скачать книгу бесплатно
– Я могу идти?
– Подсидите у меня несколько минут – чтобы эти успели уйти. Вам не нужны лишние проблемы.
– Думаете, я побегу за ними?
– Не думаю, но шесть месяцев вам лучше не встречаться. Если с ними что-то случится позже – вас уже не будут подозревать.
– Спасибо.
– И ещё. Вы говорили, что у вас может быть информация про бандитов.
– Сейчас нет, но всё может быть.
– Вот мой номер телефона. Понадобится – звоните. А теперь можете идти.
Получать долг на секретном предприятии – это что-то новенькое. Он без стука открыл дверь кабинета, куда был приглашён. На ней была табличка – золотом по черному стеклу – «отдел кадров». За большим столом сидел неизвестный дядька в очках, с неприятным лицом кадрового КГБэшного чиновника.
– Так, а где, – он назвал фамилию мужика, разбившего ему машину.
– Выйдите! – последовал короткий ответ.
Он вошёл в кабинет, закрыл за собой дверь, сел на стул напротив стола и положил ноги на соседний стул.
– Мне в этом кабинете назначена встреча гражданином, – он назвал фамилию. – Судя по табличке, он начальник отдела кадров. А вы кто?
– Это я начальник отдела кадров, а товарищ, – он назвал фамилию, – заместитель директора.
– А чья должность выше – его или ваша?
– Его, конечно!
– Тогда идите и быстро найдите его – у меня мало времени.
Кадровик за столом притих. Сразу открылась внутренняя дверь и вошёл тот самый мужик, и с ним ещё трое.
– Так, пятеро на одного? Что, опять подставу приготовили вместо того, чтобы заплатить долг?
Двое из вошедших молча сели на стулья возле стены и с интересом смотрели на него – одетого в джинсы, светлую рубашку и на его мокасины, надетые без носков на загорелые ноги, лежащие на стуле. Третьему вошедшему и тому самому заместителю начальника – стульев не хватило, и они стояли в замешательстве.
– Ладно, садитесь, – он снял ноги со стула. – Где деньги? Сумму вы знаете. Она указана в оценке страховой компании, которую вы сами выбрали.
После этого тридцать минут замначальника и кадровик убеждали его повременить с возвратом долга – время трудное, такой суммы сразу не собрать. Двое у стены и третий, оставшийся без стула, помалкивали.
– Ладно. Когда вы готовы вернуть долг?
– Через полгода. В декабре у меня будет премия.
– Хорошо. Вы ведь знаете, что происходит с рублём и с ценами. Где будут цены через шесть месяцев – неведомо. Я готов подождать до декабря. Но вы прямо сейчас, на бланке своей конторы напишете мне расписку, что не позднее пятнадцатого декабря вернете сумму долга, умноженную на десять. Эти четыре свидетеля распишутся, и вы поставите печать отдела кадров – раз уж мы так удачно здесь расположились. Второй вариант. Мы фиксируем сумму вашего долга в долларах на день устроенной вами аварии. И вы обязуетесь до пятнадцатого декабря вернуть сумму в рублях по официальному курсу, который будет в тот день.
Он говорил медленно и следил за лицами участников переговоров. Повисла пауза.
– Погуляйте, пожалуйста, немного в нашем парке, – неожиданно сказал один из сидевших у стены. – Мы обсудим ваше предложение.
Через полчаса он вышел из кабинета кадровика с рюкзаком, в котором лежала вся сумма долга. Дело было закончено. Вместе с ним вышел человек, предложивший ему погулять.
– Этот хмырь, – он назвал фамилию замначальника, – известная скотина. Здорово вы его… Пойдёмте, я вас провожу через проходную.
Возле проходной сопровождающий пожал ему руку.
– Вы поступили правильно. В декабре он бы вам ничего не отдал.
Неделя потребовалась на ремонт машины. На армянском сервисе, который располагался в каких-то гаражах недалеко от места аварии, ему всё сделали быстро и достаточно неплохо. На покраску денег не хватило, и в Париж он поехал на битой красной жигулёвской «пятерке» с белыми от шпаклёвки боками.
Через две недели он уже лежал на песке широкого пляжа возле Аржеле-сюр-Мер – что на границе с Испанией и смотрел на тёплые воды Средиземного моря, в которых плескались его сыновья. Вакансы у французов ещё не начались и пляж был почти пустой.
9—19 декабря 2021, Галахово
Закончилась пора ученичества
Все сопки здесь – как кочки в тундре, похожи между собой. По одним и тем же жёлто-зелёным холмам ползёт проволочное заграждение, равнодушно деля землю на свою и чужую. Это – государственная граница. А посмотрев на сопки и не заметив проволоки, ни за что не догадаешься, что здесь – внизу – ещё «наша» земля, а вон на той вершинке – уже «чужая». И ведь в самом деле чужая. Об этом всем желающим сходить в лесок на том склоне за грибами сообщат вооружённые пограничники. И река тоже здесь ещё наша, а за тем поворотом уже не наша.
Иногда там, в верховьях, на чужой земле идут сильные дожди, и тогда всю равнину на нашей стороне заливает мутное море. Посёлок тоже заливает, и жители нижней его части садятся в лодки и на две-три недели едут гостить к родственникам в верхний посёлок, за железную дорогу. В самые сильные разливы вода подбирается к насыпи, но никогда не переходит её, а потихоньку подгрызает. И тогда, после окончания наводнения, мужики-путейцы в грязных оранжевых жилетах, ругая стихию, сидят у костра, пьют самогон и смотрят, как бабы в таких же грязных жилетах поправляют насыпь.
Цены на местную картошку в такой год сильно повышаются и её ездят покупать в дальние посёлки. Чтобы завозить картошку «из центра» в поселковые магазины – до такого пока не додумались. Да и откуда завозить? Из-за Урала, из центральной России в Забайкалье? До такого точно надо додуматься.
Хотя, кое-кто сумел получить участки под огороды на нейтральной полосе, в той её части, которую не захватывает разлив. Один из них – дед Тимоха. Его огород – неподалёку от железной дороги, и пассажиры пекинского поезда, четыре раза в неделю проходящего мимо, с удивлением смотрят на старика, копающегося в ничейной земле. Зато сторожить не надо, – смеётся дед Тимоха. Его помятое временем, загорелое до цвета обожжённой глины лицо сморщивается, – ребята с автоматами охраняют.
Этот дед – удивительный рассказчик. Он пасёт коров местных жителей недалеко от моста через более узкий рукав бурной Селенги, и по дороге со станции на реку обойти его никак нельзя. Вроде, только что поприветствовал его и пошёл дальше, а вот уже сидишь на грубо обтёсанных брусьях, из которых собраны перила моста. Удочки валяются рядом, солнце жжёт отвесными лучами, а дед хохочет над очередной своей историей, которую выдумывает прямо на ходу. Ему бы с гуслями по земле ходить, а он вот здесь, среди выгоревших сопок, грубо ругает залезших в реку коров и одновременно прикидывает – как на заработанные летом деньги можно будет пить всю зиму. И даже самогон не понадобится. Но это он преувеличивает. Самогон ему обязательно понадобится уже в середине зимы.
Сержант бросил ручку между листами тетради. Не то. Опять не то, чёрт возьми. Слова не те. И предложения не те. Об этом надо говорить как-то иначе… Он повернулся лицом к солнцу. И сразу стала видна быстрая река, разделяющаяся после парома на два рукава, а на другом берегу – пограничная вышка и пыльная дорога, ведущая от парома к заставе. Дорога местами скрывалась за сопками и грузовик, привозящий пограничникам еду, постоянно исчезал из вида. Вот и сейчас было видно только облако пыли. Значит, скоро два часа. Сержант встал с земли и сделал стойку на руках. Он был в линялых голубых плавках, и о его воинском звании можно было догадаться только увидев мятые погоны с двумя сержантскими просветами на выгоревшей полевой хэбэшной куртке светло-коричневого цвета, с которой он поднялся. Ему уже советовали прятать форму, приходя на реку, чтобы не нарваться на неприятности. Какие к чёрту неприятности могут быть в начале сентября? Все неприятности позади. Скоро домой.
Сержант прошёл вверх по течению и не разбегаясь прыгнул в быструю и мутную воду. Его сразу подхватила и завертела в водовороте тугая струя. Река пугала. Эта протока была мелкой и узкой. Вот во втором рукаве Селенги купаться одному было опасно. А здесь он без усилия доплыл до отмели и вышел на берег. Со станции долетел бодрый гудок поезда. Значит, было больше двух часов. Иркутский нечётный на Москву с первого пути отходил в четырнадцать тридцать. Пора идти обедать.
А это хорошая мысль – написать по рассказу о всех интересных событиях своей жизни. Может быть, они помогут кому-нибудь разобраться в своей жизни, или даже избежать некоторых глупостей. Но тогда это должны быть очень хорошие рассказы. А таких мне писать не приходилось. Было несколько неплохих. Кое-что из них даже напечатали. Но очень хороших пока не получалось.
Сержант выбрался на берег и по низкой колючей траве пошел к своей одежде. Не спеша одевшись, он застегнул ремень. На внутренней стороне бляхи были сделаны зарубки по числу месяцев службы. Он их делал каждый месяц второго числа напильником или ножом – если напильника не было. Хоть какая-то память останется от этих пустых месяцев. Фуражку сунул под мышку и пошёл к станции. Разумеется, носить парадную фуражку с линялой полевой хэбэшкой было не по уставу. Но в тех местах, где он был, служить по уставу было не принято.
Что у нас сегодня на обед? Борщ из тушёнки – густой и наваристый на первое. Это есть. На второе можно пожарить картошку с грибами. Грибы он собрал вчера в лесу – на сопке, прямо возле пограничной вышки. Туда редко кто ходил – не хотели неприятностей с погранцами. Когда сержант первый раз пошёл в этот лес, его высмотрел пограничный наряд и забрал вместе с грибами на заставу – разбираться. В этом месте дезертиры – беглецы из Монголии обычно переходят границу, чтобы залезть в вагон поезда вглубь страны, где можно затеряться. Здесь не надо переплывать всегда бурную Селенгу. Садясь в пограничный ГАЗик, он выбросил ненужную теперь палку. Разводящий сходил за ней, внимательно осмотрел и сунул в кабину – улика. Но долго сидеть под охраной не пришлось. Помог свернутый вчетверо мятый листок – командировочное удостоверение с множеством расплывшихся штампов, в котором говорилось, что сержант имеет право круглосуточно передвигаться в погранзоне.
Лес на этом мелкосопочнике был хороший, сосновый, грибной. Но всё портили комары. Откуда они только брались в этих сухих краях? Землю покрывал толстый слой сосновых иголок, которые пружинили под ногами и издавали сильный смолистый запах. А на вершинках сопок стояли высокие – по грудь – заросли трав, в которых выделялись соцветия мать-и-мачехи. И запах там был ещё более крепкий, чем в лесу. Пахло разогретой травой и покосом, хотя здесь уже давно никто траву не косил. Грибов было много и набрать на обед их можно за полчаса, но он не спешил. Приятно бродить по лесу после выжженных солнцем и выбитых армейской техникой сопок, и голой степи в пойме Селенги.
Сержант шёл от реки к железнодорожной насыпи и улыбаясь смотрел на реку, на сложенный из старых серых брусьев мост, на пограничную вышку и на выгоревшую траву, оставлявшую щедрую пыль на сапогах. Как мало надо, чтобы заставить человека улыбаться – всего лишь подарить ему надежду на близкие перемены. Пусть до дома ещё много тысяч километров, всё равно – самое скверное осталось позади. Позади остались унизительные и бесполезные занятия на плацу – ходить строевым шагом «в ногу» его не смогли научить ни в пионерском лагере, ни в армии. Позади ползанье в грязи на полигонах, постоянное напряжение в ожидании драки на пересыльных пунктах и в полутёмных казармах, пронзительный зимний ветер, свирепо продувающий шинель без подкладки и летнюю хэбэшку во время утренней переписи вагонов на воинской разгрузочной рампе. Ватные рукавицы, которые удалось украсть где-то в комендатуре, не позволяли держать карандаш, и писать на утреннем ветреном морозе приходилось голыми руками. Снега зимой не было, а из глубины Монголии постоянно дул сильный холодный ветер.
«Зимнюю стойку прыжком принять» – когда рота на построении перед походом в столовую или в киношку стоит на зимнем ветру, который режет глаза, а руки в карманах – «два наряда вне очереди», без шинелей и бушлатов, в ожидании команды «вперёд шагом марш». И сержант в бушлате – не застёгнутом на пуговицы, а плотно затянутом ремнём «не по уставу», тянет время, глядя, как бойцы стараются принять позу, при которой холодная одежда не так плотно прилегает к голодному организму. Шинели и бушлаты одевать не разрешали – чтобы в столовой или в холодном солдатском клубе их не украли бойцы из соседних батальонов – одежды в войсках не хватало.
Да мало ли чего было за эти долгие месяцы.
Его вагон весной переставили на тупиковый путь, где он скрывался от посторонних глаз среди нагромождения железобетонных плит. Когда-то с неведомой целью их разгрузили с железнодорожных платформ, а увезти и что-то построить из них у людей не дошли руки. Подходя к вагону, приходилось искать дорогу в бетонном лабиринте. Поэтому здесь не появлялись патрули и военные чины забредали нечасто. Это заметно украшало жизнь. Разве что загулявший офицер или беглый прапорщик из Монголии появятся в поисках, где бы выпить и что бы украсть.
Владислав Ларин (в фуражке) с бойцами ЧМО УБ (часть материального обеспечения Улан-Батора), пограничная станция Наушки, июль 1984 г.
Последним встреченным им офицером в этом определённо злачном месте был майор – начальник железнодорожной комендатуры – его непосредственный начальник. Майор был невысокий и круглый. Спрыгнув с высокой ступеньки плацкартного вагона на землю, он присел, тяжело выпрямился и посмотрел на сержанта:
– Ты что здесь делаешь?! – Майор знал, что здесь живут рэфы – бригады, сопровождающие рефрижераторные вагоны, ожидающие свои секции-вагоны с мясом из Монголии. А армия сюда ходит исключительно в гости к проводницам иркутского поездного запаса.
– Я здесь живу.
Майор что-то вспомнил.
– Ты меня не видел, – буркнул он и зашагал между плит в сторону станции.
Огонь в самодельной плите не горел. Пришлось сначала сходить к выгрузочной воинской рампе за деревянными брусками, которыми военная техника крепилась на железнодорожных платформах. После разгрузки их бросали прямо здесь. Раньше, в теплое время, обитатели вагона готовили еду просто на костре, но он требовал много дров и готовит на нём был неудобно. Сержанту пришлось найти кирпичи и лист железа, чтобы сложить нехитрую дровяную плиту. Готовить на ней было удобнее, чем на костре. Плита давала ровный жар и дров требовала совсем немного.
– Что, старина, последние денёчки ты здесь живёшь, – сказал себе сержант. Скоро приказ – и привет, служба! А там начнётся новая жизнь. Пора ученичества подошла к концу. Это первые рассказы могли получаться от случайного вдохновения. А чтобы научится писать хорошо и правдиво – нужна серьёзная работа. Этого ты пока не умеешь. Но ты немало знаешь, и кое-что умеешь. У тебя должно получится.
Сухие дрова весело занялись в печи. Сержант поставил на край плиты кастрюлю с борщом и присел рядом чистить картошку. Грибы он пожарил вчера. Сейчас их надо будет смешать с обжаренной картошкой, добавит немного масла и придумать, где взять сметану. Хотя, можно и так, без сметаны.
А хватит ли мне опыта, чтобы написать первый цикл рассказов о моём взрослении, о поре ученичества? Что для этого надо знать? Как построить рассказ, чтобы событие из моей жизни вошло в жизненный опыт другого человека как им самим пережитое? Надо, чтобы у читателя был определённый жизненный опыт. Тогда возникнут ассоциации воспоминаний с прочитанным и будет достигнуто взаимопонимание. Плохо, что большинство читателей не готовы к такому разговору. Не тем их кормили в прежней жизни. Совсем не тем. Есть немало интересных книг, но как трудно их найти. А те, что стоят на полках в книжных магазинах, к сожалению, для чтения не пригодны.
Картошка зашипела на сковороде. Помешивая её алюминиевой ложкой, сержант смотрел, как она покрывается приятной коричневой корочкой. Там же шипели, брызгали маслом и постреливали грибы. Сколько же в них жизненной силы – прямо из сковороды выпрыгивают. Просто как авторы-современники, которых издают полумиллионными тиражами. Их книги, изрядно выгоревшие и запылённые, постоянно попадаются на глаза в книжных лавках от Кольского полуострова до Средней Азии. В одной такой книжке ему даже встретилось гнездо паука, который резво спустился по своей нитке и скрылся среди книжных богатств одного такого магазинчика, когда сержант взял книгу в руки, чтобы посмотреть фамилию автора. Люди нашли способ зарабатывать хорошие деньги писательством. Убей меня бог, если я начну писать рассказы ради заработка. Традиции Хемингуэя и опыт Ремарка не позволяют писать хуже, чем они. Достичь их уровня будет трудно, но в противном случае лучше всю жизнь ходить по земле с геологами или плавать по морям, выбросив из головы писательские замыслы. Плавать не ради впечатлений и материалов, а исключительно ради заработка средств существования. Хорошо об этом сказал Хемингуэй – надо читать хорошие книги ради того, чтобы знать, кого ты должен превзойти. Что-то в этом роде. Очень удачно сказал.
А вот, кстати, и проводница.
– Петровна, приглашаю вас разделить со мной трапезу. Кстати, у вас есть сметана?
– Спасибо! Конечно, есть. У тебя сегодня праздник?
– Вас не проведёшь. Несите сметану.
– Что отмечаешь сержант? Или приказ вышел?
– Без сметаны сказать не могу. А приказ выйдет через пару недель. Знать надо такие вещи!
Он сходил в вагон и принёс четыре бутылки пива. Надо было бы купить шампанского, но денег не осталось совсем. А занимать он не умел.
Сержант поставил на сколоченный из толстых досок стол кастрюлю с борщом, сковороду с картошкой и тарелки. Грибы с картошкой и сметаной были похожи на те, которые он ел когда-то в другом месте, на другом конце огромной страны и совсем с другими людьми. Но это было в другой жизни. Совсем в другой… Может, он даже прочитал где-то об этом.
Пиво запенилось в стаканах. Сержант посмотрел на вялую пену, пузырьки, прилипшие к стенке стакана, и улыбнулся. Он поднял стакан.
– Сегодня день моего рождения. Ура.
Петровна встала из-за стола и торопливо ушла в вагон. Она вернулась, бережно неся полбутылки водки улан-удинского «розлива», заткнутую обрезанной пластиковой пробкой от портвейна.
– Что ты, разве можно так. За такое дело надо водочки. А пиво оставь к грибам.
Она разлила водку в два стакана поровну и взяла свой.
– Знаешь, сержант, тебе скоро домой ехать. Пусть у тебя там всё будет хорошо. Пусть родители не болеют. Пусть друзья вернутся со службы живы-здоровы. Пусть девчонки за тобой бегают. А главное, чтобы дело, которым займёшься – получалось. За тебя. Сколько тебе теперь?
– Двадцать четыре, – сказал сержант и одним глотком выпил.
7 декабря 1986 г., Индийский океан, «ревущие сороковые», курс на Антарктиду, НПС «Фиолент»
На вокзале
В Душанбе было очень жарко. Он сидел на лавке в привокзальном сквере. Сильно болела голова. Хотелось прилечь в прохладе и пить холодную воду. Но лечь было негде. Он только накануне закончил работу в горах и спустился в город. Сдал рюкзак в камеру хранения. Денег хватило только на билет. Ночевал он в парке на берегу пруда. Ночь была душная, ныли комары.
За два месяца в горах он обгорел, оборвался и сильно устал. А поезд будет только ночью, и его надо где-то дожидаться в этом чужом, жарком и пыльном городе. Он сидел, закрыв глаза и пытался забыть про боль. Мимо ходили люди. Кто-то задел его ногу и остановился. К нему уже подходили привокзальные менты, поэтому он не сразу открыл глаза – дремал.
– Чего грустишь, парень!
Голос был женский, неприятный. Женщина была пьяна. Надо же, пить в такую жару… Она тяжело опустилась на лавку и вздохнула.
– У нас мент бутылку портвейна забрал. – Ей хотелось поговорить. – Мы тут с мужиком взяли бутылку, на лавочке её открыли. Подъезжает коляска. Не положено! Нас везти в отделение не захотел, а полбутылки отнял. Падла…
– Пересядь на другую лавку. Я сплю.
– Ты что лавку купил? Не злись, самой тошно. Ты что, уже датый?
– Отстань. Пить я не хочу и денег у меня нет. Гуляй.
– Тебе что, некуда пойти? Да ты открой глаза.
– Я не хочу никуда идти.
Всё-таки он открыл глаза. Рядом сидела баба непонятного возраста и неопределённых занятий. В горах он соскучился по женщинам, но это было совсем другое.
– Можно переночевать у меня. У меня есть комната. И выпить найдём.
– Проваливай, – не выдержал он. – Я не люблю ночевать в каталажке.
– Дурак.
Она встала и покачиваясь пошла по дорожке к вокзалу, а ему стало ещё хуже.
15 марта 1983 г., Москва
Вкус прошлого
Его преследовали запахи прошлого, вкус и вид вещей, которых он был лишён. И чем меньше он старался об этом думать, тем сильнее вдруг всплывали и наваливались они, вызванные случайным запахом или видом забытой еды.
Во время ночного наряда в окно вошла волна тёплого воздуха. Она пришла из степи и принесла немного запахов. Сухие и слабые, они напомнили о далёких ночах, которые пахли морем, виноградом, просоленными камнями и цветущими южными кустами. И что-то внутри сжалось и зашевелилось. Вспомнилось тёплое утро на светлой веранде старого деревянного дома. Веранда заросла виноградом и синие грозди изабеллы светились среди зелени резных листьев и лучей солнца. То утро пахло яичницей и свежим хлебом, салатом из помидоров с яблоком, мелко порезанным в тот салат, яблочным соком и молодым вином. Ещё оно пахло утренним садом и морем. Они сидели за столом и не спеша ели яичницу, салат и запивали вином. Это был отдых.
А ещё было утреннее море. Оно слегка покачивалось, блестело, и в нём отражалось солнце. Камни и песок ещё были прохладные после ночи и надо было пройти по ним перед тем, как прыгнуть в горько-солёную воду. Уходящий далеко в море волнолом тоже был холодный и влажный. На нём сидели утренние рыбаки – самые удачливые.
Вода утром была совсем лазурной. Казалось, что плывёшь в лучах солнца. А если прыгнуть с волнолома, то лазурь в глубине темнела и наполнялась пузырями, взлетающими вверх – к солнцу. На волноломе жили колонии мидий, а в расщелинах камня прятались крабы. Иногда мы с аквалангами погружались в том месте и набирали мидий, которых потом жарили на большом металлическом листе. А пойманных крабов вечером варили в солёной морской воде и сидя на веранде, запивали их холодным пивом. У нас был холодильник, поэтому пиво в самом деле было холодным – что редко встречалось на южном берегу. Красные крабы на глиняном блюде и светлое пиво в высоких кружках. Это вспоминалось часто, и он жалел, что не может это нарисовать. А ещё он жалел, что никогда не встретится с Томасом Хадсоном и не попросит его об услуге – нарисовать эту картину.
Много всего вспоминалось. И как он ни гнал от себя эти мысли, всплывало всё с удивительной ясностью. Он помнил чёрные ночи с большими звёздами, светлячков в высокой траве и звон цикад в кустах. И снова ветер приносил запах моря, цветов и летней ночи. Море лизало пляж, по набережной гуляли красивые люди, в порту стоял большой белый теплоход. Там, на галерее в порту, они ели мороженное и пили шампанское. Как ему всего этого не хватало! Но была надежда, что всё станет ещё лучше…
