скачать книгу бесплатно
Причесавшись еще раз, он пошел к вечерне, а вернулся к третьим петухам пьянее грязи.
– Малаша! Ваня! Мотечка! Милые мои! Голубяточки! – кричал он с улицы. – Говельщик ваш идет, встречайте…
Стуча зубами, мать металась по избе. Я залез под лавку… Мотя торопливо одевалась…
– Рцы, ерцы, господи помилуй… Слава в вышних богу… Упокой, господи, рабов твоих… – бормотал отец, с трудом переступая избяной порог.
Он был без шапки, бледен, с разорванным воротом новой рубахи. Войдя, ткнул ногою овцу, которая с ягненочком жевала сено у лежанки, осмотрелся мутным взглядом, мотнул головою, засопел.
– Рцы, ерцы, господи помилуй… Еже словом, еже делом… Все живы?
– Живы, – прошептала мать запекшимся ртом.
– Живы? Ну и ладно… Дай поесть… Сущую-рущую, пресвятую богородицу, тебя величаем…
Мать нарезала хлеба, налила похлебки.
– И во веки веков, аминь!.. – Отец дернул за конец столешника, еда полетела на пол. – Жарь яичницу!.. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим…
– Батюшка! Петрей! Желанный мой! – закричала мать. – Окстись, что ты – пост великий, какую тебе яичницу?
– Жарь яичницу, а то окна поломаю! – стукнул отец кулаком о стол.
Мать заплакала, отыскивая сковороду.
– Еже словом, еже делом… – Отец опустился на колени. – Нет… не так… постой! – Он снял с божницы большой медный крест, родительское благословение, трижды перекрестился и поцеловал его.
– Слушай, – сказал он, глядя на крест, – исповедоваться буду… Грехи мои слушай… Двадцать лет не исповедовался, а теперь вот вздумал, на старости годов… Слушай: с восьми лет пью водку, ругаюсь матерно… и до гроба буду пить, понял? С десяти курю табак, с молодых лет бью жену… завидовал богатым… лошадей увечил, слышишь?.. Много в сердце зла имею… Не люблю людей… Кругом меня – злодеи, я – первый… Ну, еще что?.. – Отец притронулся корявым пальцем к распятию, – небось сердишься? Что ж мне делать, если жизнь моя такая… сердись не сердись, а никому не покорюсь!.. Хоть на месте истопчи!.. Хоть по жиле вытащи мою утробу! – заревел отец, бледнея, и, схватив распятие, стал с ожесточением топтать его.
Остолбеневшая мать пронзительно завыла:
– Старичо-ок! Опо-омнись!..
Пошатываясь, отец взял ее за руку, поставил затылком к дверям, размахнулся и хлестнул кулаком по лицу. Мать затылком отворила дверь и растянулась на полу в сенях. Подбежавшую сестру отец поставил носом в сени. Падая от подзатыльника, та поползла раком.
– Иди третий… Эй, наследник, где ты?
Я полез было под печку, но отец вытащил за ногу. Держа на весу, сопел и матюкался, а я ловил его за штанину.
– Лети! – сказал отец, и я шлепнулся на что-то мягкое: не то на мать, не то на Мотю. Отец затворился.
Пил отец шесть дней. С барышником Хрипуном он заездил лошадь, рыская по кабакам. На седьмой пришел в одной рубахе, хворый, желтый, щипаный, лежал долго без движения, ничего не ел, кроме капусты, ни с кем не разговаривал. Оправившись, стал работать.
XI
Осенью мое желание сбылось: я получил в школе букварь и грифельную доску.
Долгими зимними вечерами, когда за окном трещит мороз, а в избе так тепло и уютно, зажгут наши маленькую лампочку-моргасик, я примощусь к столу и, подобрав под себя ноги, заявляю:
– Ну вы, тише теперь там – читать зачинаю.
– Читай, читай, – скажут домашние, – а мы послушаем. Чисто ли на столе-то – книжку кабы не замарал? – и мать прибежит смахнуть пыль рукавом.
– Ничего, чисто, вы не разговаривайте, а то собьете, – и начинаю выводить нараспев: – Ми-ша. Мы-ши. Мы-ло. Ма-ма ши-ла.
– Какое тут шитье, – скажет мать, – у меня и глаза-то ничего не видят…
– Да нешто про тебя это? – крикну я. – Мешаешь только!
– Ну, не буду, не буду, милый!
– Пи-ли-ли. Мы-ли-ли, Шли. Ма-ша тка-ла по-лот-но…
– Это, видно, про Жолудеву Машу – она первая в деревне мастерица ткать холсты…
Я опять закричу:
– Вот ты, мать, какая! Язык-то, словно помело в печи, – туда и сюда… Ведь это в книжке так написано, а ты почнешь набирать, кто знает что!
Все смеются, а я злюсь.
– Не выучу вот урок-то, – обращаюсь я снова к матери, – а тебе, видно, хочется, чтоб меня завтра на коленки Парфен Анкудинович поставил?
– Ох, Ванечка, я и забыла, касатик! Больше не буду, верное слово! Мне все дивно – Маши да Саши разные набираешь, а я думаю: не про нашу ли деревню отпечатали?
– Про вашу, как же!.. Бестолковщина!.. Кузь-ма купил ко-зла…
– Ха-ха-ха! – заливается мать: она у нас всех непонятнее была. – Кузьма купил козла!.. – почесывая за ухом веретеном, говорит в раздумье. – Наточкин Кузя, должно быть, так у нас козлов-то ни у кого нету, разве в городе?.. Старик, – смотрит она на отца, – ты, часом, не знаешь, у кого козлы в городе?..
И так, бывало, каждый вечер.
Однажды, середь зимы, нам задали большой и трудный урок: полстраницы прочитать и рассказать, что в книжке писано.
Я устроился у стола – поближе к огоньку, рядом – сестра вышивает, отец слушает с печки.
– Му-ра-вель и го-луб-ка, – распеваю я. – Му-рав-лю за-хо-тел…
– Ваньть, постой! – свесил голову отец. – Ты, знать, не так читаешь, а?
Я посмотрел на его лысину, которая от лампочки блестела, как коленка, свистнул, еще посмотрел и ответил:
– Ты надумаешь на печи-то. Считай лучше прусаков!
– Верное слово, не так! – пристал отец. – Ну-ка, погляди получше!..
– Ну что ты понимаешь? – закапризничал я. – В училище не ходишь, книжек у тебя нет, доски – тоже нету, а лезешь поправлять, новомодный ученик! Дай тебе грифель – сразу сломаешь, а говоришь: не так! Сказывай, кака буква на жука похожа? «А» по-твоему? Держи карман!
Я даже в азарт вошел.
– Конечно, не так! – сказала вдруг Мотя. – Где ж тут «лы»?
Подвинув ближе к себе книгу, сестра улыбнулась.
– Читай лучше: му-ра-вей, – делает она ударение на последнем слоге.
Я в удивлении смотрю на нее:
– Ты… почем же знаешь?
– Читай как следует – лучше дело будет, – проворчала она, принимаясь за вышивание.
– Ах ты, трепло! – вскипел я, задетый за живое. – Одно слово узнала и уж куражится, ведьма!
– Может быть, еще побольше знаю, – ответила сестра, вставая из-за стола.
Мать прикрикнула:
– Будет тебе хвастаться-то, ягунка! Вот в писаря скоро выйдешь.
Отец, не менее моего пораженный, твердил:
– Ай да Матрешила, ай да Матрешила! Разуважила ученика, ха-ха-ха! Шибко разуважила! Утерла сопли! Вот тебе книжки и грифель – лезь под лавку со стыда!..
Зло меня разобрало.
«Погоди, – думаю, – холера! я тебя подкараулю!..»
Случай представился скоро. В один из праздников, набегавшись вволю и проголодавшись, я вскочил в избу за хлебом. Наступили сумерки.
– Мамка, дай поесть, – закричал я, отворяя двери.
– Какая тебе еда, скоро ужинать, – ответила сестра. Она сидела одна.
– А где же мать?
– Поехала на свинье грушей торговать! Чего орешь, как сумасшедший, – не заблудится.
Сбросив полушубок и разувшись, я полез за стол.
– В карты, что ли, сыграть? – посмотрел я на сестру. – В свои козыри?
Та ответила:
– Играй, коли охота.
Смотрю: в руках у нее книжка. Попалась, барыня! Попалась, слава богу!
– Тебе кто же велел брать без спросу? – говорю ей ласково.
Мотя смутилась.
– Я ее не съела, – проговорила она. Я – поглядеть немного, – Сестра бросила книгу на стол. – Жадничаешь, жила? На – подавись!..
Мне, конечно, не книги было жалко, а обидно, что она меня недавно подкузьмила.
– Стой, за это вашего брата не хвалят – получай-ка вот! – и я треснул ее по голове. – Ты у меня будешь знать, как воруют чужие книжки!
Мотя ничего не сказала. Я ждал, что она тоже чем-нибудь меня ударит, и приготовился к обороне, но сестра отвернулась к стене и так простояла несколько минут.
Стыдно стало как-то: до слез ведь довел, а за что? Не съела ж, в самом деле, книжку?
– Мотя, – проговорил я нерешительно, – брось, я пошутил!.. Давай вместе читать. Тут, знаешь, есть статья про старика и смерть – смешная, будь она неладна! Давай, Мотя!
Сестра повернула ко мне лицо и смущенно улыбнулась.
– Я уже читала ее, – сказала она, – давай другое что-нибудь…
Губы ее вздрагивали, на глазах блестели слезы; сестра старалась незаметно их смахнуть.
Я с готовностью согласился, и Мотя отыскала в конце книги «Последнюю беседу Иисуса Христа со своими учениками», говоря, что она уж начала было читать, да я помешал.
– Ты будешь читать? – спросила она.
– Нет, читай уж ты, а я послушаю… Я до туда не дошел еще…
Сестра начала:
– «Заповедь даю вам новую: да любите друг друга, как я вас возлюбил. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Если мир вас ненавидит, знайте, что меня прежде вас возненавидел. Наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит богу. Вы рассеетесь каждый в свою сторону и меня оставите одного; но я не один, потому что отец мой со мною. В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: я победил мир…» Тебе нравится? – восторженно твердила сестра, прерывая минутами чтение. – Слушай! Слушай!..
Читала она, кстати, лучше меня.
– «И находясь в борении, прилежнее молился, и был пот его, как капли крови, падающие на землю…»
– «…и был пот его, как капли крови, падающие на землю», – вновь прошептала Мотя.
В шепоте этом был восторг непередаваемый и ужас.
– Давай помолимся.
И мы молились. Сестра, стоя на коленях, говорила:
– Спаситель! Нам обоим хочется пострадать за тебя так же, как и ты за нас страдал, – Ваньте, брату моему, и мне, Матрене, рабе твоей…
Прижавшись лбом к холодному земляному полу, я повторял за ней самодельную молитву.
– Дай господи, счастья родителям нашим: отцу Петру и матери Маланье…
Я возражал:
