеной, они прямо с судов стали палить из пушек. Дауры дрогнули и обратились в бегство. Подойдя к берегу, люди Хабарова сели на коней и стали преследовать отступающих. В полон тогда были взяты три даурских князя – Туронча, Толга и Омутей, которые, испугавшись за свою жизнь, тут же согласились платить ясак русскому царю и быть под его «высокою рукою в вечном ясачном холопстве». Чтобы их слова были услышаны многими, Хабаров заставил князей дать присягу при всем народе. Оставив главных князей у себя атаманами, Ерофей, посоветовавшись с ратными людьми, служилыми и с вольными казаками, всех остальных дауров отпустил по своим улусам. И с тех пор, как позже вспоминал Ерофей, «они жили в тех своих улусах у города с нами за един человек и корм нам привозили, и они к нам в город ходили беспрестанно, и мы к ним тоже ходили».

Русским и впрямь тогда быстро удалось найти общий язык с даурами. Это был трудолюбивый народ. Они сеяли ячмень, овес и просо, имели большие стада, ездили на волах и лошадях. В отличие от живших выше по Амуру братских и намясинских тунгусов, которые нередко нападали на селенья казаков, уводя у них скот и лошадей, эти, напротив, делились с русскими всем, что имели. Более того, будучи отличными стрелками из лука, они часто вставали на сторону казаков, когда тем приходилось отражать нападения кочевников и маньчжуров.

Так бы, наверно, и продолжалось, если б однажды люди Хабарова вдруг не обнаружили, что дауры ушли из своих улусов. А впереди зима – где взять пропитание? Пришлось снова садиться на весла и двигаться вниз по реке. Четыре дня плыли до того места, где Амур течет, стиснутый Хинганским хребтом. Через ущелье плыли два дня и ночь, лишь изредка останавливаясь в улусах, чтобы пополнить запасы продовольствия, а еще через два дня достигли устья реки Сунгари. После короткой остановки снова двинулись в путь и потом семь дней плыли мимо берегов, населенных дючерами. Ниже по Амуру встретили новый народ – гольдов, которых Ерофей называл ачанами. Землю они не пахали, скот не держали, занимались только рыболовством.

29 сентября увидели селение на левом берегу Амура, где и решили поставить острог и зазимовать.

А рано утром следующего дня около тысячи дючеров и ачан подошли к острогу и подожгли его со всех сторон. В остроге в это время оставалось чуть больше сотни русских. Устоять против ружей и пушек нападавшие не смогли – бросились к реке, где у них наготове стояли большие струги.

После этого крепость основательно укрепили. А в конце ноября уже зимником сто двадцать казаков были отправлены в улусы, откуда они возвратились с богатым ясаком.

Больше казаков никто уже не трогал. Зима прошла в сборах ясака и поисках пропитания. Местные князцы, поначалу испугавшиеся чужаков, вконец поняли, что особо-то их никто неволить не собирается, поэтому и пошли под высокую руку русского царя, за что их людям была обещана защита от маньчжурских набегов.

Казалось бы, ничто не предвещало беды. Но вот в конце марта к стенам крепости с маньчжурской стороны подошла, как писал Хабаров в своей отписке якутскому воеводе, «сила богдойская, все люди конные и куячные[17 - Куяки (куячные одежды) – латы из кованых пластинок.]». На вооружении двухтысячного маньчжурского войска были пушки, скорострельные пищали и петарды. Командовал им военачальник Хайсэ.

Дежуривший на подзорной башне казак первым заметил маньчжуров и забил тревогу. Тут же крепость пришла в движение.

– Братцы-казаки! – гремел есаул Андрей Иванов. – Ставайте наскоре и оболокайтесь в куяки крепкие! Не посрамим же Русь святую! Ура-а! – закричал он.

– Ура-а-а! – подхватили его клич казаки.