Иммунитет к забвению

– Курсова! Её девичья фамилия была Семёнова! Попробуйте так!

Клавиши снова защелкали. Джон сжимал трубку так, что пальцы побелели. Он ловил каждый звук из трубки, каждое дыхание оператора.

– Ничего. Нет никакой Моники Семёновой. Нет никакого брака. Гражданин Курсов, – голос стал твёрдым, официальным. – Основания для возбуждения дела о пропаже человека отсутствуют. Возможно, вам стоит обратиться в больницы? Или… – голос сделал крошечную, многозначительную паузу, – к врачу. Хорошего дня.

Раздались короткие гудки.

Джон медленно опустил трубку. В голове была пустота. Он не поверил. Не может быть, чтобы всё просто так… стёрлось. Это же не бумажки, это жизнь! Его жизнь!

Он не помнил, как оказался на улице. Холодный ветер бодрил, заставляя ёжиться. Он сел в свою машину и поехал в то самое отделение полиции. Он должен был поговорить с ними лично, всё объяснить. Они должны были понять.

В отделении пахло старым линолеумом, дешёвым кофе и казёнщиной. За столом дежурный, молодой сержант с усталым лицом, с недоумением выслушал его сбивчивый, путаный рассказ.

– Понимаете, её просто нет! Нигде! И никто её не помнит! – говорил Джон, чувствуя, как его слова звучат всё более безумно.

Сержант терпеливо кивал, попросил его данные, снова полез в базу.

– Вот видите, – он повернул монитор к Джону. – Вы числитесь холостым. В паспорте у вас нет штампа о браке. Я проверял.

– Но это же невозможно! – Джон ударил кулаком по стойке. Сержант нахмурился, его терпение начало лопаться.

– Гражданин, успокойтесь. Может, вам просто показалось? Бывает же, что человеку кажется…

В этот момент из кабинета в глубине помещения вышла женщина. Она была в строгой, но элегантной форме майора. Её взгляд, острый и пронзительный, сразу остановился на Джоне, на его перекошенном от отчаяния лице.

– В чём дело, сержант? – её голос был низким, спокойным, но в нём чувствовалась steel.

– Майор Родина, – сержант вытянулся. – Гражданин Курсов здесь сообщает о пропаже жены. Но в базе данных на неё никаких сведений нет.

Майор Ева Родина медленно подошла к стойке. Её глаза, серые и холодные, как лезвие, изучали Джона с ног до головы. Она видела дорогую, но помятую одежду, умные, но дико испуганные глаза, дрожащие руки. Видела человека на грани.

– Джон Курсов… – протянула она, как бы припоминая. – Вы не с того ли закрытого НИИ «Прогресс»?

Джон кивнул, удивлённый.

– Майор, вы должны мне помочь! Её нет! Её словно стёрли!

– Стёрли? – она подняла бровь. – Интересное слово. Сержант, подготовьте комнату для беседы. Гражданин Курсов, пройдёмте.

Она проводила его в небольшую, уставленную шкафами с делами комнату, усадила за стол. Сама села напротив, положив перед собой блокнот.

– Итак, – она сказала, не включая диктофон. – Расскажите мне всё. С самого начала. Не торопитесь.

И он рассказал. Всё. Про возвращение домой, про пустоту, про пустой шкаф, про стёртую фотографию, про звонки родным. Говорил сбивчиво, путаясь, но он выложил всё это перед ней, как перед исповедником.

Она слушала молча, не перебивая, лишь изредка делая пометки в блокноте. Её лицо было невозмутимым, но в глазах что-то менялось. Сначала было профессиональное любопытство, потом лёгкое недоумение, а затем… затем появилась тень. Тень чего-то знакомого, чего-то неприятного.

Когда он закончил, она ещё минуту молча смотрела на свои записи.

– Вы утверждаете, что были женаты три года, – наконец заговорила она. – А где ваши совместные фотографии? Письма? Свидетельство о браке? Хотя бы её волосы на расчёске?

– Я не знаю! – простонал он. – Всё исчезло! Всё, кроме… – он замялся.

– Кроме чего? – её взгляд стал пристальным.

– Кроме этого, – он вытащил из кармана смятый розовый носок и положил его на стол.

Майор Родина посмотрела на носок, потом на Джона. В её глазах исчезли последние следы недоумения, осталась лишь холодная, отстранённая профессиональная оценка.

– Гражданин Курсов, – сказала она тихо. – То, что вы рассказали… это очень серьёзно. Но не в смысле пропажи человека.

Она отложила ручку.

– У меня есть два варианта. Первый – вы стали жертвой крайне изощрённой мистификации. Но чтобы стереть человека из всех баз данных, из памяти людей… для этого нужны возможности… – она запнулась, подбирая слова, – невероятные.

– А второй? – спросил Джон, уже зная ответ.

– Второй, – её голос стал совсем твёрдым, – что никакой Моники никогда не существовало. Что она – продукт вашего воображения. Галлюцинация, вызванная переутомлением, стрессом от работы на секретном объекте. Я обязана проверить оба варианта. Но, – она посмотрела на него прямо, – по опыту скажу, что второй встречается гораздо чаще.

Она встала.

– Я не буду вас задерживать. Но я настойчиво рекомендую вам обратиться к врачу. Вам нужна помощь. А я со своей стороны начну проверку. Официально – на предмет мошенничества или нарушения работы баз данных. Неофициально… – она чуть заметно усмехнулась, – посмотрю, не завелись ли у нас в городе призраки.

Она проводила его до выхода. На прощание её взгляд снова стал немного мягче.

– Идите домой, Курсов. Попытайтесь поспать. И… если найдёте что-то ещё. Что-то более конкретное. Любую зацепку – сразу звоните мне. Лично.

Она сунула ему в руку свою визитку.

Он вышел на улицу. Светило солнце, люди шли по своим делам. Мир был обычным, прочным, реальным. И только он один знал, что это не так. Что в этой реальности есть дыра. Дыра в форме женщины по имени Моника.

И теперь он знал, что для тех, кто должен был помочь, он был всего лишь сумасшедшим учёным с бредовой идеей. Майор Родина была его единственной надеждой, и та смотрела на него как на больного.

Он посмотрел на визитку в руке. «Майор юстиции Ева Родина». А потом его взгляд упал на его же отражение в витрине магазина. Измученное, бледное лицо, глаза дикаря. Он и правда выглядел как сумасшедший.

Он сунул визитку в карман и побрёл к машине. Он был абсолютно один. И единственный, кто мог найти Монику, был он сам.

Единственная нить

Он не помнил, как добрался до машины, как завёл её и куда поехал. Он ехал по знакомым улицам, но всё вокруг казалось чужим, ненастоящим, декорацией к плохому спектаклю. Слова майора Родиной звенели в ушах: «Продукт вашего воображения… Галлюцинация… Вам нужна помощь».

Нет. Он не был сумасшедшим. Он помнил её смех. Помнил вес её головы на своём плече. Помнил, как она ворчала, когда он снова засиживался на работе. Эти воспоминания были единственной твёрдой почвой под ногами в рушащемся мире.

Он остановил машину в безлюдном переулке, зажал голову руками и закрыл глаза, пытаясь выкинуть из головы холодный, сочувственный взгляд следователя. Ему нужно было думать. Действовать. Он не мог позволить им всех убедить, что он сошёл с ума. Моника была реальна. И он должен был это доказать.

Но как? С чего начать, когда не осталось ничего? Ни одной её вещи, ни одной фотографии…

Мысль ударила, как током. Фотография! Та самая, в спальне, со стёртым лицом. Он отшвырнул её в припадке ярости. Но стекло треснуло, а не разбилось вдребезги. Значит, сама фотография могла уцелеть.

Он резко развернул машину и помчался обратно, нарушая все правила, его сердце колотилось от слабой, безумной надежды.

Ворвавшись в квартиру, он бросился в спальню. Рамка лежала там же, где и упала, у комода. Серое стекло было покрыто паутиной трещин. Он, почти не дыша, поднял его. Осторожно, чтобы не порезаться, отогнал зажимы, снял заднюю стенку.

Его пальцы наткнулись на плотную бумагу. Он вытащил фотографию.

И надежда умерла, едва успев родиться. Лицо Моники на снимке было начисто стёрто. На его месте было лишь бледное, размытое пятно, как на старой, испорченной плёнке. Только его собственная улыбка выглядела неестественно ярко на этом фоне небытия. Доказательство обратного. Доказательство его безумия.

С рычанием отчаяния он швырнул фотографию об стену. Она, кувыркаясь, упала за комод.

Всё. Конец. Больше нечего было искать. Нечего предъявить майору Родиной, кроме своих бредовых россказней и розового носка.

Он рухнул на край кровати, уставившись в пустоту. В горле стоял ком. Он был так близок к тому, чтобы сдаться, чтобы позволить всем считать себя сумасшедшим. Может, так и будет проще?

Но тут его взгляд упал на старый проигрыватель виниловых пластинок, стоявший в углу комнаты. Их общая слабость. Они могли часами слушать старые, потрёпанные пластинки, купленные на блошиных рынках. Моника обожала это.

И он вспомнил.

Неделю назад, может позже, она вернулась с какой-то выставки в состоянии дикого восторга. Тащила какой-то тяжёлый пакет из книжного, что-то бормотала про «невероятную удачу» и «редчайший экземпляр». Это была старая книга, какое-то букинистическое издание. Она тогда даже попыталась рассказать ему о ней, но он был погружён в отчёт по работе и лишь рассеянно кивал.

– Подожди, я тебе потом покажу, это невероятно! – сказала она тогда и куда-то запрятала свою находку, чтобы он «не закидал бумагами».

Он никогда её больше не видел. И не спросил.

Книга! Если она была здесь, в квартире, и он её не находил… Может, она уцелела? Может, тот, кто стирал Монику, не нашёл её?

Он сорвался с кровати с новой силой. Он носился по квартире, как ураган, выдвигая ящики, заглядывая на антресоли, в старые коробки с его же собственным хламом. Он перерыл всё. И снова – ничего. Никаких следов старой книги.

Отчаяние снова начало подбираться к горлу. Он уже почти готов был опустить руки, когда его взгляд упал на старую корзину для белья, стоявшую в углу прихожей. Она была пуста. Но под ней, в самой тени, между ножкой корзины и плинтусом, лежал тот самый пластиковый пакет из книжного. Запылённый, смятый, неприметный.

Сердце ёкнуло. Он рухнул на колени, схватил пакет. Внутри лежала книга. Тяжёлая, в потёртом кожаном переплёте без каких-либо опознавательных знаков. Он вытащил её. Пахло старой бумагой, пылью и чем-то ещё, сладковатым и травяным.

Он перевернул её. Ни названия, ни имени автора на обложке не было. Только странный символ, вытисненный в центре и слегка потускневший от времени. Символ, похожий на глаз, окружённый сложным переплетением линий, напоминавших то ли сосуды, то ли корни дерева.

Тот самый символ. Тот, что был на стёртой фотографии на заднем плане.

Руки у него задрожали. Он отнёс книгу на кухню, положил под свет лампы и осторожно открыл. Бумага внутри была пожелтевшей, хрупкой, испещрённой старомодным шрифтом и странными, пугающими гравюрами. Он видел изображения древних существ, похожих на людей, но не людей, диаграммы, напоминавшие строение клетки, и всё тот же повторяющийся символ – глаз в паутине линий.

Это была не книга по искусству. Это было что-то другое. Что-то тёмное, оккультное. Что Моника вообще делала с такой вещью?

Он листал страницы, не в силах понять и половины терминов, но с каждым разворотом по спине бежал холодок. Там говорилось о «памяти мира», о «силах забвения», о «очищении реальности от лишнего». Это была не наука. Это было чистое безумие.

Или нет?

Он долистал до конца и замер. На последней странице, на чистом листе, кто-то сделал пометку шариковой ручкой. Аккуратный, знакомый почерк. Моники.

Рядом с одной из гравюр, изображавшей тот самый символ, она написала: «Пандемор? Причём тут они?»

Пандемор. Название проекта. Его проекта. Секретного, засекреченного объекта, о котором она не должна была знать вообще ничего.

Ледяная волна прокатилась по его телу. Он отшатнулся от книги, как от раскалённого железа. Его жена, искусствовед, случайно купила на выставке старую книгу, которая каким-то чудом была связана с его сверхсекретной работой? Так не бывает. Такого не может быть.

Это значило только одно. Её исчезновение не было случайностью. Оно было связано с его работой. С «Пандемором».

Он схватил книгу, засунул её обратно в пакет и огляделся по сторонам, как параноик. Ему вдруг показалось, что за ним наблюдают. Что стерильная чистота квартиры – это не следствие уборки, а доказательство тщательной работы профессионалов. Они искали что-то. И, возможно, искали именно эту книгу.

Он не нашёл её только потому, что она валялась в самом неприметном месте, куда её, видимо, уронила сама Моника или те, кто её… забрал.

Ему нужно было звонить Родиной. Немедленно. У него теперь было доказательство. Пусть и странное, пугающее, но доказательство связи.

Он потянулся к телефону, но его рука замерла в воздухе. Голос Шмелёва эхом звучал в его голове: «Совет директоров ждёт осязаемых результатов… Ваши опыты показывают нестабильность… Слишком много человеческого фактора».

Человеческого фактора. Его жены.

А что, если «Пандемор» был вовлечён в это? Что, если это не внешняя угроза? Что, если стирание Моники было не наказанием за её любопытство, а… профилактической мерой? «Очищением реальности от лишнего», как было написано в этой дьявольской книге?

Он смотрел на потрёпанный пакет в своих руках. Это была не улика. Это была мина. Если он покажет это Родиной, он подпишет себе и ей приговор. Он не мог доверять никому. Особенно тем, кто был связан с системой.

Он спрятал пакет глубоко в старый, заброшенный рюкзак с туристического снаряжения, закинул его на верхнюю полку в кладовке и прикрыл другими коробками.

Он стоял в центре гостиной, и его трясло уже не от страха, а от ярости. Холодной, целенаправленной ярости. Они забрали у него всё. Они посмели стереть её, как ошибку. И они думали, что он смирится? Что он поверит в свое безумие?

Нет. Теперь он знал. Война была объявлена. И у него появилось первое, крошечное оружие. Странная книга и имя. «Пандемор».

Он подошёл к окну и отодвинул край шторы. Улица была пустынна. Ни машин, ни прохожих. Только одинокий фонарь через дорогу мигал, будто подавая ему сигнал.

Они стёрли её из реальности. Но он всё ещё помнил. Он был её единственной памятью. И теперь он стал её единственным мстителем.

Он отпустил штору, погрузив комнату в темноту. Завтра он не поедет на работу. Завтра он начнёт своё собственное расследование. И первым делом он попробует выяснить, что же такое «Пандемор» на самом деле.

Сбои в системе

Утро застало его в кресле у окна. Он не спал. Всю ночь его разум, раскалённый до предела, перебирал обрывки воспоминаний, фактов, строил и рушил безумные теории. Книга, завёрнутая в старый свитер, лежала под сиденьем, как заряженное ружьё. Он боялся оставлять её в квартире.

Звонок телефона заставил его вздрогнуть. Он посмотрел на экран – служебный номер НИИ «Прогресс». Дежурный администратор. Голос был вежливым, но настойчивым.

– Джон Викторович, доброе утро. Вы сегодня не выходите? У вас запланированы эксперименты с седьмой группой образцов. Доктор Шмелёв уже интересовался.