Иммунитет к забвению

Владислав Грачев

Иммунитет к забвению

Пролог: Следы исчезают.

Моника Курсова ненавидела зиму. Она ненавидела этот безжалостный, пронизывающий до костей холод, который пробивался сквозь самую теплую шубу, и ослепительно-белый снег, слепящий глаза даже сквозь самые темные очки. Но больше всего она ненавидела ноябрьские сумерки, наступающие в четыре часа дня, – эти гнетущие, серо-синие сумерки, которые растягивали время, превращая короткую дорогу от метро до дома в бесконечное путешествие сквозь безжизненное пространство.

Именно в таких сумерках она и шла сейчас, кутаясь в воротник пальто и ускоряя шаг. В руке она сжимала увесистый пластиковый пакет из книжного. Внутри лежал подарок для Джона – редкое, букинистическое издание по истории алхимии в Северной Европе. Она нашла его почти случайно, роясь в стеллажах маленького магазинчика в одном из арбатских переулков. Моника уже представляла, как обрадуется Джон, как его усталое, напряженное лицо на миг озарится детским восторгом. Эти редкие моменты были для нее как глоток горячего кофе в стужу – они согревали изнутри, напоминая, что под слоем усталости и одержимости работой все еще тот самый человек, в которого она когда-то влюбилась.

Она свернула с оживленной улицы в свой тихий, спальный район. Здесь было еще темнее и безлюднее. Редкие фонари отбрасывали на свежевыпавший снег желтые, размытые круги света, между которыми зияли провалы почти абсолютной темноты. Воздух был чист, морозен и неподвижен. Единственным звуком был хруст ее собственных шагов по насту.

И еще одни шаги.

Моника замерла на мгновение, прислушиваясь. Позади, метрах в тридцати, тоже кто-то шел. Ритм шагов был странным – неспешным, почти механическим, абсолютно ровным. Она мысленно пожала плечами. Конечно, она не одна во всем микрорайоне. Кто-то так же, как и она, возвращался с работы, к семье, к теплу и свету домашних ламп.

Она снова пошла, чуть быстрее. Через несколько секунд она услышала, что незнакомые шаги тоже ускорились, сохраняя прежнюю дистанцию. В груди неприятно и тревожно кольнуло. Она рискнула оглянуться, делая вид, что поправляет сумку на плече.

На тротуаре, в полосе света от одного из фонарей, стояла фигура в длинном, темном, почти монашеском пальто. Лица не было видно – его скрывала тень и, возможно, высоко поднятый воротник. Фигура не двигалась, просто стояла и смотрела на нее. Было что-то нечеловечески неподвижное в этой позе, что-то, от чего по спине Моники пробежала ледяная волна страха, куда более пронзительного, чем ноябрьский мороз.

Она резко повернулась и почти побежала, сердце заколотилось где-то в горле. Еще два поворота – и ее дом, островок безопасности. Она услышала, что шаги за спиной тоже перешли на бег, но все так же ровно, беззвучно и легко, словно преследователь не бежал по снегу, а скользил над ним.

Моника рванула вперед, сжимая в пальцах ключи, давно заранее вынутые из сумки на всякий случай. Она уже видела темный силуэт своего девятиэтажного дома, уже почти чувствовала тепло подъезда. Она влетела в знакомый аркад между пятиэтажками, короткую пешеходную дорожку, которая была самым темным местом на ее пути.

И тут она поняла, что шагов сзади больше не слышно.

Она замедлила бег, переводя дух. Пар от ее дыхания клубился в ледяном воздухе густым белым облаком. Она обернулась. Никого. Только ровный, нетронутый снег на дорожке и голые черные ветки деревьев, узорчатым кружевом висящие над головой. Тишина. Абсолютная, оглушительная тишина, давящая на барабанные перепонки.

Облегчение волной накатило на нее. Показалось. Просто померещилось уставшей женщине в зимних сумерках. Она даже нервно усмехнулась своей трусости и, повернувшись к выходу из аркады, сделала шаг.

И замерла.

Фигура в темном пальто стояла прямо перед ней, преграждая путь. Она возникла бесшумно, словно материализовалась из самой темноты. Теперь Моника могла разглядеть ее лучше. Пальто было не просто темным, оно было угольно-черным, без единого блика, каким-то неестественным образом поглощающим скудный свет, пробивавшийся с улицы. И самое ужасное – лицо.

Там, где должно было быть лицо, была лишь бледная, размытая маска. Ни глаз, ни носа, ни рта. Только смутные, плавающие очертания, как лицо на старой, испорченной фотографии, которую кто-то пытался стереть ластиком.

У Моники перехватило дыхание. Крик застрял в горле комом ледяного ужаса. Она отшатнулась, инстинктивно подняв руки, как бы защищаясь. Пластиковый пакет с книгой упал в снег с глухим шуршанием.

Фигура не двинулась с места. Не издала ни звука. Она просто стояла, и это молчаливое, безликое присутствие было страшнее любых угроз. Казалось, сама тьма сгустилась перед ней, приняв человеческую форму, чтобы погасить единственный источник жизни и тепла в этом ледяном мире.

И тогда Моника почувствовала это. Не холод, не боль. Нечто иное. Волну абсолютной, всепоглощающей пустоты. Она исходила от фигуры, как тепло от печки, но это было его полной противоположностью. Это было ощущение полного забвения, небытия, стирания. Волна накатила на нее, и Моника почувствовала, как воспоминания начали ускользать, как вода сквозь пальцы. Внезапно она не могла вспомнить цвет стен в своей спальне. Потом запах одеколона Джона. Потом его лицо…

Паника, дикая, животная, наконец, прорвалась наружу. Она повернулась, чтобы бежать обратно по аркаде, туда, где остался свет улицы, люди, машины…

И увидела вторую фигуру.

Такая же, безликая, черная, загораживающая выход. Они стояли с двух сторон, зажимая ее в тиски. Два молчаливых воплощения небытия.

Отчаяние придало ей сил. Она рванулась в сторону, к заснеженному кусту, надеясь проскочить, оттолкнувшись от стены…

В тот же миг обе фигуры двинулись. Не бегом. Они просто… сместились. Исчезли на месте и мгновенно возникли уже в сантиметрах от нее, не нарушив ни одной снежинки. От них пахло статическим электричеством, озоном после грозы и чем-то древним, пыльным, как страницы книг, которые столетиями не открывал никто.

Холодные, белые, безликие маски склонились над ней.

Прикосновение было не физическим. Не было удара, нет, Моника даже не почувствовала боли. Это было похоже на то, как если бы ее всего на секунду опустили в жидкий азот – до самого нутра, до каждой клеточки, до самой души. А потом резко выдернули.

И началось стирание.

Сначала из ее поля зрения пропал снег. Он не растаял, просто… перестал существовать. Потом исчезли стены домов, аркада, фонари. Мир сузился до двух бледных ликов, взирающих на нее без глаз, и всепоглощающего чувства пустоты. Она пыталась кричать, но не могла вспомнить, как это делается. Она пыталась вспомнить имя мужа, свое имя, кто она и что здесь делает… но в голове был лишь белый, чистый, стерильный шум. Как на экране включенного телевизора, когда трансляция уже закончилась.

Не стало страха. Не стало боли. Не стало воспоминаний. Не стало Моники.

Ее сознание, ее сущность, все, что делало ее личностью, было аккуратно, методично и безвозвратно изъято. Стерто. Как данные с жесткого диска командой полного форматирования.

Фигуры выпрямились. На снегу лежало женское тело с широко открытыми, ничего не видящими глазами. Оно было еще теплое. Сердце еще билось, легкие еще по инерции пытались втянуть воздух. Но это была уже просто биологическая оболочка. Пустая квартира, из которой съехали все жильцы, вынеся всю мебель и даже фотографии на стенах.

Одна из фигур склонилась над телом и легким, почти невесомым движением коснулась пальцем виска. И тело начало растворяться. Не таять, не разлагаться, а именно растворяться, рассыпаясь на мириады мельчайших пылинок, которые тут же уносило бесшумным ветром, которого за секунду до этого не было. Через несколько мгновений на снегу не осталось ничего. Ни тела, ни следов борьбы. Только две вмятины от коленей и упавший пластиковый пакет.

Одна из фигур наклонилась, подняла пакет. Безликая маска склонилась над книгой, как бы изучая ее. Затем фигура что-то достала из складок своего пальто – небольшой, похожий на сканер прибор. Он слабо пискнул, и на его экране замигал красный свет. Клетки Джона Курсова, его ДНК, которую он оставил на страницах, листая книгу в магазине перед покупкой, были считаны и идентифицированы.

Прибор испарился в воздухе так же бесшумно, как и тело Моники. Фигура отбросила пакет в сторону. Он упал в снег, и его быстро начало заносить.

Две черные фигуры неподвижно постояли еще мгновение, словно сверяясь друг с другом. Потом они так же бесшумно, как и появились, растворились в темноте. Сначала одна, затем вторая.

Вернулась тишина. Ни ветерка, ни шороха. Только снег продолжал медленно, равнодушно падать на землю, затягивая последние, незначительные следы произошедшего. Снег был очень чистым и очень белым. Белым-белым. Совершенно стерильным.

Режимный