скачать книгу бесплатно
– Принеси молочка, – бросаю ему.
Он тут же поднимается, прочищает напором незамедляющегося шага дверной проём. Чистые тут же любопытно просовываются обратно, смотрят на меня блестящими выразительными глазами.
Когда рядом чужие, он не устраивает мне спектаклей. По обычной стратегии – играет в безропотную куклу. Я только ради этого удовольствия готова сидеть в гостях подольше, а тут ещё и чистые. И двое из них – мои. Сверхмужественный – мой мужской идеал, и другой, красивый, как девушка. Светлый и гибкий. Мою внешность частично построили по нему.
Он приносит мне пакет, лёгким движением пальцев отщипывает уголок. Жестом предлагает попоить. Я с охотой подставляю голову. Его движения отточены ударами по пальцам, он держит пакет так ровно, что не подавился бы младенец. Я глотаю холодное молоко. Щурусь от удовольствия.
Трое чистых смотрят, будто происходит что-то занимательное.
– Мы подготовили для вас комнаты… – медленно говорит сверхмужественный, когда я отнимаю губы от пакета.
– Потом, – коротко говорю я, будто подготовленные комнаты для персоны вроде меня нечто само собой разумеющееся.
Он, разведя значительные руки, выпроваживает чистых за порог, вручив своему ген-донору ополовиненный пакет. Я беззвучно захожусь смехом. Дверь закрыта, можно. Как же мне всё-таки плохо…
Под ногами в воде расходится зыбкое кровяное пятно. Чёртово нападение сбило цикл… Я стараюсь не показывать ему, что по-женски полноценна. Тут прятаться негде, из комнаты, где я, туда, где чужие, он не выйдет. В рамках распоряжений послушной куклой его можно выпроводить только на пару минут и недалеко. Сейчас посторонние не видят, значит он практически перестанет слушаться.
Вот он разулся и уже и забрался ко мне. А мне так здорово представлялось, как я нежусь в этой круглой жемчужной ёмкости с абсолютно гладкими стенками, в теплейшей воде, совсем без всего лишнего… Конечно, спасибо ему, что догадался принести сюда. Чистые бы, наверное, предпочли засунуть в постель и накрыть одеялом, как и он сам, впрочем. Его мышление очень похоже на мышление чистых, это я мутация на мутации. Мне, может, вообще напихали чего-то от рыбы, чтобы сляпать всё воедино…
Он пристально смотрит на растягивающееся от меня пятно, пока оно не растворяется в воде без остатка. Подпирает меня, выталкивает из воды.
– Не рассчитывай, – буркаю я, продолжая сотрясаться дрожью.
Он смотрит в глаза исподлобья. Очень долго. В его взгляде читается возвращённое «не рассчитывай». Укладывается спиной на бортик, выпрямляет длинные ноги, тащит меня на себя, так что моя спина и ниже в воде окажутся в последнюю очередь. Из меня течёт ему на штаны. Мерзость. А он очень «за» за гармоничную биологию. За по-мужски покушать, по-верблюдски попить, чистый воздух, физкультура, грудастые женщины и щекастые румяные младенцы. Что естественно, то не отвратительно.
Меня колотит так, что толком не шелохнуться, только дрожь по всему телу, неконтролируемая. Нет, ну что за гадость очередную изобрели уроды? Ни здрасьте, ни до свидания, плеснули в рожу и фамилии не спросили… И это ещё мне не достаёт образования! Продукты развитой цивилизации!
Хоть ему самодовольство отравить, а то вообще настроение ни к чёрту…
– Вот зачем ты изображаешь из себя воспитанного самца? – чувствую себя так, словно установила на старт пластинку. Монолог отрепетированный, но с вариативными развязками. С ним я не сдерживаюсь в словах, как не сдерживалась прежде в ударах. – Мы с тобой всё сто раз обсудили и обдумали. Из-за того, что нас генетически подогнали друг под друга, вовсе не следует, что мы должны осчастливить мир очередной банальностью… Думаешь, если будешь строить из себя кавалера всякий раз, когда мне своротят на сторону рыло, то я оттаю и увижу в тебе потаённые глубины и решу, что пора! Пора привести в мир живорождённый млекопитающий шестерной гибрид?! Честное слово, если отбросить генетический налёт, то останется одна невыносимая банальщина… Тебе не стыдно за мещанский образ мыслей? Тебе близко не давали мещанского образования… ты скорее что-то вроде ребёнка-дикаря, Маугли, если тебе это о чём-то говорит…
Он пожал плечами. Я уже не рассчитывала, что он следит за моей мыслью. Губы под ровными усами вдруг складываются в усмешку. Глаза не присоединяются. Его тяжёлая убойная рука лежит на моей ноющей от всех обстоятельств пояснице.
Я такая слабая, что тошно. Что мне с ним делать? Когда его самодовольство настолько отвратительно моему язвительному и саркастическому образу мыслей, я просто валю от него подальше. Без петлей и игр, далеко-далеко, со всех ног. Он бежит на износ, чтобы не потерять, за пределами своего потенциала, потому что меня строили под большую скорость. Но он всякий раз упёрто догоняет. Или у меня всегда меньше терпения. Хотя, в тот, в первый раз, разве не бежала я на пределе, уверенная, что он мог запечатлеть в своём уме одну лишь ненависть и жажду мщения? И с другой стороны – разве он продирал путь на свободу?
– Уплыву от тебя, – угрожаю я, пару раз вяло шлёпаю по низкой воде ладонью.
Последнее, на что я способна. Сознание отключается.
Просыпаюсь у него на груди, сложенная эмбрионом. От чистого сердца ненавижу всё, связанное с эмбрионами, инкубаторами и акушерами. Мои первые палачи.
Всю ночь просидели в ванной. Во мне заложена способность определять время суток. По остальным ощущениям – странно, что руки-ноги на положенных местах, а не наоборот. Всё тянет, везде ноет, но двигаться можно. Сбрыкиваю себя с него, преспокойно спящего, не пытаюсь быть деликатной. Включаю воду, подбираю идеальную температуру, подкручивая изогнутые сияющие тускло-жёлтого металла вентильки. Продолжаю с места, на котором меня прервали – мою голову, вычёсывая пальцами чужие пряди. Свою службу они сослужили, теперь на какое-то время от них не будет толку. Подставляю голову под струю, пропускаю через них, запрокидываю в глубоком поклоне, полощу – на расставленных пальцах остаются пугающие густотой клоки длинных женских волос. Даже вчерашняя бяка все не растворила. Некоторые покусала, некоторые действительно сожрала, но от наведения порядка на голове меня не избавила. Я не жалуюсь, но рассчитывала, что возведённый не так давно стог из чужих волос послужит мне долго. Я немало промаялась с его возведением. Он смотрел на меня немигающими глазами, терпел, не вмешивался. У меня даже неплохо получилось, в своём роде артистично. Огромный объём волос, у каждого мерзавца сразу рука тянется. Богатая текстура – так я оправдала тот факт, что не особо парилась с подбором подходящего цвета. Не надо считать меня зверем – все женщины отдали мне пряди своих волос добровольно, некоторые за плату, некоторые даром. Для одурачивания детекторов вполне годилось. Он, конечно, не позволил бы вешать себе на голову всякую дрянь, его я переводила за руку, на силе своего скачка. Хотелось бы ещё знать, как они нас нашли…
От чистых так сразу драпать нельзя, мы и не рассчитывали на встречу… Чистые – они ведь как боги, что-то возвышенное и недостижимое. Нам всегда преподносили, что мы слишком чумазые и дремучие, чтобы показываться им на глаза. Может, я поэтому так озабоченно отмываюсь после любой работы?
Обожаааю воду… Какая она здесь… идеальная. Тёплая, как не знаю что. Как сердце? Говорят «тёплая, как сердце»? Как сердечко? Не удивлюсь, если близко так не говорят.
Вздыхаю. В месте чистого не смею трогать флаконы с косметикой. Обойдусь. Лучше бы, конечно, отмылась в бассейне. И супер. Всю жизнь мечтала явиться на глаза чистым голой как курица.
Наверняка, никто не говорит «голая как курица», но я что-то ни одной одетой курицы не видела. А я была сразу как курица магазинная – синюшная и в пупырышек от озноба.
На гладкой, сияющей чистотой стене настоящее зеркало в рост. Внимательно разглядываю себя на предмет чумазости и дремучести. На отмытом теле две чёрные, изощрёно перекрученные полоски ткани. В жизни у меня таких красивых вещей не было…
Он тоже смотрит на моё отражение. Проснулся и умылся. Одно название. Дважды провёл ладонями по лицу, сфыркнув излишки влаги с кончиков усов. С меня на гладкий цельный камень набежала лужа. Он, поднимаясь из чаши, протягивает мне пухлый свёрток ворсистой белой ткани. Это то, что называется полотенцем? Специальное приспособление, чтобы вытирать голое тело после приёма ванны?
Чего удивляться? Конечно, мне такие вещи известны только понаслышке. Я ведь чаще всего моюсь в полной одежде в открытых диких водоёмах. Какой придурок станет вытирать такой ворсистой мягкой тканью мокрую одежду?
Вот и моя накидка. Я потянулась к ней, оценивая, что осталось. Ткань расползлась у меня в руках. Что ж. Ты честно сослужила мне службу, подруга…
– Кхм… вы проснулись? Как у вас дела? Мы приготовили завтрак, присоединяйтесь…
Я перевела взгляд на дверную щель, продолжая прижимать белое мягкое полотенце к груди. Мы действительно должны выйти. Чего хотят эти чистые?
Он не выпускает меня в купальнике. Какие манеры… святые угодники… Приходится надеть принесённое сверхмужественным. Одежда какая-то… непривычно забавная. Кофта с длинными рукавами и штанишки из одинаковой ткани сидят плотно по фигуре, но этот костюмчик, он жёлтый, и на нём изображены мелкие розовые звёздочки, голубые полумесяцы и красные ракеты в клубах белого дыма. Отродясь у меня такой забавной одежды не было. Я даже не предполагала, что имею право надеть что-то такое. Всё равно что ядовитая гюрза вырядится плюшевым зайкой.
Смотрю на него, пожимаю плечами. Он пожимает плечами в ответ, сам не чувствует нужды переодеваться… зараза, где-то майку умудрился посеять.
Я неуверенно выступаю из ванной комнаты первой. На нас смотрит его ген-донор. Конечно, они с нас глаз не спустят. Пахнет едой. Ориентируюсь на нюх. Ген-донор идёт сбоку, ровно между мной и им, который всегда идёт следом.
– Кхм, – снова прочистил горло ген-донор, бросив взгляд на мой костюмчик.
Что не так? Но не могла же я по дремучести перепутать верх с низом?
– С размером не угадали, к сожалению…
Невразумительно повожу плечами. Подумаешь. Влезла же.
Тут же исподтишка посещает коварная мысль. Не соответствую принятым женским параметрам. Выгоняю её из сознания. Мои параметры подобраны искусственно и отвечают запланированной функции. Вон он даже для приманки не годится и хоть бы гран переживал по этому поводу…
В большой просторной кухне со сверкающими машинками и хромовыми шкафчиками ждут мои ген-доноры. Сверхмужественный и красивый, как девушка. Все глаза на нас. Про костюмчик они слышали, сразу стали соотносить свои впечатления. Правда, ничего не сказали из воспитанности.
Мне совершенно некомфортно. Значит, я компенсирую свою неловкость язвительностью. Меня не учили вести себя в воспитанном обществе. Мне не требовалось уметь поддержать разговор и производить приятное впечатление. Максимум вербального общения на деле – выкрикнуть дразнилку, чтобы подстегнуть ярость противника. Это мне всегда удавалось. Говорили, я так высовываю язык, что меня любому придушить хочется, а язык вообще змеиный, только что яд не капает…
Прохожу за вытянутый каплей стол. Тут же с детской непосредственностью спрашиваю:
– Вы даже доверите нам приборы?
Вилки, ложечки и ножи, все сверкающие, как ювелирные изделия, лежат на белых тканевых салфетках с белой вышивкой.
– Разумеется, – подтверждает сверхмужественный, не поведя бровью. Матёрый. – Мы начали общаться, даже не выяснив, знакомы ли друг другу по именам. Нам, к сожалению, о вас известны только клички. Вы знаете, как нас зовут?
– Этого не требовалось для выполнения задачи, – звонко ответствовала я. Язвительность выпрашивала сожрать что-нибудь со стола для эффекта. Я не смела в месте чистого. Отчего-то вспоминались трескучие удары по пальцам.
– Я – Тибр, – низким голосом дохнул сверхмужественный.
– Трур, – поднял голову его ген-донор.
– Илан, – ласково мурлыкнул красивый, как девушка.
Я кивнула, сигнализируя, что оказалась способна запомнить сразу целых три слова.
– А как же вы нас узнаёте, если не знаете по именам? – удивился Трур.
– Чутьё, – буркнула я то самое, чем отделывались от меня долгие годы. Чутьё и всё. Больше тебе ничего знать не надо. Учись чутью. А как же ему учиться, если ничего непонятно? Ннуу, это только говорится – учись, на самом деле научиться нельзя. Оно просто есть. Или его нет.
Трур не казался удовлетворённым ответом.
– А как вас зовут? – спросил низким мужественным голосом Тибр.
– Вам же известны клички… – я сделала вид, что рассматриваю своё отражение в сверкающей ложке.
– Это несколько неудобно… – смешался Илан.
– Ну как они там нас обозвали? – заинтриговано засверкала глазами я. На голодный желудок и после ранения всегда очень натурально выходит.
Илан смешался ещё больше.
Стерва в модной пижамке была прелесть. Ничего общего с бледной куклой, прикованной к электрическому стулу. За время, проведённое на воле, она оправилась. Вчерашний инцидент с растворителем на ней не сказался, к завтраку она вышла самостоятельно, на лёгких ногах, вполне живо. Ферзь следовал за ней тенью. Тибр затруднялся определить, знал ли он, что так будет, когда стоял с каменным видом и медленно утихающим в зрачках адреналином над скомкавшейся от боли Стервой.
Кроме домашней одежды воины ничего не купили. Каждый имел близкий опыт общения с женщинами, и каждый знал, что подобная инициатива не будет поприветствована. Оказалось, что даже с пижамой для Стервы не угадали. Сидела она чрезмерно тесно. Стерва была как на ладошке, как обтянутая ярким фантиком статуэточка. Трур затруднялся оттянуть взгляд от груди девчонки, Илан пялился под стол на ножки. Манжетики брючин доходили до середин лодыжек. И опять-таки странно было осознавать, что девочку собрали из частей самих Тибра и Илана. И не только их. Девочка, в отличие от парня, была четверной, дополненной Кибрутом и Иладэном, ушедшими в странствия несколько веков назад. Какие у неё были волосы – просто сногсшибательная копна. И это они ещё не высохли…
Трур изнывал от вида. Илан стыдился своих эмоций. Тибр как обычно был самым хладнокровным.
– Ему дали кличку Ферзь, – начал с безобидного Илан.
Она повела головой к левому плечику, одновременно им дёрнув. Трур вперился взглядом в место, где от движения колыхнулась грудь.
– Банально, – оценила она. – Чёрный ферзь. Ферзь любит свой цвет. Ну а у меня какая кличка?
Как можно было не ответить ей? А врать Илан никогда не умел.
– Стерва…
Она замерла. Тибру показалось, что она оскорбилась. Через мгновение девушка ткнула сидящего справа от себя Ферзя локтем под дых, неожиданно сорвавшись на каменно невозмутимого парня:
– Чё ты ржёшь?! Неправда! – сообщила она Илану. – Моя кличка – Ехидна! Не знаю, кто вам ляпнул про стерву! Если брать, как меня надзиратели обзывали, то ещё удивительно, что стервой обошлось!
Илан страшно смутился. Тибр не приходил на помощь, Трур уже сдерживал улыбку.
– Ты знала ваши клички, – заметил Тибр. – Зачем спросила?
– Мало ли чего я знала! – она подняла подбородок, дальнейшее прозвучало несколько высокомерно. – Почему бы не узнать, как вы зовёте нас между собой?
Пришло время смутиться Тибру. Он называл её про себя Стервой совершенно беззлобно, но всё же… как-то некрасиво вышло.
Ферзь вытер пальцем под глазом, будто действительно отсмеялся до слёз.
– Мы же вам почти отцы, – повторился Трур. – Мы можем дать вам настоящие имена…
– Ничего подобного, – обломила его Сте… девчонка. – Право давать имя ему – за мной.
– А тебе – за ним? – предположил Трур.
– Вот ещё, – фыркнула она непоследовательно. – Где бы он был без меня?
– Какие имена ты выбрала? – мягко спросил Тибр.
– Он сегодня будет Санча, – не задумавшись, выдала она.
– Мне не нравится, – быстро влез Трур.
– А ты? – мягко спросил Тибр, не обращая на старого друга внимания.
Она замолкла, погрузившись в мысли.
– Какое тебе нравится? – спросила она у Илана.
Доверие с её стороны взбодрило истинного воина.
– Истиэль, – Илан тепло улыбнулся.
– Тебе?
Тибр почувствовал требовательный взгляд на себе.
– Истиэль – красиво, – прежде всего отметил он, – но моё любимое женское имя – Беллис.
Девочка опустила глаза в стол и даже приложила тонкий аккуратный пальчик к щеке, обдумывая оба варианта.
– Тогда сегодня зовите меня Стерва.
– Логично, – оценил Трур, будто ко всеобщему удовольствию был достигнут нужный результат, направился к столу, встряхнул салфеткой, прежде чем постелить себе на колени.
На правах хозяина Тибр положил ему на тарелку основное блюдо. Расстроенный Илан расправлял салфетку на коленях, но в итоге устроил на тарелке нож, отказываясь от существенной пищи, вообще-то по правилам положенной воину. Тибр не стал читать нотаций перед Стервой.
– Вы не голодны? – искоса глянув на грустного Илана, спросил Трур. В его руках умело посверкивали вилка и нож.
– Голодны, – тоненьким эхо откликнулась Стерва. В некоторые моменты ей можно было дать кличку Ангел. Ровно до тех пор, пока она не превращалась в ядовитую Мегеру. – Но до сигнала нельзя трогать еду. Будут током бить.
Воины растерянно переглянулись. По обоим, как бы их не звали, вдруг стало понятно, что они находятся на грани момента, когда голод начинает доставлять мучения. Воинам требовалось плотное насыщенное питание, что говорить о них, с удвоенным и учетверённым потенциалом и наверняка форсированным метаболизмом?
– Какой сигнал нужен? – сориентировался Тибр.
– Услышишь – сразу узнаешь, – сообщила Стерва.
Илан в расстройстве комкал салфетку.
Тибр начал понимать. На лице Стервы неторопливо проступила улыбка. Как бы говорящая: я знаю, что довожу вас до белого каления, и мне это чертовски нравится. Просто-таки никогда не надоест. Блестящие глаза встретили взгляд Тибра.
