Отступники Старого мира

– Это они!

В его руке возник револьвер, и он начал стрелять в нас. Следом за ним остальные тоже схватились за оружие. Кажется, никто не ожидал такого поворота, потому что не только я замер в этот момент. Но Лассон повелительно крикнул:

– Назад!

Он отреагировал молниеносно и уже был далеко впереди, когда мы бросились следом.

– Назад! Отходим к воротам! Живо!

А за спиной у нас градом раздались хлопки выстрелов. Каждый из них подстёгивал меня, придавая скорости. Я бежал, пригибаясь и глядя себе под ноги. Казалось, это продолжается целую вечность. После первого нестройного залпа всё затихло на какое-то невероятно долгое мгновение, во время которого можно было слышать лишь эхо да хруст снега под ногами. Но хлопки раздались снова. Хотя я оставался невредимым, каждый выстрел вспарывал сознание, а мышцы лихорадочно дёргались от ужаса.

Но, наконец, я добрался до спасительного угла и спрятался за ним. Снег перед входом подлетал от взрывавших его попаданий, а следом продолжала нестись эта адская канонада.

– Вот ведь суки! – услышал я чей-то голос.

Я поднял голову и увидел, что Мекат, спрятавшийся за противоположной стеной высунулся и сделал выстрел в ответ, а потом резко нырнул обратно, перезаряжая винтовку. Рядом с ним в растерянности застыл Вайша. Справа от меня, у стены, стоял Лассон и истошно кричал Мекату:

– Не стрелять! Прекратить огонь! Пре-кра-тить огонь!

До меня вдруг дошло, что я не вижу Нанга. Я оглянулся в тревоге и вдруг с облегчением обнаружил его слева от себя. Мекат продолжал стрелять, а Лассон, переждав очередь выстрелов из-за стены, сорвался с места. Норвальдец быстро в три прыжка преодолел открытое пространство и повалил Меката на снег. Тогда меня снова охватила тревога – нигде не было Ижу. В этот момент от стены рядом со мной на безумной скорости отлетели мелкие камешки. Откуда-то изнутри, словно из самых глубин моего естества, поднялся неконтролируемый, исполненный ужаса, крик. Я смотрел в облака и кричал, когда мне вдруг показалось, что я вижу в небе лицо. Его черты вдруг вынырнули из белизны, став очень чёткими. На голове была корона, будто состоящая из лезвий. Меня настолько удивила эта картина, что я прекратил кричать. Моргнув, я обнаружил лишь облака.

Из тюремного двора снова раздался залп. Я вжался в сугроб за спиной, будто бы пули могли каким-то образом обогнуть стену и попасть в меня. Лассон поднял Меката, что-то прокричал ему и толкнул в сугроб. После этого норвальдец прижался к стене, от которой постоянно во все стороны разлетались осколки. Лассон стоял так несколько мгновений, дожидаясь перерыва в стрельбе, а затем поднял голову и закричал изо всех сил:

– Прекратите стрелять!

На его зов ответили новые ружейные выстрелы.

– Прекратите стрелять! Мы – свои! Прекратите стрелять!

Норвальдец повторил это раз десять, прежде чем интенсивность стрельбы наших нечаянных противников стала реже. Наконец, после очередного «прекратите стрелять!», в тюрьме воцарилась тишина. Она зависла на несколько секунд, но потом мы услышали голос издалека:

– Вы кто такие?!

– Рабочие с «Зари»! – ответил Лассон. – У нас есть удостоверения! Мы тоже участвуем в подавлении бунта!

– Да ну?! – недоверчиво раздалось с той стороны.

Лассон повернулся к Вайше и что-то сказал. Тот что-то возмущённо ответил.

– Потому что свои я так и не нашёл! – донёсся до меня голос норвальдца.

Вайша на мгновение задумался, а потом согласно кивнул, хотя, кажется, был недоволен их перепалкой. Он отдал своё оружие Лассону и хотел сделать шаг вперёд, но норвальдец схватил его за куртку и остановил, после чего снова крикнул в небо:

– Мы отправим к вам одного человека. Он не вооружён. Он предъявит вам документы. Не стреляйте! Идёт?

На некоторое время снова зависла тишина. Лассон смотрел в небо так, будто ожидал, что голос должен ответить ему оттуда. Я тоже посмотрел вверх. Только пасмурные серые облака равнодушно проплывали над нашими головами. Но вот из двора раздалось:

– Идёт!

– Только не стреляйте в него! Он безоружен! – повторил Лассон.

Он отпустил Вайшу, и тот сделал несколько неуверенных шагов, высовываясь из своего укрытия и держа руки над головой. Он остановился на несколько мгновений, словно готовясь прыгнуть обратно, если снова раздадутся выстрелы. Но ничего не происходило, и Вайша так же неуверенно зашёл во двор, скрывшись от моих глаз. Лассон, чуть высунувшись, наблюдал за тем, что там происходит. Это ожидание, казалось, было ещё тягостней, чем стрельба минуту назад. У меня внутри всё прыгало, словно уловило какой-то инфернальный ритм в перестрелке. Мне безумно хотелось вскочить и бежать отсюда прочь или хотя бы выглянуть из-за угла, чтобы увидеть, что происходит внутри, но я не решался. Да и Лассон подал нам с Нангом знак рукой, чтобы мы не двигались.

Время снова замерло. Все оставались в одних и тех же позах, и снова только падающий с небес снег напоминал мне о том, что оно всё-таки движется. Даже Мекат продолжал лежать в сугробе без движения и только вращал глазами из стороны в сторону.

– Хорошо! – наконец долетело из двора. – Вы можете выйти! Только без оружия!

Лассон снял со своего плеча винтовку и прислонил к стене, махая нам рукой, чтобы мы сделали так же. Мекат резко и тихо что-то сказал ему, но норвальдец шикнул в ответ. Нанг обошёл меня и поставил оружие у забора. Мекат, кажется, нехотя, но сделал то же самое. Лассон медленно вышел из-за стены, держа руки над головой, за ним последовали Нанг и Мекат.

– Нам нужно позаботиться о нашем человеке! – крикнул Лассон.

– Хорошо! – снова донеслось из двора.

Норвальдец, не опуская рук, повернулся ко мне и сказал:

– Ашвар! Беги за аптечкой, срочно!

Я с трудом поднялся из сугроба, в который врос за это время. Прежде чем кинуться к вездеходу, я обернулся и увидел двор. Почти в самом его центре находилась группа людей, которые продолжали целиться в нас. Хоть и не все. Рядом с ними стоял Вайша. Остальные из наших медленно двигались к ним. И тут я увидел, что между нами и ними на снегу лежит человек. Он не шевелился. Это был Ижу. У меня сжалось сердце, я отвернулся и побежал к вездеходу.

Когда я добрался до машины, то обнаружил, что в одной руке всё ещё сжимаю винтовку. Вдруг до меня долетел шум из тюрьмы. Это была не стрельба. Это был звук двигателя, который работает на пределе. Следом за этим раздался крик:

– Берегись!

Я сделал несколько быстрых шагов назад, чтобы выглянуть из-за холма, и увидел, как к выезду из тюрьмы движется жёлтый вездеход. Я сразу понял, что это Менаги. И в этот момент я ощутил ярость. Страх и волнение улетучились в один миг, оставив место лишь для ненависти. Я бросился к нашему вездеходу, открыл дверь, закинул внутрь винтовку, а следом забрался сам. Двигатель всё ещё работал, поэтому я сразу поддал газу и начал резко выворачивать за холм. Менаги уже миновал ворота и нёсся к повороту. Я повёл машину навстречу так, чтобы мы могли разъехаться. В груди разливался жар, и казалось, что всё внутри закипает. Из ворот следом бежал человек. Остальные просто стояли в замешательстве.

Когда жёлтый вездеход оказался в паре десятков метров от меня, я стиснул зубы и резко повернул к нему. Он врезался в мою машину, отчего меня чуть не ударило о приборную панель. Я дал по тормозам и услышал, как двигатель жёлтого вездехода надрывно взвыл, словно Менаги пытался сдвинуть меня с дороги. Через секунду он сбросил обороты и сразу же заглох.

Я открыл дверь, схватил винтовку и выпрыгнул наружу. Я обогнул свой вездеход сзади, вынырнув из-за кузова и вновь краем глаза заметив человека, который бежал сюда. Я вскинул ружьё. Передо мной стоял Менаги. Он собирался бежать, но когда я выскочил прямо на него, резко остановился.

– Это всё из-за тебя! – сквозь зубы прошипел я.

В этот момент всё вокруг исчезло. Я видел только его напуганное лицо. Я целился ему прямо в грудь и стоял совсем близко.

– Это всё из-за тебя! – повторил я.

Мои мышцы были напряжены до предела, и по ним разливался тот жар, что был в моей груди. Казалось, у него просто нет конца. И вдруг я поймал себя на том, что почему-то не могу нажать на спуск. Будто перед всей этой яростью, что стояла на пороге, была огромная запертая дверь. Выражение его лица вдруг изменилось. Он сам уже пылал ненавистью. Зато я чуть не задохнулся от волны страха. Каким-то полуосознанным усилием я вспомнил Катана. Как его рука безжизненно указывала в пустоту с носилок. В голове промелькнула стрельба в порту, где погибли люди с «Источника». И я всё равно не мог нажать на спуск.

Всё это пролетело за мгновение. А в следующее Менаги резко схватился за мою винтовку и сильным движением поднял её стволом кверху. Я продолжал держаться за оружие, и поэтому он потянул ружьё в сторону. Я сделал несколько непроизвольных шагов, чтобы удержаться. Менаги прокрутил меня, как в танце, и ударил плечом об вездеход. Я упал, выпустив ружьё из рук. В этом движении мы поменялись местами.

Менаги ловко перевернул винтовку и наставил на меня, злобно процедив:

– Сраный предатель!

Второй раз за день мне в лицо смотрело круглое отверстие, скрывавшее в своей темноте смерть. Моё сердце замерло. Всего меня обдало ледяным холодом. Менаги надавил на спусковой крючок. Вот только ничего не произошло. Менаги с рычанием перезарядил винтовку, высвободив лежавшую внутри с самого порта пустую гильзу. В этот момент что-то привлекло его внимание. Менаги вдруг вскинул винтовку вверх, целясь куда-то мне за спину. И он снова не сделал выстрел. Его лицо застыло в изумлении, и он только успел чуть-чуть опустить винтовку, отстранившись от прицела, и произнести неуверенным голосом:

– Ты?..

А в следующий момент грянул выстрел прямо надо мной. Менаги, резко запрокинув голову, тяжело повалился на снег.

Я лежал, опираясь на руки, и не мог пошевелиться. Менаги тоже не двигался. Он был мёртв. Потом я услышал хруст снега за головой, и рядом со мной кто-то остановился. А после я увидел руку, протянутую мне. Я взялся за неё, и человек поднял меня. Я стоял лицом к лицу с Лассоном. В другой его руке был дымящийся револьвер.

– Всё закончилось, Ашвар, – сказал норвальдец.

Сова

На каменном полу было холодно, но мне хотелось присесть где-нибудь подальше от остальных. В центре зала главного корпуса тюрьмы стояло несколько скамеек, а больше здесь не оказалось сидячих мест. Я занял угол, вдоль одной из стен которого были сложены тела, прикрытые тем, что попалось под руку. Здесь были все вперемешку: и охрана, и заключённые, и Менаги. Я не мог себе представить, что здесь произошло во время бунта. Похоже, в тюрьме разразилось настоящее сражение. По рассказам Лассона, у меня сложилось впечатление, что всё было не настолько масштабным. Судя по тому, что я узнал, большинство тел обнаружили во дворе, рядом с главным входом в блок для заключённых. Словно после начавшегося бунта им дали выбраться из здания, а потом расстреляли с разных сторон.

Я не хотел думать об этом. Всё закончилось, и мне хотелось просто сидеть здесь. Больше не трястись от страха, не тонуть в сомнениях. Наконец-то можно было немного передохнуть. Бой произошёл здесь меньше двух суток назад. И он уже казался историей, чем-то из прежнего мира, который навсегда изменился.

Ко мне подошёл Лассон и присел рядом, оперевшись спиной прямо на решётку одной из камер.

– Нам ещё нужно достать начальника порта, – сказал он. – Но это теперь не проблема.

Я не обратил внимания на его слова. Теперь мне необязательно было участвовать во всём дальнейшем.

– Ты знал, что Ижу выреза́л игрушки из дерева? – спросил я.

– Нет, – ответил Лассон.

– Он взял одну с собой. Он даже нашёл время над ней поработать, пока мы сидели в порту.

– Ты хочешь её увидеть?

– Да.

Лассон откинул тряпьё, которым было накрыто тело Ижу, лежащее здесь же, и залез в карман его куртки. Там ничего не обнаружилось. Я уже передумал и хотел попросить Виктора остановиться, но он достал фигурку из другого кармана. Движения Лассона были такими, словно ему не впервой обыскивать мертвеца. И, в общем-то, он это уже делал с Катаном. Но и тогда он был уверен в себе и ничуть не смущён. Лассон закрыл тело и передал мне игрушку. Это была незаконченная сова. У неё было одно крыло, а второе скрывалось в необработанной деревяшке. Ижу успел немного оформить голову. По ней я и понял, что это за птица.

– Они стреляли по нам без всяких сомнений, – произнёс я.

– Они думали, что мы бандиты, – заметил на это Лассон, доставая из своей куртки сигарету и прикуривая её.

– Мы недавно тоже думали, что стреляем только в бандитов. Да и…

Снова перед глазами была эта бесконечно возвращавшаяся сцена у Туннеля. Снова этот взрыв.

– Мы полагались на то, что нам передали, – сказал Виктор, – и делали то, что было приказано…

– Я ведь не сказал тебе, почему на самом деле уехал из Лакчами? – перебил его я.

Лассон посмотрел мне в глаза, выдыхая дым.

– Ты упоминал, что хотел найти место, где мог что-то изменить, пригодиться.

– Да, но было событие… Я ведь говорил, что в студенчестве состоял в подпольном кружке? Мы распространяли литературу «дискредитирующего характера». Вот только этим дело не ограничивалось. Я не знал, но часть ребят готовила покушение на одного из Старейшин. Мне никогда до конца не доверяли. Они ведь знали, кто мой отец…

Я вертел сову в руках. Лассон молча курил, глядя на меня. Я продолжил:

– Они поняли, что вся наша работа не даст быстрого результата, если вообще даст какой-нибудь. И однажды они совершили это. Разумеется, ничего у них не вышло. Что может сделать кучка студентов против тренированной личной охраны верховных лидеров? В одну из ночей они напали на кортеж Старейшины. Они смогли лишь ранить кого-то из гвардии. Четверо ребят были убиты на месте. Остальных арестовали. Как и другие, я узнал о случившемся только на следующее утро. И первое, что мне сказали мои товарищи, – держать язык за зубами. Не было никаких документов, которые связывали бы нас друг с другом, а значит, мы были в безопасности, покуда молчали.

Это было так странно, это было отвратительно. Мне казалось, что мы должны раскрыть себя и вступиться за своих товарищей. Кто знает? Может быть, если бы мы вели себя открыто, это сподвигло бы и другие подпольные движения выйти вместе с нами и, наконец, уничтожить этот прогнивший порядок. Но мне было страшно, и я легко поддался убеждениям своих друзей, что нам нужно скрываться, чтобы продолжить работу. Что именно этого и хотят те, кто был арестован.

Я злился на этих ребят. Ведь я не знал о том, что они задумали. В какое положение меня невольно загнали. Это была глупая и эгоистичная злость. Я даже не был знаком напрямую ни с кем из тех, кто участвовал в покушении. Не был уверен, что это хороший выход. Это приводило в замешательство. Вроде все мы были заодно, но… Распространять листовки – это да, на это я был согласен. Может быть, нам действительно нужно было перебить Старейшин, чтобы получить реальный результат для общества. Но смог бы я сделать это? Мог я хотя бы задумать такое?..

На допросе мне было страшно, но полицейский проводил его настолько формально, что принял мою тревогу за робость пай-мальчика, впервые столкнувшегося с хранителями порядка. Он знал, кто мой отец и, похоже, даже мысли не допускал, что я мог состоять в каком-то «предательском» движении.

В ходе расследования не удалось получить никаких обличительных показаний. Насколько я знаю, даже от самих нападавших. Но некоторые их контакты установили с помощью свидетелей. Это были косвенные улики, но под суд отправилось ещё несколько человек.

Все представляли себе, что ждёт нападавших: смертная казнь через добровольный приём яда. Так полагается умирать обесчестившему себя дворянину. Всё-таки они покушались не просто на главу государства, а на живой символ Лакчами. Остальным пришлось бы провести долгие годы в тюрьме и потерять все свои титулы. Но суд вынес другой вердикт. Смерть через повешение – удел головорезов и насильников с самого дна общества. На главной площади, где казни не проводились уже лет пятьдесят. Причём такой приговор вынесли не только исполнителям, а всем, кого удалось обнаружить. Это было настоящим шоком для нас. Никто не ожидал, что Старейшины так обойдутся с благородными семьями, на которых их власть и стоит.

Эта история была слишком похожа на всё то, на чём меня взращивал отец. Та самая ситуация, когда необходимо выбирать между честью и жизнью. Дворянин всегда должен выбирать честь. Я должен был выйти и открыто объявить о том, что я – один из них. Громко изобличить эту уродливую машину Лакчами и быть готовым отправиться на эшафот. Это было полнейшее безумие, но именно так меня воспитывали. И я испугался. Спрятался.

Я не пошёл на казнь. Видел лишь изображение в газете с их висящими телами. Я чувствовал себя опозоренным. Отец забрал меня из этого «скандального» университета. Тогда я узнал об академии, открывшейся специально для нужд освоения Антарты, и поступил туда. Только бы убраться из Лакчами, сбежать от общего лицемерия и собственного позора…

Я остановился, продолжая вертеть в руках незаконченную сову, а Лассон спросил:

– Зачем ты рассказываешь это?

– Не знаю, – ответил я, внезапно ощутив какое-то отвращение. – Понимаешь, в истории с покушением я думал о чести больше, чем о чём-либо ещё. Но где честь вот в этом? – я указал на лежащие перед нами тела. – Меня всегда воспитывали так, словно честь имеет самое главное значение. В какой вселенной пересекаются вопросы чести и убийство нами рабочих «Источника»? Как поступить по чести сейчас? Застрелиться? Как будто мы могли повести себя там как-то ещё! Как будто всё произошло, потому что мы были недостаточно благородны! Слышишь, – я посмотрел на него, – насколько бредово всё это звучит?

– Ты и правда настоящий дворянин, Ашвар Шел-Тулия! – с улыбкой произнёс Лассон. – Тебя всерьёз интересуют эти вопросы! Мы выполняли приказ. Конечно, приказ от подонка, но мы не знали об этом тогда. Разве выполнять приказы – это не по чести? – последнее он произнёс с еле сдерживаемой ухмылкой.

– Да плевать мне на приказы! – выкрикнул я.

Мне снова застилало глаза, а голос начал дрожать:

– Ладно в порту. Я там сделал один выстрел – и то промазал! В Туннеле, Виктор! – по моим щекам побежали слёзы. – Я убил этих людей! Пятнадцать человек – или сколько их было?! Ты видишь, я даже не помню! Я подготовил эту ловушку, я повернул ручку детонатора! Остальные не делали ничего! Я всех их убил!

– Если бы не ты, – твёрдым голосом произнёс Виктор, – твои друзья были бы мертвы.

– Да я знаю! Ты не понимаешь… Было ли это необходимо? Да, было! Хотел бы я умереть, или чтобы мои друзья умерли, лишь бы я не совершил этого? Нет! Но это не помогает, Виктор! Ничего не помогает. Всё это время я бегаю как ужаленный, охочусь за этими лакчамскими шпионами, только бы убежать от этого. От этого поганого Туннеля, от этого поганого взрыва! Не важно, что приказал Катан. Важно, что я сделал. Я думал, что я могу. Что могу, как другие, отбирать жизнь, чтобы спасти другую. Я попробовал. И оказалось, что это не оправдание. Ни цель, ни логика, ничто не помогает избавиться, избавиться, избавиться от этого огня, который полыхает и жжёт меня изнутри! Я не могу так. Не могу быть тобой. Не могу оправдать это. Не могу делать «что необходимо». Не могу так жить. Какая тут к чёрту честь?! Что за бред вообще?! Каким дерьмом меня накачивали всё время! Какие-то сказки про какую-то мишуру, какие-то словеса! И никто, ни один ублюдок не сказал мне, что в реальности меня ждёт только это поганое пламя, которое ничем не погасить!..

Я закашлялся и окончательно разрыдался, не в силах произнести больше ни слова. Лассон не трогал меня и ничего не говорил. Он просто сидел рядом. Когда я немного поутих, он наконец сказал:

– Ты прав, Ашвар. Это дело не для всех. Сколько бы нас ни убеждали в обратном. Я видел таких, как ты. Они оказывались там по своей воле или против неё.

Он затянулся сигаретой и продолжил:

– Я не знаю, как вам жить с этим. Я всегда вижу то, что необходимо, и делаю это. И несу за это ответственность.

Он повернулся ко мне и добавил:

– Знаешь, может, в этом честь и состоит. Не в том, как именно поступать, а в том, чтобы не оправдывать свои действия приказами или формулами благородного поведения. Может быть, честь в том, чтобы полыхать в огне, в который ты сам себя завёл.

Я ничего не ответил. Впервые с Туннеля я не чувствовал себя онемевшим или разрываемым страхами. После истории с Самманчем я ощутил желание жить, но я не чувствовал этой жизни. Кажется, теперь она вернулась. И она была отвратительной.

Но я почему-то всё равно её любил.

Я лежал на холодном каменном полу тюрьмы рядом с мёртвыми телами. Видел эти мрачные серые стены. Видел Нанга, Вайшу и Меката, сидевших в центре. Видел тех, кто по нам стрелял всего пару часов назад. И я любил всё это, несмотря на то, сколько боли оно причиняло.

Я перевёл взгляд на Виктора, который поджигал новую сигарету. Утерев слёзы, я подумал о том, что никогда до этого не видел, чтобы он курил. Подумал о том, насколько этот человек отличался от того, кто сидел в моей комнате на «Заре». Каким забавным он тогда был. Насколько этот Виктор отличался от того, кто помог мне пробиться через бурю. А следующий – от того, кто неожиданно возглавил наш отряд в порту. И что-то щёлкнуло в моей голове.

– Он ведь узнал тебя, – сказал я.

– Кто? – спросил норвальдец, глядя в пространство.

– Менаги, – ответил я.

Он никак не отреагировал сначала. Но потом повернул ко мне голову.

– Ты ведь… – начал вдруг понимать я, – не Виктор Лассон. Не механик со станции, который перевёлся в тюрьму.

Он смотрел на меня без выражения, держа во рту сигарету. Норвальдец затянулся, выпустил дым и спросил:

– Так заметно?

– Теперь да, – ответил я.

Он расстегнул куртку. Я не чувствовал никакой угрозы. Не знаю почему. Я был уверен, что он вытащит оттуда не револьвер. Так и оказалось. Он протянул мне папку.

– Что это? – спросил я, поднимаясь и снова усаживаясь у стены.

– Открой, – ответил он равнодушным тоном, не прекращая курить.

Я открыл. Личное дело Виктора Лассона. Маленькое фото не лучшего качества. Вроде он. Только приглядевшись, я понял, что у этого норвальдца с нашим общий только цвет волос. Механик из тюрьмы, раньше работал на одной из норвальдских станций. История была всё той же. Кроме того, что Лассон хоть и был в армии, но никогда не участвовал в войнах.

– Люди здесь работали, конечно, суровые, – сказал норвальдец, – но были и те, с кем можно было перекинуться парой слов. Мы ведь не только на станциях работали. Кто-то мыл пол, кто-то убирал снег. У меня был небольшой опыт с техникой, поэтому я иногда подрабатывал в гараже. А Лассон был любителем поболтать.

– Почему ты не присоединился к остальным? – спросил я.

– Мне кажется, тебя больше интересует другой вопрос, – сказал он.

– Какой?

– Я ли убил настоящего Лассона?

Я внимательно посмотрел на него, но по лицу норвальдца ничего невозможно было сказать.

– Не думаю, что ты здесь кого-то убивал, – наконец, ответил я.

– Почему?

– Заключённые хотели заполучить собственную свободу. А ты всё время рисковал ради других. Даже если ты почему-то хотел, чтобы все твои товарищи по несчастью были мертвы, то незачем было оставаться после того, как это произошло. Незачем было гоняться за Менаги. Учитывая, какую авантюру ты уговорил нас провернуть, я не думаю, что тебе составило бы большого труда всё-таки убедить нас уплыть из Антарты.

Он выслушал это всё молча, докурил сигарету и потушил её об пол.

– Ты собираешься рассказать остальным? – спросил он всё тем же безразличным голосом.

Я подумал и ответил:

– Ты за последние два дня спас мою жизнь как минимум трижды. Думаю, ты заработал право хранить свои секреты, Виктор.

Он усмехнулся.

– Но, – продолжил я, – если позволишь… Откуда ты знаешь Менаги?

– Помнишь, что рассказывал Менаф? – спросил он. – Про провальную миссию Менаги?

– Да.

– Я был там. «Восстание фермеров», так называемое. Менаги, который тогда называл себя по-другому, обманул нас примерно так же, как и вас. Мы тоже хотели свободы. А попали в лапы к Лакчами. И нам это не понравилось. Поэтому для него это задание стало провалом. Я понятия не имел, кого вы имеете в виду, произнося это имя – Менаги. А по телефонной связи его голос было невозможно узнать. Зато его лицо в поддельном паспорте всё прояснило. Учитывая, что лицо Менафа тоже оказалось в этих бумажках, было несложно сложить два и два и догадаться, что он тоже работает в разведке. Вот только мне в моём прошлом повезло меньше. Лакшамы нас поймали. Моя статья была достаточно тяжёлой, чтобы меня отправили в ледяную пустыню колотить промёрзшую землю. И я сидел здесь с обыкновенными убийцами, насильниками и всеми теми, кого у вас иногда вешают на виселице. Когда они устроили бунт, мне оказалось с ними не по пути.