скачать книгу бесплатно
Как только стих звук моего голоса, собака встала на все четыре лапы и направилась в мою сторону. Я выхватил пистоль, одновременно взведя курок. Этот приём дядюшка меня заставлял повторять многократно, утверждая, что однажды он может спасти мне жизнь. Однако сейчас прямой угрозы всё же не наблюдалось – собака подбегала ко мне медленно, неторопливо, её когти размеренно цокали по доскам. Я был уверен, что успею выстрелить, если она на меня кинется.
Глава 3
Собака остановилась в двух шагах и снова села прямо, глядя на меня. Одно ухо у неё стояло торчком, второе висело, из-за этого в её облике могло присутствовать нечто потешное. Но только если не смотреть ей в глаза. Они очень напоминали глаза того слуги, глядели так же сквозь меня и этот взгляд совершенно не походил на собачий. Я поднял пистоль и направил его в лоб данному созданию. Объяснить подобный взгляд у человека ещё было можно, но никак не у бессловесной твари.
– Сударь! – крикнул я, не в силах оторваться от этих глаз. – Отзовите собаку! Нам нужно поговорить!
От того, что случилось следом, мне захотелось завопить от ужаса и бежать со всех ног прочь отсюда – собака снова встала на четыре лапы и пошла обратно, но только задом наперёд, не разворачиваясь и продолжая глядеть на меня.
Такого просто не могло быть. Никакой зверь не в состоянии так двигаться! Я буквально оцепенел от жуткой неправильности происходящего. Когти твари снова равномерно цокали по дощатому полу и этот звук казался мне совершенно непереносимым. Чтобы его заглушить, я в полный голос заорал что-то нечленораздельное, а затем ринулся вперёд. Неподвижные глаза снова оказались совсем близко, я ткнул между ними пистоль и нажал спуск.
Грохот выстрела привёл меня в чувство. Грудь моя вздымалась, будто я пробежал не пару десятков футов, а целую милю. Передо мной висело облако дыма от сгоревшего пороха и его такой знакомый запах тоже успокаивал мой рассудок. Создание лежало на полу с размозжённым черепом и выглядело необратимо мёртвым. Я сунул пистоль за пояс и выхватил шпагу, а затем бросился через дым дальше и ворвался в довольно просторную комнату, сквозь давно немытые стёкла которой тускло просачивался свет.
Посередине комнаты стоял подсвечник на длинной ноге с одинокой зажжённой свечой. В кресле у стены сидел человек и смотрел на эту свечу. Напротив него у другой стены на стуле сидел мальчик и тоже смотрел на свечу. Оба сидящих никак не отреагировали на моё появление, продолжая глядеть на маленький слегка подрагивающий огонёк. Мальчик был одет как простолюдин и судя по возрасту, как раз и был пропавшим сыном кузнеца. Что же, по крайней мере, его тут не подвергали никаким истязаниям. Правда, эта его неподвижность и застывший взгляд сильно меня настораживали.
Человек в кресле был мужчиной средних лет с тронутой сединой бородкой, густыми волнистыми волосами, расцвеченными седыми прядями и худым аристократическим лицом. Одет он был в домашний халат и туфли на босу ногу. Сзади послышался топот, я обернулся, направив шпагу в сторону шума, но это оказался кузнец. Лезвие его топора было чем-то вымазано. Бросив на меня безумный взгляд, он на миг застыл, затем заметил мальчика и опустился возле него на колени.
– Поль! – позвал он, положив руку ему на плечо и заглядывая в лицо. – Малыш!
– Лучше его не трогать, – раздался спокойный голос.
Я снова дёрнулся, нацелив шпагу на сидевшего в кресле мужчину. Глаза его по-прежнему смотрели только на пламя свечи.
– Его разум сейчас держится на очень тонкой нити, – так же спокойно и неторопливо продолжил говорить мужчина. – И не только разум.
После этих слов он как-то неприятно хихикнул и посмотрел прямо на меня.
– Сударь! – сказал я. – Что здесь происходит?
Мне хотелось задать этот вопрос твёрдо и уверенно, но я сам почувствовал, что у меня не получилось.
– Не испугался, – произнёс мужчина в кресле, глядя на меня, и будто совершенно не расслышав сказанного мной. – Что же. Это забавно.
– Сударь, – повторил я. – Что здесь…
– Не трогать! – вдруг резко скомандовал он, повернув голову к кузнецу.
Жан заметно вздрогнул и боязливо отдёрнул руку от сына.
– Ну как что? – снова спокойным голосом сказал мужчина, возвращая своё внимание на меня. – Совершается обращение. Неужели не ясно?
– Как вы сказали? – переспросил я.
Происходило непонятное – я чувствовал себя всё более и более неуверенно и не знал, что делать дальше.
– Садитесь, я вам расскажу. Вы, кажется, сможете меня понять… Эти люди слишком грубы в своих желаниях и устройстве. Вы не такой. Глядя на вас, я испытываю новое чувство, а мне так не хватает новых чувств. САДИТЕСЬ, ну что же вы!
Действительно, почему бы не присесть?
Я сделал два шага назад и с облегчением сел на ещё один стоявший у стены стул.
Мужчина в кресле слабо улыбнулся.
– Они такие послушные, – будто жалуясь сказал он. – Так привыкли подчиняться… Вы знаете, я ведь уже думал об этом – мне нужен ученик!.. Да. Он даст мне новые краски, новые ощущения!
Краски? Я внезапно вспомнил всё то убожество и серость, которые увидел в этом доме. Несколько картинок пронеслись перед глазами.
– Вы сомневаетесь? – тут же разрушил этот поток приятный голос. – Я могу жить где угодно! Смотреть глазами кого угодно и быть кем угодно!.. Повелевать послушными мне телами! Быть зверем и пробираться во тьме! Быть птицей и лететь над этим миром! Это восхитительно, мой будущий друг! Бросьте эту грубую железку. БРОСЬТЕ!.. Чудесный случай избавил меня от морока земных оков и теперь я могу постигать всю полноту бытия!.. Открою вам секрет – в каждом живом существе присутствует Сила. Во мне. В вас, мой будущий друг. В этих грубых созданиях… Но только она дремлет и её требуется разбудить… Я разбудил свою с помощью простой верёвки, представьте себе…
Голос звучал будто музыка, но такая, какую я никогда не слышал. Какой она должна быть на самом деле. Этот голос вёл меня за собой, и смысл слов плохо доходил до меня. Но это было неважно.
– Вы спрашивали, что такое "обращение"? Это и значит разбудить. Живое существо должно оказаться на грани жизни и смерти. И ещё оказаться и снова! Многократно оказаться. И сила просыпается!
Он отвёл от меня глаза, посмотрев куда-то мимо, и я почувствовал жгучий укол потери. Но вскоре взгляд его снова обратился на меня, и я успокоился.
– Но главный секрет, мой будущий друг, состоит в том, что разбуженную Силу других можно забрать себе. Значительно усилив собственную… А затем её можно тратить. Я научу вас. Новый мир откроется перед вами! А я, как мне кажется, с вашей помощью смогу достичь новых высот. Вы готовы к этому удивительному путешествию, мой будущий друг?
Сбоку доносился какой-то шум, уже некоторое время беспокоивший меня. В какой-то момент он стал совсем неприятно громким, отвлекающим. Я с усилием оторвал свой взгляд от этих ласковых глаз и с раздражением повернул голову. На полу сидел грузный человек и с силой сжимал свою шею обеими руками, притиснув собственную голову к стене. Лицо его побагровело, из раскрытого рта доносился хрип, а большие ноги сучили по полу, царапая его каблуками. Именно этот звук и отвлекал меня. Рядом с ним неподвижно на стуле сидел…
Я непонимающе вгляделся. Там сидел его сын. А этот грузный человек… Кузнец. Кузнец по имени Жан. Я ещё раз посмотрел на эти беспокойно двигающиеся ноги, на разинутый рот и внезапное как молния озарение настигло меня. Не давая времени озарению рассеяться, я вскочил, подхватив лежащую на полу шпагу, и в длиннейшем выпаде воткнул её в грудь мужчины, сидевшего в кресле.
Тот поперхнулся на полуслове.
Шпага вонзилась очень глубоко. Я потянул её обратно, но сидящий вдруг ухватился ладонями за клинок. Я не смотрел на его лицо, потому что смотреть на него не следовало, об этом было в озарении, и видел только эти шевелящиеся пальцы, сомкнувшиеся на лезвии. Шпага не выдёргивалась никак. И тогда я отскочил к кузнецу, схватил лежащий возле него топор и, зажмурившись, ударил им, успев нацелиться выше своего клинка.
Раздался глухой стук падения и что-то покатилось по полу. Этот звук отчётливо разносился в наступившей тишине – хрипа кузнеца уже не было слышно. Я открыл глаза. Топор вонзился в спинку кресла. Тело, сидящее в кресле, заканчивалось на лезвии воткнувшегося в спинку топора. Бросив взгляд на пол, я увидел нечто шарообразное, но благоразумие подсказало мне не приглядываться. Тронув рукоять топора, я убедился, что он засел очень плотно. Даже не подозревал, что могу нанести удар подобной силы. Кузнец, не подававший признаков жизни, закашлялся и начал ворочаться.
А я вдруг понял, что у меня очень болит голова. Буквально раскалывается. Просто невыносимо. Охнув, я сел на корточки, обхватив голову руками, будто пытаясь удержать её от разрушения. Кузнец всё ещё беспомощно ворочался. Кое-как я поднялся и подошёл. Потянул за руку и помог ему встать на колени.
– Поль! – хрипло простонал он, протягивая ладонь.
Мальчик свалился со стула и лежал с закрытыми глазами. Морщась от боли, я наклонился над ним, пытаясь понять, жив он или нет.
– Нужно вынести его на воздух, – сказал я кузнецу. – Слышишь меня? Можешь идти?
От моих метаний по комнате подсвечник опрокинулся, но свеча не погасла. Она подкатилась к портьере, и та уже начинала разгораться. Я снова схватился за голову. Когда я её сжимал, казалось, что она не так сильно болит. Первым порывом было сдёрнуть портьеру и потушить пламя. Но затем я передумал.
Кузнец, покачиваясь, поднялся на ноги. Несколько секунд он вглядывался в сидящее в кресле тело, затем плюнул в его сторону и выругался.
Я был согласен со сказанным, но всё же лучше было не поминать Врага рода человеческого в этих стенах.
– Бери сына, – сказал я. – Пойдём отсюда.
Подошёл к креслу и попытался вытянуть свою шпагу. Но она плотно сидела в мертвеце, видимо, как и топор, завязнув в спинке. Портьера разгоралась всё сильнее, с той стороны уже потянуло жаром. Я упёрся сапогом в грудь мертвеца, и шпага подалась. Даже такое прикосновение возмутило мой дух.
– Скорее! – крикнул я.
Кузнец уже поднимался, держа своего сына на руках. Мы прошли коридором мимо мёртвой собаки, которая, как оказалось, не была никаким исчадием ада, а лишь находилась под властью безумца. Мне даже стало жаль её. Возле входной двери лежал лицом вниз зарубленный кузнецом слуга. Бедняга тоже был, очевидно, не в себе, но на него у меня жалости уже не хватило.
…
Мы дошли до наших лошадей, я отстегнул флягу и полил водой мальчику на лицо. Он лежал на траве бледный и похожий на мёртвого, но я чувствовал, что он живой. Мёртвые выглядят как куклы, а мальчик на куклу похож не был. С содроганием я разглядел синяки на его шее, напоминающие следы пальцев. Маленьких детских пальцев. Я попил сам и отдал флягу кузнецу. Удивительно, но голова болела уже не так сильно.
Достал из седельной сумки маленькое зеркальце, которое взял по суровому настоянию матушки, и поднёс его ко рту мальчика. Зеркальце слабо затуманилось и на лице кузнеца блеснула слезинка, такая неожиданная в сочетании с его грубым обликом, казалось бы, предполагавшим душевную чёрствость.
– Славно горит, – сказал я ему, положив ободряюще на плечо руку.
Кузнец согласно кивнул. Ярко полыхало уже не только в двух крайних окнах второго этажа, но и в двух соседних. Из-под крыши валил дым, поднимаясь столбом в прояснившееся и уже вечереющее небо.
Никогда не думал, что лицезрение пожара может быть таким приятным.
…
На обратной дороге я думал расспросить кузнеца подробнее о его сеньоре. Мы скакали бок о бок, я придерживал повод его коня, а он крепко прижимал к груди бесчувственного сына. Но жалость победила. А затем, когда мы приехали к ним в дом, располагавшийся в стороне от кузни, и жена кузнеца вместе с дочкой стали со слезами хлопотать вокруг мальчика, мне и вовсе расхотелось о чём-то расспрашивать.
Я и сам уже мог о многом догадаться. Возможно, моё изначальное неведение было действительно полезнее. В любом случае поход в итоге выдался удачным. Только мальчик Поль до сих пор не желал возвращаться в этот мир. Но дыхание его оставалось ровным и под закрытыми веками было заметно движение глаз, будто он видел некий увлекательный сон. Его уложили в кровать.
О происшедшем я рассказал скупо. Поведал, что проткнул шпагой злонамеренного вероотступника, а дом его загорелся сам по воле Господа. Но когда хозяйка собрала на стол, мы с кузнецом выпили вина, и я начал ловить восхищённые взгляды васильковых глаз Жанны, дочери кузнеца, мне уже захотелось рассказать больше подробностей. Здесь, в домашней обстановке, где уютно постреливали дрова в очаге, напротив меня за столом сидела хорошенькая девушка и всё было таким настоящим, произошедшее представлялось неким дурным видением. Но то, что это было на самом деле, подтверждал лежавший в соседней комнате мальчик.
Хоть бы очнулся скорее!
И будто в ответ на этот мой призыв из комнаты донёсся слабый голос. Мальчик звал свою мать.
После того как радостные возгласы родных немного стихли, я тоже пошёл посмотреть на очнувшегося страдальца. Наткнувшись на его взгляд, я вздрогнул – будто вновь вернувшись туда, в тот дом. Но на юном лице появилась слабая улыбка и я тоже улыбнулся.
– Этот господин спас тебя, – сказала сыну хозяйка, показывая на меня рукой.
– Я знаю, – тихо ответил мальчик.
Откуда? Я был уверен, что не слышал, как ему что-то рассказывали о происшедшем. А сам он там никуда, кроме как на свечу, не смотрел. Рука мальчика на ощупь была уже тёплой, я сжал её и погладил его по голове.
– Выздоравливай, Поль, – ласково сказал я. – Чудовища повержены. И будут повержены вновь!
– Я знаю, – повторил мальчик и опять улыбнулся.
В этот миг меня посетило странное чувство. Показалось вдруг, что наши с ним судьбы связаны. Не только сейчас, но и в дальнейшем. Как такое может быть?
Я поднялся на ноги, уступив место матери мальчика
Это было очень странное чувство, в немалой степени меня озадачившее. Но, поразмыслив, я отнёс его к чрезмерному проявлению собственной чувствительности и склонности фантазёрству, в чём меня периодически упрекала матушка. Не без оснований, следовало признаться.
Фантазировать я любил с детства, и что же теперь? Совсем человеку нельзя верить? Я с горечью представил, как рассказываю матушке о своих сегодняшних приключениях и вижу на её губах недоверчивую улыбку. А вот дядюшка бы поверил! Или тоже нет? И я погрузился в размышления о том, стоит ли мне в письме им описывать происшедшее или нет? Вполне возможно, что вместо восхищения такое моё письмо вызовет совершенно обратную реакцию. И как матушка до сих пор не поймёт, что я теперь мужчина и отвечаю за свои слова!
…
Ночевать я отправился на сеновал, не желая беспокоить счастливое семейство. Да и у меня уже появилась привычка к подобным ночёвкам – за время своего путешествия я успел убедиться, что на постоялых дворах клопы занимают, очевидно, некое привилегированное положение, отчего проживают там в неимоверных количествах, упиваясь беззащитностью усталых путников. Впрочем, другие путники относились к сей напасти довольно философски и удивлялись моему возмущению. Но у меня привычки мирно сосуществовать с клопами не имелось. На моей памяти они у нас в доме заводились несколько раз, видимо, завозимые кем-то из гостей, но матушка была к ним беспощадна и заставляла вытравливать этих пришельцев до полной победы.
На сеновале я долго беспокойно ворочался, то вспоминая происшедшее, причём дуэль с гасконцем в моих воспоминаниях отодвинулась очень далеко, то раздражённо объясняя матушке необходимость пересмотреть её точку зрения на единственного сына. В этих своих метаниях я не заметил, как задремал, а затем внезапно вскинулся в холодном поту. Мне привиделась раскрывшаяся передо мной жуткая чёрная бездна, в которую я неудержимо соскальзывал.
– Сударь? – как оказалось, звал меня наяву чей-то нежный голос. – Сударь, вы спите?
Это была Жанна, прелестная дочка кузнеца.
Благородная девушка решила отблагодарить меня за спасение брата. Так как может.
А кто я такой, чтобы осуждать других за их благородные деяния?
Глава 4
Глядя на распростёршийся перед моими глазами город, я чувствовал, как бьётся в волнении сердце. Ещё и погода сжалились – с утра ярко и горячо светило солнце, и в его лучах Париж казался огромным праздничным пирогом с золотистой корочкой, преподносимым мне Провидением. Сей пирог сулил насыщение. А что значит насыщение? Конечно же, славу и богатство! Или богатство и славу. Но лучше вначале всё-таки славу. А война – лучший путь для благородного человека, чтобы завоевать славу.
Тем более что нынешняя война не должна была оказаться слишком короткой, протестанты сильны как никогда, так считал дядюшка. А за славой придёт и богатство. И я, глядя на этот город, поклялся себе, что не вернусь в Вилар неудачником. Только в блеске славы и богатства. Если нет – лучше и вовсе не возвращаться. Пускай наше поместье становится в итоге приданным Аннет. Пускай! А я битым жизнью в родную вотчину возвратиться никак не могу!
Я почувствовал, что у меня предательски защипало в глазах. Тут в голову пришла робкая мысль, что если быстро прославиться не удастся, то что же? Неужели нельзя просто так матушку навестить? Как бы, в перерыве? Мысль была здравая, но ослабляла мою решимость, и потому я поспешно изгнал её из своей головы. Не время сейчас об этом думать!
Насчёт первенства славы или богатства вопрос тоже оказывался непростым. При здравом размышлении становилось понятно, что вначале неплохо было бы если и не разбогатеть, то хотя бы просто улучшить финансовое положение.
Выезжая утром из трактира с постоялым двором, в котором ночевал, я ещё раз пересчитал содержимое своего кошелька, будто надеясь на некоторые счастливые изменения, которые могли вдруг случиться в его утробе сами по себе, без моего участия. Но изменений не обнаружилось – всё моё серебро и медь составляло в сумме 49 су и 5 денье. А я ведь загадывал въехать в Париж с пятьюдесятью су, не меньше. Это представлялось мне добрым знаком. Но вообще, конечно… На эти деньги я мог купить пяток коров, но для Парижа это, разумеется, не деньги. Когда я только собрался в путь, матушка выдала мне три золотых экю. И ещё у меня был Одиссей. Два золотых, то есть 120 су ушли на покупку снаряжения, из них львиную долю я потратил на чрезвычайно понравившийся мне пистоль – 45, су хотя за 55 мог купить пару. Но он был так изящно сделан и его кремнёвый замок оказался столь надёжным и добротным, что я не устоял. В итоге уже непосредственно в путь я отправился с одним золотым экю, который сразу разменял на серебро и медь, на 60 су. Я рассчитывал, что на дорогу до Парижа потрачу менее 10 су и действительно почти уложился.
Виноват был последний трактирщик. Этот пройдоха мало того что содрал с меня целый су за ночёвку в его клоповнике и кормёжку Одиссея, что я ещё мог принять, учитывая близость столицы, но он ещё и потребовал полсу – 6 денье за лохань горячей воды, которую я распорядился принести ко мне в комнату. Да я за 2 су купил себе превосходнейшие сапоги! И всё недоумевал, каналья, для каких целей эта вода мне надобна, из чего следовало заключить, что привычки к мытью у местных жителей не имелось. Но мне очень хотелось достойно подготовиться к въезду в Париж, смыть с себя дорожную грязь и привести внешний вид в порядок, так что я уступил в этом вопросе мерзавцу.
Привычку к мытью мне привил дядюшка, когда-то посетивший с купеческим обозом далёкую Московию и там пристрастившийся к местному обычаю. Дядюшка даже устроил у нас в поместье мыльню наподобие московитской, посетить которую заезжали порой и наши ближайшие соседи.
Трактирная служанка за пару денье вычистила мой камзол, а также выстирала и просушила над очагом бельё, и теперь, вымытый и чистый, я торжественно въезжал в город, который должен был удовлетворить мои желания и, возможно, исполнить мечты. Для дополнительного эффекта я воткнул в берет тщательно сберегаемое в седельной сумке перо птицы попугай, обитающей в Новом Свете, которое купил у торговца в Тулоне год назад.
…
Сказать, что Париж поразил меня, значит не сказать ничего. Я был ошеломлён. В первый раз увидев вблизи обычный на вид жилой дом, но только высотой в целых пять этажей, не считая цокольного и чердачного, я даже слёз с Одиссея и ещё раз более придирчиво пересчитал этажи. А в дальнейшем выяснилось, что таких высоких домов тут неисчислимое множество! Встречались и такие дома, которые поражали не размерами, а изяществом и напоминали небольшие дворцы. Возле некоторых я тоже ненадолго задерживался, пытаясь догадаться, кто в них может проживать. Ни в какие расспросы пока вступать не хотелось. А когда я вывернул из очередного узкого проулка и внезапно оказался на набережной перед собором Парижской Богоматери, который сразу узнал из дядюшкиных описаний, то долгое время просто пялился на его грандиозность, неизящно разинув рот и даже забыв перекреститься.
Ещё я по пути миновал огромнейший рынок, а также неимоверное количество различных лавок, в том числе и книжных. Сколько же там было книг! Я не выдержал и зашёл в одну из них, и в себя меня привело только недовольное ржание Одиссея, которому было страшно долго оставаться без меня на городской улице. Книги стоили весьма недёшево, желал прочесть я многие из них, поэтому твёрдо решил ничего пока не покупать, деньги всячески беречь, и в книжные лавки не заходить, пока мой кошелёк существенно не потяжелеет.
Я стремился к Лувру. Ознакомиться с городом, поглазеть на Лувр, попытаться навести некоторые справки и решить с ночлегом – вот задачи, которые я ставил себе на сегодняшний день. К решительному штурму этого города следовало приступать, начав с рекогносцировки и планомерной осады. Тем более что у меня не было никакого рекомендательного письма – у дядюшки никаких высоких связей в Париже не оказалось. При мне были только бумаги, подтверждавшие моё происхождение, и всё. Впрочем, дядюшка меня убедил, что этих бумаг и ума вполне достаточно для того, чтобы добиться любых высот. Конечно, если будет на то Господня воля.
А сколько в Париже было красоток! И совсем юных, и более зрелых. Самого различного положения. Перо на моём берете покачивалось, я пытался охватить взглядом всех и всё, и иногда осмеливался допускать лёгкий учтивый поклон. Об одном я жалел – что в силу возраста не имею достойной растительности на лице. Мне хотелось бы добавить к своему облику аккуратную бородку и усы. Некоторые прелестницы не уступали красотой Жанне, дочери кузнеца, своей нежностью оставившей зарубку на моём сердце. А некоторые даже и превосходили.
В таком несколько одурманенном состоянии, иногда осведомляясь о дороге у прохожих, я добрался до Лувра. Дворец тоже произвёл на меня впечатление, но уже не слишком сильное. После всех предыдущих открытий, после Собора, мостов, книг и красавиц я уже не мог слишком восхищаться, эта моя способность к данному времени изрядно выдохлась.
Моё внимание привлекли всадники, исполнявшие недалеко от ворот на лужайке некие сложные манёвры. Всадники были примечательные – в ярко блестевших кирасах, шлемах и латах они величественно гарцевали на могучих конях. Жандармы, тяжёлая кавалерия, слава и гордость Франции. Впрочем, утратившая к настоящему времени и часть доспехов, и часть несокрушимости, и, как следствие, часть славы. Увесистые свинцовые пули, разгоняемые в стволах мушкетов до неимоверной скорости, подорвали её величие. Но даже дядюшка признавал, что если тяжёлая кавалерия может в бою удержать строй, то на ближней дистанции она поистине смертоносна и ломает ряды даже швейцарских пикинеров.
Воистину сейчас эта воинская специальность стала вдвойне опасной, но при этом по-прежнему привлекала лучших дворян Франции. И весьма небедных дворян. На доспехи того качества, что носили всадники, моих денег сильно не хватало, не говоря уже о таком коне. Без посторонней помощи всё это было недостижимо. Где бы разыскать подобную помощь?
В задумчивости я отвёл Одиссея в сторону, хлебнул вина из фляги и достал из седельной сумки припасённую булку и кусок сыра. Всадники снова разъехались, а затем стремительно понеслись друг на друга, держа строй. Я взволнованно прекратил жевать, но всадники благополучно разъехались, каким-то чудом избежав столкновения.
Внезапно в неразборчивой до этого речи двух молодых людей, прогуливавшихся неподалёку и постепенно приблизившихся ко мне со спины, я услышал слово "перо" и навострил слух. Уж не обо мне ли эти господа разговаривают? Дело в том, что во время поездки по Парижу у меня появились некие подозрения – я уже несколько раз слышал смешки со спины и пару раз до меня доносилось слово "перо". Смеявшиеся были простолюдинами и поспешно ретировались, встретив мой взгляд. Я приписал подобное поведение дикости и невоспитанности местных жителей, никогда не видевших заморских птиц. Но эти два молодых человека не выглядели дикими и невоспитанными. Мой теперь уже обострённый слух уловил слово "перо" ещё раз, затем ещё, а затем кто-то из молодых людей звонко рассмеялся. Я обернулся и пристально посмотрел в их сторону. В ответ на мой взгляд один из них довольно учтиво мне поклонился, но, как мне показалось, с изрядной насмешкой при этом.
Я протянул на ладони оставшийся хлеб Одиссею.
– Подожди-ка меня тут, братец, – шепнул ему в ухо.
