скачать книгу бесплатно
Именно поэтому я шепчу сейчас фразу за фразой, слово за словом, и никак не могу остановиться. Мне довелось лишь раз соприкоснуться с его крестом— и вся моя душа содрогнулась при этом воспоминании. А он прикован к кресту уже не первый десяток лет. Будь моя воля – я бы хотела сделать хоть что-то, что помогло бы ему оказаться освобожденным. Ему и всем им, обреченным на высшую меру, по одной лишь причине, что больше никак Лимб не может помешать им вредить другим.
Но я же знаю – амнистии только для слабых демонов. Сильных – исчадий ада, отродий, демонов похоти спасти невозможно. И все, что я могу, – это умолять небеса о милосердии, задыхаясь от собственной настойчивости, не замечая бегущих по щекам слез.
В голове гудит, когда я наконец нахожу в себе силы замолчать и открываю глаза. Генри смотрит на меня печальным взглядом и не говорит ни слова. Как бы то ни было, еще чуть-чуть – и мне придется уйти, оставив его тут в одиночестве в компании с его приговором, но я могу ему дать сейчас лишь только свою молитву.
Крылья материализуются за спиной по моей воле. Материализуются и толкают меня в воздух над крестом Генри. Он поднимает голову, смотрит мне в лицо удивленными янтарными глазами. Я же – чуть подаюсь вперед, настолько близко, чтоб коснуться его влажного от пота лба своими губами. В эту секунду я не боюсь боли, что грозит мне, соприкоснись я с крестом хоть кончиком крыла. Я готова принять это наказание, это малая плата за возможность приободрить этого демона.
– Держись, – шепчу я, ловя растерянный взгляд Генри.
А затем его оковы размыкаются, и демон падает на землю.
4. Свободный, голодный, демон!
Первые секунд пятнадцать Генриха окружает блаженная тишина. Молчат все – Пейтон, Миллер, девчонка… А Генрих лежит на земле неподвижно, пластом, не шевелясь ни единым мускулом. Наслаждаясь каждой секундой полного вкуса собственного чутья.
Свобода? Настоящая? Не сон? Не пустая греза, привидевшаяся в чутком болезненном забытьи?
Свобода… Её ни с чем нельзя перепутать. Больше не впиваются в кожу спины раскаленные зубы гнева Небес, в крови просыпается демоническая сила, а чутье с каждым вдохом начинает нести все больше информации. Кажется, им можно ощупать все на десять футов вокруг.
– Ах ты ж… – Изо рта Пейтона на свет рождается такое замысловатое ругательство, что Генриху даже удивительно, что этот занудный святоша в принципе знает такие слова. Небеса, по идее, должны его за такое вот покарать немедленно. Молнией по макушке. Ну демону бы за такое точно бы досталось, а архангелам, видимо, полагаются скидки.
Артур и без молнии приходит в себя быстрее всех, земля вдруг начинает мелко дрожать. За спиной Генриха с сухим неприятным звуком выворачивается из земли его крест, выворачивается, поднимается в воздух, едва не задев уже усевшегося на корточки демона по голове.
– Сэр… – с небес доносится встревоженный голос девчонки. Генрих с удовольствием бы сейчас поразмышлял о ней, о произошедшем с ним, но, увы, Пейтон не дает ему времени на это. Дураку ясно, что Пейтон собирается вернуть Генриха на крест. А Генрих категорически не собирается на этот крест возвращаться.
Вот что угодно хотите, дорогие святоши, а за повторное распятие вам придется подраться.
– Мисс Виндроуз, выше. Взлетайте выше. Не лезьте под удар! – Артур срывается на крик. Такой тревожный, что невозможно не вздрогнуть. Кажется, сейчас Артур боится за девчонку.
За девчонку? Смешно. Из них троих ее Генрих тронет в последнюю очередь. У нее в послужном списке есть заслуги перед ним, в конце концов. Хотя пахнет она вкусно. Но в принципе, вопреки горьковатому тону запаха, характерному тем, кто при жизни совершил смертный грех – девчонка была удивительно искренна в своих чувствах, и это сказывалось на свежести ее запаха. Среди святой Стражи такие попадались нечасто.
На нижних слоях Лимба, где собирались люди с небольшими греховными кредитами – еще да, а среди грешной Стражи верхнего слоя – крайне редко. Слишком много греха у них было в смертной жизни.
Тело Генриха живет инстинктами – само шарахается от обрушенного Артуром на голову демона креста.
Святоша!
Ничем не гнушается ведь. Совершенно ничем. Бить демона опостылевшим ему до смерти распятием – это ли не омерзительный ход? Хотя и сильно деморализует, конечно…
Генрих рычит, заставляя тело перейти в боевую форму. Так лучше, гораздо защищеннее. Солнечный свет давит, разумеется, но демоническая оболочка – это чистый грех. Насохший на тебя, заскорузлый, ставший твоей частью и твоей шкурой. Солнце может давить сколько хочет, той твари, что сейчас заплясала по песку Холма Исчадий, плевать.
– Вы не можете приковать его снова, – раздается с небес возглас девчонки.
О Небеса, что в голове у этой безумной птахи? А Генрих предполагал, что смерть исцеляет от безумия и прочих душевных недугов. Но нет. Кажется, есть одна чокнутая в Лимбе. В том и веселье, что именно Генриха приковать снова могут. Должны.
Исчадие ада? Освобожденное от наказания? Да кто в такое поверит? Никаких перспектив у Генриха не имеется. Либо крест, либо смертный мир, в котором придется уйти глубоко на дно.
– Замолчите, Агата, – рычит Артур, а потом снова роняет распятие на Генриха. – Сообщите Святой Страже о побеге исчадия, пусть соберут Триумвират, не теряйте время! Сделайте хоть что-нибудь как надо!
Дельный совет, на самом деле. Если размышлять с точки зрения Пейтона.
Демон уходит от удара распятием простым перекатом по сухому песку. Вскакивает на ноги одним мгновенным пружинящим движением.
Демон с размаха бьет по оружию Артура – своему собственному кресту – своими огромными лапами. Крест раскалывается сначала на два куска, а потом разлетается в щепки, пока Генрих с остервенением месит дерево тяжелыми ударами когтей. Нет ничего в его посмертии, что он ненавидит сильнее, чем эту проклятую штуковину.
Да, он ее заслужил – каждую каплю той боли на распятии, но… Но он все равно ненавидит свой крест. Самой лютой ненавистью, которой можно захлебнуться. И в каждом ударе Генриха – его ярость, его боль, его желание насладиться неожиданной свободой. Вырвать у Небес каждый ее глоток.
Разбив крест в древесную щепу, Генрих бросается на Артура. Как хорошо быть собой – сильным, быстрым, на несколько шагов вперед опережающим этих крылатых клуш. Пейтон силен, Пейтон быстр, но он – архангел, а Генрих – исчадие. Самое сильное исчадие ада на Холмах. Во время вынесения приговора даже обсуждали, что, может быть, не стоит с ним церемониться, классифицировать его как “дьявола” и отправить в ад сразу же, без реверансов. Нет, решили все-таки “смягчить наказание”. Интересно, если Поле Распятий – не ад, то что может быть еще хуже, а?
Артур бьется. Ему не мешает то, что Генри уничтожил крест. Он может управлять и щепками, и пылью, но его удары потеряли в уроне, это ощущается. Да и сейчас Генриха уже не накрыть крестом, не стянуть на его запястьях полосы святой стали.
Артур силен, но не может Генриху много противопоставить. Генриха зажимали пятеро Орудий Небес разом и при этом одно Орудие они все-таки потеряли.
А что у Пейтона есть сейчас? Он один. Миллер давно ослаб, уже даже не Орудие, растерял всю свою веру после потери Сессиль. Сейчас Генрих даже не обращает на него внимания, петляет вокруг Пейтона, уворачивается от ударов облаком мелких земельных частиц, тянется, чтобы лишний раз протянуть Пейтона когтями. Миллером можно заняться потом. Оставить на десерт.
Архангел отбивается, разумеется, но один раз спину от когтей Генриха он уже прикрыть не смог. По лопаткам протянулась глубокая борозда, рубашка Пейтона начинает пропитываться его же кровью. Это значит, что в его кровь сейчас проникает демонический яд. Разумеется, у архангелов выше сопротивляемость, но архангелы – в прошлом тоже грешники. И их есть чему отравлять, чем ослаблять.
И какое все-таки счастье, что этот слой закрыт для внешних перемещений. Пейтон не может призвать свою Орудийную братию.
Впрочем, Пейтон сдаваться не собирается и сам. Артур поднимает ладони, заставляя частицы пыли собраться воедино, формируя из них тяжелый стальной молот на длинной ручке. Огромный. Он кажется игрушечным, до того легко Артур держит его в своих ладонях. Ох-хо. Как давно Генрих не видел Молот Небес – эту небесную цацку Артура. И лучше бы не видел и сейчас.
– Ты не выйдешь с этого слоя, Хартман, – сухо произносит Артур, и последние нити святой стали, облетающие рукоять его молота, заканчивают движение. – Слой закрыт, ключи сдаются на пропускных пунктах. Тебе не сбежать.
– А я попробую, – раскатисто рычит демон и вновь бросается в бой.
Если бы Генриху порекомендовали когда-нибудь “выпустить на волю своего демона”, он бы долго и громко хохотал. Ему не нужно никого никуда выпускать. Исчадие ада – это не настроение, это весь мир, выстроенный вокруг одного только голода и чутья. Одна только страсть – охота, охота, охота, а в конце – долгожданная трапеза.
Орудие Небес? Архангел? Вкуснятина! Дайте два!
Один раз Генрих уже употребил душу Орудия, после этого получил одну из высших демонических меток – черные крылья, которые мог материализовывать даже в человеческой форме.
Получить еще один глоток такого могущества он точно не откажется. Тем более когда на кону его свобода. Только вырваться из Лимба, из этого проклятого Чистилища, где точно нет места таким закоренелым грешникам, добраться до смертного мира и затеряться уже там, в какой-нибудь глуши, где нет столько Орудий Небес, сколько в Лондоне.
Бросок, кувырок. Бросок-удар. Бросок-нырок. Бросок-удар-удар.
Генрих теснит Пейтона. Даже вооруженного Артура Пейтона, прекрасно обращающегося и со своей силой, и со своим оружием. Пейтон вообще крайне искусен в сражении, недаром считается самым грозным бойцом потусторонней Англии на службе у Небес. Но даже так Артур проигрывает. И все-таки вопреки искусству своего соперника, Генрих теснит старейшего из архангелов.
Демон уворачивается, демон почти пляшет, выдерживает те скользящие удары молота, от которых не удается уйти, снова и снова бросается на Артура, снова и снова протягивает его когтями.
В конце концов падает и Артур. Падает ничком, и не поднимается – яда демона в его крови, видимо, достаточно, чтобы не иметь на это сил. И его грозный молот рассыпается пылью, потому что Пейтон теряет сознание.
– Ergo draco maledicte… – раздается возглас из-за спины.
Третье слово экзорцизма ввинчивается Генриху в череп раскаленным сверлом.
Миллер! Как он про него забыл? Про Миллера-то! Про того, кого ему забывать нельзя ни в коем случае, ведь именно к Джону Миллеру у Генриха больше всего неоплаченных счетов.
В пылу драки Артура и Генриха Миллер решил не мешать. И то верно, он ведь сейчас ни на что не годится. Силу Орудия Небес он подрастерял.
Хотя экзорцизм у крылатого ублюдка сильнейший, Миллер обладает такой силой веры, что может выжигать экзорцизмом демону мысли с самых первых слов молитвы.
От экзорцизма демон слепнет, от экзорцизма демон глохнет, и вообще вся его сущность наполняется болью и слабостью, но для этого нужно все-таки быть не настолько пораженным грехом, как Генрих Хартман.
Генрих разворачивается к Миллеру одним прыжком и ныряет в сторону, уворачиваясь от сверкнувшего лезвия пылающего серафимьего меча. Клинок воли, что является своему хозяину по первому зову. Всему белокрылому полку выдают такие. И именно Миллер обучает молодых серафимов обращаться с этим оружием, являющимся по одному только мысленному призыву. Миллер – искусный фехтовальщик, нужно признать. Не Орудие Небес, но противник опасный.
– Джо, осторожно… – надо же, а девчонка-то все еще не улетела, и в ее возгласе сейчас пронзительная тревога. Она не боится за себя. Она боится за этого блондинистого щенка. И Генриху хочется угробить этого святошу еще сильнее, чем раньше.
Вот почему? Почему любая женщина, которая попадается Генриху на его пути, связана с проклятым Миллером? И эта поди влюблена в щенячьи проникновенные глазки этого ублюдка, то-то не хотела отвечать – не хочет ли ее дружок-серафим.
Это неприятно. Необъяснимо почему, но неприятно. Весьма!
– Рози, улетай, – хрипло рявкает Миллер. – Немедленно улетай, приведи Триумвират. Тебе здесь не место.
Ох-хо, не будь у Генриха сейчас более важных дел, он бы рассказал девчонке, как много волнения сейчас испытывает этот ее серафимчик. Хочет. Ох как Миллер хочет эту девчонку. Жаль, некогда об этом поболтать, нельзя дать Миллеру продолжить экзорцизм.
Миллер хорошо обращается с клинком, окутанным святым огнем, но серафиму по-прежнему не хватает подвижности. Демон уворачивается от клинка раз за разом, скачок за скачком. И лапы у него довольно длинные, он просто цепляет когтями по запястью противника, оставляя на нем длинную царапину – и клинок тут же гаснет, потому что рану от когтей демона даже архангелы быстро исцелить не могут. А держать тяжелый меч в распоротой руке очень сложно.
А затем – затем Генрих наносит один удар. Такой силы, что в небе вскрикивает девчонка, а Миллер отлетает назад, прикладывается затылком о черное дерево. Одно из редких деревьев на Холме исчадий. За семьдесят восемь лет заключения Генрих пересчитал на этом дереве все видимые ему сучки и развилки ветвей. Он сейчас этому дереву даже сочувствует, ведь затылок у Миллера чугунный, под стать его головенке.
Демоны сильнее душ, что в Лимбе служат на побегушках у Небес. Всех их, начиная с младших ангелов, иногда превосходя в силе и серафимов, и архангелов. Иногда.
Беда в том, что Небеса видят, когда ты становишься слишком силен. Небеса видят и дарят Лимбу еще одно Орудие. И еще одно. И еще… Столько, сколько нужно, чтобы добраться до тебя и пообломать твои демонические рога.
Поймать, сковать и распять.
А может – отправить в ад, если уж Гнев Небес не может тебя пронять.
Генриху некуда бежать. Он не исключает, что его ждет ад вместо распятия, и туда он не хочет тоже. И на крест больше не хочет.
Миллер сдавленно стонет от удара, пытается встать, пытается призвать свой Дар – Генрих видит это по выражению лица – но нет, у него не получается. Он не верит в себя. И это прекрасно.
– Растерял свой огонек, да, Миллер? – ехидно шипит Генрих, подцепляя когтями миллерову рубашку и поднимая серафима в воздух.
– Небеса не дадут тебе уйти, Хартман, – отчаянно вскрикивает серафим. – Ты это прекрасно знаешь. Ты ломаешь одно Орудие – Небеса достают два.
– Я буду ломать вас по очереди, если это цена моей свободы, – выдыхает Генрих, примеряясь зубами для укуса.
Душа Миллера… Сколько лет он ждал этого момента?
Вечность. Вечность ради этой секунды мести! Он и не ждал ее сейчас, он и не грезил, ему была нужна только свобода. А тут…
Генрих смотрит на Миллера, втягивая носом воздух. Вся демоническая сущность дрожит, ревет, хочет приложиться к душе серафима немедленно, отравить и самому восстановить силы. Но Генрих медлит, будто уговаривая себя.
Был бы он голоден – все было бы проще. Зубы уже бы впились в горло или плечо Миллера, высасывая силу из его души. Но девчонка… Девчонка с ее пресными лепешками и водой… Весь аппетит испортила, зараза крылатая.
И все-таки выхода нет. Генриху нужна сила сейчас, иначе он не покинет Лимба. Сначала Миллер, потом Пейтон – потом марш-бросок до оцепления, еще одна схватка с одной только целью кражи ключа-жетона, и Лондон… Огромный Лондон, в котором одного конкретного демона искать можно целую вечность.
И нельзя терять время, нужно приступать к трапезе прямо сейчас! Да, именно сейчас! Ни секундой позже…
– Генри! – раздается за спиной голос Агаты, этой безумной девчонки-Стража…
– Генри! – Чуткий демонический слух улавливает, когда ноги девчонки-Стража касаются земли. – Генри, ты слышишь меня? Ты должен остановиться.
Должен? Генрих никому ничего не должен, кроме самого себя. Что она ему может предложить? Крест? Восхитительная альтернатива, только Генрих все никак не может начать восхищаться. Не заманчиво.
И все-таки исчадие ада не шевелится, не торопясь впиваться в душу Миллера. Хрипло дышит, топорщит уши на голове. Высосать ублюдка он всегда успеет. И девчонку. И Пейтона. Всех их. Ни один из троих идиотов не додумался вызвать подмогу. Так какая разница? Можно и послушать пару минут.
Генрих разворачивается к ней, швыряет Миллера к ее ногам, прижимает его к земле тяжелой огромной лапой. Лицом в землю, чтобы ублюдок не смел зачитать экзорцизм.
Агата… Она ведь может тоже его прочитать…
Ну по крайней мере начать она успеет. А потом Генрих ринется и на нее, и от ее слабенькой смертной душонки ничего не останется за пару мгновений. И пусть потом возятся, собирая клочки ее души, чтобы возродить ее лет через десять.
Девчонка смотрит на Генриха и молчит.
Самое парадоксальное – она его не боится.
Над ней нависает черная огромная махина, сплошь состоящая из мышц, покрытая блестящей чешуей. На лапах – а назвать эти лопаты руками язык не поворачивается – длинные пальцы, заканчивающиеся длинными кривыми когтями. Вытянутая морда, чем-то смахивающая на морду лошади, рога между прижатыми к загривку острыми ушами. Длиннющий хвост бьет по земле. И зубы… Огромные хищные зубы, с которых капает на землю токсичная слюна. Пара таких капель – и девчонка окажется в Лазарете. И пробудет там очень-очень долго.
А Агата не боится! Даже не думает. Смотрит на Генриха, моргая через раз. И нет, ее сердечко не трепещет абсолютно. Странная птаха. Очень странная птаха. Как ее, такую блаженную, вообще занесло в Лимб, да еще на слой к лютым грешникам-Стражам?
Генрих шагает вперед, оставляя Миллера где-то рядом со своим хвостом, легко толкает девчонку в грудь тяжелой лапой, опрокидывая ее на землю, нависая над ней.
Морда демона в паре дюймов от ее лица. Ноздри жадно трепещут, пытаясь вобрать в себя как можно больше ее запаха.
Ну же, малышка, давай, хоть глоточек страха! Давай, дай повод тебя атаковать. Открой свой ротик и начни молиться.
Она молчит. Не двигается. А потом легко протягивает ладонь и скользит пальцами по морде демона. Это уже вне всяких рамок.
– Ты дура? – рычит Генрих ей в лицо. – Зачем ты лезешь ко мне? К исчадию ада!
– Я молилась за тебя, – с легкой улыбкой отзывается Агата. – Дура ли я? Знаешь, давай у мистера Пейтона спросим, он, кажется, более компетентен в этом вопросе.
Серьезно? Она серьезно смеется, глядя ему в глаза? Что у этой дурочки с мозгами? Отморожены?
– Я понимаю, что ты боишься, – тихо шепчет девушка, совершенно заходя за границу приемлемого. – Знаю, что ничего хорошего ты от нас не ждешь. Но все-таки, Генри, не все так плохо. Тебе не обязательно драться. Слышишь?
– Какой у меня выбор? – огрызается Генрих. – Исчадиям не положена амнистия.
– Я не знаю, что положено исчадиям, – осторожно произносит Агата, не отводя взгляда, – но в кодексе Святой Стражи сказано, что тот, кто сошел с распятия, на него не возвращается, пока снова не сдастся голоду. Тебе полагается испытательный срок.
Это смешно. Это настолько смешно, что даже тошно.
– Я – исчадие, – рычит Генрих. – Ни черта мне не полагается. Иначе бы Пейтон меня не атаковал.
– Кто с креста сошел – тот веры достоин, – уверенно качает головой девчонка. – Пока ты не совершил однозначный грех, пока не сбежал в смертный мир – Небеса в тебя верят. Я не знаю, почему Артур и Джон на тебя бросились. Может быть, это они допустили ошибку?
Она говорит чушь. Она говорит однозначную чушь. Не может быть такого. Уж святоша-то Пейтон лучше прочих знает законы. Чтобы он и допустил ошибку?
