АПОКАЛИПТО ГЭ

Покинув толстяка, увлечённого свиноводством, я ушёл в дом, где положил на поднос тарелку с ещё горячими оладьями, сметану, пол батона и графин с киселём. Оставив на кухонном столе три сторублёвки, вернулся к бане. Мы принялись трапезничать.

– А всё же, – сказал я, – не верю, чтобы кто-то из ваших за тысячи лет не проболтался кому-то из наших по-крупному, про всю эту игро-уровневую херь!

– Нет, ну было, конечно, но это карается очень жёстко и за последние пару тысяч лет я такого прокола не помню. Крайний раз утечку допустили ещё при правлении Свята Годуха. Планер из семитской команды, перебрав местного вина, слил тогда часть официальных планов дикарям. Часть касалась ликвидации вашей цивилизации, в случае входа игры в логический тупик или в другой форсмажор. После в вашем мире эта информация, хотя и в извращённом виде, всплыла под названием Апокалипсис, в книге Ёхана Богослова.

– Так всё в Апокалипсисе правда и действительно состоится второе пришествие с судным днём? – я на секунду перестал жевать и капля сметаны, сорвавшаяся с моих губ, унесла в землю остатки моей надежды на фикцию библейской ахинеи.

– Да нет, конечно, – Уй улыбнулся и крошки батона полетели вслед моей надежде, – то ли нашего болтуна понесло, то ли ваш Ёхан был под кайфом, но никаких всадников не будет и уж второго пришествия тем более. Всё ограничится процессом, напоминающим уничтожение тараканов дихлофосом.

– Я, значит, вашего брата хлебом-солью, ночлегом встречаю, а вы вот так запросто нас дихлофосом как тараканов?

– Ну да, – без тени смущения ответил Уй, – а чем вы, собственно отличаетесь от тараканов? У нас, кстати, на цивилизациях насекомых новобранцы тренируются. Навыки манипуляции отрабатывают и логистику постигают.

– Как чем отличаемся? Разве у тараканов есть мозги, разве могут они подчинять себе окружающую действительность так же эффективно как человек?

– У всех есть мозги, – толстяк, попытался отыскать взглядом в качестве примера кого – то, мелкого и безмозглого с моей точки зрения, но не найдя, остановил взгляд на мне.

– И человек и таракан существуют в парадигме дуализма; и вы и они мечетесь между полюсами голода и сытости, комфорта и дискомфорта. Разница между вами несущественна – если у таракана всего пара-тройка алгоритмов действия, то у вас их тысячи. Соответственно, просчитать вас чуть сложнее, но интереснее. Вот и вся разница. А в остальном вы вообще идентичны, – рождаетесь, взрослеете, размножаетесь, умираете.

– А на вашем уровне всё не так? – я попытался уязвить собеседника. – Вы же тоже рождаетесь, жрёте, трахаетесь и дохнете?

– Идейно, конечно так, но в несколько иной концепции претворения… – толстяк, было, кинулся в разъяснение, но звонок моего мобильника охладил его пыл.

Голос начальства, орущего тебе в ухо, о том, что ты идиот, способен вогнать даже крепкого с виду мужчину, вроде меня, в ничтожность величины динамика, сквозь который извергается этот поток унижений. Выслушав вышестоящее по социальной иерархии неприятное во всех отношениях лицо, я заверил оного в том, что нужные документы буду подготовлены к утру понедельника.

Моя физиономия в этот момент отражала всю ничтожность самоощущения и одновременную беспомощность. Заметив это, грибадир произнёс:

– Как у вас говорят… я начальник- ты дурак, ты начальник – я дурак? Второй аспект коммунистического дуализма Маркса по этому поводу гласит: при переходе от классовых формаций к коммунизму мы обнаруживаем, что вырвались из царства необходимости в царство свободы.

– Нет никакого коммунизма, нет никакой свободы! – праведная желчь в голосе с нотками зарождающегося протеста звучала в каждом моём слове. – Есть загнанное в стойло стадо, которое кучка сильных мира сего доит всё активнее! Жили в социальном государстве, с заботой о человеке, бесплатно квартиры получали, медицина, обучение, путёвки… начальство тогда на вы к простому работяге обращалось, а зарвавшихся – к стенке ставили! Хоть какие-то порядок и социальное равенство было! А теперь у людей в головах одна жажда денег и непротивление неравенству субординаций. Одни миллиардами воруют, а другие от зарплаты до зарплаты еле дотягивают! При этом у нас сорок процентов всех мировых природных богатств на два процента населения планеты. Казалось бы, живи себе припеваючи, ан нет, – вчера бензин снова вырос и уже дороже, чем в странах, покупающих у нас нефть! Правильно вы наш уровень назвали, Гэ оно и есть Гэ, как в воду глядели!

– Vanitas vanitatum et omnia vanitas (Суета сует, всё – суета. —лат), – позёвывая, произнёс толстяк всё в том же размякшем настроение мяукающего любимца семьи, сморённого послеобеденной леностью. – На нашем уровне нет социального неравенства, потому как нет и социума. Есть поля доступности, обобществлённые Конвенцией, и ими у нас пользуются все. Силлогизм не позволяет скатиться до банальной градаций личностей…

– Ладно, извини за нытьё, но ей Богу, достало, – я прикоснулся рогаткой из указательного и среднего пальца к своему кадыку, – вот уже где вся эта поганая жизнь сидит!

А ещё через секунду я вспомнил о гениальной идее, посетившей меня под действием гриба.

– Бля буду, если не выжму из этого мешок преференций и прочих ништяков! – эвристически воскликнул я. – Ну, что, пан Уи, мне пора в Москву и как порядочный человек, обещаю вам помочь добраться до Архангельска! Конечно, при условии, что вы сейчас едете со мной.

– С удовольствием! – радостно отозвался Уй, – Прошу не отказать в любезности пожаловать мне эту восхитительную книгу, в качестве памяти о нашем знакомстве. Естественно, если для вас просьба сия окажется необременительной!

– Да забирай хоть всю сральную библиотеку, мне до фени, – ответил я, заталкивая мусор в чёрный полиэтиленовый мешок. – Через пять минут выезжаем!

Выехали через семь. Две минуты ушло на формальность прощания с Евой; всё-таки супружество, кто бы что ни говорил, отнимает время! Ехали неспешно, молча, с опущенными стёклами, втягивая лёгкими умиротворение хвойного леса. Километра через три нас остановил бородатый мужичок вида обитателя грушинских богем. Растянутый свитер, потёртые штаны цвета хаки, кеды, потерявшие белизну ещё в до аллопугачёвскую эпоху, выцветший брезентовый рюкзак за плечами… Завидев нас, он поднял руку.

Признаться, я редко беру пассажиров, Еву выводит из себя одна только мысль о чужой грязной заднице, трущей обивку нашего салона. Мне приходится быть крайне разборчивым, когда хочется сшибить лишние три сотни, или потешить визуальную составляющую своего либидо, подвозя длинноногую няшку в мини. Голосующий впереди няшным не был, как не был и отчётливым представителем презираемого мною сословия социальных опущенцев – бомжей. Я притормозил и предложил мужику за сотку подбросить до остановки на трассе. Попутчик, блаженно улыбаясь, уселся назад, за спиной грибадира, возложив рюкзак на колени.

Всё произошло молниеносно и сумбурно; как часто бывает в моих дурных снах. Горло грибадира сдавливала верёвка, намотанная на кулаки мужика сзади, который, выпучив глаза от натуги, тянул её что есть мочи. Первые секунды, находясь в оцепенении, я бездействовал, пока хрипящий и ёрзающий Уй не начал отрезвляюще закатывать глаза.

– Zum wohle des deutschen teams! Im namen der gesellschaft hungrig gribadiros! (Во благо немецкой команды, от имени Общества Голодных Грибадиров! – нем.) – сквозь сжатые зубы шипел обезумевший мужик на заднем сиденье.

Развернувшись и выхватив молоток, я плашмя обрушил все его четыреста отрезвляющих граммов на его голову. Раздался неописуемый словами звук, который в тот же момент всей своей глухой, но леденящей ужасом природой, навсегда ворвался в мою память. И прежде чем тело безумца обмякло, а руки в бессилие отпустили верёвку, перед моими глазами успели пронестись и лицо следователя, и стальные прутья решётки, и судья, грузная женщина неопределённого возраста, огласившая отвратным голосом мой приговор – восемь лет строгого режима. Молоток сам вывалился из моей дрожащей руки, стало непереносимо душно, тошнотворный ком подкатывал к горлу. Я успел вывалиться из машины, прежде чем меня вырвало. Вокруг не было никого, кроме меня и двух бездыханных тел в моём автомобиле.

Вернувший логику разум задал резонный вопрос о наличии лопаты в багажнике. Лопата, к счастью, оказалась на месте. Я сел за руль и рванул вперёд. Проехав около ста метров, глаза заметили заросшую густой травой просеку, ей явно давно не пользовались. Всё таки хорошо, что в своё время я не послушал Еву и настоял на полноприводной версии, переплатив незапланированные сто двадцать тысяч! Её доводы о целесообразности спустить эти деньги на новую шубу и квартальный абонемент в спа, не смогли в тот момент сломать мою настойчивость. И вот сегодня эта лишняя сотка и моё тогдашнее чутьё стали моим спасением, нерасторопно пробирающимся в чащу всеми четырьмя ведущими колёсами. Судя по стукам, ударам и треску сучьев, я неслабо обдирал краску на кузове, но по сравнению с восьмью годами строгача, это были несущественные мелочи.

Углубившись метров на триста в непролазную глушь, скрываемую от остального мира плотной стеной кустарника, я заглушил мотор. Пронзающую тишину леса нарушали лишь самец кукушки и стук моего сердца. Выйдя, я примерился с местом и вогнал лопату на полный штык во влажную податливую почву. Дерново-глеевая, подумал я, и углубился в работу.

Со стороны машины донеслась возня и над крышей появилась голова грибадира, впрочем, она тут же исчезла, сменив визуальный ряд звуковым – пан Уи зашёлся в приступе кашля.

Перед глазами вновь возникло расплывшееся лицо женщины-судьи, заново огласившей мне приговор – два года общего режима. Голос её звучал уже не так противно, а даже наоборот; то ли от существенного смягчения срока, то ли от переквалификации статьи из умышленного убийства в непреднамеренное, вследствие превышения допустимой самообороны. Приглядевшись к судье, я даже нашёл привлекательными несколько черт её лица. Виновным себя я не считал, но на всякий случай налегал на лопату всё энергичнее.

Глава 5

Из за машины вновь вынырнул пан Уи. Ухватившись обеими руками за шиворот, он волок бездыханное тело обидчика.

– Прекратите копать, mein held (мой герой —нем.)! – хрипло крикнул он. – Право, не стоит утруждаться ради этой падлы!

Уй, закашлялся и отпустил тело, которое, ударившись о что-то затылком, застонало.

– Тем паче, этот поганец ещё жив! – пан Уи, перевернув поганца лицом вниз, скрутил ему руки за спину, связав их и его же верёвкой.

Это в корне изменило дело, папка с которым вдруг исчезла с судейского стола. Внутренний голос дамы-судьи чарующими обертонами гулко пронёсся торжествующим «невиновен, в связи с отсутствием состава преступления!» Тут же, убрав лопату обратно в багажник, я мельком осмотрел кузов. Вмятин не было, но в нескольких местах виднелись глубокие царапины и сколы. В свете отсутствия преступления, повреждения казались весьма значительными.

Тем временем, пан Уи уже извлёк содержимое карманов бородача.

– Так я и знал, – воскликнул он, показывая мне что-то наподобие кисета из красного бархата, с золотой вышивкой GhG! – Эти разночинцы-бунтари порядком ещё попьют кровушку у наших богоборцев!

– Так, стоп, хватит! – истерически возопил я, – А теперь объясни мне что тут, мать твою, происходит! Что означает ГхГ?

Пан Уи понял, что объясняться придётся, причём подробно и именно сейчас.

– Это знак Общества Голодных Грибадиров, кучки отморозков, сбившихся в шайку, насмотревшись беспредела ваших девяностых. Вместо того, чтобы декадами постигать азы грибадерии, стажируясь у лучших грибадье уровня, нахватавшийся общих знаний молодняк, считает себя вправе заниматься рейдерством, отжимая бизнес у заслуженных, говоря вашим языком.

– То есть, – резюмировал я, – этот ушлёпок, вселившись в человеческое тело, отследил тебя и решил угандошить?

– Совершенно в дырочку, мой друг! И если бы не вы, то ожидать мне нового тела для воплощения ещё лет пятьдесят! Глядишь, я таки смогу выполнить свой контракт, не подмочив репутации! Я ваш должник, дон Ган!

Повернувшись к скулящему у ног бородачу с испачканной кровью волосами, пан Уи брезгливо пнул его:

– Теперь понятно, отчего я оказался здесь, а не в Архангельске! Пас меня с самого Бронкса, arschloch (мудак —нем.)!

– И много этих беспредельщиков сейчас среди людей бродит? – поинтересовался я.

– Да кто ж их знает, – ответил Уй, – времена такие настали, – постоянно приходится быть на стрёме! Но судя по тому, что они перешли на физическое устранение воплощений, – богоборщики мышей совсем перестали ловить. Непорядок, однако!

– А богоборщики это ваша элита?

– Ну, в целом да, а в частности, это потомки первых планеров, создавших концепт многобожия крайней человеческой цивилизации, в которой мы с тобой сейчас и увязли. – Уй потёр опухшую шею, – Богоборцы у нас типа ваших старейшин – все споры разруливают через них.

– А силовой блок у вас есть, наподобие наших правоохранителей?

– В том то и дело, что нет, – огорчённо ответил Уй, – креаклы-демиурги всегда почитали честь превыше всего, нечестивцев уровень «М» быстро пеленговал и сбрасывал на пару цивилизаций вниз, пока не переродятся эволюционируя. Я вообще считаю, что отменять поправку Кобейна-Метлы было непростительной глупостью!

Я непроизвольно ухмыльнулся, но тут же понял, что белобрысый музыкант вряд ли имеет отношение к политиканам высшего уровня.

Пан Уй, при всей недалёкости и даже дебиловатой комичности своей внешности, оказался на удивление наблюдателен и смышлён. Грибадир улыбнулся, очевидно, поняв причину моей ухмылки, и вновь предоставил моему вниманию красный кисет. На его широкую ладонь выкатились маленькие изюминки противного диарейно-землистого цвета.

– И вот этим копролитом они собираются повелевать человечеством!? – толстяк ссыпал всё обратно в кисет, – Никогда, дон Ган, заклинаю вас, никогда даже не пробуйте эту дрянь!

– По всей видимости, это грибной фальсификат? – предположил я.

– Угу! Вы думаете откуда в последние сто пятьдесят лет среди вас появилось столько маньяков, психопатов, извращенцев и прочего социального шлака?

– Ваши отморзки скармливают суррогат нашим?

– Именно! Я давно высказывал богоборцам своё подозрение, о какой-то тайной игре, в которую ввергнут наш уровень. И, походу, её сливают нам свыше. Нездоровая, чую хуйня намечается, ой нездоровая. – грибадир задумчиво покачал головой, – Когда трясёт один уровень – соседним тоже не сладко приходится. Вот вы, топовая цивилизация уровня «Гэ», и сами себя в тупик загнали, и над уровнем «bios» так надругались, что на уровне «М» лучшие криэйтеры репы чешут, как из всего этого говнища теперь всем вместе выбираться.

– С чего это мы загнали, если сам говоришь – через грибы вы нашими правителями рулите?! – возмутился я за всё человечество.

Ответа не последовало, – бородач на земле застонал неожиданно громко и, матерясь на немецком, перевернулся на спину. Его выпученные глаза до краёв были залиты коктейлем из ярости и презрения. И даже перепачканные кровью волосы и лоб не создавали ни малейшего повода к жалости в отношении этого персонажа. Пан Уи резко пнул его в бок и, встав на колено, принялся вглядываться в его глаза. Отчего то, я сразу сообразил, что они общаются непривычным для нас образом, скорее всего телепатически.

– Этот говнюк, – возмущённо заговорил Уй, поднявшись, – работает на немецкую команду. Нелегально, разумеется, ибо ни рылом, ни мозгами в грибадиры не вышел! Но гонору, гонору!

Толстяк вновь пнул бородача, от чего тот завопил ещё громче, а отборная немецкая ругань перешла в непрекращающийся поток собачьего гавканья.

– Что будем с ним делать? – Уй вопросительно смотрел на меня. – Его определённо нужно уничтожить!

При этих словах, женщина-судья в моей голове, не вставая с места, подмигнув мне как старому знакомому, просто прокричала в мою сторону – «четырнадцать лет…». Её голос, ставший почти родным, тут же зазвучал бряканьем кандальных цепей. По запястьям и лодыжкам пробежал физически ощущаемый холодок.

– Как уничтожить? – растерянно спросил я.

Толстяк вытащил из кармана плаща пособие свиновода и, полистав, начал читать:

– «Сначала свинью следует оглушить, а затем повалить на левый бок. В это время её нужно крепко держать за правую ногу левой рукой. Нож, находящийся в правой руке, вводят в хрящевое сращение между третьим и четвёртым ребром, в место соединения этих рёбер с костью груди».

Свободная рука грибадира замедленно отрабатывала прочитанное.

– «Нож необходим прочный, но не гибкий, с остро заточенным острием, а остальное лезвие лучше затупить, чтобы исключить расширение раны и, как следствие, обильное кровотечение. Вынимать нож из раны нужно только тогда, когда свинья окончательно успокоится. Отверстие от ножа закрывают чистой тряпкой».

Моё горло охватил удушливый спазм.

– «Следует помнить, что повал хряка и фиксация его туши перед убоем требует большой мускульной силы, поэтому лучше взять одного, а то и двух физически крепких помощников».

Грибадир недвусмысленно посмотрел на меня и продолжил:

– «Для неопытных мясников процесс разделки туши может показаться достаточно сложным, но после нескольких практических работ все тонкости будут понятны. Сама работа не требует больших затрат энергии, важно, чтобы этим не занимался брезгливый и нервный человек».

– Вы ведь не брезгливы, друг мой?

Моя голова кружилась.

– Ну, или как менее кровавый вариант, – почуяв мою робость, продолжил Уй, – проломим череп, да мордой и ладонями в муравейник. Через пару суток его ни визуально, ни по отпечаткам не опознают!

Картинка перед глазами окончательно поплыла, теряя фокус. Перспектива участия в «умышленном, совершённым группой лиц по предварительному сговору» повергла меня в ужас. Вняв совету внутреннего голоса, глухо орущего из последних сил откуда то из области ануса, я решительно направился к машине в желании покинуть ещё не осквернённое кровью место.

– Куда же вы, дон Ган, – попытался остановить меня толстяк, – я же пошутил, право слово! Убивать мы никого не будем…

– А как мы с ним поступим? – остановившись, грубо рявкнул я. – Поймём, простим и расстанемся добрыми друзьями?

– Вовсе нет! Мы ему экзит устроим. Его же оружием. – грибадир в очередной раз потряс красным кисетом.

Я непонимающе сморщил брови, на что пан Уи моментально обьяснился:

– Если с человеком, вроде вас, от передоза грибом ничего не случится, – ну свалится в забытье как после попойки, то нашего брата гриб, а тем более этот суррогат, просто размажет раз и навсегда. Скормим этому говнюку всю его дрянь, – внешне он не пострадает, но его разумная сущность уровня «К» сдвинется в УКВ диапазон.

– И он станет безумцем, с вечно звучащим в голове радио? – догадался я.

– Именно!

– А обществу он будет опасен? – с заботой о соотечественниках поинтересовался я.

– Не думаю!

– Давай так, – взял я инициативу в свои руки, – скармливаем ему эту хрень, и отвозим в ближайшую ментовку. Пусть общество и решает, что делать со своим членом.

На том и порешили. Мы зажали ему нос и затолкали в рот содержимое кисета; он тут же обмяк и вырубился.

Едва машина тронулась, бородач очнулся и минут пять с заднего сиденья доносился монотонный бубнёж про биржи, котировки, фонды и прочий выносящий мозг мусор. На фразе «шортить нефтянку», грибадир, не выдержав, обернулся к шепелявому ретранслятору «Бизнес-FM» и влепил ему смачного леща. Человек-радио, громко ойкнув, сменил волну.

Наблюдая за происходящим в зеркало заднего вида, я поймал себя на тревожной мысли, – стоит мне поделиться с кем-то произошедшим, как диагноз шизофрения может навечно прописаться в моей медицинской карточке. Параноидальный фантастический бред, поглотивший меня осязаемой реальностью последних суток, железобетонным доказательством в виде двух тел, катил в моём автомобиле в направлении столицы. Когда за твоей спиной живой человек-радио, ты уже никогда не посмеешь отрицать существование человека-паука или женщины-кошки. И это меняет твоё мировоззрение ничуть не меньше, чем первые пиздюли, первый секс или служба в армии. Аляпистая картина мира на холсте твоей жизни, вдруг начинает сморщиваться; трещины становятся глубже и вот уже отдельные мазки наполняющей тебя осознанной уверенности отваливаются от полотна, обнажая зловещие каверны сомнений. До тебя начинает доходить, что всё вокруг, оказывается, вовсе не такое, каким ты привык его ощущать десятилетиями. А далее ты испытываешь страх от одной только мысли лишиться твёрдой почвы незыблемости своих выстраданных жизнью констант, без которых ты превращаешься в пустоголового юнца, без чёткой социальной самоидентификации. А кто ты без самоидентификации, какого полёта ты птица и вообще летаешь ты или ползаешь, и куда направляешься по жизни? А если направляешься, то зачем, и по какому праву?

До ментовки бородача мы не довезли. Если Лепса и Баскова в его исполнении я ещё мог стерпеть, то «попробуй муа—муа,

попробуй джага—джага» из уст человека-радио уничтожили во мне остатки человечности; я вышвырнул его из машины в первом же населённом пункте.

Терзало ли меня чувство вины или хотя бы неловкости? Ни сколько! В конце концов, не я вторгся в их жизнь, а они в мою, причём без всякого на то одобрения с моей стороны. Мой мир, устаканившийся и обретший, пусть корявую, но всё же форму, всячески сопротивлялся любой попытке инвазии в свою матрицу. В её столбцах и строках в относительном порядке понятия и устои, привычки и опыт обросли мхом времени, слепив из меня законченную ниндивидуальную личность. Какого качества эта личность – дело другое и не данной минуты; самокопание – не моя сильная сторона, да и вообще, кому интересно, что у меня внутри, если снаружи в локте от тебя сидит пришелец из другого мира!? Во всей этой ситуации был один, несомненно, полезный для меня момент. Ружьё, висящее на стене, в виде молотка под сиденьем, всё же выстрелило, как и подобает в конце пьесы, на деле продемонстрировав свою миротворческую силу. Однако, я ошибался; это было только начало.

Глава 6

Тела облаков, сливаясь в одну траурную чёрную тучу, олицетворяли скудность палитры моей жизни. Если ты никудышный художник и в твоём распоряжении только чёрно-белые краски, глупо ожидать от картины судьбы пёстрых жизнеутверждающих тонов; любой сюжет будет отдавать тоской и унынием. Мой внутренний Я уже смирился с бесцветием своей будущности; когда тебе сорок и ты простой менеджер по продажам, а на дворе вечный кризис эпохи – трудно рассчитывать на стабильное и гостеприимное завтра. Это угнетает. В иерархической лестнице я застрял где-то между тлёй и мушкой дрозофилой; сорок часов в неделю меня доили работодатели, в остальное время на мне ставили опыты государственные реформаторы. При этом в любой момент большой палец чьей-то прихоти мог запросто размазать меня, лишив работы, что в наши дни равносильно лишению жизни. Батрацкое существование от зарплаты до зарплаты не располагает к планированию на жизненно значимом уровне, – любые планы наймита может перечеркнуть один звонок начальника. Казалось бы, начальник – всего лишь человек, выше тебя по статусу всего на ступеньку, ещё вчера он был одним из подобных тебе, однако, капиталистический концепт при растущей ограниченности трудовых мест, возводят его в ранг вершителя судеб.

Дядя Гена, антисоветчик по убеждениям и противник частного капитала по размеру пенсии, как-то сказал мне:

– «В СССР ты мог плюнуть начальству в морду и спокойно уйти на другое предприятие, работы хватало всем и человек мог себе позволить носить гордость на лацкане своего пиджака. При капитализме человеческое достоинство не принято вынимать из заднего прохода, перенося как должное зуд персональной ничтожности».

Как же он был прав тогда!

Дядю Гену нашли в своей кухне с отвёрткой в виске. Он частенько водил в дом кого-ни попадя. С годами я принял потерю мудрого наставника, но так и не смог смириться со своей зудящей гордостью. Всё это время, играя по правилам чуждого русскому мировоззрению общества потребителей, в котором человек человеку – помеха и конкурент в давке за материальными ништяками, я всеми силами сдерживал своё отвращение к наступившей эре оскотинивающего прагматизма. И в один прекрасный день это спрессованное внутреннее напряжение подобно прорвавшейся плотине хлынуло из моих глаз сметающим всё на своём пути безразличием. Это произошло года три назад. С тех пор в мире поменялось многое, и только моё равнодушие к окружающему оставалось столь же постоянным, как стремление человечества к самоуничтожению. На работе я ещё держался, искусно имитируя полноценность жизни дежурными фразами и соответствующей мимикой, но дома театр не прокатывал. Ева, существо тончайшей душевной организации и собачьей преданности, всё понимала и выносила превращающегося в морального опущенца мужа стоически. Не знаю, откуда, но у каждой женщины, делящей ложе с любимым мужчиной долгие годы, появляется чуйка, способная слышать звон его внутренних струн. Тональность моей расстроенной души диссонировала с жизнерадостными трелями супруги, но мне было уже не до гармонии. Однажды я с ужасом осознал, представив на миг, что Ева, последнее, за что я ещё цепляюсь в жизни, завела себе настройщика на стороне. И знаете, моё сознание приняло эту мысль со спокойным равнодушием судебного пристава, уносящего единственный компьютер из семьи с тремя детьми. В тот момент я достиг дна. Дно было мягким, высланным илом засасывающей обречённости. Я понял, что увяз и вряд – ли всплыву даже той своей консистенцией, которая не тонет. Мне было жаль лишь Еву, женщину, заслуживающую счастливой и, насколько это возможно в современном мире, радостной доли. Снося удары моих нервических испражнений, она держалась на удивление долго; атаки моей агрессии вязли в мудрости её обороны. Ева всегда отличалась трезвостью мышления и врождённым благоразумием. Всё таки, не зря Творец создал вначале мужчину, набив на нём руку, а после забрал от Адама лучшее (формулу строения кости в виде ребра, всё остальное, как я понимаю, было так себе) и создал более совершенную во всём мАдам (модернизированный Адам). Он назвал её Ева. Она превосходила своего прототипа во всём, за исключением физической силы. Однако, наградив женщину природной мудростью, реальность свела мужское превосходство на нет; женщина, при желании, не применяя физической силы, легко вертит мужчиной любой весовой категории. Моя Ева уж точно была совершеннее меня во всём. Это утешало и иногда бодрило. Мы оба понимали, – долго так продолжаться не может и, пообщавшись, приняли решение пересекаться как можно реже, не переставая при этом, заботиться друг о друге.