Две столицы России. Сборник эссе и рассказов

– Дружок у меня тогда закадычный был, Лешка. Не разлей вода, всюду вместе. Лешка франтом был, то пальто себе пошьет драповое, то бруки у еврея одного построит – загляденье. Шляпы носил фасонистые, галстуки… Завсегда душился водой одеколонной. Тут как-то домой возвращаюсь и чую запах знакомый. Лешкина вода. А самого Лешки нету. Вот диво, думаю. Нешто я сам дух его на себе принес? Дураком был… Потом всё и разъяснилось. Моя стерва-то Лешку любила. Я сперва даже думал, что и сынок от него тоже, но нет. Он и похож на меня и вообще… Терпел я, терпел, но, вижу, по-другому не делается. А оставлять все как есть – аж с души меня воротило. Объяснился я с обоими – так без дружка остался и без семьи, – дядя Паша поежился, будто от мороза: – Когда в семье любови нет – уходить надо. Это я тогда навсегда запомнил. И ты запоминай. Авось не сгодится, конечно. Так я с тех пор дочку свою и не видал.

– Да сына, дядь Паш! Ведь у вас сын.

– А? Ну, да… Сын…

Дед выглядел совсем потерянным, Аглая спохватилась, как бы ему снова плохо с сердцем не стало. Пытаясь хоть как-то приободрить его, она неуклюже добавила:

– А если бы сейчас вы его нашли, обрадовались бы? – и поняла, что не приободрила, а только сделала еще хуже.

– А то как же, дочка, – дядя Паша удивленно заморгал за стеклами: – Кто же этому не обрадуется? Да только что ему до меня? У него, верно, и семья своя нонче. Зачем ему старик-доходяга?

Но Аглая, зная, что все это не так, мысленно уже почти махнула рукой:

– Да как зачем? Он рад будет! Вдруг у него семьи тоже нет?

Но дядя Паша, похоже, не разделял ее оптимизма. Он потер ладонью пижаму на груди, тяжело поднялся, стараясь не смотреть на нее.

– Ты ступай, дочка… После приходи. Ступай.

Сгорая от стыда, Аглая пошла к выходу. Не удержалась, взглянула на старика еще раз.

Дядя Паша мрачной корягой стоял у стола и ненужный чайник шумел на плите, пуская пар в потолок.

Возвращаясь после универа домой, Аглая столкнулась с Олегом, выходящим из подъезда.

– Привет! – Аглая не спешила посторониться, чтобы дать ему дорогу. – На работу?

– Привет. Куда же еще?

– Пара минут есть?

Олег посмотрел на нее подозрительно:

– Случилось чего?

Она пожала плечами:

– Пока нет. Вы, это… Не говорили еще дяде Паше?

Олег стал хмурым.

– Нет. Не разговорчивый он вчера был. Смурно́й какой-то.

Аглая закусила губу: говорить про вчерашний вечер ей не хотелось. Но и отступать не стала:

– Чего вы тянете, а? Неужели так трудно правду старику сказать? Он бы и смурным перестал быть!

– У него сердце слабое, забыла?

– Это у вас слабое. Не мужики пошли, а…

– Только и знаешь мужиков пилить.

Спорить Аглае не хотелось. Она просто решила стоять на своем:

– Скажи́те ему. Разве от радости кто-то умирал?

Олег пристально на нее посмотрел:

– Много ты знаешь, Аглая.

Из подъезда вышла какая-то женщина с ребенком. Олег и Аглая хором сказали «здрасте». Аглая подождала, пока те не отошли на приличное расстояние и решила взять быка за рога:

– У вас вообще семья есть? А то дядя Паша переживает, говорит, может, его сыну не до него.

Олег с неудовольствием уставился на Аглаю:

– Ты что, говорила с ним обо мне?

– Да не о вас, а о его сыне. Расспрашивала, почему одинокий и вообще. Так есть у вас жена, дети?

– Нет у меня никого, – нехотя буркнул Олег. – Развелся.

– А дети? – не отставала Аглая.

– Не важно это, – поморщился Олег.

– Понятно. Ну, хотите, я с дядей Пашей поговорю?

Олег замахал руками:

– Ну, нет! Даже не смей. Я сам должен… Понимаешь?

– Ну-ну, – Аглая усмехнулась. – Смотрите, а то я не выдержу, разболтаю. Бабий язык длинный.

– Не надо, – Олег поправил очки, заглянул ей в глаза. – На днях с ним поговорю. Ты только не вмешивайся.

Утром Аглая как всегда отперла почтовый ящик на площадке между этажами. Выгребла ворох рекламных листовок, бросила в коробку, стоявшую тут же именно для таких целей. В руках остался квиток платежки ЖКХ и конверт. На конверте она с удивлением обнаружила свое имя. Сунув квитанцию в рюкзак, она тут же вскрыла письмо и, развернув исписанный листок, стала читать.

«Здравствуй, дочь.

Я не знаю, как начать это письмо – в голову лезет всё сразу, не пойму, как лучше. Главное, не рви письмо, дочитай до конца. Я не видел тебя пятнадцать лет. Ты стала совсем взрослая. Мама долго не хотела, чтобы я виделся с тобой. Но я настоял, убедил. Она чего-то опасается, будто я хочу тебя у нее отнять. Но разве это возможно? Ей бояться нечего, а вот я действительно боюсь. Конечно, кто я такой для тебя? Я не воспитывал тебя, не нянчился. Ну, разве что совсем немного, до того, как тебе исполнилось пять лет. Ты и не помнишь, наверное, ничего. Я столько раз порывался повидать тебя, но мама была против. Я ее понимаю, ведь я так обидел ее. И тебя тоже обидел. Прости меня, дочь! Глупо, наверное, но отцом я себя почувствовал лишь не так давно. Но почувствовать – этого еще не достаточно. Нужно, чтобы ты поверила мне. Я очень этого хочу. Никогда не думал, что всё, что мне будет нужно, это твое понимание. Так много хочется тебе рассказать, так хочется заглянуть в твои глаза, погладить по голове, как тогда, в детстве. Скажешь, наверное, что тебе не до телячьих нежностей. А мне – самое то. Я стал таким сентиментальным…

Мама сказала, что ты в райцентре, в городе. Учишься. Умница, дочь! Так и надо. В общем, дала адрес. Вот и решился я тебе написать. Очень надеюсь, что ты не станешь гнать меня, а поймешь и простишь. Мне так страшно и радостно одновременно!

И если это так, и если ты будешь готова, я бы встретился с тобой.

Твой отец»

Не понимая, для чего она это делает, Аглая поднялась на площадку и позвонила в дверь дяди Паши. Дверь открыл Олег.

– А дядя Паша где?

– Зачем он тебе?

– Дядь Паш! Ау! – дурачась, негромко крикнула Аглая вглубь квартиры из-за плеча Олега. Тот громким шепотом свирепо сказал:

– С ума сошла?! Спит он еще.

Аглая беззвучно рассмеялась, ответила:

– Да ладно, не бойтесь, не за этим я, – она потрясла перед лицом Олега письмом: – Вот! Как нарочно!

– Что опять стряслось?

– Папаша мой объявился! У матери мой адрес выведал и письмо прислал.

– Что же тут плохого?

– Пишет, какой он стал сентиментальный, что хочет встретиться, бла-бла-бла.

– И что? Тебе совсем не хочется с ним увидеться?

Два разных чувства боролись внутри Аглаи, как два хорька, сцепившись в один пушисто-когтистый ком. Ей было и радостно и злорадно сразу. Не понимая, как это возможно, она бездумно решила вывалить всё это Олегу. Сейчас он был для нее будто воплощением всех мужиков, которые когда-либо обидели или задели ее.

– У всех отцы как отцы. Только у меня не пойми кто.

– Да почему? – удивился Олег.

– Да радуется он чему-то здесь! – вздернула Аглая листок вверх. – А чему радоваться? Может, он мне даром не нужен. Еще ничего обо мне толком не узнал, а уже рад!

– А вдруг он о тебе хорошее думает? Он же отец! Он любит тебя.

– Ну да, столько лет любит, что ни разу ни появился.

– Да что ты понимаешь! – Олег рассердился, перестав говорить шепотом. – Да ему твоя мать всю плешь проела, может быть, а ты…

– Да что вы про мою мать можете знать? – Аглая вскипела как электрический чайник. – Как вам вообще не стыдно? Чужой человек, а ведете себя…

Олег опомнился, смягчился:

– Ну, прости, Аглая. Я погорячился. Просто ты почему-то больше о моей семье печешься чем о своей… А твой отец… Дай же человеку шанс!

– Может он ждет, чтобы я ему стакан воды подала? А может, он уже под себя ходит и ему сиделка нужна?

Радужный пузырь лопнул перед глазами Аглаи и заложило ухо – сначала она не поняла, что это, а потом догадалась, что Олег дал ей пощечину. Потирая щеку, она зло посмотрела на него:

– Мужская солидарность взыграла, да?

Она подняла перед собой письмо, решительно порвала, с мстительным наслаждением, и швырнула Олегу в лицо. Он как-то по-детски зажмурился, а она повернулась и побежала по лестнице вниз.

Весь день в универе Аглая корила себя за то, что порвала письмо отца. Ну, поругалась с этим Олегом, но отец-то тут при чем? Дура ненормальная… Хорошо хоть конверт от письма остался, она сунула его в рюкзак еще там, на лестнице.

Между парами она достала конверт и тщательно изучила. Обратный адрес отсутствовал, вместо него значилось «почтамт, до востребования». Аглая решила представить, как выглядит ее отец. Наверное ему, как и маме, под сорок. Она совершенно не помнила его лица, ничего вообще не отложилось в голове, осталось только детское ощущение большого, надежного существа, необычно, но по-родному пахнущего. Ни одной его фотографии в доме не было, потому что мама утверждала, что все их уничтожила. Она снова вспомнила свои утренние слова, и ей стало жаль отца. Надо написать ему и встретиться…

С этими мыслями Аглая и подошла к дому. И увидела у подъезда машину скорой помощи. Люди в синих комбинезонах возились у задней двери, задвигая внутрь носилки. Может, с дядей Пашей опять плохо? Она ускорила шаги, но санитар уже захлопнул дверь, а спросить она не решилась. Может и не он вовсе? Однако по лестнице она уже бежала. Миновала пролет и сердце ухнуло: дверь квартиры дяди Паши была распахнута настежь. Аглая влетела в нее, крикнув на ходу:

– Эй! Олег! С дядей Пашей плохо? Эй!

Из одной из комнат вдруг вышел человек в полицейской форме.

– Вам что, девушка?

– Я соседка дяди Паши. Что случилось?

Полицейский – скорее всего это был участковый – недоверчиво на нее посмотрел:

– Вы не путаете? Не было здесь такого жильца. Другой был. А владелец вообще некто Шнеерсон, сдавал эту квартиру. Скоро сам подъедет.

– Не может быть! Где Олег?

– Какой Олег? Вы сами-то откуда?

– Из квартиры напротив я.

– Из квартиры напротив? У вас ничего не пропало?

– Вы о чем? Что вообще здесь происходит? – Аглая начала злиться. Участковый поджал губы:

– Похоже, тут либо шпион проживал, либо профессиональный попрошайка.

Он распахнул дверки стоящего в прихожей шкафа, и Аглая увидела знакомую пижаму дяди Паши, его пальто, еще какую-то одежду. На полке сверху лежала какая-то пакля. Аглая вгляделась и сердце у нее упало: она узнала бороду дяди Паши. Рядом лежал парик с забранными в хвост волосами. Участковый достал оттуда же картонную коробку, и Аглая увидела двое накладных усов: чернявые и с проседью и двое же очков: круглые и в мощной оправе.

– Вы узнаете что-нибудь из этих предметов? – спросил участковый, но Аглая не слышала его. Она как сомнамбула повернулась к шкафу спиной и вдруг увидела кухонный стол.

На нем одиноко стояла пустая бутылка из-под водки, стакан, тарелка с какими-то крошками и чуть поодаль обрывки утреннего письма, аккуратно разложенного как картинка из пазлов. Аглая подошла ближе, пытаясь понять, что все это значит, а в сердце уже холодной змеей зашевелилась жуткая догадка. Из ступора ее вывел голос участкового:

– Вам знаком этот человек?

Аглая обернулась. Участковый протягивал ей паспорт и она всмотрелась в первую страницу.

С фотографии на нее смотрел бритый мужчина с глазами Олега и дяди Паши одновременно. Рядом Аглая прочитала: «Василий Степанович Васькин».

Ноги сами вынесли ее прочь из квартиры. Она бежала вниз так быстро, как только могла. Вот и дверь…

Скорая уже отъехала и маневрировала метрах в тридцати, выезжая со двора на улицу. Прохожие с удивлением наблюдали за девушкой, бегущей в слезах за машиной скорой помощи, которая кричала:

– Подождите! Папа!..

Литература и коробка из-под утюга

эссе

Дети, умеющие себя занять в полном одиночестве, представляются автору сего текста талантливыми людьми. За занятие ни в коем случае не берется забава с собственным писюном или наличие в свободном доступе компьютера, а то и телеящика на худой конец. Новые игрушки тоже не рассматриваются.

Привезли, скажем, родители своего ребенка повидаться с бабушкой. У бабушки игрушек нет – возраст уже не тот. Бабушка внука помусолила, накормила, да и остался он на время наедине с самим собой и древними портретами на стенах бабушкиной светёлки. Огляделся. И начал придумывать игру – с нуля, сочиняя на ходу. Надел на голову коробку от нового утюга, только что подаренного бабушке родителями. Прикинул что-то, снял, проделал пару отверстий. Снова надел. И вот уже скучная бабушкина комната превращается в космический звездолет. И за окном не гастроном и дорожные работы, а неведомая планета, набитая жуткими зверюгами. И пошла потеха… И, играя, ребенку его затея представляется очень интересной – ну как же не поделиться таковой с родителями, а то и другими детьми?

Думается, многие писатели были когда-то такими детьми, с коробками на головах. Писатель вполне способен создать новый мир, населить его необходимыми героями и негодяями и заставить всё вертеться и видоизменяться. И показать все это другим людям: читателям.

Поставить спектакль (даже если он школьный), снять фильм (пусть и в домашних условиях) одному не просто. Необходима целая толпа народу: этот лампу держит, этот камеру направляет, этот кривляется в кадре. И так далее. Процесс, к тому же, требуется организовать. Дело, в общем, долгое и кропотливое.

То ли дело книга. Писателю, чтобы создать свой мир, необходима всего лишь собственная фантазия. Если масштаб произведения велик, иногда приходится самому почитать книги, а то и встретиться с некоторыми людьми, дабы расспросить о всяком. А потом раздобыть ручку и писчую бумагу и затаиться где-нибудь в укромном уголке. В наше время и того проще: включил ноутбук или компьютер и давай шлепать по клавишам.

Вот Александру Сергеевичу Пушкину было труднее. Чернильницу добудь, наполни чернилами, из гуся выдерни перо, заточи с помощью перочинного ножика особым образом. Бумагой запасись. А бумага во времена Пушкина была не то, что нынче. Листы были плотные, сродни нынешнему ватману. И марать эти листы долгими зимними вечерами необходимо было при свете свечи.

И все это не говоря об отсутствии таких действий, как «Ctrl+z», «Backspace» и иже с ними.

С компьютером все обстояло куда проще. Всего один предмет. Правда, если вдуматься, то сто́ит он как цистерна с чернилами, стая гусей и небольшой свечной заводик, о коем мечтал один из персонажей превосходно созданного литературного мира Ильфа и Петрова.

Но если Пушкин один из первых начал зарабатывать литературным трудом, то сегодня, спустя двести с лишним лет, это практически невозможно. Даже если писатель талантлив, но не известен, сделать это чрезвычайно трудно. Но даже если писатель знаменит, то и тут его подстерегает закавыка. Акунин, Улицкая и Пелевин сегодня могут зарабатывать от издания собственных книг немного. Много больше достается им от экранизаций и театральных постановок по их произведениям. Так как читатели их книг люди более-менее молодые, продвинутые. Вместо того, чтобы пойти в книжный магазин, такой читатель посидит минут пять-десять в интернете, выудит нужный текст того же Пелевина, запихает на раз-два в свой электронный девайс типа покетбука или даже телефона и приступит к ознакомлению, ни копейки товарищу Пелевину не заплатив.

Возможно, дела́ в этом плане у другого писателя, такого, как Дарья Донцова, лучше. Ибо читают ее произведения люди, мягко говоря, специфического склада ума. Техникой не интересующиеся. Для них проще именно что пойти в книжный магазин и отдать свои деньги Донцовой и издателю. И книжному магазину. Которые потом на эти деньги наймут десяток быстро бьющих по клавишам людей и будут продолжать гнать цветистый поток ироничных детективов в промышленных масштабах.

Впрочем, есть среди людей с фантазией категория, лишенная упомянутых проблем. Люди эти зачастую неизвестны широким массам, изучающих изобретенные ими миры. Люди эти – сценаристы кино. К тому же писать сценарий много проще целостного литературного произведения. Рассмотрим пример.

«До рассвета еще оставалось немного времени. Над нейтральной полосой висела гулкая тишина, подмываемая плотным слоем сырого тумана, в котором захлебывалась надежда Ивана добраться до своих. Он лежал на мокрой холодной траве, вслушиваясь всем своим существом в эту тишину, и собирался с силами для последнего рывка. Может быть, действительно последнего…» Так опишет ситуацию писатель, ведь средство достижения необходимого эффекта у него один: слова, несущие то или иное настроение, вызывающие те или иные эмоции у читателя.

Сценарист поступает следующим образом.

«Мизансцена: предрассветное поле, туман. Вдалеке виден лес. В мокрой траве лежит Иван, готовясь к последнему рывку…»

Четыре с лишним строки против полутора. Комментарии излишни. Ведь за сценаристом стоит режиссер, художник-постановщик, оператор. И актер, который будет играть Ивана, готовящегося перейти линию фронта. А еще перед тем, как попасть в сеть, фильм таки посмотрят люди, пришедшие в кинотеатр. И каждый участник процесса – режиссер, художник, актеры и сценарист – получит свои деньги.

Сценарии в последнее время делают специально обученные люди (безусловно, талантливые и не обделенные фантазией). То есть один придумывает сюжет, второй изобретает персонажей, наделяя каждого необходимым характером, а третий мастерски пишет диалоги, где, безусловно, не будет фраз типа «мы сделали это» и «ты в порядке?» Мы не станем также вспоминать сценаристов-упырей, пишущих сюжет для такого фильма, как «Трансформеры» – не каждый умеет делать фильмы, подобные «Титанику».

Но не все идут в сценаристы или делают себе имя, удачно издавшись. Станет ли написанный сценарий фильмом неизвестно. А человеку, придумавшему замечательный сюжет, скучно строить мизансцены и излагать драгоценный материал скупыми фразами сценария. И он начинает свой рассказ – так, как умеет, как хочет, как знает.

Вот и автор этого текста снова подумывает над тем, чтобы нахлобучить на свою буйную головушку очередную коробку из-под утюга, с умело проделанными в ней отверстиями…

Девять жизней Василия Бугрова

Подвигу Ленинграда и его жителей во время блокады города 1941 – 1944гг посвящается

рассказ

…Подвиг свой ежедневный 

Вы свершали достойно и просто…

Ольга Берггольц

Комочек солнца

Над головой весело шумели сосны, а по пруду, то в одном месте, то в другом, будто играя в прятки, пробегала рябь.

– Похоже на стиральную доску, – вслух сказала Женя, вскочила с пригорка и побежала к дому, задевая босоножками верхушки травы. – Мама! Там вода в пруду…

Мама выглянула из окна террасы.

– Неужели? А я думала компот, – она вытирала руки полотенцем и весело щурилась на солнце.

Женя звонко рассмеялась:

– Мама, ты такая смешная! Я хотела сказать, что вода в пруду на доску похожа, на которой ты белье стираешь.

– Ах, вот оно что, – мама откинула с лица челку и призывно махнула рукой: – А ну-ка, мыть руки и быстро за стол.

– Я не хочу есть, мама, – Жене хотелось снова пойти к пруду.

– Никаких «не хочу», – тон мамы сделался строгим и не терпящим пререканий. – Чтобы через три минуты была за столом.

Женя обернулась на стиральную доску пруда, вздохнула и отправилась на задворки, где висел жестяной рукомойник. Пока Женя мылила ладони куском коричневого хозяйственного мыла, со стороны щелястого сарайки неподалеку раздался голос тети Маши:

– Ну, Мурка, ну, потаскуха! – такого слова Женя еще никогда не слышала и принялась смывать мыльную пену с рук, чтобы узнать, в чем дело. Тут же появилась мама, на ходу спрашивая:

– Ты это что, Маша? При ребенке такие слова!

Из сарайки вышла тетя Маша, держа на ладонях крошечного котенка рыжей масти.

– Да Мурка учудила, забрюхатела. А где окотилась, непонятно. Только сейчас объявилась, потас…

– Тсс! – грозно и предостерегающе прижала палец к губам мама, а Женя и не слышала: она наскоро вытерла руки полотенцем, висевшим у рукомойника, и уже бежала навстречу тете Маше, желая хорошенько разглядеть рыжее чудо.

– Ой, какой хорошенький! – она взяла ладонь тети Маши в свои руки и принялась рассматривать котенка. Он уже не был слепым, и на ладони ему было тесновато. Лежа на спине, он пытался перевернуться, громко и жалобно мяукая.

– Надо мешок найти, – сказала тетя Маша.

– Зачем мешок? – заподозрив неладное, спросила Женя, осторожно гладя котенка пальцем.

– В пруду топить, зачем еще, – недовольно фыркнула тетя Маша. Женя ахнула:

– Не надо топить, он же живой!

– Там еще трое таких же, – кивнула тетя Маша головой в сторону сарайки. Из распахнутой дощатой двери выходила Мурка, вертя головой и пытаясь отыскать своего детёныша.

– Маша, в самом деле… – покачала мама головой. – Не бери грех на душу.

– А куда мне их девать? – пожала плечами тетя Маша. – Расплодятся – лови их потом по огородам.

Женя осмелела и выпростала котенка из ладоней тети Маши, прижала к груди.

– Можно дачникам раздать, – предложила она. Котенок перестал мяукать и принялся карабкаться на плечо Жени. Она присела на корточки перед Муркой и сказала:

– Вот твой сыночек, Мурка, не волнуйся!

– Дачникам? Нужны они им, – уперла руки в бока тетя Маша.

– Ну, тетя Маша? – посмотрела на нее Женя снизу вверх. – Нельзя их топить!

– А раз нельзя, вот и раздай их дачникам, – сказала тетя Маша. – А не раздашь – себе забирай. Вот мама обрадуется, – и она подмигнула маме. Та улыбнулась:

– Раздаст, никуда не денется. Защитница сирых и убогих.

Женя вернула котенка Мурке и та тут же принялась его вылизывать, а Женя стала прыгать и кричать:

– Я юннат, мама! Я обязательно их раздам!

– После обеда раздашь, – кивнула мама. – А сейчас марш снова мыть руки.

– Мама, я же их уже мыла! – перестала прыгать Женя, но мама была непреклонна:

– А котейку кто тискал? Марш немедленно! Юннат.

После обеда Женя нашла в сарайке небольшое лукошко, с которым год назад ходила по грибы, выстлала дно свежесорванной травой, постелила сверху платок, усадила на подстилку котят и отправилась по поселку в поисках дачников. Мурка тревожно ходила по двору, мяукала – искала детей. Мама присела возле нее на корточки, погладила и виновато сказала:

– Ах, Мурка, а ведь котята к тебе больше не вернутся. Извини, но лучше так, чем в мешок и в пруд…

С крыльца отозвалась тетя Маша:

– Да никому они не нужны, пискуны эти. Женька всех обратно принесет, вот увидишь. Кому нынче мышеловы нужны?

– И что же, ты их в мешок посадишь? И к пруду понесешь?

Тетя Маша махнула рукой:

– Да никуда я их сажать не стану. Пусть бегают. А то мне их топить хочется…

– Раздаст их Женька. Нипочем назад не принесет. Больно ты ее мешком напугала.

– Не напугаешь – не раздашь! – рассмеялась тетя Маша. – Ничего, Мурка через год еще в подоле принесет, так ее растак… Что, Мурка, мужиков тебе не хватает? Все бы по котам шляться.

– Эх, сестра… Детей ей не хватает. Вон как ищет. Потому и по котам ходит.

Тетя Маша невесело усмехнулась:

– И верно. Всё как у людей…

Солнце уже начало падать за крыши соседских домов, когда Женя вернулась.

– Мама, давай оставим рыжего себе! – горячо попросила Женя, подняв руки с лукошком к груди. На дне барахтался пушистый комок, будто осколок солнца, заплутавший среди веток.

– Что, никто не позарился? – спросила тетя Маша. Женя посерьезнела:

– Не в этом дело. Я сразу захотела его оставить, – она подняла глаза на маму: – Можно, мама?

Мама прищурилась:

– А учиться будешь прилежно?

– А разве я не прилежно до сих пор училась? – удивилась Женя. Мама рассмеялась:

– Ладно, возьмем твоего рыжика.

Женя запрыгала от радости, и котенок в корзинке замяукал, пытаясь удержаться на месте.

– Тише ты! – остановила дочь мама. – А назовем его как?

– Васькой!

– А вдруг это Василиса? – хохотнула тетя Маша. Женя пожала плечами:

– Ну, значит, будет Василиса. Когда разберемся.

А мама вдруг посмотрела за спину Жени, и лицо ее сразу стало серьезным. Женя и тетя Маша обернулись: в калитку входил отец. Он был хмур и сосредоточен.

– Саша, что случилось? Почему ты приехал?

Папа снял кепку и пригладил волосы на голове.

– Война началась, – сказал он негромко и торжественно. – Придется возвращаться в Ленинград.

Прощальный подарок

Бабушка всплеснула руками и опустилась на стул.

– И надолго ли?

Мама, деловито орудуя в шкафу, пожала плечами:

– Может, на неделю, а может и на месяц.

Женя стала рядом с мамой и решительно сказала:

– Мама, я тоже хочу строить укрепрайон!

Мама достала из шкафа потертую блузу и улыбнулась: