скачать книгу бесплатно
Петр Вадимович рысью сгонял в свое восьмое купе, набросил пиджак и вернулся. Его щеки взволнованно тряслись и меняли цвет каждую минуту.
– Проходите, товарищ Шиманский, – вежливо шаркнул Балчи.
Ахмет вышел в коридор, закрыл за ними купе. Изнутри щелкнул замок. Проводник уставился в окно, привычно скользнул взглядом по расписанию. «РОМАНОВО – прибытие 01.15 – стоянка 10 – отправление 01.25». Эта строчка отчеркнута чьим-то ногтем.
Дверь уехала в сторону, Шиманскиий вышел.
Зелено-фиолетовые щеки Петра Вадимовича дребезжали, как студень, он буркнул Ахмету: «Извините…» – и на негнущихся ногах удалился к себе.
Ахмет и Балчи посидели немного в дежурном купе, здесь работал кондиционер и было не так душно, как в остальной части вагона. Балчи положил на стол два банкнота по пятьдесят тысяч:
– Это тебе от товарища Шиманского. Он больше не будет.
На щеках милиционера проступили симпатичные ямочки.
– Все чисто, ты документы смотрел? – Ахмет спрятал деньги в карман. – Какой-то этот Шиманский показался мне… не знаю.
– Обычный мешок навоза, – Балчи пошарил под сиденьем, выудил из ящика бутылку пива. – Так ты угощаешь или нет?
Ахмет откупорил пиво, вскрыл пакет с крабовыми палочками, достал из шкафчика солонку. Балчи одним глотком прикончил полбутылки, покосился на подушку, где лежал, свернувшись знаком «&» чей-то длинный волос, спросил:
– А девчонка что? Как обычно?
– Дрянь, – сказал Ахмет и соединил пальцы обеих рук, словно показывая зияющую бездну. Потом махнул рукой. – Бродягам сойдет, они после степей и не такое жрали.
– Знаю, – кивнул Балчи. – Где она?
Глава третья
1.
Отец построил этот дом двадцать лет назад.
Предание гласит, что в жаркий день 23 августа 1976 года, когда Жорина мать вернулась от гинеколога и сообщила, что беременна, Владимир Алексеевич набил свою знаменитую трубку, позвонил одному из своих бесчисленных полезных знакомых и сказал: «Я беру этот участок, Гриша. Да… и распорядись, чтобы завтра же начинали котлован». У них с матерью была, конечно, двухкомнатная квартира в блочном доме почти в самом центре Романова, нормальная квартира, высокие потолки, прекрасные соседи, но по южным стандартам для уважающего себя человека (тем более для главного инженера, в перспективе – генерального директора) этого явно недостаточно. Дом, сын, дерево – все должно быть свое.
Дом рос как на дрожжах всю осень и большую часть необычайно теплой в том году зимы. Отец собирался построить его по фахтверковой технологии, чтобы он был похож на домики из сказок Гофмана или из «Семнадцати мгновений весны», – но что-то там не заладилось, а может, все оказалось чересчур сложно и какой-нибудь Гриша сказал, что надо совесть иметь в конце концов, и так ведь на него, считай, целое стройуправление горбатит.
Последний гвоздь был вбит восемнадцатого марта 1977 года. Два этажа, гараж, мансарда, огромная терраса (или трибуна?), чтобы пить чай вечером и все видели, как тебе хорошо живется.
Двадцать девятого марта Владимир Алексеевич пригнал откуда-то солдатиков, они перетащили и расставили всю мебель, а заодно положили бетонную плитку на дорожках. На следующий день – шумное новоселье, и расторопный полезный Гриша получил, наверное, посеребренный кинжал в подарок, или барашка, и Жорина мама прослезилась, что он такой полезный и расторопный.
А через месяц родился Жора. И этот дом с самого начала был ему родным. Когда Жорику исполнился год, он свалился с лестницы и полмарша пролетел кубарем; было много крика, много слез, Владимиру Алексеевичу опять пришлось закуривать свою трубку и набирать чей-то полезный телефон. Но все обошлось. До какого-то момента Жора Пятаков и этот дом – пусть и не построенный по фахтверковой технологии, – жили душа в душу. Когда к Жоре приходили на день рождения школьные друзья, дом послушно превращался в джунгли или каньон, или трущобы Бронкса. Когда Жора ссорился с родителями, здесь можно было найти укромный уголок, какую-нибудь щелку, о существовании которой никто не знает, или все давно позабыли – чтобы забиться туда, свернувшись калачиком, и сидеть, и постепенно успокаиваться, пока мать ходит по двору и каким-то не своим голосом выкрикивает: «Жора! Жора! Обед стынет! Ты где?» Позже Жора прятал в тех же уголках сигареты, свежие номера «Раздевалки», иногда «траву» – дом молчал, дом послушно хранил его тайны.
В общем, здесь был полный порядок.
Здесь был полный порядок. А сегодня кончился.
2.
Жора кое-как доковылял домой в начале двенадцатого и обнаружил, что ключей при нем нет, а входная дверь заперта. Обычно дверь не закрывают, пока кто-то из домочадцев не вернулся под родной кров, чаще всего Жора сам ее и запирал – где-то за полночь, не раньше… И вот тебе раз. Дом навис над ним неприветливой черной скалой.
Жора подергал ручку. Глухо. Придется звонить. И выйдет, конечно, отец – в пижаме и с трубкой.
Он врезал по двери ногой, потом нажал кнопку звонка. Прошла минута, другая. Третья. В окне прихожей загорелся свет, замок щелкнул, дверь распахнулась. Отец стоял, засунув руки в карманы пижамы. Трубка, как всегда, при нем.
– Явился, значит, – сказал он негромко. – Заходи… выродок.
У отца есть в запасе несколько таких емких точных словечек: «выродок», «подонок», «нахлебник», которые действуют на сгибательные и разгибательные мышцы рук, как разряд электрического тока. В этот раз Жора сдержался, даже промолчал. Он лишь отодвинул отца в сторонку, чтобы пробраться к обувной полке.
Справа от входа на стене висит большое овальное зеркало. Жора, пока разувался, глянул туда, и ему стало тошно. Лицо было цвета песка на пустыре – говнисто-коричневым, почти черным, под носом чешуя из засохшей крови, на шее осталась красная полоса от проволоки, возможно, завтра там будет кровоподтек. Рваная футболка повисла на плечах, как знамя из захваченной врагом крепости, на руках ссадины и те же красные полосы, что и на шее. Джинсы превратились в рвань, в кроссовках мокро от крови.
«Могло быть в сто раз хуже, – подумал Жора, – не раскрути я эту гадскую проволоку.»
– Ну и что на этот раз? – поинтересовался отец. Он успел по новой раскочегарить свою трубку и пыхтел, щуря глаза от дыма.
Жора внимательно осмотрел свои кроссовки, отнес на кухню и швырнул в мусорное ведро. У окна сидела мать, нервно ровняла ногти пилкой. Вж-ж, вж-ж. Вж-ж, вж-ж. Она подняла глаза на Жору, вопросительно выгнула тонкие красивые брови.
– Ты же смотришь фильмы, ма, – развел руками Жора. – Ты политически подкованный человек, знаешь, чем живет и дышит нынешняя молодежь. Танцы до упаду, девочки, шприцы, кровавые разборки. Что тебе непонятно?
– Заткнись, – раздался голос из прихожей.
Мать отложила пилку в сторону.
– Что решила медкомиссия? – спросила она. – Ты говорил с Рощиным?
– Об этом ты у папана нашего спроси, он все знал с самого начала.
– Ты идешь в армию?
– Без вопросов! Меня забросят десантом в Гвинею-Бисау, ма, буду прикрывать отступление наших. Вертолет приземлится семнадцатого в восемь ноль-ноль на Майской площади. Просили не опаздывать.
– Паяц. Подонок. Дармоед. Такой же выродок, как и… как Павлушенька.
Вот отец и мурманского племянника своего Павла вспомнил – это значит, он развязал свой волшебный мешочек и сейчас оттуда польется целая ниагара. Вдобавок мама спросит, откуда у сына эта полоса на шее, его что – вешали? пытали? Почему у него все голени содраны? Что с его лицом? С руками?..
Жора на какое-то время выключил звук, заперся в ванной, сел там на складной стульчик и закурил. Потом разделся, включил горячий душ. Спустя десять минут он был почти спокоен, можно даже сказать – умиротворен. Когда вытирался, ощутил резкую боль в паху. Вирус скотина, конечно. Что стоило ему засветить в то же самое место неделей раньше, когда Жора, пьяный, как павиан, тащил в Октябрьский парк Леночку Лозовскую?
В родительской спальне горел свет – мать уже легла, на кухонном столе дымился ужин, отец сидел на табуретке, расставив худые волосатые ноги, прочищал трубку какими-то хитрыми бронзовыми шомполочками, которые ему привезли из Марракеша и которыми он гордился, как дитя.
– Позавчера я приготовил деньги для Рощина, – сказал он, продолжая увлеченно швабрить трубку. – Ровно девятьсот долларов.
– Не может быть, – сказал Жора.
– Но я сказал себе: если опять раздастся звонок из этого… помойного бара, и мне скажут, что Жорик-де опять заехал кому-то в морду – мы с матерью на эти деньги лучше съездим в Болгарию, так будет лучше для всех нас.
– Ага. Ну и правильно. Так их, дармоедов, в хвост и гриву. Билеты уже купил?
Отец с силой дунул в мундштук, лицо его покраснело.
– Без вопросов.
От этого «без вопросов» в сгибательных-разгибательных мышцах у Жоры опять полыхнула какая-то искра, но он опять сдержался. В конце концов ему не нужен отец-инвалид 2-й группы.
– Вот и поговорили, – сказал Жора. – Я пошел спать. Гуднайт, фазер.
3.
Время 23.39. Спать Жора не собирался.
Он поднялся к себе в комнату, по пути прихватил из бельевого шкафчика в ванной пару чистых трусов и носков. Натянул свежие джинсы, рубашку, залез в одежный шкаф, пошарил по карманам, вытряхнул оттуда все деньги и сигареты, какие были. Денег набралось восемь тысяч с мелочью, сигарет – полторы пачки. Так. Да, и еще паспорт, пожалуй. И фонарь. И нож. И самодельный ключ, который подходит ко всем железнодорожным уборным – хуже нет, чем ждать, скрутив ноги, пока кончится санитарная зона.
Жора сложил все вещи в сумку «стримлайн» из прочного нейлона, добавил пару джинсов, две футболки и тонкий свитер. В одной из картонных коробок под кроватью нашел старые теннисные туфли, темные от пыли и грязи. Натянул на ноги, зашнуровал – сойдет.
Затем набрал номер железнодорожной справочной:
– Ближайший поезд через Романово, будьте добры.
Девичий голос на том конце провода весело переспросил:
– В какую сторону, молодой человек?
Жора подумал.
– Москва… В сторону Москвы.
В трубке что-то шуршало, пиликало, слышалось далекое эхо разговоров на параллельных линиях. Девушка снова возникла в эфире:
– Поезд сто восемьдесят три, «Сочи – Мурманск», прибывает в час пятнадцать минут ночи. Стоянка десять минут.
– Мне нужно место в спальном вагоне, девушка, – сказал Жора. – Посмотрите, есть что- нибудь?
– В таких поездах СВ не бывает. Если вам до Москвы, то можете подождать туапсинский состав, он…
– Нет. Тогда верхнее купейное, – Жора подумав секунду, добавил: – Или лучше четыре места в одном купе.
– В шестом вагоне заявлена бронь до Романова, если это купе не выкупят до прибытия поезда – считайте, оно полностью в вашем распоряжении. Счастливого пути.
– Спасибо.
На часах 23.50. Жора закурил и стал ждать, когда отец дочистит свою вонючую трубку и отправится баиньки.
Сочи – Мурманск, думал Жора. Все складывается один к одному. Выродок, дармоед. Двоюродный брат Павлушенька. Мурманск, Мурманск. Подумать только. Отец сам подсказал ему решение.
Без нескольких минут двенадцать погас электрический свет, падающий на траву из окна кухни.
В 00.10 затихли последние звуки в спальне.
Жора взял фонарь, спустился вниз. На кухне еще витал запах трубочного табака, остывший ужин нетронутым стоял на столе. Жора нашарил подвесной шкафчик на правой стене, здесь стоят банки с крупами, макаронами и специями. Он взял со стола нож и просунул между шкафчиком и стеной, затем подцепил шкафчик пальцами и потянул на себя, словно крышку врезанного в стену люка.
В стене за шкафчиком находится один из отцовских загашников – он был здесь, по-видимому, с самого начала и задумывался как неотъемлемая часть архитектурного проекта.
Жора принялся шарить рукой.
Третья сверху, вторая справа плитка – она легко поворачивается на шарнире. Внутри… ого. Что-то плещется. «Де Монталь», арманьяк, тридцать девятый год. Кучу денег, наверное, отвалил папан. Жора осторожно поставил бутылку на стол. Так, что дальше? Бумаги, какие-то документы, любительские фото с неровно обрезанными краями, бабы и мужики в чем мать родила, вальпургиева ночь – сослуживцы, что ли, из ПО «Резопласт»? Рассматривать некогда, рука затекла.
Деньги. Есть. Сто девяносто пять долларов в конверте, затертые какие-то, жалкие банкноты. Жора залез рукой дальше, обшарил все углы – пусто. Ну и ладно, и то хлеб.
Он сунул деньги в карман. Все остальное, кроме арманьяка, положил на место, затем медленно, старясь не скрипнуть, вернул шкафчик в исходное положение. Папан, конечно, будет просто счастлив, когда сунется сюда в следующий раз.
Наверху Жора доупаковался бутылкой арманьяка. Двадцать минут первого, поезд прибудет через час. «Может, вы передумали ехать, молодой человек?»
Жора забросил ремень сумки на плечо.
А что ему здесь ловить?
В лучшем случае он через месяц превратится в оловянного солдатика и загремит сапогами в стройбат, где будет лепить коттеджи жлобам вроде собственного папаши. В худшем – встретит следующую ночь в реанимации или городском морге. Может, Вирус шутит?.. Очень возможно, только юмор у него – марсианский, Жора имел счастье в этом убедиться.
Он открыл окно, тугая рама против обыкновения не скрипнула, распахнулась легко, широко. «Кажется, этот домина тоже не против, чтобы мы избавились друг от друга», – подумал Жора.
Встав на подоконник, он дотянулся до толстой грушевой ветки. Зацепился, повис. Перебирая руками, добрался до ствола, нащупал ногами подходящую опору.
Прежде чем начать спуск, Жора посмотрел в сторону города, где купались в рассеянном оранжевом свете параллелепипедные каменные ульи с темными провалами окон. Совсем рядом, в каких-то пяти минутах ходьбы отсюда высилась «профессорская» девятиэтажка из розового туфа с полукруглыми балконами.
В этом доме жил Вирус, его родители в 95-м съехали в Волгоград, когда бывший Всесоюзный НИИ экспериментального почвоведения свернул несколько своих филиалов в провинции – Романовский филиал в том числе.
Окна на третьем этаже девятиэтажки были темны.
Жору посетила неожиданная идея.
4.
«Фольксваген» стоял у подъезда, наехав левыми колесами на бровку. Жора подошел к машине и потянул ручку дверцы. Дверца была не заперта – это так похоже на Вируса. Внутри салона кромешная тьма. Все правильно. Зачем тебе «клиффорд», зачем тебе «топ-гард», если ты самый крутой марсианин в городе?
Жора опустился на водительское сиденье.
Тихо звякнули ключи на связке, торчащей сбоку на рулевой колодке. Жора улыбнулся. Вирус – и этим все сказано!.. Он завел двигатель, опустил стекло; прежде чем выжать газ, еще раз глянул на темные окна третьего этажа. Ни проблеска, ни движения. Вирус дрыхнет в четвертом измерении. Проснется послезавтра – или позавчера.
Машина плавно тронулась с места.
Большую часть пути Жора проделал, стараясь держаться подальше от больших перекрестков, и уже перед самым вокзалом вырулил на брусчатку улицы Горького.
Октябрьский парк, магазин «Нептун», школа.
Он насчитал десятка полтора парочек, возвращающихся с ночного купания на Ясенском водохранилище, для которых жизнь только начиналась и ночь была предисловием, а не эпилогом. Кое-кто из парней вскидывал вверх руку с вытянутым большим пальцем, Жора в ответ сигналил фарами: «некогда».
Сначала он не обратил никакого внимания на эту скамейку – последнюю скамейку в парке, ближе других расположенную к дороге, – и на то, что там могло сидеть, или лежать, или даже левитировать в позе лотоса.
Но в какой-то момент это «что-то» вдруг вскочило и быстрой тенью метнулось под колеса «фольксвагена». Жора воткнул ногу в педаль тормоза, выгнулся на сиденье, и резким движением вывернул руль. Под капотом раздался полоумный скрежет, машина качнулась вбок, приготовившись сделать сальто-мортале.
