скачать книгу бесплатно
Но юные девицы воспринимали эту историю как раз умом девичьим, соответственно своей логике, и делали из нее вывод совершенно противоположный тому, который изо всех сил им пытались внушить матушки и тетушки.
Ивлева была троюродной младшей сестрой Карамышевой, известной читателю коварными действиями по отдалению от семейства Холмских завидного жениха Арсеньева, намеревавшегося стать их зятем. Когда старшая из Ивлевых вышла замуж за Карамышева, ее сестре едва исполнилось пять лет. Прошли годы и она выросла статной красавицей, почти бесприданницей – ее ожидало наследство от дядюшки, небольшая, но достаточная деревенька по соседству с имением Трилесино старой княгини Ратмирской.
Воспитывалась младшая Ивлева частью у Карамышевых, но более у этого своего дядюшки, по фамилии тоже Ивлев, слывшего чудаком. Он собирал листья деревьев, но не для гербария и не для каких-либо ботанических изысканий. Он покрывал их особым лаком, что позволяло сохранять цвет листьев.
По словам Ивлева, это был такой же лак, как и тот, который использовал при изготовлении своих знаменитых скрипок известный мастер Страдивари (ученик Амати из Кремоны) – именно благодаря этому лаку созданные великим итальянцем инструменты издавали чистые, нежные, выдающейся красоты совершенные звуки, когда кто-либо из виртуозов проводил смычком по их струнам.
Секрет лака Страдивари давно утерян, но Ивлеву его сообщил один заезжий итальянец. Преследуемый завистливыми конкурентами, он бежал в Россию, судьба забросила его в Тверь, где он мечтал наладить, вдали от своих недругов, производство скрипок и поставлять их в европейские столицы придворным скрипачам, более всего на свете ценящим хороший инструмент.
Итальянец, лишенный привычного ему светло-красного, обладающего превосходным букетом Лакримо-Кристи из гроздий, снятых с лоз, произрастющих на склонах Везувия, обращенных к морю, пристрастился к хлебному вину, получаемому из пшеничных зерен, собранных смиренными поселянами вдали от счастливой солнечной Авзонии, на скудных российских нивах, и умер от белой горячки.
Секрет лака он все же успел передать Ивлеву, за что тот и похоронил его за свои деньги на окраине Твери и, внимая предсмертным просьбам бедолаги, упрашивал православного батюшку отпеть несчастного итальянца по католическому обряду, а получив суровый отказ, уговорил местного камнереза изобразить на скромном надгробии католический крест, и тот не отказал, получив в награду штоф все того же хлебного вина.
Ивлев разобрал оставленные ему итальянцем записи и по рецептам восстановил лак, облагораживающий голоса скрипок, страдающих по далекой Италии, но так как к музыке был равнодушен, то лаком этим он покрывал древесные листья, которые собирал с ранней весны до первого снега.
Покрытые лаком листья Ивлев наклеивал на загрунтованные холсты и развешивал их по стенам в своем имении. Произведения, создаваемые им таким способом, опережали развитие искусств лет на двести, о чем ни он сам, ни его соседи не догадывались.
Особенно сильное впечатление производили листья осины поздней осени – нежно- и густо-золотые, бордовые и багряно-красные, черные, сизо-пепельно-серые и коричневые самых различных оттенков.
Казалось бы осина – экое невзрачное дерево, и растет на болоте, и древесина ни на что не годна, кроме как на дрова, да и те нехороши, особенно сырые, и добрым словом никто не помянет, а если помянет, то недобрым, это тебе не белая, кудрявая береза, всеобщая любимица, или важный дуб, что всех главнее. А какие краски в ней, в осине, скрыты, какая красота, хотя и является эта красота только в опавшей листве.
Но чудаковатым Ивлева считали даже не за то, что он возился с древесными листьями, а за его привычку задаваться разными вопросами о смысле того или иного дела. Например, какую мельницу лучше бы построить – ветряк или водяную? Распахать ли землю под пашню или отвести ее под пастбище? Надстроить ли второй этаж барского дома или поставить отдельный флигель?
На все эти темы Ивлев мог рассуждать целыми днями, излагая самые разумные доводы и обосновывая то одну, то другую точку зрения. Возможно, эта рассудительность и передалась его племяннице.
Когда младшая Ивлева – красавица, с хорошим домашним образованием и воспитанием – достигла необходимого возраста, то есть шестнадцати-семнадцати лет, старшая сестра и дядя озаботились ее замужеством. Сама Ивлева по этому поводу сказала, что она хотела бы выйти замуж за человека, обладающего такими же качествами, как муж ее сестры – Карамышев.
Карамышев действительно мог служить образцом мужчины-семьянина. Средних лет, видный собою, приятного характера, не склонный ни к каким порокам и излишествам, довольно состоятельный, очень обходительный и тактичный, и в то же время чувствовалось – настоящий мужчина.
Найти такого второго в округе не представлялось возможным. Поэтому младшую Ивлеву решили везти на ярмарку невест в Москву, что требовало кое-каких, пусть себе не очень больших, но все же и не малых расходов.
Младшую Ивлеву вывезли в Москву. И она имела успех. Все записные женихи оказались у ее ног. Но Ивлева не спешила. Она хотела выйти замуж. И даже очень. Но не за всякого-каждого. А за мужчину, который, как она сама для себя постановила, обладал бы такими качествами, как Карамышев.
Но в Москве, с ее неисчислимыми женихами, таковой сыскался не сразу.
8. Поучительная история замужества Ивлевой (продолжение)
Не всякому хороший пример в поучение.
Русское народное присловье.
Каждый год осенью младшая Ивлева проводила в Москве. Какие только женихи не сватались к ней! И многие из них были близки к тому, чтобы заполучить руку и сердце взыскательной, но отнюдь не капризной и совсем не гордой и никак не заносчивой, а вполне покладистой и в общем-то даже снисходительной, но в то же время осмотрительной красавицы.
Однако она не торопилась. А если трезво поразмышлять, хотя бы как ее дядя по поводу преимуществ ветряка и водяной мельницы…
Ведь поставить ветряную мельницу проще и быстрее. И хлопот с нею особых нет. Водяная требует плотины, а плотину после дождя того и гляди подмоет, а то и снесет по весне, когда вешние воды не удержать в их веселом, стремительном беге – журчание ручьев, сбегающих с полей, радует и вдохновляет поэтов, а не мельника – ему от них одни заботы.
Но ветряк не сам ведь машет крыльями, это делает ветер, а он, когда не нужно – шумно играет в ветвях деревьев и клонит долу их верхушки, а когда требуется запустить жернова – его и не сыскать, и не найти в тихом шелесте листвы.
Зато река работает без отказа – отодвинь только задвижку и трудолюбивый поток тут же начнет вращать водяное колесо. К тому же от пруда при мельнице свои, хотя и небольшие, но выгоды, та же, к примеру, рыбная ловля, дающая весомую прибавку в хозяйстве мельника.
Вот и выходит, что не так просто решить вопрос: ставить ли ветряк или сооружать водяную мельницу. А ведь замужество – дело куда более серьезное и ответственное. Поэтому обдумать его нужно основательно и учесть все достоинства жениха, иной раз, поначалу, неприметные, а то и нарочно скрываемые от неопытной и часто наивной невесты.
Так выяснилось, что один из вполне приличных женихов – картежник, пустивший по ветру не одно состояние, а другой – вроде бы серьезный и представительный помещик – забубенный пьяница.
После таких открытий младшая Ивлева стала еще осторожнее. Да, женихов на московской ярмарке невест много, не меньше, чем барышень, мечтающих о брачном венце, брачном же ложе и счастливой семейной жизни.
Но, присмотревшись повнимательнее, без труда приметишь – этот скуп, тот мямля и до того рассеянный, что, пожалуй, на следующий день после свадьбы забудет, как зовут жену, не говоря о своих мужских обязанностях. А еще один – ну совершенно глуп. А этот – полковник, но явный самодур и ко всему еще непозволительно груб и громогласен, как иерихонская труба.
А вот вроде степенный и уважительный и далеко продвинулся по статской службе, но некрасив, ну просто безобразен. Красота для мужчины не самое главное, но всему есть разумный предел…
Был среди женихов и какой-то ужасный масон. Многие, как известно, записываются в ложи, но об этом женихе шепотом рассказывали такое, что уж, право, лучше обойти стороною. А еще один – очень обаятельный, даже, можно сказать, волнительный, такому и отказать трудно, но оказалось, уверяя в самых серьезных намерениях, он одновременно изъяснялся в нежных чувствах еще двум прелестницам и, мало того – большой охотник до французских актрис. Нашелся жених и без пороков и недостатков, но уж очень мал ростом, и к тому же никаких особенных достоинств…
Одним словом, ни московские, ни местные женихи Ивлеву не устраивали и ни о каком сравнении с Карамышевым и речи быть не могло. Да и Карамышев вскоре умер, а засидевшейся в девицах Ивлевой уже тридцать лет, о каком уже тут замужестве думать, когда в уезде, да и в Москве семнадцатилетних барышень – пруд пруди и все они готовы замуж без всяких осторожных размышлений и без оглядки.
Правда, в свои тридцать Ивлева выглядела на двадцать пять. И стройна, и легка, и все так же мила, как и десять лет назад. И привлекательна…
В ее годы, казалось бы, замуж хоть за хромого капитан-исправника. Но нет, все так же требовательна, и не отчаивается и непонятно на что надеется. И оказалось – не напрасно.
Однажды к старому князю Ратмирскому, незадолго до его смерти, явился из Петербурга по какому-то делу особой важности молодой господин лет тридцати пяти, Николай Павлович Бахметьев. Приехал всего на два дня, князь не знал, как угодить такому гостю – Бахметьев был вхож в самые высшие политические сферы и в свои, для этих сфер, почти юные годы уже имел чин действительного тайного советника, то есть штатского генерала. А с виду – прост и приветлив и без тени зазнайства, словно он какой-нибудь коллежский асессор или помещик средней руки.
Ивлевой как раз случилось заехать к Ратмирским и отобедать у своих соседей. Бахметьев, столичный гость, обратил внимание на провинциальную барышню, которую язык не поворачивался назвать старой девой, хотя по сути дела именно ею она и была.
Бахметьев отложил отъезд, навестил Ивлеву в доставшемся ей от давно уже умершего дядюшки небольшом имении и подивился собранию древесных листьев, покрытых чудесным лаком, дарующим скрипкам звук необычайной нежности и силы и позволяющим опавшим листьям, равно как и только что распустившимся, тревожащим душу клейким изумрудным блеском сохранять цвет вплоть до самых тонких оттенков. А потом, спустя два дня, приехал еще раз и сделал предложение.
Ивлева, в ее-то положении и при ее-то обстоятельствах, должна бы вознести Богу, Судьбе и Провидению молитву в благодарность за такую партию и поторопиться собирать подвенечный наряд. Но вместо этого она опять начала размышлять.
Она ведь знала Бахметьева всего несколько дней. То что он не мямля, не рассеян, не глуп и не груб, и, судя по всему, не скуп, можно определить сразу, как и то, что он хорош лицом и не мал ростом, элегантен, воспитан и образован. И, конечно же, состоятелен, да и скорее всего богат.
Ну а если он игрок, тайно подвержен какому-нибудь скрытому пороку, ловелас или Дон Жуан, или страшный масон?
В ответ на долгожданное лестное предложение Ивлева сказала Бахметьеву, что она мечтает о замужестве и по первому знакомству с ним испытывает к нему симпатию, но… Прежде чем принять такое важное для женщины решение, она должна хорошо узнать того, с кем решится навсегда связать свою жизнь.
Бахметьев уехал в Петербург, через два месяца вернулся и купил небольшое имение недалеко от владений Ратмирских. Раза два-три в неделю он посещал свою предполагаемую невесту, и полгода они гуляли по аллеям парка, чаевничали и вели серьезные и несерьезные разговоры, ведь в несерьезных разговорах иногда узнаешь о человеке больше, чем из самых умных бесед. Ивлева могла убедиться, что претендент на ее руку ни в чем не уступает Карамышеву, когда-то в юности избранному ею за образец и идеал супруга, а во многом даже и превосходит его.
Потом молодые обвенчались в надеждинской церкви и спустя несколько месяцев уехали. Теперь у них уже пятеро детей – трое сыновей и две дочери. Живут Бахметьевы в Петербурге, но у них дом в Москве, несколько подмосковных деревень. Они приняты при дворе. Бахметьев – в чинах и в орденах, он важное лицо в Иностранной коллегии и вместе с семьей подолгу пребывает в Париже, Риме и Вене.
Изредка Бахметьевы приезжают и в свое тверское поместье, и соседи – в первую очередь соседки – имеют возможность убедиться, что Ивлева – а лет ей уже, поди, под пятьдесят – как и раньше, неувядающе красива, привлекательна, но рассудительна. И выглядит не более как на тридцать.
На примере Ивлевой матушки и тетушки, тоже прожившие на этом белом свете лет пятьдесят – пятьдесят пять и уже многое повидавшие на своем веку, а потому и познавшие разные истины в отличие от своих семнадцатилетних дочерей, пока еще ничего в этой жизни не понимающих, хотели им, этим семнадцатилетним девицам, растолковать и объяснить, что не нужно торопиться с замужеством и, зажмурив глаза, бросаться в омут вниз головой в мечтах, что тебя подхватит счастливая, дурманящая нежными ласками волна.
Историей Ивлевой осмотрительные в свои пятьдесят лет матушки и тетушки надоели семнадцатилетним девицам всей округи до того, что те, казалось, составили настоящий заговор против Ивлевой. Только заслышав ее фамилию, юные барышни поджимали губы и на лице их появлялось выражение независимости и упрямства.
Ждать пятнадцать лет, как Ивлева?! Ни за что на свете! А если он, этот распрекрасный Бахметьев, не явится через пятнадцать лет, и в каком тогда ты окажешься положении? Да, для Ивлевой нашелся Бахметьев, а много ли их, Бахметьевых, приезжает вдруг в наш уезд? Этот Бахметьев, может, один такой на свете, и тот уже достался Ивлевой, разумно и терпеливо его дождавшейся, так кого же теперь ожидать?
Это можно ожидать жениха, после помолвки ушедшего на войну – и год и два, и того больше, но не ожидать же неизвестно кого пятнадцать лет, это уже просто издевательство какое-то! Уж лучше в омут головой или со смелым красавцем на край света, ночью, на неудержимой тройке, когда и подумать-то некогда, потому что нужно быстрее собираться, и сердце стучит так, что никаких мыслей не слышно, и быстрее, быстрее в коляску вопреки всем страхам, увещеваниям и самым разумным рассуждениям.
9. Источник обмана, причина заблуждений
О женщины!
И. Ф. Шиллер.
Александра, конечно же, знала историю Ивлевой и полностью разделяла мнение своих сверстниц, а никак не предусмотрительных матушек и тетушек.
Раньше, когда ей в наследство от княгини Тверской была обещана одна достаточная деревенька, мнение это она старалась держать при себе, а если и доверяла его кому-нибудь, то только тайком Аннет Шеншиной, и та его полностью разделяла.
Но став полноправными хозяйками огромного имения Старухи, княгини Тверской, обе юные совоспитанницы уже не боялись высказывать свои мысли по этому поводу вслух.
Александр попытался успокоить гостью, и это у него почти получилось – ему удалось опять вернуть разговор к претензиям нелюбимого племянника княгини Тверской, Пржебышевского. Александр заверил законную наследницу, что он действительно, считая себя обязанным княгине и помня о ее внимании и, можно сказать, особом расположении к нему, сделает в случае необходимости все, чтобы никто не посмел нарушить волю некогда грозной и суровой Старухи.
Уговаривая новую владетельницу Тверского, Александр неосторожно поклялся – просто употребил слово «клянусь», что он никогда не оставит – имелось в виду в беде – ни Александру, ни Аннет. Но слово «клянусь» подействовало самым неожиданным образом.
Ухватившись за него, Александра вдруг потребовала, чтобы Нелимов поклялся – во-первых, что, вернувшись с войны, он сделает свой выбор – то есть женится на ней или на Аннет, и тогда они готовы ждать его, как Ивлева, сколько угодно лет, а во-вторых, что он действительно не влюблен в Оленьку Зубкову и неподвластен ее колдовству.
Александр начал разубеждать Александру, причем не совсем удачно, и дал заподозрить себя в неискренности. Почувствовав, что Александр пытается уйти от клятвенных обещаний, девица, только что горестно и просяще рыдавшая, рассердилась.
– Ах вот как! – воскликнула она. – Тогда я все расскажу… – Александра хотела сказать «Поленьке», но вспомнила, что Поленьки уже нет. – Я все расскажу… – Александра могла пригрозить княгиней Тверской, но опять запнулась – ведь и княгиня Тверская тоже умерла. – Я все расскажу… Я все расскажу… Аннет… – и действительно, кроме Аннет пожаловаться ей было некому, она вскочила из-за стола и выбежала из комнаты.
В тот же день поздним вечером Александр Нелимов и Владимир Дубровский попытались, как это они часто делали, заменить ужин интересной беседой, в чем и достигли успеха. Но на этот раз разговор зашел не о стратегических просчетах Ганнибала во вторую Пуническую войну и не об устаревающей на глазах тактике прусского короля Фридриха II, совсем недавно, года два тому назад, всем известным маневром успешно завершившего свой жизненный путь, одновременно с этим закончив и свою блестящую, хотя и не всегда победную военную карьеру.
Молодые люди не зажигали свечей ввиду их отсутствия. Они уселись у большого окна, выходящего в старый парк. Полная луна сияла, апрельская ночь была тиха, изредка поднимался ветерок и пробегал по ветвям деревьев, пока еще голым, но пройдет немного времени и они, эти ветви старого парка, наполнятся нежной, зеленой, молодой листвой, и ветерок уже будет шелестеть листочками, с робкой надеждой жаждущими жизни, пока они по осени не опадут на сырую холодную землю, чтобы уже шуршать под ногами, вызывая своим шорохом самые грустные и печальные мысли.
– Я хочу извиниться, что стал невольным свидетелем вашего разговора с решительной красавицей, – начал Дубровский, не столько просто извиняясь, сколько приглашая поговорить о том, что касалось их собственной жизни.
– Я не скрываю своих отношений с семейством княгини Тверской, – ответил Александр, как бы соглашаясь на искренний разговор. – Я был помолвлен с недавно умершей племянницей княгини – Поленькой. Брак этот должен был состояться по договоренности между княгиней и моим отцом… Ему способствовала и моя сестра Катенька, она живет в Петербурге.
– Барон Дельвиг рассказывал мне о ней. Она ведь фрейлина при дворе великого князя?
– Да.
– Как я понял, барон влюблен в нее?
– Это поэтическая влюбленность, и я не знаю, чем у них все завершится. Мой брак с Поленькой совсем иное дело. Предполагалось, что я унаследую все состояние княгини. И тем самым как бы обеспечу сохранность ее владений – от обстоятельств времени, но в первую очередь от покушений ее нелюбимого племянника, живущего долгами в столице. И вместе с этим подразумевалось, что брак этот возродит из нищеты наше собственное имение. Ну и, конечно, обеспечит будущее и мое, и Поленьки. И в том числе ее совоспитанниц – Аннет и Александры – она и приезжала сегодня. Но смерть Поленьки, а потом и княгини Тверской… А незадолго до этого и моего отца… Расстроили все эти планы. Наследницами огромного состояния стали бедные сироты – Аннет и Александра. Они единственные родственницы княгини. Кроме, разумеется, нелюбимого племянника. И естественно, княгиня оставила им все, чем владела. И, как и обещала – ни гроша племяннику. Все это, возможно, закончится судом, а вы ведь знаете, какой у нас суд.
– О, это я знаю, как никто другой.
– Вам приходилось иметь дело с судейскими крючкотворами?
– Я как-нибудь расскажу вам об этом…
– Если племянник затеет тяжбу… Зацепка у него есть – он более близкий родственник княгини. Но завещание перевесит это обстоятельство – если судить справедливо.
– Где же судят справедливо? У нас?
– Я думаю, стоит опасаться и подкупа, и всяких судейских ухищрений. Тем более что племянник в долгах, долги, судя по всему, немалые и кредиторы, конечно же, помогут ему, чувствуя богатую поживу… Нынешним хозяйкам Тверского, возможно, и не под силу отстоять свои права. Вот они своим женским умом и решили прибегнуть к старому плану. То есть чтобы я женился на одной из них вместо Поленьки…
– Вы любили Поленьку? Барон Дельвиг рассказывал мне о вашей помолвке… Он относился и к вам, и к Поленьке самым восторженным образом…
– Как я говорю – поэтически… Поленьку все называли ангелом. Ее невозможно было не любить. И я любил ее, как любят в семье милого ребенка… Но ничего романтического в моих к ней симпатиях сам я не находил… Наш предполагаемый брак можно назвать браком по расчету… Но кроме расчетов, устраивавших все стороны, он содержал еще и самые хорошие отношения между женихом и невестой. Но, разумеется, собственно приданое – сорок тысяч душ – играло, не стану скрывать, определяющую роль…
– Тогда почему же вы отказались от вполне разумного предложения одной из нынешних хозяек Тверского?
– Скажу вам искренне – несколько месяцев тому назад я скорее всего так и поступил бы. Брак принес бы мне совершенную независимость… В материальном, так сказать, отношении. И обе совоспитанницы Поленьки – милы и могут составить счастье любого порядочного человека и сами достойны любви и счастья… Возможно, я так и поступил бы… Особенно если бы моя сестра Катенька решила именно так устроить мою судьбу.
– Она старше вас?
– Да. Всего на год. Так сложилось, что я во многом полагаюсь больше на ее мнение, чем на свое… Особенно в такого рода вопросах… Так вот, несколько месяцев тому назад я бы, наверное, женился… Но не сегодня…
– Почему?
– Возникли обстоятельства, настолько изменившие мою жизнь, что жена, семья свяжут меня и могут помешать мне исполнить то, что представляется для меня сегодня смыслом и делом всей жизни… То, что я понимаю сегодня как цель жизни…
– Александр, возможно, я спрашиваю вас о том, о чем малознакомый человек не имеет права спрашивать. Я прошу извинить меня, если я…
– Нет-нет, не извиняйтесь. Мы живем с вами рядом вот уже несколько месяцев… И так мало знаем друг о друге. Вы – обо мне. Я – о вас. Кроме рассказов наших барышень о местном Ринальдо-Ринальдини, который от страстной любви стал разбойником.
– Это я от страстной любви стал разбойником? Господи, какая чушь! Хотя… В самом деле, кто я? Разбойник… Да и любовь тоже потом явилась в моей истории… И вот, может, именно поэтому я бы и дал вам совет как человек, который старше вас и который погубил себя… Если у вас действительно есть дело и цель всей жизни… Если вы в чем-то увидели смысл своего существования… Бегите женщин… Связав жизнь с женщиной, вы никогда не достигнете своей цели… А если полюбите женщину, если позволите ей овладеть вашими мыслями, вашими чувствами… То уже ничто не спасет вас… Женщина в этом мире – источник обмана, причина заблуждений.
– Услышали бы вас сейчас наши уездные красавицы. Они-то считают вас самым страстным и романтическим любовником. Но насколько я знаю… Все ваши… Так сказать… То, что переменило вам жизнь, связано с вашими чувствами к дочери Троекурова…
– Никакой дочери Троекурова я и в глаза не видел, до тех пор пока не принял решения убить его… Да, именно встреча с ней переменила мои замыслы. За что я теперь и проклинаю себя… По крайней мере, если бы я убил этого негодяя, я совершил бы месть, и моя совесть была бы спокойна…
10. Исповедь горячего сердца
Сей Дубровский был ему ближайшим соседом и владел семидесятью душами. Троекуров, надменный в отношениях с людьми самого высокого звания, уважал Дубровского, несмотря на его смиренное состояние. Некогда были они товарищами по службе.
А. С. Пушкин.
– Я знаю вашу историю, даже в подробностях, но в изложении наших барышень, а они, возможно, многое домыслили и переврали. У молодых девиц богатое воображение, – продолжил беседу Александр Нелимов.
– Если вам не будет скучно, я расскажу, что со мной произошло. И буду рад, если моя история хотя бы несколько послужит вам для жизненного опыта. Впрочем, я чувствую необходимость высказать все, что пережил, чтобы облегчить душу… И боюсь только, что мое желание исповедоваться покажется навязчивым и я надоем вам.
– Нисколько. Мне даже интересно знать, что произошло на самом деле. Барон Дельвиг пытался объяснить мне ваши обстоятельства, но я ничего не понял.
– Я не посвящал барона в подробности своих злоключений, да у нас и не было возможности общаться – он ведь скрывал мое присутствие от своей матери, меня прятали на чердаке флигеля тетушки барона… Барону обязан я жизнью…
– Барон мой самый близкий друг. Друг детства. Не знаю, сохранятся ли наши отношения в будущем. Уж больно разными дорогами повела нас судьба.
– Да, судьба переменчива… Разве могло год назад прийти мне в голову, что я, гвардии поручик, стану разбойником? И где?! В глухих тверских лесах, вдали от Петербурга, где я был уважаем в кругу друзей, отличаем начальством и имел надежды дослужиться до высоких чинов к радости и гордости отца моего?
– Вы ведь родились в Кистеневке?
– Да. Но мать моя, которую я едва помню и к которой отец мой относился с обожанием, умерла, когда мне едва минуло пять лет. А еще через два года отец отправил меня в столицу, к дальнему своему родственнику – тот пообещал определить меня в кадетский корпус. После выпуска, за успехи в учебе и службе меня зачислили в гвардию. В полку, благодаря вниманию командиров, я, без связей и протекции, довольно быстро получил чин поручика. Как счастлив и горд был отец! Всю жизнь он прослужил в артиллерии, воевал, несколько раз был ранен, в отставку ушел в чине армейского премьер-майора, и продвижение мое по службе виделось ему как продолжение собственной воинской карьеры. Хотя за чинами и наградами он не гнался. Не раз говорил он мне любимую свою пословицу «Служи честно и верно, а начальство заметит и царь наградит», коей всю жизнь следовал сам.
Служба в гвардейском полку, обремененная многими условностями и излишествами, требует денег. Отец мой, ограничивая себя, ничего не щадил для моего содержания, я же, по свойственной молодости беспечности, плохо представлял стесненные бедностью его возможности. Как и все мои товарищи, позволял себе вести жизнь праздную и расточительную. Картежная игра, французские актрисы, прихоти и озорство, иногда опасные дуэли по пустяковому поводу, заканчивающиеся выстрелами в воздух и веселыми дружескими попойками с шампанским, долги, на которые никто не обращает внимания – вот в двух словах столичная жизнь гвардейского офицера.
Конечно, я понимал, что по состоянию своему, имея за отцом одну деревеньку в полтораста душ, не могу равняться с многими из своих товарищей, наследников богатейших родовых вотчин. Но, превосходя их многими другими отличиями – в том числе успехами у женщин, – я надеялся в случае необходимости поправить свое положение с помощью богатой невесты – чему множество примеров имел возможность наблюдать.
