Холодное сердце пустыни

Картина была та еще— крылья не исчезли, лишь померкли, уменьшились, как и татуировки, которые на худых плечах Шейла смотрелись несколько иначе, чем на худощавом, но, тем не менее, отлично сложенном Эльясе эль Море.

И вот после этого он бросил взгляд на Пауля и будто вспомнил о его вопросе.

– Присяга? Ты смеешься?– Король Воронов ухмыляясь щелкнул пальцами, и медальон на шее Пауля, медальон с заговоренной неразрезаемой магической цепочкой вдруг оказался у Пауля на ладони.

Было ощущение, что даже щелкать пальцами собеседнику Пауля было не надо. Он это сделал больше рисуясь, чтобы подчеркнуть, насколько ему это ничего не стоит.

– Можешь выкинуть его к шайтановой праматери, – небрежно уронил Эльяс, – ты ведь понимаешь, что магия смертных для меня— как для тебя детская погремушка?

Пауль понимал.

Он видел и магию Шейла, которая намного опережала все то, что Пауль Ландерс видел раньше. Шейл творил без мудреных заклятий, без сложных пасов и формул. Будто магия была его дыханием, будто он сам писал те магические талмуды, в которых по идее должен был искать мудрости. И еще тогда, когда турфанский магик не смог превозмочь иллюзию Шейла, было очевидно— как маг он сильнее очень многих.

– И это я сдерживал силу, – самодовольно усмехнулся Эльяс, – но, как я уже говорил, ниц перед моим величием можешь не падать. Тебе можно.

– Да уж, благодарю за такую великую честь, боже, – сумрачно откликнулся Пауль. Он ожидал, что когда отступит ошеломление, пробудится трепет, благоговение, но… Король Воронов продолжал быть бесстыжим Шейлом али Аманом, тем самым, который и вправду был Паулю привычен, как шебутной младший брат. Перед ним не трепещалось.

– Нет в жизни скромного бога счастья, его даже не боятся, – фыркнул Эльяс, чуть поводя ладонью. На столе перед ним тут же появилось две пиалы с чаем и блюдечки со сладостями.

– Надо было становиться кем-то вроде Саллада, – делая красноречивый жест «угощайся», тем временем продолжал Король Воронов, – его все боятся. Потому что он мстителен, как вся его шайтанова свора разом.

– Уже поздно?– Пауль поднял брови, разглядывая не очень-то расстроенную физиономию Шейла. Если Ворон и был огорчен нахальством Пауля Ландерса, то внешне это было совсем никак не заметить.

– И это все, о чем ты хочешь меня спросить, братец?– тоном Эльяс не изменился ни разу, но что-то блеснуло в глазах нетерпеливое, будто Пауль лишал Короля Воронов его лакомого кусочка. Ему так не терпелось поговорить о деле?

Ничего внятного Пауль сказать не успел. Пока он выбирал из своей тысячи вопросов самый актуальный, звякнули сигнальные чары у полога шатра, и Эльяс скривился.

– Гости, – брезгливо выдохнул он, – мы потерпим несколько минут, правда, братец?

Наверняка в его возможностях было дать этим гостям такой магический отворот, что они бы полдня вспоминали, куда вообще шли, но… Вопрос нескольких минут. Потерпеть можно.

Эльяс щелкнул пальцами, и на шее Пауля появилась точная копия того самого присяжного медальона, что должен был убить его в случае отказа от боя с Сальвадор. Только больше никакой магией от этого медальона не пахло.

И все-таки Ворон думал о таких мелочах, когда у Пауля уже и из головы-то это выскочило. А и правда— караванщики не должны видеть его без присяги, возникнут вопросы.

Такое количество событий за одну ночь все-таки очень сильно сбило Пауля с толку. Оказалось, что он по самое горло в какой-то божественной передряге. И пока— совершенно не ясно, в какой именно.

Явился лично градоначальник прекрасного Турфана, Мансул али Хмар, с лицемерной сладкой улыбочкой во всю свою фальшивую физиономию.

Он и Эльяс-Аман рассыпались друг перед другом в любезностях, таких привычных для пустынников. Пауль же мрачно молчал и пытался не стискивать пиалу уж слишком сильно.

Перед глазами так и вставала худенькая подрагивающая спина, а в ушах пела свою мерзкую жестокую песню плеть Мансула.

– Я пришел, чтобы выразить мою благодарность вашему брату, господин Аман, – тем временем Мансул-таки добрался до цели своего визита, – ведь это он привел шайтанову девку ко мне обратно. Я уже думал, мне придется прибегать к силе ошейника. А ваш брат…

– Благодарностей не нужно, – глухо отликнулся Пауль. Про то, что это был его долг, договаривать не стал. Потому что именно «вернуть рабыню хозяину» просто не мог считать своим долгом. Сам был рабом слишком долго.

– Как мало в наше время столь честных, благородных людей, – фальшиво восхитился Мансул, – и все-таки, не откажите, мой друг, примите в дар скромное подношение.

Один из слуг, прибывших вместе с Мансулом, шагнул вперед, протягивая вперед изящную серебряную шкатулку.

– Я не особенно нуждаюсь в деньгах, – говорить учтиво на самом деле было сложно. У Мансула же на это проскользнула только кривая ухмылка— мол, все нуждаются в деньгах, просто некоторые мнят о себе слишком много. Но это градоначальник Турфана не произнес.

– Это не деньги, господин, – сладко усмехнулся Мансул, – в этой шкатулке жемчужина Поссея, благословленная его мощью. Я слышал, вы заручаетесь поддержкой богов перед боем с Сальвадор.

Пауль шумно вздохнул, пытаясь сформулировать, куда именно господину али Хмару следует убраться со своими дарами, но…

– Мой брат вам очень благодарен, господин али Хмар, – торопливо вмешался Эльяс, поднимаясь со своих подушек и принимая из рук слуги ту самую шкатулку, – столь великий дар за беглую рабыню. Вы ужасно щедры.

И та самая оторопь, которая уже парализовывала Пауля, стиснула его снова. Даже язык отнялся.

– Мун – подарок для халифа, она практически бесценна, – Мансул скривил губы, изображая, что дар этот по его меркам – пыль и песок.

Каким-то неведомым чутьем Пауль ощутил— Мансул недоговаривает. Не была для него Мун только подарком для халифа… Ревность в который раз выкрутила Паулю нутро. Пусть Мансул пока не прикоснулся к своей рабыне, пусть чего-то выжидает. Но он о ней думает! Касается нежной лилии Пауля Ландерса своими похабными грязными мыслишками. Придушить бы этого знатного ублюдка, да только долго ли после этого подвига проживет Пауль?

Эльяс устами Шейла наговорил Мансулу еще три вороха благодарностей, и в воздухе запахло его магией— незаметной, вкрадчивой, дурманящей. Мансул даже не обратил внимания, что Пауль за все время беседы практически ничего не сказал. Ушел.

– Как же сложно с вами, смертными, – раздраженно бросил Эльяс, снова возвращаясь на свои подушки и распуская чары, которыми удерживал Пауля, – вы сами вообще помните про ваши же законы приличия?

– Завязывай с этим, – уже раздосадовано прорычал Пауль. Чувствовать себя беспомощным ягненком он не любил. И если боги и должны были с чем-то считаться— так это со свободой воли.

– Ну, вот послал бы ты его к Шии-Ра за лампадкой, и что?– Эльяс говорил покровительственно, будто с маленьким ребенком. – Ты бы поссорился с человеком, у которого хочешь выкупить рабыню. Ты ведь хочешь?

– Я… Не уверен, что ей это нужно, – тихо откликнулся Пауль.

– А что ей нужно, по-твоему?

Эльяс встряхнул ладонью, выуживая из воздуха раскуренную трубку и после глубокой затяжки запустил к пологу длинную белую дымную струю сложившуюся в вереницу верблюдов.

– Я нахожу немыслимое удовольствие в том, чтобы никем не притворяться, – задумчиво пояснил Король Воронов, по всей видимости, заметив внимание Пауля к разгулу его магии.

Не притворяться? Серьезно ли он?

Пауль сидел и взвешивал, насколько он доверяет этому чрезвычайно хитрому божку, который явно имеет в этой истории свои интересы. Какие?

Доверие было. Но что-то сквозило в жестах и мимике Эльяса эль Мора странное. Будто что-то было, что он скрывал. И… Куда подевалась Падме? Обычно она всегда выскакивала к Аману, именно она накрывала на стол, кормила ручного ворона, да и вообще— шатер Шейла всегда был наполнен розовым маслом её притираний. Сейчас же этого запаха не было и следа. Девушка будто растворилась, и почему она исчезла именно сейчас? Кем она была? Еще одной иллюзией Короля Воронов, человеком, которого он нанял или какой-нибудь адепткой из его храма?

– Так что нужно Судье, как ты думаешь, Пауль?– хмыкнул Эльяс, напоминая о себе. – Ты ведь понимаешь её лучше прочих, если я верно чувствую.

Он вообще серьезно это говорил?

Пауль глянул в яркие лиловые глаза Короля Воронов, и вопрос про Падме будто истерся из памяти. Не о том он думает, и правда…

Что нужно Судье? Не понятно, почему Эльяс спрашивал это именно у Пауля, но все-таки, об этом можно было подумать.

В мыслях зазвучали горькие слова Мун, сказанные еще в Турфане, с такой измученной обреченностью, что они крепким эхом отдались в груди Пауля.

Мне без разницы для кого быть вещью.

– О, – глаза у Эльяса вспыхнули еще ярче— он снова подслушал эту мысль, – это уже интересно, мой друг.

Было такое ощущение, что Пауль ему что-то подсказал…

31. Глава, в которой судьба капризничает

– Мун, Мун, просыпайся.

Ненавистное имя жгло душу сильнее любого каленого железа. Как же она устала быть Мун. А ведь нет просвета даже, не виделось.

Мансул не спешил убивать её рабским ошейником, Эльяс не думал раскаиваться в собственной гнили и пересматривать условия пари, Шии-Ра же… Ей, кажется, было забавно наблюдать все это представление. Да и потом, не может же Солнцеликая няньчиться со всеми, кому она дала силу.

Тысяча шайтанов, до чего же она дошла— рассчитывать на кого-то в освобождении от тяжкой доли.

– Мун, Мун…

– Я не сплю, – тихо выдохнула Сальвадор и с усилием заставила себя сесть.

Зулейха, что до этого осторожно трясла её за плечо, понимающе закивала и бросилась умываться.

Осторожно— потому, что после порки Мансула девушки Мун все-таки сочувствовали. Они думали, что это духи уволокли девушку куда-то в пустыню, где на неё и наткнулся искатель приключений, караванный охотник на духов и вообще бравый воин— брат господина Амана.

Мансул— вроде бы тоже так считал, но в качестве мелкой маленькой мести приказал Мун вообще не показываться из шатра без черного длинного покрывала-накидки с одной только узкой прорезью для глаз, закрывавшим тело аж до колен. И вообще – одеваться только в черное! Считалось, что так можно укрыться от глаз мелких духов, что сводили с ума некоторых смертных. Это была и часть наказания, конечно, наверняка она бы с ума сходила от жары и духоты— если бы была смертной. Но, за сотню лет она к раскаленному Махасару привыкла, да и честно говоря— внешний жар она сейчас почти не замечала.

Калило изнутри.

Что можно сделать за два дня и чего нельзя успеть за сотню лет до этого?

Можно сойти с ума. Окончательно и бесповоротно спятить.

Пауль…

Он просто будто исчез. Нет, он по-прежнему был в лагере, по-прежнему ходил в ночные вылазки с охотниками на духов, и пару раз за эти два дня она все-таки с ним пересекалась, но…

Он молчал. И будто не замечал её. Один раз— Сальвадор почти готова была поклясться, что он обогнул её по дуге.

Нет, она ничего особенного от него и не ждала, никакого синего лотоса, принесенного в дар, все-таки он шел за ним для Мун, а не для Судьи, потому коварная Нии-Фэй и раскрыла ему глаза в ту же секунду, как только признала его победителем. Но настолько предательской тишины от него она не ожидала. Ничего.

Гордости было слишком много, чтобы идти к нему самой, чтобы что-то говорить, навязываться. Ну уж нет, она не будет, обойдется как-нибудь…

Хотя, чего греха таить, Сальвадор уже с нетерпением ждала, когда же, когда догорит этот последний закат, когда Пауль шагнет на белый песок её капища, когда она сможет с ним… Поговорить. Хотя бы пару слов, до того как рассечет его присягу и отправит к батюшке в Эффины. Пусть… Пусть боги потом дерут горло, пусть Эльяс изводит остаток вечности, вот только этот балбес уйдет в Эффины, вернется домой, и на память она выпрямит линию его судьбы. Хорошую жену, детей, сколько душа попросит, верный промысел…

От того, что он где-то там будет доживать свою жизнь, а ей даже взглянуть на это не получится, к горлу как всегда подступил ком, но его Сальвадор привычно проигнорировала.

Одно в этом выборе было ужасно— как можно было оставлять пустыню без Судьи? Нет никого, кто за сотню лет оказался готов принимать её долг и заботу. Сколь много проклятий она получит, отдав кинжалы Эльясу? Сколь много боли останется дочерям пустыни, если не будет у них заступницы?

Она все еще надеялась, что что-то придумает, как-то решит эту проблему, но на ум ничего не шло.

Только надеяться, что в её опустевший Чертог придет другая хозяйка, и она возьмет и кинжалы, и имя, и возьмется за этот промысел. Дорожка все-таки уже проторенная…

К завтраку Мансула она явилась вовремя и привычно сняла покрывало. Перед хозяином— разрешалось. Если хозяин завтракал один.

Из всех утренних обязанностей у Мун имелись две: накрывать на завтрак хозяину и играть на флейте или эффинской арфе. Услаждать слух— и глаза, ведь под покрывалом пряталась бесстыжая кофточка-чоли, открывавшая и живот, и плечи, и все остальное. С черными шароварами вполне смотрелась…

И никто и не думал освобождать Мун от её обязанностей только потому, что совсем недавно её хозяин расписал ей спину плетью. Отнюдь. Это была тоже часть наказания, положенного ослушнице-рабыне.

Сегодня у Мансула было какое-то непривычное настроение. С одной стороны, раздраженное, с другой— и доброжелательное в том числе.

– Садись, позавтракай со мной, Мун, – приказал он, как только девушка сложила покрывало.

Это было не то что нельзя, можно, вот только горделивый и самовлюбленный Мансул никогда не ронял свое достоинство до того, чтобы разделять пищу со своими рабами. Особенно— перед теми, кто совсем недавно провинился. Но в шатре сейчас никого не было, ронять лицо было вроде как и не перед кем.

Ей было все равно. Обязанности рабыни стали хоть и раздражающей, но привычкой, требованием от её обстоятельств. Думалось только о том, что все-таки еще три дня назад Пауля бы по дороге к Мансулу она бы точно встретила…

Пальцы Мансула сжались на её подбородке. Пришлось заставить себя посмотреть ему в глаза.

– Ты плохо ешь, Мун, – Мансул на самом деле пытался выглядеть добрым. Правда, в его случае это получалось так же как у крокодила, но что уж тут… – Тебе не здоровится? Следует ли вызвать к тебе знахарку или это проблемы по вашей шайтановой женской доле?

Такая обходительность была в новинку.

– Нет, господин, я в порядке, – устало шевельнулись её губы. Она даже не задумалась на тему, что же ей солгать. Ничего не хотелось. И кусок в горло не лез по вполне определенным причинам, совсем не известным Мансулу.

Она ничего от него не ожидала. Но то, что Мансул, измерив её долгим взглядом, прикажет повернуться к нему спиной— не ожидала больше всего.

Что ж… Хозяйская воля…

– Что же мне с тобой делать, шайтанова девка, – узловатый палец Мансула скользил вдоль красных полос, оставленных плетью— скользил с нажатием, чтобы совершенно точно причинить боль, – тебя нельзя дарить халифу, он меня лично скормит мантикорам, если ты провернешь фортель, подобный последнему… Себе тебя оставить? Так ведь ты вечно как будто не здесь витаешь. Я ведь говорил тебе, чтоб ты сама меня попросила, если захочешь остаться. Говорил?

В эту секунду Мансул прихватил её за волосы, и оттянул их назад.

– Я тебе говорил, отвечай?– тихо прошипел он в самое ухо девушки.

– Говорили, господин, – его, кажется, выводило из себя её безразличие. Он тут из кожи вон лез, чтобы если не добиться её трепета, так хоть причинить боль, а у неё даже лицо не вздрагивало…

Нет, Сальвадор уже и не рассчитывала, что своей неосторожной волей Мансул внезапно поможет ей освободиться от пари, но все-таки, иногда в кончиках пальцев покалывала надежда— а вдруг все-таки сорвется?

– И ты молчишь, дрянная девка, – с подлинной яростью прорычал Мансул и толкнул её в спину, заставляя растянуться навзничь. Это было почти не больно, но очень унизительно. Не столько для Мун, сколько для Судьи в её теле.

Попробовал бы он такое провернуть, если бы её не сдерживало пари— уже попрощался бы с рукой.

– Пошла с глаз моих, – бросил Мансул все в той же тональности, и подобной удачей нельзя было не воспользоваться.

Она подхватила покрывало, на ходу ныряя в него головой.

Голос Мансула догнал её уже у самого полога.

– Раз женских слабостей у тебя нет, явишься ко мне вечером лично. Останешься согревать меня ночью. Поняла?

– Да, хозяин, – губы снова произнесли ответ сами, а в груди помертвело еще сильнее.

Мансул решил ничего не ждать. Решил оставить её себе, по своему капризу, а не по её просьбе, нужно предполагать— особенно терпелив и бережен к рабыне-ослушнице напоследок он не будет.

И вот пропасть, он вполне может успеть с этим всем до того часа, как Пауль окажется на капище.

Сюрприз напоследок!

Почему от него так тошнило?

Она шагала к себе, едва находя под ногами землю. Имелась надежда, что Мансул передумает, или Пауль придет на капище пораньше, как раз к закату. Вот только верилось в них плохо. Случится наверняка самый плохой вариант.

А ведь она должна была привыкнуть… Ничего «такого» в приказе Мансула не было. Он волен был распоряжаться телом своей рабыни, как ему угодно. Разве что рабыня была продана отцом или мужем, без разрешения, но к Судье, самой себя загнавшей в тело смертной, и следующей условиям пари, это никак не относилось.

То, что от неё требовали сейчас, было «обычно» для рабыни. И именно в этой жизни оно и было особенно неприятно.

Пользоваться магией нельзя, слишком рано, и как назло именно сдержаться, не защитить себя от липких рук Мансула будет действительно сложно.

Она проиграет, как только использует магию для исполнения своей воли, а не долга духа. И упускать шанс освободить Пауля от присяги она не может.

Придется потерпеть…

Обычно караванщики шли вперед с самого раннего рассвета и до трех часов дня— когда жар Шии-Ра становился совершенно нестерпимым. Богатые купцы и вельможи вроде Мансула разбивали себе шатры, купленные у волшебников, прятавшие в себе и нормальные постели, и прочую мебель, которую точно не утащишь на верблюдах. Мелкие же купцы, из тех, что шли торговать целыми семьями, спали вповалку под открытым небом, укрываясь от солнца под общими навесами.

Наложницы господина Мансула обычно шли пешком. Они могли бы ехать на верблюдах, но во-первых— скорость шага у всего каравана не была широкой, а во вторых— один день на верблюде уже обеспечит вам плоское мягкое место, а несколько недель кряду и вовсе натрут вам на том месте одну сплошную корку мозоли, да и силу в ногах танцовщицам лучше было не терять, но именно сегодня пришлось ехать верхом.

Предчувствуя Ночь Истины, а может, по какой-то другой причине, караван собрался быстрее, чем обычно, да и двигался вперед тоже куда торопливей. К закату Пауль должен быть недалеко от капища Сальвадор, а купцы— то ли умудрились отстать, то ли просто беспокоились, что не успеют к открытию харибской праздничной ярмарки, в честь дня рождения великого халифа.

Алия и Зулейха щебетали, радуясь такой внезапной радости, и тому, что ноги не устанут, Сальвадор же потерянно глядела на ускользающую все дальше черту горизонта.

Сегодня— она проиграет пари. Сегодня— еще будет много всего неприятного. И Эльяс…

Даже представлять довольную физиономию Ворона было неприятно. Думать про Мансула— и того хуже.

Задумчивость была такого рода, что даже то, что верблюд встал как вкопанный, а где-то впереди начали галдеть караванщики, Сальвадор заметила не сразу, но все-таки это случилось. Остановка? А не рано ли?

В этой части пустыни нет ключей и колодцев, останавливаться нет смысла, еще четыре часа идти, не меньше.

– Что там такое, – она потянулась вперед, окликая Зулейху, ехавшую на верблюде, чуть выбившемся вперед.

– Говорят, какой-то монстр преградил нам путь, – Зули дернула худеньким плечиком, и это было явно все, что она знала.

Сальвадор обернулась, посмотрела на тех, кто, рискуя свернуть шею, встал меж двумя горбами своего верблюда ногами, и…

Потянулась так же, стискивая коленями узкий горб, за который до этого держались руки.

Ловкость позволяла.

Верблюд был смирный, спокойный, будто и не заметил.

Караван утягивался вперед довольно далеко, но было заметно, как они замерли, сбиваясь в кольцо все плотнее, по мере того, как те, кто шел позади подтягивались к передним.

В паре сотен метров от первого верблюда уже расправлял свои широкие черные крылья сбежавший из Ахиллама верный страж богов— шайтанов пес Фарей… Он еще не атаковал. Но уже проснулся и разминал лапы для охоты.

Как все-таки была тесна эта маленькая пустыня…

32. Глава, в которой герой называет цену

Караванщики сбивались в плотное кольцо и шумели все громче. Защитный барьер, что воздвиг щелчком пальцев Король Воронов, переливался в солнечном свете.

– Четверть часа, господа, – скучающе напомнил Шейл, скрещивая руки на груди, ограничивая время для оплаченной ему защиты. За это время караванщики должны были определиться с тем, что им делать дальше.

– Ты ведь можешь пришибить Фарея одним щелчком крыла, – задумчиво произнес Пауль вполголоса., – помочь людям и все такое…

Он стоял неподалеку от Шейла, плечом к плечу с только ему видимым Эльясом. Но никто бы и не обратил внимания на эту болтовню с пустым местом, у караванщиков сейчас было много других, более актуальных забот.

– Я-то могу, – скучающе зевнул Эльяс, – но с чего мне вообще помогать этим людишкам? За так? Без жертв? Это недопустимая щедрость. Я – Король Голода, не забывай. Без своей выгоды я и пером не пожертвую.

– Даже ради того, чтобы помочь другу? – насмешливо уточнил Пауль. Ответ он примерно представлял, ровно как и собственную значимость для бессмертного Эльяса эль Мора. Друг? Так, забавный человечек, за которым, кажется, весело наблюдать. Иначе зачем бы этому богу вообще выручать Пауля, а он, похоже, не один раз это делал…

– Даже если допустить, что ты попросил меня достаточное количество раз и достаточно раболепно, – Эльяс красноречиво усмехнулся, показывая, что это и то будет большая уступка "для друга", – видишь ли, я очень ограничен силой своего сосуда. Шейл али Аман против Фарея не выстоит. Тело просто в прах рассыплется от соприкосновения со слишком большой силой. А без сосуда я против Фарея пойти не могу. Эта псина— любимец старого Саллада. Старого— потому что этот бог древнее меня лет этак на тысячу. Хочешь, расскажу, что со мной будет, если я обижу этого песика? Ты очень любишь истории, в которых заживо раздирают на части? На тысячу мелких кусочков! И к тому же…

О, эти дивные божественные отношения. Чем больше Пауль пытался в этом разобраться, тем больше не понимал.

– А мне, значит, можно обижать песика? Меня Салладу можно драть на части?– Пауль уточнял чисто для проформы. Отступать он не собирался.

– Ты – смертный, – Эльяс невозмутимо пожал плечами, – с тебя другой спрос. По закону Шии-Ра, если ты победишь Фарея— Саллад тебя даже наградить будет обязан. За доблесть и все такое прочее.

– Да больно мне нужна его награда, – хмуро фыркнул Пауль. Тем более, что это ведь он спустил псину с привязи…

– Тише, упустишь момент, – Эльяс вскинул к небесам узкую ладонь. Даже пальцы у него были расписаны черными знаками.

Пауль прислушался. На его вкус— ничего не поменялось. Так же как и четверть часа назад караванщики и близко не были к тому, чтобы договориться.

У караванщиков было два варианта дальнейших действий— сходить с пути и пользуясь магическим щитом закладывать крюк. Так было надежней. Но задержало бы караван на две недели, и ко дню рождения халифа не успели бы ни Мансул, и никто больше.

А еще был вариант— что охотники на духов дружной толпой пойдут и заборют псину. Это же их долг, не так ли?

Охотники на духов трезво смотрели на свои вполне человеческие возможности.

Дикие, полукровные, дети шайтанов и шакалов, вайги? Их рогатых голов мы за ночь принесем до десятка.

Безликие зыбкие хорлы, высасывающие путников одним только ледяным поцелуем? И их липкой сущности алхимикам Хариба везут полные кувшины.

Но идти против любимого пса пустынного бога охоты…

– Да вы, верно, спятили, лучезарнейшие господа!

Вот именно эту фразу и рявкнул в эту самую секунду Хайлар, старшина охотничьего отряда. Ничего другого Пауль от него и не ожидал— Хайлар всегда на охоте следил, чтобы все вернулись в лагерь целыми. Не пускал в охоту ни уставших, ни— не дай бог – раненых, чтобы запахом крови не приманили голодных вайг.

– Это трусость, недостойная воинов, – в голос заголосили караванщики, те, что во главе с Мансулом проталкивали вариант силового решения проблемы.

– Это разум опытного охотника, – Хайлар был незыблем, как скала, – я самолично вырублю того болвана, что решит так бездарно лишиться головы. Без божественного благословения ни один из нас к этой твари и близко не подойдет.