скачать книгу бесплатно
Постмодерн и его интерпретации
Владимир Волков
Исследование посвящено постмодерну как эпохе, в которой мы сейчас живем, – связанной с модерном, вырастающей из него, но имеющей свои особенности, специфику, своеобразие, – эпохе «текучего модерна», «неорганизованного капитализма», «постиндустриального общества», «общества потребления». Издание рассчитано на философов, культурологов, социологов, политологов, преподавателей вузов, аспирантов, студентов и всех тех, кто интересуется проблемами постмодерна.
Постмодерн и его интерпретации
Владимир Волков
Рецензенты:
Руслан Лошаков, доктор философских наук, научный сотрудник университета Упсалы (Швеция)
Людмила Комуцци, доктор филологических наук, профессор Саратовского национального исследовательского государственного университета
Корректор Татьяна Говоркова
Дизайн обложки и верстка Артём Волков
Дизайн обложки и верстка Наталия Волкова
© Владимир Волков, 2022
ISBN 978-5-4490-0234-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Введение
Так что же с нами происходит? А ведь с нами действительно что-то происходит, причем стремительно и неотвратимо. Вчера мы жили в одном мире, а сегодня – уже совсем в другом: непонятном, неопределенном, незнакомом и чужом. Рушится привычное, стабильное, традиционное; неожиданно, стихийно, спонтанно возникает иное, другое, неведомое, неизвестное. Мы идем туда, где никто до нас не был; в этом пространстве нет дорог и даже тропинок, приходится продираться сквозь дебри.
Проблема перехода от модерна к постмодерну – одна из наиболее актуальных в философии, культурологии, социологии, политологии, этике, эстетике конца ХХ – начала ХХI века. Современные исследователи часто трактуют постмодерн как нечто локальное, периферийное, имеющее отношение только к эстетике и художественной культуре. Однако на самом деле постмодерн – это эпоха, в которой мы уже живем, существуем, действуем, хотя, быть может, и не подозреваем еще об этом, а сам термин «постмодерн» – это не столько понятие, сколько метафора, с помощью которой исследователи пытаются говорить о новой эпохе. Тема постмодерна чрезвычайно трудна. Иногда создается впечатление, что «плавающее» означающее «постмодерн», не имея четкого смысла, не связано с чем-то реальным. Тем не менее можно описать определенный набор культурных событий, имеющих отношение к этой реальности, и рассмотреть условия, которые к ним приводят.
За последние несколько десятилетий природа западных обществ разительно изменилась. Эти изменения обычно описываются с помощью таких концепций, как информационное, потребительское, постиндустриальное, постфордистское общество, общество спектакля. Социологи, культурологи, философы определяют мир постмодерна, используя понятия: поздний, неорганизованный, гибкий капитализм, консьюмеризм, гиперреальность, симулякризация, коммуникация, компьютеризация и др.
Если в эпоху модерна человек пытался оставить след в культуре, стать выдающимся, великим, значительным, то человек постмодерна стремится стать успешным. Успешность ассоциируется с обладанием, эффективностью, полезностью. Фроммовская альтернатива «иметь или быть» решается в пользу «иметь». Усиливается тенденция к релятивизации и поливалентности ценностей, деидеологизации и деполитизации, формируется мультикультурализм. Если раньше ценности общества вырабатывались медленно, на протяжении жизни многих поколений людей, то сейчас они становятся подвижными, поскольку создаются теми, кто заинтересован в их распространении, кто ожидает от них политических и материальных выгод и платит за будущие дивиденды.
Многими исследователями отмечается нечеткость традиционных различий между высокой и массовой культурой и, как следствие, склонность к фрагментации и мозаичности. Подобная фрагментация выявлена в теоретических исследованиях языка, времени, человеческой субъективности и общества. Обозреватели анализируют фрагментацию политических структур и появление политических инициатив, проявляющих себя в борьбе за тело, гендер, сексуальность, этничность, расу, мир и окружающую среду. И на местном, и на глобальном уровне эти новые дискурсы вытесняют из традиционной марксистской теории концепцию классового конфликта. Становится ясно, что множественность автономных дискурсов и дисперсных властных отношений не может быть унифицирована «метанарративами» (Жан-Франсуа Лиотар). Философская, социологическая и культурологическая критика великих теорий прошлого, «метаповествований» эпохи модерна ужесточается. Скепсис в отношении того, что Разум и технологические инновации могут гарантировать Прогресс, Просвещение и Свободу, ведет к освобождению от универсальных принципов, теорий и поиска одной Истины, к признанию реальности различий и разнородности, различных культурных логик, что требует совершенно новых философских и социальных теорий.
Концепт постмодерна имеет множество коннотаций, смысловых оттенков, граней, нюансов. Его можно трактовать как отторжение, отрицание старого, отжившего, уходящего в прошлое. В эпоху постмодерна происходит отказ от центральных и сущностных категорий классической философии – объективной реальности, целостности, самоосновности, детерминизма, центрированности, трансцендентального, социального, идеологии, политики, государства, нации, семьи. Постмодерн – это и отбрасывание модернистской модели мира, образа личности, прежней стратегии жизни, уход в ризоматическое, номадическое существование с его неопределенностью и непредопределенностью как нормой жизни. Однако отказ от прошлого и стремление к новому были характерны и для модерна, и в этом постмодерн не оригинален.
В сфере онтологии и гносеологии постмодернизм проявляет себя как отказ от интерпретации мира с позиций объект-субъектной парадигмы, от просвещенческой трактовки знания, разума и истины. Визуализация культуры приводит к тому, что мир превращается в совокупность образов, за которыми ничего не стоит, поскольку они представляют только самих себя. В науке «измена» Просвещению доминирует в виде тенденции к мультипарадигмальности, к теоретическому плюрализму, закрепившей лозунг методологического анархизма «можно все, все годится» (anything goes) (Пол Фейерабенд)[1 - Фейерабенд выступил против всяких универсальных методологических правил, норм, стандартов, против всех попыток сформулировать некое общее понятие научной рациональности. «Тому, кто посмотрит на богатый материал, доставленный историей, – пишет он, – и кто не стремится улучшать ее в угоду своим инстинктам и в силу своего стремления к интеллектуальной уверенности в форме ясности, точности, „объективности“ или „истинности“, станет ясно, что существует лишь один принцип, который можно защищать при всех обстоятельствах и на всех этапах развития человечества. Это принцип – все дозволено». (Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 158—159).]. Принцип кумулятивизма научного знания замещается принципом пролиферации – безграничного умножения теорий, нередуцируемых одна к другой. Представление о принципиальной несоизмеримости теорий релятивизирует научную истину. Углубляется отход от «идолов» Свободы и Прогресса, возникает неуверенность в том, что «новое» обесценивает «старое», растет сомнение в том, что научно-технический прогресс есть безусловное благо, освобождающее человека от нужды, угнетения и предрассудков. Мышление отказывается от «логоцентризма», ослабевает тенденция к обобщению.
Одной из характерных особенностей постмодернизма является то, что сама постмодернистская парадигма выступает разрушительницей любых парадигм, ибо в основе ее лежит осознание множественности, локальности и темпоральности действительности, лишенной какого-либо субстанциального основания. Истинам относительно «человека», «сознания», «разума», «цивилизации», «прогресса», «личности», «морали» предъявлено обвинение в интеллектуальной и нравственной несостоятельности. Повсюду в интеллектуальной среде воцаряется пафос разрушения общепринятых установлений, развенчания притязаний, подрыва верований, разоблачения видимостей, отказа от сущностей и субстанций[2 - Тем не менее, считает Петер Слотердайк, «на современных теориях и теориях современности все еще лежит длинная тень субстанциального мышления, которое не испытывает особого интереса к акцидентальному. Презрение к несубстанциальному и по сей день определяет тематику академической философии, в которой продолжает давать знать о себе древнейшая инерция» (Слотердайк П. Сферы. Плюральная сферология. Т. 3. Пена. СПб., 2010. С. 31).].
В сфере антропологии переход к постмодерну связан с отказом от модели разумного, самоосновного, автономного человека, свободного в рамках выбора разумной необходимости. Выясняется, что никакой изначальной природы, сущности, нормы человека нет; человек – продукт подчинения/сопротивления экономическим, социальным, политическим, идеологическим, культурным практикам, формам «нормализации» (Мишель Фуко). Он не столько результат, сколько процесс, становление, движение. Неотъемлемыми характеристиками перехода к постмодерну становятся: рост личной свободы в неразрывной взаимосвязи с ростом неопределенности и незащищенности; неукорененность, неспособность контролировать внешние обстоятельства, прогнозировать будущее; отсутствие глобальных смысложизненных целей как у человека, так и у человечества; превалирование краткосрочных и среднесрочных планов над долговременными; разрушение аутентичности и идентичности личности, выбор в качестве стиля жизни ускользающего бытия, существования «здесь и сейчас».
Постмодернизм кардинально переосмысливает социальную сферу: общество рассматривается как фрагментарное, мозаичное, неупорядоченное образование; представление о детерминированности и направленности социального развития сменяется представлениями о его неопределенности и многовариантности; иерархическая центр-периферическая модель мира – представлениями о радикальном многообразии и равноценности всех способов жизни. Отказ от классических форм социального выражает себя в виде симуляции, глобализации, разгосударствления, детерриториализации, диффузии разграничений. Фрагментация модернистской картины мира приводит к дестабилизации социального порядка, к уничтожению социального. Вместо социальных групп, классов, наций возникает масса – аналог «черной дыры» (Жан Бодрийяр)[3 - «Массы… функционируют скорее как гигантская черная дыра, безжалостно отклоняющая, изгибающая и искривляющая все потоки энергии и световые излучения, которые с ней сближаются. Как имплозивная сфера ускоряющегося пространственного искривления, где все измерения вгибаются внутрь самих себя и свертываются в ничто, оставляя позади себя такое место, где может происходить только поглощение» (Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург. 2000. С. 14).]. Распространяются цинизм, скептицизм, нигилизм, иронизм, «легкое» отношение к жизни в их различных ипостасях.
В сфере политики и идеологии переход к постмодерну характеризуется разочарованием масс в политике и распространением доктрины «конца идеологий». Однако идеологии продолжают существовать, хотя и в измененной форме. Укрепляет свое влияние фундаментализм, проявляет себя, иногда в крайне агрессивных формах, традиционализм. Альтернативой модернистским политическим доктринам и партийным организациям становятся антивоенное, правозащитное и экологическое движения, течения, отстаивающие интересы этнических, культурных, сексуальных меньшинств[4 - Л. Г. Ионин справедливо замечает, что «формирование меньшинств есть следствие побуждаемого идеологией модерна и постмодерна процесса индивидуализации. Меньшинство – это не те, кого меньше, чем других, а те, чье поведение (или внешний облик, или способ одеваться, или сексуальная ориентация, или этническая идентификация и т.д.) отличается от нормального, как бы мы ни определяли понятие нормы» (Ионин Л. Г. Восстание меньшинств. М., 2013. С. 68).], локальных общин и т. д. Электорат как однородная масса, распределяющаяся на большинство и меньшинство вдоль оси «правые – левые», замещается конгломератом меньшинств, для которых главным в политической борьбе становится право на альтернативный образ жизни. Исчезает рациональная, единая для всего общества идеология («метанарративы»), остаются лишь локальные «мини-концепции».
В области этики и эстетики мы наблюдаем освобождение от нормативно-ценностного, эстетизацию этики, движение к эклектике и симуляции. Главной формой существования постмодернистской культуры становится эстетическая форма. Эмоциональные и эстетические ориентации приобретают большее значение, чем рациональные. Происходит переход к плюралистической модели образа жизни, связанного с выбором различных моделей существования: фланера, туриста, бродяги, игрока. Становится популярной разработка «эстетик существования». В сфере искусства закрепляется практика инсталляций, хеппенингов, коллажей, которые оцениваются с точки зрения бренности бытия и интерпретации различных художественных традиций.
«Одной из ключевых характеристик, которая объединяет различные постмодернистские движения в искусстве, является то, что они имплозивны и разнородны. Это говорит о том, что они связаны с отказом, взрывом, рассредоточением, деконструкцией, подрывом, пародированием условно определенных границ между высоким и низким искусством, реальностью и выдумкой, художником и зрителем. Эти имплозивные тенденции представляют собой реакцию против форм модернистского пуризма, стремящегося к унификации, в которой чистота эстетических стилей определяется в соответствии со строгим набором правил жанра. Распад четко определенных границ означает, что постмодернистские культурные формы, как правило, эклектичны; они объединяют множество различных форм часто игривыми и ироничными способами»[5 - Best S., Kellner D. The Postmodern Turn. Ch. 4.: Postmodernism in the Arts: Pastiche, Implosion, and the Popular // URL: http://pages.gseis.ucla.edu/faculty/kellner/essays/postmodernturnch4.pdf].
По мнению Зигмунта Баумана, постмодернизм стал возможен потому, что Свобода и Прогресс перестали быть проблемой. Все то, что в модерне было достигнуто только в особых сферах, постмодерн осуществил вплоть до повседневности. Рационализация общества и эмансипация индивида состоялись, хотя результаты этих процессов неожиданны и болезненны для сознания, поглощенного модернистской идеологией: процесс реализации ценностей оказался процессом отчуждения и овеществления. В отрегулированном, автоматизированном обществе массового потребления и массовой демократии можно быть скептиком и нигилистом в отношении Свободы и Прогресса, но нет нужды быть деятельным и целеустремленным, потому что из идеологии, ориентирующей мышление на осознанный выбор целей и способов действий, свобода и прогресс превратились в элементы коллективного бессознательного, в интеллектуальные привычки и поведенческие автоматизмы. Из сферы общественного устройства свобода и прогресс перекочевали в сферу повседневности, обустройства быта. Мотивы свободы и прогресса больше не определяют выбор политического и экономического курса, но зато определяют выбор одежды, еды или косметики. Как замечает Бауман,
«ощущение свободы – это фактически вовсе не свобода. Люди могут быть довольны своей участью даже при том, что эта участь далека от того, чтобы быть „объективно“ удовлетворительной; живя в рабстве, люди чувствуют себя свободными и поэтому не ощущают никаких побуждений освободиться, таким образом, отказываясь от возможности стать истинно свободными или лишаясь ее»[6 - Бауман З. Текучая современность. СПб., 2008. С. 24.].
В обществе всеобщей коммуникации и множественности культур встреча с другими мирами и формами жизни происходит постоянно, иные возможности существования реализуются на наших глазах. Жить в этом многообразном мире означает иметь опыт свободы, ощущать его как непрекращающееся «колебание между причастностью и потерянностью» (Дж. Ваттимо). Но в том и заключена проблематичность свободы, что мы сами еще недостаточно хорошо знаем, как себе ее представлять. В нас еще коренится тоска по замкнутым горизонтам, угрожающим и обнадеживающим одновременно, поэтому требуется усилие, чтобы помыслить колебание как свободу.
Глава 1. Постмодерн и его характеристики: точки зрения, позиции, подходы и концепции
§1. Модерн и постмодерн: определение концептуальных каркасов
«Если „твердая“ современность постулировала вечную продолжительность как главный мотив и принцип действия, то в эпоху „текучей“ современности вечная продолжительность не выполняет никакой функции. „Короткий срок“ заменил „продолжительный срок“ и сделал мгновенность своим высшим идеалом. Возводя время в разряд бесконечно вместительной емкости, текучая современность растворяет – порочит и обесценивает – его продолжительность» (Зигмунт Бауман. Текучая современность. СПб., 2008)
Постмодерн как метафора и концепт
Чтобы охватить и освоить новое, нельзя довольствоваться старым. Новое вынуждает вырабатывать и новые подходы в понимании, мышлении, объяснении. Ульрих Бек, известный тем, что ввел в научный оборот такие понятия, как «общество риска», «вторая модернизация», «рефлексивная модернизация», отмечает:
«Настоятельнее, чем когда-либо прежде, мы нуждаемся в понятийном аппарате, который – без ложно понятого обращения к вечно старому новому, исполненный печали прощания и не утративший хорошего отношения к нетленным сокровищницам традиции – позволит заново осмыслить надвигающиеся на нас новые явления и научиться жить и работать с ними. Идти по следу новых понятий, которые уже сегодня возникают в процессе распада старых, – нелегкое занятие»[7 - Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: 2000. С. 6.].
При изучении человеческих действий и отношений трудно строго определить термины, которыми мы оперируем. Процесс выработки строгой дефиниции, терминологической четкости и определенности проходит долгий путь от метафорической размытости к концептуальной фиксированности и, далее, к понятийной строгости. Термин «постмодерн» находится в той же ситуации, которая типична для понятий «человек», «сознание», «общество», «культура», «история», «политика», «наука», «искусство», «язык». Каждое из стоящих за этими словами явлений можно определить по-разному. Поэтому любая дефиниция постмодерна будет до определенной степени произвольной. Можно попытаться приспособить определение постмодерна к фактическому использованию данного слова в повседневном языке. Но и в этом случае предложенная дефиниция будет охватывать слишком много или слишком мало.
В философии метафоры[8 - Метафора – перенос (греч.), от метафере: переносить в другую область.] используются давно, их употребление – это следствие осознания невозможности полной формализации философского знания. Философия не может оперировать только точными понятиями, семантическая емкость строгих дефиниций оказывается недостаточной для выражения философских смыслов. Однако точность и метафоричность языка философии не противоречат представлениям о его рациональности. Понимание философских текстов не может быть сведено к знанию специальной терминологии. Любое понимание всегда имеет ценностные координаты и связано с особенностями переживания окружающей нас действительности. Отсутствие четко определенных границ используемых понятий вытекает не столько из логической беспомощности, сколько из самой природы исследуемой реальности. Как утверждает Ричард Рорти, именно образы, а не суждения, именно метафоры, а не утверждения, определяют большую часть наших философских убеждений[9 - Рорти Р. Философия и зеркало природы / Пер. с нем. Новосибирск: НГУ, 1997. С. 9.].
«Старые метафоры постоянно мертвеют в буквальности, а затем служат платформой и фоном для новых метафор. Такая аналогия позволяет нам мыслить „наш язык“, то есть науку и культуру Европы XX века, как нечто сформировавшееся, как результат множества чистых случайностей. Наш язык и наша культура являются в той же степени случайностью, в какой является возникновение, например, орхидей или антропоидов в результате тысяч небольших мутаций (и вымирания миллионов других созданий). Чтобы принять эту аналогию, нам… нужно рассматривать научные революции как „метафорические переописания“ природы, а не как постижения внутренней сущности природы (nature of nature). Далее, нам следует сопротивляться искушению думать, что переописания действительности, предложенные современной физикой и биологией, каким-то образом ближе к „самим вещам“, менее „зависимы от сознания“, чем переописания истории современной критикой культуры. Нам нужно признать, что констелляции каузальных сил, вызвавшие разговор о ДНК или о Вселенском взрыве, и каузальные силы, вызвавшие разговор о „секуляризации“ или о „позднем капитализме“, являются однородными»[10 - Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996. С. 38—39.].
Анализируя различные подходы к метафоре, Рорти отмечает, что платоник и позитивист в этом вопросе – редукционисты. Они считают, что метафора является излишней парафразой, бесполезной для единственно серьезного предназначения языка – репрезентации реальности. У романтика, наоборот, экспансионистский взгляд – он мыслит метафору странной, мистической, чудесной, относит ее к таинственной способности «воображения», которая находится в глубине души. Если для платоников и позитивистов неуместной представляется метафора, то для романтиков неуместным представляется буквальное. Ибо платоники считают задачей языка репрезентации скрытой реальности, находящейся вне нас, позитивисты же полагают, что язык выражает скрытую реальность, находящуюся внутри нас. Таким образом, позитивистская история культуры видит в языке процесс постепенного самоформирования по контурам физического мира. Романтическая история культуры рассматривает язык как процесс постепенного движения Духа к самосознанию. Наконец, ницшеанская история культуры и философия языка Дэвидсона рассматривают язык так же, как мы рассматриваем сегодня эволюцию: как постоянное уничтожение старых форм новыми формами жизни – не ради исполнения высшего предназначения, но слепо, заявляет Рорти[11 - Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996. С. 41—42.].
При желании можно увидеть, что вся история философии – это последовательность различных метафорических конструкций, которые заимствуются из повседневности, из мифологии, у различных наук. Соответственно, замечает Жак Деррида, «история метафизики, как и история Запада, становится тогда историей метафор или метонимий»[12 - Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук // Письмо и различие СПб., 2000. С. 352.]. Возникшая в XX веке тяга к эссеизации философских текстов и ко все более значительной метафоризации философских терминов демонстрирует это наиболее ярко. И действительно, такие метафоры Фридриха Ницше, как дионисийское, аполлоновское, смерть Бога, сверхчеловек, последний человек; Зигмунда Фрейда – Эдипов комплекс, я, оно, сверх-я, Эрос, Танатос; Альбера Камю – абсурд, бунт, самоубийство; Жана-Поля Сартра – дурная вера; Карла Ясперса – осевое время; Мартина Хайдеггера – поиски дома, бытие-в-падении, бытие-к-смерти; Мишеля Фуко – дисциплинарная практика, нормализация, смерть человека, забота о себе; Жана Лакана – дивид, стадия зеркала, символическое, воображаемое, реальное; Жиля Делеза и Феликса Гваттари – ризома, номадизм, корневище, складка, тело без органов, машина желания; Бенедикта Андерсона – воображаемое сообщество; Алэна Турена, Дэниэла Белла – постиндустриальное общество; Зигмунта Баумана – текучий модерн, паломник, фланер, бродяга, турист, игрок; Скотта Лэша и Джона Урри – дезорганизованный капитализм, мобильный мир; Ульриха Бека – общество риска; Ричарда Сеннета – гибкий капитализм; Петера Слотердайка – пузыри, пена, глобусы, цинический разум, и т. д. – имеют метафорическую природу. Петер Слотердайк вообще называет фарсом
«разоблачительные кампании ученых неопозитивистского мэйнстрима, направленные против эпистемологических метафор и понятийных экспериментов постмодерна, кампании, поучительные именно своим комизмом и тем, что они стали свидетельством сохраняющейся у публики готовности покоряться мошенническим системам самой различной природы – то внушениям иных обществоведов, то претензиям наивных естествоиспытателей и эпистемологически корректных ученых на лучшее, чем обществоведы, знание»[13 - Слотердайк П. Сферы. Плюральная сферология. Т. 3. Пена. СПб., 2010. С. 439.].
Слотердайк убежден, что действенной постмодернистской метафорой является, например, иммунная метафора, которая сыграла важную роль в трансформации представлений о субъекте.
Хотя метафора грешит сильными оценочными коннотациями, в философии она неустранима, поскольку позволяет производить семантический сдвиг в значениях языковых выражений. С помощью подобного сдвига выявляются и описываются новые характеристики объектов, новые связи между ними. Без метафоры философия не может быть целостным образом бытия, живым и полнокровным представлением о мире. Об этом размышляют многие мыслители. Так, например, Жак Деррида назвал метафору «классической философемой», «философским понятием»; Дэниэл Деннет уверен, что метафоры являются не только метафорами, они – «инструменты мысли»[14 - Dennett D. (1991), Conscioucness Explained. Boston, p. 455.]; Карл Беккер указывает, что «тот, кто управляет метафорами, – управляет мыслью»[15 - Беккер К. Словарь тактической реальности: Культурная интеллигенция и социальный контроль. Vienna, 2002. С. 3.]; Маршалл Маклюэн полагает, что все средства коммуникации – это действующие метафоры, а быть художником – значит управлять метафорами[16 - Маклюэн М. Понимание медиа: внешние расширения человека. М. Жуковский, 2003.].
Джордж Лакофф и Марк Джонсон обращают внимание на то, что метафора пронизывает всю нашу повседневную жизнь. Действие метафоры не ограничивается одной лишь сферой языка, то есть сферой слов: сами процессы мышления человека в значительной степени метафоричны. Метафоры как языковые выражения становятся возможны именно потому, что существуют метафоры в понятийной системе человека. Наше мышление, повседневный опыт и поведение в значительной степени обусловливаются ими, наша обыденная понятийная система – метафорическая по своей природе. Метафоры являются для человека одним из основных способов познания мира[17 - Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем / Пер. с. англ. М, 2008.].
Подобную позицию разделяет и голландский философ Франклин Анкерсмит, который видит важнейшую функцию метафоры в следующем:
«Возможно, что метафора вообще есть наиболее мощный лингвистический инструмент, который мы имеем в нашем распоряжении для преобразования действительности в мир, способный адаптироваться к целям и задачам человека. Метафора „антропоморфирует“ социальную, а иногда даже физическую реальность и, осуществляя это, позволяет нам в истинном смысле этих слов приспособиться к окружающей действительности и стать для нее своими. И, наконец, что является даже более важным, сама способность метафоры превращать незнакомую действительность в знакомую: метафора всегда предоставляет нам возможность рассматривать менее известную систему в терминах более известной. Проникновение в истину – сущность метафоры»[18 - Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры / Пер. с англ. М., 2003. С. 85.].
Нужно признать, что строгой терминологической точностью не обладают не только метафоры, но и концепты, и даже понятия. Как отмечают А. В. Дьяков и Б. Г. Соколов,
«это те „сущности“, реальность которых зависит от рассудка, их применяющего. В этом отношении прав И. Кант, рассматривающий подобные „образования“ как внеопытные, субъективные формы. Конечно… априорность подобных „форм“ достаточно условна, а сам вопрос об условиях их возможности, способах существования и конституирования довольно запутан: его не под силу было разрешить ни И. Канту, ни Э. Гуссерлю, хотя определенные „наработки“ они все же осуществили. Понятия, концепты… суть „отпечатки“ мыслительных схем, форм оперирования с реальностью. И, как отпечатки „внутренних“ форм, они носят субъективный характер, т.е. формуются оптикой человеческого сознания. Вопрос лишь в том, каков механизм их формирования и действия, а также в том, что вызывает появление этих форм-фантомов. Действительно, поучителен пример, который рассматривает М. Фуко: почему до XIX века не было научно тематизировано понятие жизнь (и, соответственно, все те операции и методологии, которые „обслуживают“ данный концепт: развитие, борьба, наследственность, гены и т.п.)? Разве не существовало самого понятия жизни, не было этого слова и, соответственно, той реальности, которую оно означивало? Понятно, что нет, но вот научная оптика не была „настроена“ на то, чтобы тематизировать данную „форму“ – концепт. По-другому говоря, оптика научного знания была иной, и сам М. Фуко прекрасно описывает классическое мышление с его своеобразной оптикой, „настроенной“ на таблицы, схемы, на свою конфигурацию знания и т.п., короче: на свое видение и тематизацию своего видения и выстраивание своего видения согласно соответствующим этому видению формам (закрепленным не только в методологии, но и в тематизированных концептах)»[19 - Дьяков А. В., Соколов Б. Г.».» зрения. СПб., Курск, 2009. С. 31—32.].
По сути своей концепт – не понятие в классическом смысле, так как мы не можем дать ему строгое определение. Определения концептов, как правило, описательны, нечетки, туманны, размыты. Слова-понятия, которые относятся к концептам, включают в себя множество разных значений, изменяющихся в зависимости от ситуации, в которой они употребляются. Очень важными в этом контексте представляются слова Жиля Делеза, который полагает, что философия – это и есть «искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты»[20 - Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб., 1998. С. 10.]. Среди характеристик концепта Делез обращает на следующую:
«Философский концепт не нуждается в компенсирующей референции к опыту, но сам, в силу своей творческой консистенции, создает событие, парящее над всяким опытом, как и всяким состоянием вещей»[21 - Там же. С. 47.].
«Постмодерн» – это концепт, который с 80-х годов ХХ века активно используется в философии, культурологии, социологии, политологии в различных вариациях и интерпретациях. Этот концепт семантически богат, насыщен, но и размыт, не определен в смысловом отношении. В европейских языках модерн – обозначение исторического периода, начало которого обычно связывают с Новым временем. Точнее, модерн – историческая эпоха, простирающаяся от начала Нового времени до середины ХХ века. Когда мы используем терминологическую пару модернизм/постмодернизм, то «постмодернизм» предстает в качестве некоего проекта или программы, противостоящей «модернистскому» проекту. Однако подобная трактовка постмодернизма противоречит его основной направленности – отказу от построения каких-либо программ вообще.
Модерн характеризуется культом разума, культом нового и обычно отождествляется с рациональностью и наукой. В эпоху модерна возникает убеждение, что с помощью разума можно переустроить человека, природу и общество на рациональных началах. И основным средством такого переустройства является наука. Модерн основан на всеобщей унификации, повторяемости, воспроизводимости. При этом решающее значение приобретают новизна, мода – это «вечное возвращение нового» (Беньямин).
«Весь темп и ритм современной жизни ориентирован на исчезновение одного товара и возникновение взамен него нового – на „возвращение нового“. Этим изменяются сами представления о прогрессе: прогресс ориентируется не на человека, а на постоянное обновление окружающего его мира посредством технических усовершенствований. Не лучшее даже (с точки зрения человеческих интересов и целей), а новое (хотя этим и предполагается технический перфекционизм) становится критерием прогресса. Прогресс оказывается состоящим в постоянном возвращении одного и того же – нового… Идею вечного возвращения, ожившую в современном мышлении под влиянием Ницше, Беньямин считает основной формой мифологического сознания, и поэтому модерн, базирующийся на идее рационального прогресса, сводящейся к мифологической структуре вечного возвращения, и рассматривается им как эпоха, одержимая мифом, как „мир под властью фантасмагорий“»[22 - Ионин Л. Г. Восстание меньшинств. М., 2012. С. 21.].
Беньямин, осознавая варварский характер «традиции», эпохи до-модерна, прекрасно понимал, что «традиция» продолжается и в модерне, прежде всего в силу его мифологического характера, что чревато новыми приступами варварства. Мыслители Франкфуртской школы продемонстрировали тесную связь просвещенческого, модернизационного мифа с варварством ХХ века – фашизмом. Еще более явно проявляется связь с Просвещением другого мифа – социалистического.
Постмодерн – это этап, который имеет свою историческую локализацию и свои исторически обусловленные характеристики экономического, социального, политического, культурного, научного происхождения. Рубеж между модерном и постмодерном – фаза завершения проектов модерна, в которой окончательно складывается индустриализм и за которой наступает эра постиндустриализма, постмодернизма, или окончательное прощание с традиционными основами устройства общества. Объектом критики постмодернизма является Просвещение, основная цель критики – смещение, «деконструкция», отказ от его основных проектов – познания истины и объективной реальности.
Постмодерн, время отсчета которого принято вести с 80-х годов ХХ века, характеризуется переходом от фордизма к постфордизму, трансформацией классовой структуры обществ, политической реорганизацией, утверждением и эволюцией модели государства всеобщего благосостояния, эстетизацией повседневной жизни, созданием индустрии массовых развлечений. Разрушаются модернистские идеалы либерализма и социализма, разум и свобода сочетаются с пассивностью и конформизмом.
Глобализация
Важнейшим фактором современной жизни является глобализация – универсальное распространение однородных культурных образцов и постепенное создание единой системы экономики и социального управления, неизбежно игнорирующее национальные традиции и местные особенности. Информация, товары, услуги, одежда, мода, продукты питания и кухня – все это незаметно, но настойчиво трансформируется по единому образцу, универсальному шаблону.
Английский социолог Энтони Гидденс (р.1938) определил глобализацию как
«интенсификацию всемирных отношений, связывающих отдаленные друг от друга места таким образом, что локальные события формируются событиями, происходящими за многие мили отсюда, и наоборот»[23 - Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация влияет на нашу жизнь. М., 2004, С. 32.].
Глобализация превращает земной шар в глобус, в сферу пространственных потоков, интегрирующих людей и экономики. Поверх государственных границ возникают совершенно неожиданные формы жизни, общности, личные контакты, измеряемые международными сообщениями, туристическими поездками, телефонными звонками, обменами письмами, общением в скайпе и т. п. Обитаемое публичное пространство стремительно стирается, формируется представление о зависимости пространства от движения, о подчиненности движению. В процессе глобализации прогрессистская утопия однородного пространства воплощается в реальность.
Характеризуя процессы глобализации, Петер Слотердайк отмечает:
«До недавнего времени для всех людей была характерна универсальная способность безмятежно игнорировать огромное число жителей за пределами их собственного этнического резервуара. Как представители рода живущих в рассеянии (и эта их фактическая диаспора даже после мировой коммуникативной революции счастливым образом остается неколебимой), люди замыкаются в своих кланах, этносах, городских кварталах, клубах и группах по интересам и неумолимо отворачиваются от тех, кто принадлежит другим единствам идентификации или действует в соответствии с иными сценариями интеграции. Тем не менее результаты глобализации со всей очевидностью свидетельствуют, что она превращает в новую норму нечто антропологически совершенно невероятное, а именно – постоянное внимание к далекому Другому, обитателю чужого резервуара»[24 - Слотердайк П. Сферы. Макросферология. Т. 2. Глобусы. С. 990.].
Локальные культуры реагируют на глобализацию консервативно: особенное выпячивается, обретает вызывающие, утрированные, даже уродливые формы, нарастает тенденция многих стран и регионов к подчеркиванию собственной самобытности и автономности, к отказу безоговорочно следовать модернизационным рецептам. Этот протест воплощается в возрождении локальных традиций, иногда в агрессивном национализме, возрождении геополитики, воинственной и враждебной риторике, борьбе с Макдональдсами, Диснейлендами и Интернетом. Однако никакая реальная политика, идущая вразрез с прогрессистскими модернизационными тенденциями, сегодня невозможна по меньшей мере по трем причинам: во-первых, модернизация несет повышение жизненного уровня, увеличение досуга, избавление от непосильного труда и прочие вполне конкретные земные блага; во-вторых, модернистский проект продемонстрировал высочайший экспансионистский потенциал: в-третьих, борьба с глобализацией возможна только глобальными методами, любая локальная борьба или сопротивление не могут привести к успеху[25 - В связи с этим Славой Жижек замечает, что, «капитализм – это первый социально-экономический порядок, который детотализирует значение: на уровне значения он не глобален. В конечном счете не существует глобального „капиталистического взгляда на мир“, нет в собственном смысле слова „капиталистической цивилизации“: фундаментальный урок глобализации заключается в том, что капитализм может приспособиться ко всякой цивилизации, от христианской до индуистской или буддистской, от Запада до Востока. Глобальное измерение капитализма может быть сформулировано только на уровне истины-без-значения, как реальное глобального рыночного механизма» (Жижек С. Год невозможного. М., 2012. С. 111).].
Эпоха постмодерна характеризуется переходом от политики, опирающейся на мышление в категориях национальных государств, к политике, учитывающей глобальный характер международных отношений. Страна, пытающаяся сегодня оградить себя «железным занавесом», «импортозамещением», «санкциями в ответ на санкции», в современном мире вызывает лишь смех, а агрессивная политика наказывается международным сообществом точечными ударами по самым болезненным местам национальной экономики, банковской сферы, инвестиционного пространства. Прогрессистский проект – это глобальный проект, ограничение экспансии противоречит самой его сути. Поэтому всякая изоляционистская политика обречена сегодня на провал. Для устойчивого и стабильного развития необходимы современные коммуникации и финансовые институты, богатое население, способное покупать товары, образованные и квалифицированные люди, способные переучиваться и осваивать все новые производства. По большому счету, никто сейчас не заинтересован ставить какие-то страны или народы «на колени». И вставание «с колен» состоит не в том, чтобы бряцать оружием и аннексировать территории соседних государств, а в создании инновационной экономики, креативного среднего класса, современной системы образования и здравоохранения, в гарантиях прав и свобод личности.
Глобализацию не следует смешивать с полной унификацией и однообразием. Разумеется, унификация в сфере коммуникаций неоспорима. Но именно потому, что проявления этого процесса так бросаются в глаза, его последствия часто преувеличиваются.
«То, что молодежь повсюду носит джинсы, общается через Интернет и пьет кока-колу, заметить нетрудно. Сохранение же глубинных ценностных различий не так бросается в глаза, однако оно не менее существенно. Тот факт, что общество было сформировано протестантской, конфуцианской или исламской культурной традицией, оставляет на нем неизгладимый отпечаток и выводит на путь, продолжающий воздействовать на его развитие даже после того, как непосредственное влияние религиозных институтов слабеет, – это мы наблюдаем сегодня. Тезис о секуляризации верен лишь наполовину. На этапе индустриализации роль религии действительно ослабевает, и даже в постиндустриальных обществах способность традиционных религиозных институтов диктовать волю массам быстро сходит на нет. Однако духовные потребности в широком смысле этого понятия не исчезают – наоборот, их значение только усиливается. Таким образом, хотя в постиндустриальном обществе прежние иерархические церковные институты теряют популярность, духовная жизнь приобретает формы, все более отвечающие целям самовыражения личности»[26 - Инглхарт Р., Вельцель К. Модернизация, культурные изменения и демократия: Последовательность человеческого развития. М., 2011. С. 41—42.].
Экспансия в постмодерне связана с идеей «мягкой силы» (Дж. Най)[27 - Най Дж. С. Гибкая власть. Как добиться успеха в мировой политике. Н.; М., 2006; Nye S.J. (1990), Bound to Lead: The Changing Nature of American Power. New York; Nye S.J. (2004), Soft Power. The Means to Success in World Politics. New York: Public Affairs.], которую обычно ограничивают политикой и сводят к набору техник, работающих в стиле «ненавязчивого империализма». Однако в подобных изменениях есть то, что связано с изменениями в истории и цивилизации, с переходом из модерна в постмодерн. Важно отметить, что основой постмодерна является пересмотр всей предыдущей идеологии «просвещенного насилия». В модерне всякая идеальная модель понималась как проект, возвышающий дикую естественность до цивилизованного порядка. В мире постмодерна просветителей не любят. Культурные, политические, бытовые и прочие образцы перенимаются здесь свободно. Они не навязываются, но впитываются, ассимилируя черты образца на «молекулярном» уровне. Эта «генная инженерия» в сфере культуры, цивилизации и политики – взаимная; она не ведет к повальной стандартизации и унификации, как в модерне. Стирание различий если и происходит, то самопроизвольно, а не в силу нивелирующей установки. Идущая от Нового времени «векторная история» к настоящему моменту закончилась, мир отказывается от одновекторной вестернизации. Закончилась эпоха мобилизационных рывков. Энергия теперь исходит не от больших социальных агрегатов, а от частных лиц. В постиндустриальном мире такая демобилизация сплошь и рядом усиливает и обогащает[28 - См.: Рубцов А. Железная слабость // Новая газета. №26 от 16 марта 2015.].
Одной из угроз публичной жизни в условиях постмодерна выступает индивидуализация, связанная с мобильностью. Общество атомизируется, социальные связи ослабевают, переставая удерживать людей, придавая образу жизни ощущение «легкости». Не случайно способность к «легкости» (light) стала популярным рекламным слоганом последних десятилетий. Образ жизни в стиле «light» начиная с 1990-х годов ХХ века пользуется большой популярностью. Главное преимущество эпохи постмодерна – быть мобильным, свободным от связей, «легким», подвижным индивидом. Сегодня происходит детерриториализация человека, он превращается в номада, кочевника. Люди вдруг начинают искать новые, еще не обжитые, не занятые на земле, в обществе, в жизни места. «Тип человека, путешествующего по миру без каких бы то ни было деловых целей, то есть туриста, становится величиной, включенной в сценарий современности»[29 - Слотердайк П. Сферы. Макросферлогия. Т. 2. Глобусы. С. 844—845.].
Общество потребления
Постмодернизм констатирует трансформацию таких подсистем общества, как экономика и государство. В экономике главный симптом отхода от модерна – консьюмеризм, ставший образом жизни и стратегией поведения на рынке. В эпоху постмодерна общество производителей уступает место обществу потребителей. Главной движущей силой цивилизации стал маркетинг. Качество товара стало менее важным, чем качество его рекламы. Главное – это результат, который измеряется прибылью. В связи с этим произошла дислокация центра общественных отношений: с конвейера – в торговые залы или даже в интернет, поскольку значительная часть покупок совершается в электронной форме. Личность постепенно превращается в товар, становится рыночной, чувства человека коммерциализируются. Активно формируется идеология потребительства, в том числе и в духовной сфере. Вездесущая реклама товаров и услуг смещает акцент с характеристики потребительских продуктов на изменение человеческих свойств после их покупки. На самом же деле реклама и мода разворачиваются на уровне потребления знаков. Консьюмеризм обещает людям все новые и новые приобретения. Потребители – это прежде всего коллекционеры ощущений; они собирают вещи лишь как следствие обращения к памяти, переживаниям, фантазиям.
В потреблении, выходящем за рамки борьбы за физическое существование, в различной степени участвует подавляющее большинство населения. В торговле и сфере обслуживания уменьшается роль мелких магазинов. Главную роль начинают играть крупные торговые центры и супермаркеты. Широкое распространение приобретает шопинг (англ. shopping) – своеобразная форма времяпрепровождения в виде посещения магазинов, которая становится популярным видом досуга и самоцелью (когда товары приобретаются не в связи с необходимостью, а для некоего морального удовлетворения, «покупки ради покупок». Появляются развитая система кредитования, банковские карточки, дорожные чеки, карты постоянных покупателей и т. п. Все это ускоряет процесс принятия решения при совершении покупки.
Постмодерн называют обществом масс-медиа. Революция в сфере коммуникаций (распространение интернета, сетей мобильной связи) приводит к образованию нового информационного пространства и расширению сферы общения. Итальянский философ Джанни Ваттимо (р. 1936) обращает внимание на то, что сама логика «рынка» информации требует постоянного расширения этого рынка, а следовательно, требует, чтобы каким-то образом объектом коммуникации стало «все». Это головокружительное умножение коммуникаций, эти «заявления о себе» все возрастающего количества субкультур являются наиболее очевидными эффектами масс-медиа, но это действительность, нерасторжимо сопряженная с финалом или, по крайней мере, с радикальной трансформацией европейского империализма. Именно эта действительность определяет переход нашего общества к эпохе постмодерна[30 - См.: Ваттимо Дж. Прозрачное общество / Пер. с ит. М., 2002.].
Интернет и компьютерные сети в целом уже стали становым хребтом всех современных обществ по всему миру и являются универсальным социальным nространством свободной коммуникации. Интернет – это не просто очередная техническая новинка или технология. Он имеет отношение к реальной жизни людей, поскольку в нашем обществе реальность формируется как физическим, так и виртуальным мирами. Эта ключевая технология информационной эпохи воплощает культуру свободы и личного творчества. Она является источником как новой экономики, так и общественного движения, базирующегося скорее на изменении человеческого сознания, чем на увеличении власти государства.
«Интернет – это коммуникационный медиум, который впервые сделал возможным общение многих людей со многими другими в любой момент времени и в глобальном масштабе. Если распространение печатных изданий на Западе привело к созданию того, что Маклюэн окрестил „галактикой Гутенберга“, то мы сейчас вступаем в новый мир коммуникаций – галактику Интернет»[31 - Кастельс М. Галактика Интернет / Пер. с англ. Екатеринбург, 2004. С. 15.].
Доступ к новому информационному пространству и участие в общении становятся платными услугами. Экономическая система тесно переплетается с культурой потребления. Бизнес производит такие феномены культуры, как вкусы, желания, ценности, нормы поведения, интересы. Важную роль в этом играют реклама, рекламные компании, которые своей деятельностью проникают в самые глубокие слои сознания – они продают не товар, а образ жизни. Конкуренция производителей порождает конкуренцию потребителей. Человек в обществе потребления стремится потреблять так, чтобы, с одной стороны, быть «не хуже других», а с другой – «не сливаться с толпой». Индивидуальное потребление отражает не только социальные характеристики потребителя, являясь демонстрацией его социального статуса, но и особенности его индивидуального образа жизни.
Система кредитования превращается в основу социального контроля, когда благополучие основывается на вещах, приобретенных в кредит, и зависит от стабильного заработка. Существенно изменяется структура стоимости товаров и услуг. Зачастую в нее включается символическая цена за «торговую марку» (бренд), когда товары «известных» фирм могут стоить гораздо дороже ничем не отличающихся от них аналогов. Ускоряется темп изменений моды. Вещи обесцениваются и устаревают быстрее, чем физически изнашиваются. Их не ремонтируют, а выбрасывают. Вводится планомерная смена одних поколений вещей другими. Новые модели и марки вытесняются еще более новыми, новейшими. В обществе потребления человек, «отставший от моды», чувствует себя неполноценным.
Общество потребления неотделимо от изобилия информации, от обеспечения связью. Мы поглощаем телевизионные новости, медицинские, исторические, технические передачи, классическую или поп-музыку, туристические, кулинарные или психологические советы, интимные признания, кинофильмы. Цель этого общества – наслаждаться жизнью, но в то же время находиться в курсе событий, следить за собственным здоровьем и т. п. Потребление освобождает человека от социальной зависимости, нивелирует уровни жизни, допуская при этом максимальную индивидуализацию.
Сдвиг к постматериальным ценностям
Американский социолог Рональд Инглхарт (р.1934) показывает, как экономические изменения могут приводить к появлению специфических ценностей постмодерна[32 - Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. 1997. №4. С. 6—33.]. Он отмечает, что на протяжении истории большинство людей было прежде всего озабочено угрозой суровых экономических лишений, а то и голода. Однако исторически беспрецедентная степень экономической безопасности, какую узнало послевоенное поколение в индустриальных обществах, вела к постепенному сдвигу приоритета от «материальных» ценностей (когда упор делается прежде всего на экономическую и физическую безопасность) к ценностям «постматериальным» (когда на первый план выдвигаются самовыражение и качество жизни). В постиндустриальный период высший приоритет имеют качество жизни, свобода индивидуального самовыражения – в противоположность нормам индустриального общества с их нацеленностью на дисциплину и самоотвержение. Сдвиг в направлении от материальных к постматериальным ценностям представляет собой лишь одну компоненту широкого культурного сдвига, включающего в себя целый набор разнообразных ориентаций – от религиозных воззрений до сексуальных норм; но все они коррелируют с постматериальными ценностями. Эта перестройка мироотношения и обозначается Инглхартом как «постмодернизация».
Он обращает внимание на то, что до недавнего времени человек по большей части существовал в условиях негарантированности выживания. Со временем конкуренцию за выживание между человеческими существами стала смягчать культура. Хотя то, как это происходило, гигантски разнилось в деталях от одного общества к другому, практически все традиционные общества устанавливали культурные нормы, которые ограничивали применение насилия и подавляли устремления к социальной мобильности. С одной стороны, такими нормами подчеркивалась необходимость – для относительно обеспеченных – делиться и благотворить, а накопление клеймилось как алчность; с другой – ими оправдывалось принятие существующего социального порядка неимущими. А культурные нормы, ограничивающие репродуктивность, смягчали жестокую конкуренцию за выживание, связанную с перенаселением.
Возникшие после Второй мировой войны явления экономического чуда вместе с государствами благосостояния, по Инглхардту, открыли новый этап истории и в конечном счете проложили путь возвышению ценностей постмодерна. Реальный душевой доход в большинстве индустриальных обществ увеличился в несколько раз по сравнению с довоенным доходом. Экономический «пирог» стал намного больше; одно это могло бы способствовать большему чувству экономической безопасности. Ведущей общественной целью процесса модернизации явился экономический рост. Переход от доиндустриального к передовому индустриальному обществу увеличил среднюю продолжительность жизни с 35—40 до 75—80 лет.
Американский социолог приходит к выводу, что
«постмодернизация представляет собой сдвиг в стратегиях выживания. Она движется от максимизации экономического роста к максимизации выживания и благополучия через изменения образа жизни. После того как некогда стала возможной индустриализация, модернизация сконцентрировалась на быстром экономическом росте как наилучшем способе максимизации выживания и благополучия. Но никакая стратегия не является оптимальной на все времена. Модернизация ознаменовалась потрясающим успехом в деле увеличения продолжительности жизни, но отдача от нее в передовых индустриальных странах стала уменьшаться. Акцентируя конкуренцию, она уменьшает риск голода, зато приводит к нарастанию психологического стресса. С переходом от модернизации к постмодернизации траектория перемен сдвинулась от максимизации экономического роста к максимизации качества жизни»[33 - Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. 1997. №4. С. 32. На это же указывает и Алэн Турен: «Переход к постиндустриальному обществу осуществляется, когда инвестиции производят в большей степени не материальные блага и даже не „услуги“, а блага символические, способные изменить ценности, потребности, представления. Индустриальное общество изменяло средства производства, постиндустриальное изменяет цели производства, то есть культуру» (Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М., 1998. С. 85).].
Постмодерн скрещивает культуру с коммерцией, с потреблением, раскрепощает и освобождает инстинкты. Новые поколения людей характеризуют безразличие и разобщенность, они выпадают из истории и не интересуются ею. Если модерн серьезен, то постмодерн ироничен, его философии свойственна «грубовато-добродушная толерантность и мягко-рекомендательный дух американского прагматизма». Что касается политики, то старые различия практически полностью утратили смысл. Такие термины, как левый и правый, базис и надстройка, производство и воспроизводство, материализм и идеализм, стали бесполезными и воспринимаются как анахронизм.
Одним из авторов, разработавших целостную концепцию постмодерна, является американский социолог Фредрик Джеймисон (р.1934). Он видит преемственность между модерном и постмодерном и рассматривает постмодернизм как новую логику культуры, порожденную поздним капитализмом. Постмодерн, с его точки зрения, это капиталистическое общество, обладающее важными культурными особенностями, не свойственными более ранним формам капитализма, например, такими как отсутствие глубины, поверхностный взгляд на мир, ослабление эмоций, утрата историчности, преобладание воспроизводящих, а не производящих технологий.
По мнению Джеймисона, в обществе постмодерна на смену отчуждению, описанному Марксом, приходит фрагментация, когда социальная среда и сам человек как бы распадаются на части, лишаются качества целостности. Поскольку человек становится фрагментированным, его чувства также фрагментируются, не охватывают его личность целиком. Глубокие чувства замещаются постоянным возбуждением, которые проявляются, в частности, в поиске развлечений, в увлеченности чем-то новым, в жажде информации.
Постмодерн – не просто эстетический или гносеологический разрыв с модерном, но культурный знак новой стадии в истории господствующего способа производства. Американский теоретик культуры указывает на стремительное технологическое развитие современной электроники и на ее лидирующую роль в инновациях и получении прибыли; на организационное господство транснациональных корпораций, выводящих производственные операции за границу, в регионы с дешевой рабочей силой; на чудовищный рост международных спекуляций; на расцвет медийных конгломератов, обретших беспрецедентное могущество по всему миру. Пораженный невиданными возможностями, предоставляемыми в его распоряжение новыми технологиями, человек, живущий в эпоху постмодерна, испытывает смутную тревогу по поводу того, что эти технологии приобретают над ним особую власть как всепроникающий посредник между миром и жизнью. Но очарование этой ужасной властью вселяет в него иллюзорное представление о том, что он сможет сам господствовать над этими технологиями. Такие представления Джеймисон называет «галлюцинаторным весельем» «постмодернистского или технологического возвышенного»[34 - Jameson F. (1991), Postmodernism, or the cultural logic of late capitalism. Duke University press, p. 76, 79.].
Во вселенной, которая очищена от природы, культура необходимо расширяется. Она становится практически сопротяженной с экономикой. Каждый материальный продукт или нематериальная услуга становятся считываемым знаком и годным для продажи товаром. Культура в эпоху позднего капитализма стала нашей второй природой. Если модерн черпал свои устремления и энергии из того, что еще не было модерном, из наследия доиндустриального прошлого, то постмодерн подразумевает закрытие этой перспективы, насыщение каждой поры мира веществом капитала.
Большую роль приобретают технологии, связанные с распространением информации: телевидение, компьютеры, ноутбуки, мобильные телефоны, которые приводят к огромному разнообразию «культурной продукции» – образов, знаков, символов. Возникает проблема перепроизводства знаков, информационного взрыва. Культурные стили становятся смешанными, переплетенными, гибкими. Рушатся традиционные деления на высокую и низкую культуру, на элиту и массу. Электронная унификация Земли обусловливает одновременность событий по всему земному шару в качестве ежедневного спектакля. Охватывающая планету сеть транснационального капитала реально управляет системой, превосходящей возможности всякого восприятия[35 - Op. cit.].
Дискурсы, традиционно связанные с полем культуры, претерпели огромные изменения. Сегодня реальная интеллектуальная жизнь свидетельствует о размытости дисциплинарных полей. В сложившемся теоретическом дискурсе трудно разграничивать отдельные дисциплинарные дискурсы. Ранее четко отделенные друг от друга дисциплины – философия, литературная критика, социология, политология, история – стали утрачивать свои ясные границы, скрещиваясь между собой в гибридные, междисциплинарные исследования. По сути, дискурсы являются не более чем игрой. Ансамбли дискурсов – религиозных, юридических, философских, политических, искусствоведческих – это прерывные практики, которые перекрещиваются, иногда соседствуют друг с другом, но также и игнорируют или исключают друг друга. Творчество Фуко является наиболее выдающимся примером такой неопределимой деятельности[36 - «Сегодня мы все в большей мере имеем некий род письма, называемого просто „теорией“, которая представляет собой все дисциплины сразу и ни одну из них в отдельности. Этот новый тип дикурса, обычно связываемый с Францией и так называемым постструктурализмом (Fгеnch theory), становится очень распространенным и означает конец философии как таковой. Можно ли, например, назвать деятельность Мишеля Фуко философией, историей, социальной теорией или политической наукой? Этот вопрос является неразрешимым; и я утверждаю, что подобный „теоретический дискурс“ также можно причислить к манифестациям постмодерна» (Джеймисон Фр. Постмодернизм и общество потребления // Логос. 2000. №4. С. 63).].
Итак, если признаком модерна является структурная дифференциация, автономизация практик и ценностей в четко разделенных областях, то постмодерн подразумевает немыслимую дифференциацию культурных сфер.
Классы, элита и массы
Фредрик Джеймисон полагает, что «поздний капитализм» остается классовым обществом, но никакой класс внутри него не выглядит так же, как ранее. Непосредственный вектор культуры постмодерна надо искать в новой зажиточной страте наемных работников и профессионалов, созданной быстрым ростом сферы услуг и спекулятивного сектора развитых капиталистических обществ. Над этим хрупким слоем маячат массивные структуры самих транснациональных корпораций – масштабный автоматизированный механизм производства и власти, чьи операции пронизывают мировую экономику и определяют ее образ в коллективном воображаемом. Внизу ослабляются традиционные классовые формации и в то же время умножаются сегментированные идентичности локализованных групп, обычно сформированных на базе этнических или половых различий.
Резкое горизонтальное расширение системы с первой за всю историю интеграцией в мировой рынок практически всей планеты подразумевает появление на мировой сцене новых людей, значение которых неуклонно повышается. Авторитет прошлого, постепенно ослабевающий под прессом западных экономических инноваций, катастрофически падает в результате демографического взрыва в третьем мире, когда новые поколения живых начинают превосходить в численности легионы мертвых. Это расширение границ капитала неизбежно опустошает запасы унаследованной культуры. Результатом является характерное падение «уровня» культуры в условиях «восстания масс», о чем писал еще Хосе Ортега-и-Гассет.
Культура модерна была элитарной – произведенной изолированными изгнанниками, недовольными меньшинствами, бескомпромиссным авангардом. Культура постмодерна, указывает Джеймисон, куда более простонародна. Игнорирование границ между искусствами было обычным делом для неуступчивой традиции авангарда. Но исчезновение барьеров между «высокими» и «низкими» жанрами в культуре в широком смысле этого слова следовало совершенно иной логике. С самого начала ее направленность была однозначно популистской[37 - См.: Шустерман Р. Прагматическая эстетика: живая красота, переосмысление искусства. М.: Канон+, 2012.]. В этом отношении постмодерн был отмечен новыми моделями производства и потребления. Время великих шедевров и индивидуализма модерна прошло. Нормы гениальности стали анахроническими. Возникло новое отношение к рынку – культура становится комплементарной, а не антагонистической по отношению к экономическому порядку. Именно в этом укоренена сила постмодерна. Если модерн в эпоху своего расцвета никогда не был чем-то большим, чем анклавом, то постмодерн теперь обладает гегемонией. Это не значит, что он покрывает все поле культурного производства, но эта гегемония не локальна, она является доминирующей и распространена достаточно широко, заявляет Джеймисон.
Постмодерн, возникший в начале 70-х годов, означал разрыв с послевоенной моделью капиталистического развития. Фордизм[38 - Джеймисон полагает, что сегодня наиболее продуктивными идеями Грамши являются фордизм и гегемония. Он указывает на то, что задолго до теорий массовых коммуникаций или общества потребления и намного внятнее футурологических построений американской социологии 1950-х гг. Грамши выявил связь между экономикой конвейерного производства, корпоративной организацией бизнеса, массовой представительской политикой и культурным комплексом растущего массового потребления. Символом этого комплекса стал автомобиль Форда.], подорванный растущей международной конкуренцией, падением прибылей корпораций и ускоряющейся инфляцией, погрузился в запоздалый кризис перепроизводства. Ответом стал новый режим «гибкого накопления», при котором капитал стал расширять пространство для маневра по всем позициям. Именно эта спекулятивная система стала экзистенциальным базисом для различных форм постмодернистской культуры, чью реальность и новизну не поставить под сомнение. Возникла новая форма чувственности, тесно связанная с дематериализацией денег, мимолетностью моды, избытком подделок в новых экономиках.
Англо-американский социолог Перри Андерсон (р.1938), рассматривая истоки постмодерна, вынужден констатировать, что буржуазия как класс, обладающий самосознанием и моралью, практически исчезла, в общем и целом она принадлежит прошлому.
«Место надежного амфитеатра занял теперь аквариум подвижных, мимолетных форм – проектировщики и менеджеры, аудиторы и коменданты, управляющие и биржевые дельцы современного капитала: функции вселенной денег, которые не знают социального постоянства и стабильной идентичности»[39 - Андерсон П. Истоки постмодерна. М., 2011. С. 109.].
