скачать книгу бесплатно
– Дня четыре как убоен. Подтухать начал.
Но самый страх начался потом, когда они спустились в чрево корабля. Трупы теперь попадались с пугающим постоянством. Они были везде – в коридорах, в тесных закутах и длинных темных помещениях, заваленных туго набитыми сырой шерстью мешками. В кормой части обнаружилось целое побоище – одиннадцать человек приняли здесь смерть, до последнего отбиваясь от неведомого врага. Ни один из мертвецов не умер легко – все тела были истерзаны, с разорванными шеями, с выпущенными кишками, проломленными головами…
От приторно-сладкого запаха разлагающейся плоти, от вида изувеченных людей Тамару вырвало. Домовой, с озабоченным видом обшаривавший трупы, оглянулся на девушку, покачал головой:
– Вот это ты, девка, зря. Жратвы у нас нет, и здеся, как я гляжу, ею нам не разжиться. Економить надоть.
После слов Мыри Тамару снова скрутило судорогой. Выбравшись на верхнюю палубу и отдышавшись, она вытерла лицо и спросила у присоединившегося к ней домового:
– Что это за люди? Откуда? Кто их убил?
– Чего не знаю – того не знаю. – Мыря, хмуря кустистые брови, вынимал из мешка и раскладывал на плетеном полу вещи убитых. Тут были грубокованые ножи с деревянными и костяными ручками, ложки, кружки, цепочки с какими-то странными амулетами, самодельные зажигалки, иголки, пригоршня монет, клочки бумаги, шило, несколько катушек ниток, сильно исцарапанное увеличительное стекло и большой кусок смолы.
Подойдя к домовому, Тамара присела рядом, разглядывая находки. Они напоминали экспонаты раздела «История нашего города» из какого-нибудь провинциального краеведческого музея. Более всего девушку заинтересовали монеты. Но, осмотрев их, Тамара вынуждена была с разочарованием признать – это ничего не прибавило к их с Мырей знаниям об окружающей действительности. Медные, бронзовые, серебряные, очень сильно истертые и грязные, монеты представляли чуть ли не все страны мира. Были тут и евро, и рубли, и норвежские кроны, и британские фунты и пенсы, и турецкие лиры, и китайские юани, и иранские риалы, и украинские гривны и копинки, и даже австралийские доллары разных годов выпуска – от конца девятнадцатого века до начала века двадцать первого.
Отдельно лежало оружие – несколько широких кинжалов, топорик с выщербленным лезвием, тяжеленная медная булава на короткой рукояти и сабля со сломанным клинком.
Более при мертвецах обнаружить ничего не удалось – ни документов, ни каких-либо бумаг или других вещей, позволяющих опознать, какой национальности убитые и где сейчас находятся Мыря и Тамара.
Нехорошее предчувствие, поселившееся в душе девушки, словно бы нашептывало: «Не удалось – и хорошо. И ладно, и пускай. Иногда неведение лучше, чем знание. Не спеши, может, все как-то само собой образуется…»
Но Тамара уже понимала – нет, не образуется. Слишком много вопросов и практически нет ни одного ответа. Причем вопросы-то не глобальные, уровня «кто виноват?» и «что делать?», а самые примитивные, бытовые: отчего такого дикого покроя одежда у убитых на древесном корабле людей? Почему ткань грубая и прокрашена плохо, пятнами? Почему вместо нижнего белья какие-то грязные тряпки? Почему оружие только холодное?
Очень хотелось бы ответить – да и напрашивался такой ответ на все вопросы разом – мол, прошлое вокруг. Засосало Тамару и Мырю во временную дыру и выбросило где-то в семнадцатом или даже пятнадцатом веке. В эту версию очень хорошо укладывалось все, кроме монет и обломка DVD-диска, обнаруженного Тамарой в куче мусора. На кусочке пластмассы, с одной стороны сияющей металлическим напылением, а с другой выкрашенной в синий цвет, ясно читалась надпись: «© 202.. г. Все права защищены. Предназначен для просмотра в домашни…» Какая цифра стояла после единицы, мешала рассмотреть глубокая царапина, но, в сущности, это и не важно. Важно было другое: там, в нормальной жизни, из которой Тамару кто-то или что-то выдернуло, как морковку из грядки, никакого 202.. года еще не было.
Причем разменять третий десяток новый век готовился не так чтобы и скоро.
«Вполне может быть, что эти предметы – монеты, диск – тоже попали в прошлое, как и мы», – размышляла Тамара и тут же одернула себя – она занималась типичной «подгонкой под результат». С другой стороны, версии о параллельном мире или заповедной зоне в нормальной, земной реальности тоже не выдерживали критики. Точнее, все эти варианты были одинаково бездоказательны.
– Нам надо добраться до живых людей, – сказала Тамара домовому, когда тот в очередной раз поднялся из чрева корабля.
– Так-то оно так, конечно, – согласился Мыря, – только опасаюсь я…
– Чего?
– Где люди, там и чаровники отыщутся. А тут они сильные, куда сильнее наших. Ты вот не чуешь, а я аж дрожу от мощи, что вокруг разлита. Все тут в чарах. Будто бы я снова молодой и в то время вернулся, когда незнати силу имели, а личени свое место знали. Даже ветер, в парус дующий, – он чаровной. Тяга это, специальная, для повозки энтой. – Мыря хлопнул ладонью по стволу. – Вот так-то, девка…
Воспоминания об обозной службе у Громадина были у Бойши так живы, точно вчера все случилось. Стоит только закрыть глаза и…
– И-и-и-икс! И-и-и-икс! И-и-и-икс!
Бойша поморщился. Колесо телеги скрипело, как кладбищенская калитка на ветру, – нудно, зловеще, неотвязно.
Хваленый окский деготь, полный жбан которого кривой дворовщик Смыка буквально впихнул приказчику перед отправкой обоза из Кундалокмы, оказался разведенной постным маслом сажей. Слава богам, у бывалого возчика дядьки Архипа случился при себе запасец старой, хозяйской еще дегтешки. Ею и смазали оси, да дорога-то не близкая: восемь десятков верст в одну сторону лесными дорогами, столько же – в оборот. Вот и рвет душу тоскливый скрип. И-и-эх…
Поплотнее запахнув тулуп – сентябрь выдался в этом году холодный, знобкий, – Бойша про себя чертыхнулся и прикрыл глаза. Помянутый нечистый словно услыхал мысли молодого итера – тут же подсунул ему видение: красавица Талинка, белозубо улыбаясь, павой плывет в свадебном танце с Покрасом Валсыном.
– Ах ты! – Бойша скрипнул зубами, потряс головой, отгоняя морок. Однако тряси – не тряси, все едино. Так оно и будет. Отдаст Зван Мехсын свою единственную дочку, ненаглядную Талюшенку, за сынка профа Шептала Валсына, отдаст беспременно. Тут уж грех воронить – на выкуп Валсын дает тайный заводик в Сасово, да пристань с амбарами в Берестянке, да дом двухэтажный в Муромской лабе. Породниться с самим Шептало Валсыном – это дорогого стоит. От такого родства обоим профам большая польза выйдет, а итерскому делу – прибыток. Куда уж тут Бойёшке-Ветошке соваться, с его-то капиталами – вошь под мышкой да блоха в армячишке. И-и-эх…
– Равуха! Погоняй! На ход! На ход! – раздался с передней телеги голос старшего возчика Архипа Скворца.
Худоносый Рава, что правил последней подводой, откликнулся гнусоватым, простуженным голоском:
– Да нейдет, проклятая животина! Перегрузили, чать!
– А ты жопку-то с телеги скинь, сделай лошадке облегчение! – весело пробасил дядька Архип и добавил, уже серьезным голосом: – Вишь, в подъем дорога! Торопиться надоть, ежли до темна на Топтаниху не выйдем – в дороге ночевать придется, а места тут лихие!
Бойша обернулся, для порядку поглядел – слез ли Равуха. Оказалось – не только слез, но и тулуп с собой прихватил, и волок теперь тяжеленную овчину на горбу, понукая лошадь. И то право, дядька Архип слов на ветер не бросает. Раз сказал чего, возчики умрут, но выполнят и прекословить не станут. Знают – хоть и с одной рукой, а в случае чего спросит с них бывший княжий дружинник Архип Скворец строго.
Мысли вновь вернулись к Талинке. Не абы с дуру отказал Зван Мехсын Бойше. Видел седой проф, как заглядывается молодой итер на его дочь. Видел и то, что отвечала кровинушка долговязому (не иначе, жердёй кроили!) парню томными улыбками да ласковыми взглядами. Видел-видел – да и решил оборвать все разом. С очей долой – из души вон. И-и-эх…
Не знал тогда Бойша, что куплец Заячье Ухо не кого попало, а именно его поджидал на постоялом дворе. Немалый куш отвалил Громадину Зван Точило, чтобы спровадить женишка подальше. Тут как раз дело подвернулось, заказное. В Нижний, на ярмарку, яблоки доставить из Кундалокмы. Покуда туда – неделя, покуда в оборот до Муромского посада – седмица. Да от Мурома по Оке до Нижнего, да там, на ярмарке, торговля. Раньше Покрова-дня Бойше обратно никак не воротиться. А там и свадьба с Покрасом подоспеет, не до жердяя Талае Званне будет… И-и-эх…
Хитро все обставил старый проф, и себе не в убыток, и для дочери, дурищи малохольной, на пользу. Ну, на то он и равный среди первых в итерском сообществе Россейщины, самого нарука Стило Трошсына зам.
Вот и трясется Бойша с возчиками по ухабистой лесной дороге, слушает скрип колесный и мается болью сердечной. Эх, шапка оземь, что ж за жизнь такая, копеешная-то, а?..
Вот кабы надыбать где капиталу, монет тыщ хотя б пять! А лучше – двадцать, чтобы коня купить, «Самсона», что по Становой плеше бегает. Вот тогда б небось не воротил бы от него нос Зван Мехсын! Давно проф свою конюшню заиметь хочет, да Брань Смагсын, чистунский куплец из княжеских заемщиков, что коней по всей Россейщине гоняет, цену за «Самсона» заломил несусветную.
Бойша представил, как он, в синем набивном кафтане, в сапогах бутылками и при начищенном шлеме, является к профу и тихонько так, без позерства, говорит: «Я тут, Зван Мехсын, коняку прикупил, да. И имею желание дочерь вашу пригласить прокатиться, и вас с супругой, само собой. Рад буду, весьма…»
«От такого оборота дел, – улыбался Бойша, – вылезут глаза у Точила на самый лоб, клянусь Великим Постулатом!»
Домечтать сладкость самую не дал дядька Архип – заматерился, защелкал кнутом.
– Что там? – недовольно крикнул Бойша, привставая на локте. Возчик, что правил телегой, где сидел приказчик, уже бежал обратно от первой подводы.
– Лисина дохлый на дороге валяется, Бойша Логсын! Ну, лошадь у дядьки Архипа и встала, уперлася.
– Чего ж он сдох-то? – нахмурился Бойша.
– Да хрен его знает, тварюгу. Можа, недужный был, а можа – сам собой, в очеред. Время, стало быть, пришло… Но знак недобрый, тесть мой, охотник, царствие ему, любил приговаривать: «Живой лис – к разору, а мертвый – к замору!»
– Тьфу ты! – Бойша откинул полу тулупа, спрыгнул на мягкую глину дороги. – И чего? К какому замору-то? К рыбьему?
– Почему к рыбьему? К смерти это…
– Это к чьей же смерти-то, а?! – Бойша навис над возчиком, сдвинув брови.
– Не, ну я не знаю… Попутамши, может, чегось… – Уловив наконец настроение приказчика, возчик замялся, и, чтобы скрыть робость, заорал на лошадь: – Н-но, пошла! Пошла, шкелетина! Сыть волчья, племя косоротое! Н-н-но!
Махнув рукой, Бойша широко зашагал вперед, обгоняя телеги, и вскоре поравнялся с первой подводой. Архип Скворец вел свою лошадь в поводу, изредка понукая, но больше для порядка – дорога выровнялась, и телега катилась легко, без натуги.
– Слышь, дядька Архип, закат уже.
– Вижу, Бойша Логсын. Не беспокойсь, кривую сосну проехали, стало быть, ночевать на Топтанихе будем беспременно. Ну, можа, самую чуть темнины захватим.
– А что за место – Топтаниха?
– Да поляна в лесу, у тракта прямоть. Там и ручей, и трава живая для лошадушек. И шалаши должны стоять, ежли какие дурни или лиходеи не порушили. Хорошее место. Спокойное. Утишное…
– Название чудное. На что похожа полянка та, а? Кто топтал-то ее?
– Э-э-э… – Архип засмеялся в прокуренную бороденку, зыркнул желтым лихим глазом. – Про ту Топтаниху сказка есть чудная. Коли антирес у тебя, расскажу…
Бойша пожал плечами, мол, не то чтобы такой уж «антирес», но в дороге любой забаве рад будешь, и кивнул:
– Валяй!
– Ну, стало быть, дело это шибко давнее, вскорости после пришествия Всеблагого Отца случилося… Не, ну ты не скалься, Бойша Логсын! Я верно говорю. Слово в слово, как старики муромские баяли, а они – народ неврущий, сам знашь…
Ну так вот: жил в ту пору в здешних лесах народец один. Навроде залесян вот нашенских, но тока другой чуть. По болотам все больше обитали они, по рекам. Рыбу ловили, раков, птицу били, зверя промышляли. Тем и жили. Звались оне бармами, чащобниками, значит. Под рукой тогдашнего князька Буртасина ходили, дань, оброк то ись, ему отдавали.
А Буртасин энтот, он на Оке-реке сидел и с проплывных людей торговых виру взымал. И такую виру, что было это куплецам нашим, россейщинским, чистое разорение. Пожаловались куплецы князьям залесским, те и давай Буртаску прижимать. Видит он – каюк его лесному царству приходит. Взял тогда свою казну (а казна та была немалая, много злата-серебра да монетов драгоценных скопил Буртасин), да и сплавил по Мокоши-реке к бармам. Те его, понятное дело, приняли со всей душой, народец-то простой был, незлобливый. Пива наварили, мяса, рыбы наготовили, костры зажгли – все, как полагается.
Напировался Буртасин с дружиной, нагулевался. А ночью людей своих поднял да всех бармов и вырезал, до последнего дитёнка. Посля погост у их деревеньки устроил, похоронил каждого честью, и в скудельню вместе с мертвецами казну уложил. Хитрый, вишь, был князь Буртаска. И богатство свое упрятал, и стражу верную к нему приставил. Сам знашь, Бойша Логсын, нету для клада вернее сторожа, чем покойник.
Рассудил Буртаска по-хозяйски: вот придут к нему залесские князья, спросят: «Где казна?» – он и скажет: «А нету! А коли хотите – ищите!»
Не знал Буртасин, что один чащобник живым уцелел. Дед это был старый, Атямом звался. «Атям» на языке бармовском – просто «старик» будет. Дед не простой, а навроде чаровника-колдуна. Когда князь со своей дружиной к бармам нагрянул, ходил дед Атям на кереметь, в священное урочище, идолам бармовским поклониться перед смертью. Старый он был, вот и хотел попросить у громовника-Мельзедея доброй доли для людей чащобных. И вот ведь как бывает: пока ходил – доля смертная им досталась…
Возчик замолчал. Скрипели колеса, чавкала глина, посвистывали в рябиннике синицы. Пахло грибами, прелым листом.
– Ну, а дальше чего? – не выдержал Бойша.
– Вернулся Атям – пуста деревня, а рядом большой погост. Могилы свежие – и нету никого. Заплакал тогда старик слезами горючими, потекли те слезы наземь, проели песок и глину, и увидал дед Атям, что все бармы в домовинах лежат побиты, а с ними – Буртаскино золото.
Сильно осерчал тогда колдун. Проклял он и князя Буртасина, и всю дружину его, страшным проклятьем проклял. От того проклятия заблудился в этот же день князь на болоте и вместе со всей дружиною в топях бездонных сгинул. Но не дал им покоя дед Атям и после смерти. Кажную ночь змеи и гады всякие приползают к Буртасину и всем, кто бармов казнил, и гложут их тела, сосут кровя из них, грызут кости. Страшно мучаются тогда мертвецы, криком кричат диким, не человечьими голосами стонут, и горе душе христианской, ежели она голоса эти услышит. А как взойдет солнышко – уползают гады, и мясо на костях Буртасова войска заново нарастает, до следующей ночи, стало быть…
– Экую ты жуть говоришь, дядька Архип, да еще на ночь глядя! – поежился Бойша. – Ну, а полянка-то при чем тут?
– А-а-а-а! Вот как раз и до полянки дошли. В те времена стародавние аккурат с этой полянки на полуночь тропинка уходила, что к деревеньке бармовской вела. Как проклял Атям Буртасина и дружину его, наложил он заклятье и на казну княжескую. Мол, кто ее искать будет – непременно кружить по лесу станет и всегда к одному месту возвращаться. Зачем заклятье такое – понятно. Не хотел, вишь, дед Атям, чтобы кости сродственников его да земляков, что по-княжески, в золоте все лежат, тревожили.
Вот и наколдовал он так, а потом сам пошел на тот погост и тоже в землю родную лег, со всеми, значит, рядышком…
– А далеко ль до того погоста от Топтанихи-то этой?
– Врать не буду, но люди сказывали, будто недалеко, верст пять всего. Да кто ж их мерил-то, версты эти… И потом: говорят, коли к закату уклониться – так в самый раз на гиблые трясины, на Буртасово болото, где проклятый князь с дружиной мается, попадешь, а ежели на восход двинешь – в чащобе загинуть можно…
– Это откуда ж ты так все обстоятельно знаешь? – удивился Бойша.
– Дык поначалу-то немало охотников до Буртасова золота нашлось. Бродили они по лесам, по болотам. Кто ума лишился, крики мертвецкие услыхав, а все больше кружили люди. Кружили – да к тракту и выходили. Так целую полянку и натоптали. Вот потому Топтанихой она и зовется.
– У-у-у… – протянул Бойша, – и такое чертово место ты утишьем называешь? Да я там глаз не сомкну и тебе не дам!
– Зазря беспокоишься, Бойша Логсын! В здешних местах про Топтаниху и Буртасово золото такая дурная слава ходит – что ты! Да ни один лиходей-душегубец, ни один тать полуночный или гулеван там какой и на тридцать три версты близко к Топтанихе не подлезет, не сумлевайся!
– Да тати-то – ладно, а мы-то? Нас-то как закружит, завертит… Останемся без товару, а то и… Мертвецы опять же…
– Дык мы-то люди честные, торговые! Нам чужого не надобно, в лес мы не пойдем, на краешке поночуем себе – и дальше двинем. Проверенное место, Бойша Логсын! Говорю тебе честью! И сам ночевал там не единожды, и отец мой, и дед его. На тех, кому золото без надобности, чародейство Атямово силы не имеет.
– Ну добро, коли так! – присудил Бойша, хлопнул возчика по плечу и отстал, дожидаясь своей телеги, – свечерело, и без тулупа стало зябко.
Солнце, пока Бойша слушал дядьку Архипа, закатилось за зубчатую лесную ограду, но все еще освещало редкие облака, румяня их мохнатые брюшины. Однако меж стволов столетних елей уже заклубился ночной мрак, а оглянувшись, Бойша заметил, как в оставленную обозом глубокую лощину потек из-под разлапистых ветвей седой жутковатый туман.
После рассказа возчика одолели Бойшу мысли. И самая верткая, самая шустрая, самая манкая из них была – про Буртасовы сокровища: «Вот же, вот, в двух шагах, почитай, лежит твое счастье, Бойёшка! И конь «Самсон», и Талинка, и собственный домик при лабе, и дело свое, и жизнь новая, веселая да светлая…»
Гнал эту мысль Бойша от себя, изо всех сил гнал. Да только тот страх, что обуял приказчика, когда слушал он про проклятие старого чащобника, куда-то сгинул, а осталась лишь белозубая улыбка Талинки, Талушки, да щечки ее румяные, да брови собольи, да стан точеный… Ии-эх!
– Ну слав-те-Всеблагой! – донесся тут от головы обоза бас Скворца. – Вот и Топтаниха! Эй, чистоверные! Поднаддай! На ход! На ход!
Пока распрягли коней, составив телеги в рядок, пока запалили кострило, пока возчики обихаживали лошадей – обтирали сеном, задавали овса, поили, треножили и пускали подпастись на полянку – совсем стемнело.
– А вот прошу к нашему кулешу! – дурашливо закричал очерёдный кашевар Ефка Баборыкасын, звеня черпаком по закопченному, дымящемуся тагану.
Возчики чинно расселись вкруг костра на подстеленных потниках, по очереди вставали за кулешом и ломтем хлеба, что нарезал сгибками дядька Архип. Бойша невольно засмотрелся, как старшой возчиков умудрялся непостижимо ловко орудовать одной рукой, удерживая при этом и каравай, и нож-косарь.
Ели в благоговейной тиши, лишь фыркали поодаль лошади, потрескивали сучья в костре да перекликались где-то в темной лесной вышине ночные неведомые птицы.
После трапезы, сложив глиняные миски стопкой и обтерев ложки, обозники расположились на отдых. Курцы сворачивали цигарки, дядька Архип попыхивал трубочкой-носогрейкой. В лесу заухала неясыть, попискивали в траве мыши, где-то далеко, напугав лошадей, заголосил зубач.
Кто-то из молодых попросил старшого поведать, где и как тот распрощался со своей рукой. Скворец поломался для виду и завел рассказ про Белогородское сидение.
– Лезли степнячки с болотянами на нас, братцы, дуром просто. Их самострелы на пятьсот шагов бьют, а наши – на три сотни саженей, и только. Да и чаровники болотянские – не чета нашим. Много народа чистоверного в том Белогороде сгибло. Сам воеводский голова Сазан Дергасын! Ну-у-у, человек был! Умище! Силища! Ан и его безносая не обошла.
Ну, и меня сплеткой боевой садануло так, что руки-ноги потом в лечебне собирали-собирали, да вишь, не все собрали…
– Больно было, дядька Архип? – с дрожью в голосе спросил возчик Гавря, подавшись вперед, в круг кострового света.
– Дура… – беззлобно усмехнулся Скворец. – Больно – это когда лошадь на ногу наступит. А на войне, за Россейщину да Всеблагого Отца страдая, воин любую муку примет, лишь бы ворога одолеть. Так-то…
– Старшой, а сказывали в Нижнем на пристани, что ты с войны с двумя руками пришел, – влез в разговор вернувшийся от ручья Ефим Боборыка. – А вскорости пошел на куний промысел с Еремкой Вдовкасыном, вот в энти самые места вроде. Тут, босяки пристанные гутарили, тебя на тракте и нашли, чуть живого. Был ты весь пораненный, подранный, а руку твою словно свиньи жевали. Знахарь в Выксе тебе руку-то и оттяпал, чтобы, значит, нутряной огонь тебя не пожег. Ты в бреду все Еремку звал, винился перед ним, да сгинул Еремка, без следа сгинул. Не так разве?
– Ты сарынь всякую, что вроде собаки базлает, слушай-слушай, да не заслушивайся, – спокойно ответил дядька Архип, выпустив сизое дымное колечко. Однако от Бойши не укрылось, что Скворец нахмурился и глаза его заблестели, как у припадочного, – зло и дико.
Поговорили еще немного, кто о чем. Бойша достал звонник, спел любимую, обозную:
Закрыли путь через лес
Семьдесят лет назад.
Он дождем был размыт и бурей разбит,
И ничей не заметит взгляд,
Что дорога шла через лес.
Там, где нынче шумит листва,
А приземный слой – лишь вереск сухой,
Да пятнами сон-трава,
Лишь сторож помнит едва —
Где барсук проскакал да исчез,
Где горлица яйца снесла,
