Я помню причал

– Да что я сам не куплю, что ли. Спасибо Влад, но я справлюсь. Деньги у меня есть.

– Давайте тогда так: я покупаю самое дорогое, а вы остальные. На меньшее я не согласен.

– Да ладно тебе.

– Давайте, давайте, – стоял я на своем.

– Ладно, – согласился все же он и достал из своего портфеля, висевшего в коридоре, бумажку. – Вот. Спасибо.

Я сделал фото бумажки с рецептом на свой телефон и пообещал привезти лекарство завтра на рабочем обеде, а затем спросил:

– Дмитрий Львович, и еще. Вы вообще не против, если я буду заходить к вам?

Глаза его засверкали, и он сказал мне:

– О чем вопрос, Влад! Сам хотел тебе только что сказать, чтобы ты заходил почаще. Конечно, заходи, когда вздумается, я же буду только рад. Будешь развеивать старика.

– Ну хорошо, договорились, – улыбнувшись, сказал я, мы пожали крепко руки, и я вышел.

5

Еще в больнице мне стало жалко Дмитрия Львовича – я понял, что уклад собственной жизни вызывает в нем мало чего приятного. Я остро чувствовал, что от него веяло необходимостью в избавлении от одиночества, в обращении к человеку, пусть даже незнакомому, но он хотел, чтобы его слушали. И я решил, что роль этого слушателя-незнакомца вполне могу исполнить я.

Сейчас, возвращаясь назад, в то время восьмилетней давности, я понимаю, что этот предлог для сближения с Дмитрием Львовичем был далеко не главной причиной моего стремления составить ему общество: подлинное объяснение моего желания крылось, конечно же, в другом.

За шесть лет до нашей настоящей встречи с Дмитрием Львовичем, когда я еще учился на втором курсе университета, я потерял своего дедушку по материнской линии. Его звали Артем Михайлович. Мое первое воспоминание с ним начинается с ранних лет: мне около 5—6 лет и он кормит меня за столом яйцом всмятку. Из сероватой, уже немного стертой металлической кружки он достает одно яйцо, с низа которого капает вода; он стучит по верхушке яйца чайной ложечкой, отковыривает скорлупу, немного солит, а затем ложечкой погружается внутрь. Я обволакиваю ложку ртом и закусываю белым хлебом. Чуть более свежее воспоминание: он сидит в кресле, держа в руках букварь – пальцы тонкие, длинные, вены на кистях сильно выпирают, – а я рядом с ним – сижу сбоку на грядушке. Арбуз, ботинок, ваза… Затем воспоминание, как он учит меня шахматам: слон ходит по диагонали, это пат, а это битое поле; я психую, когда у меня никак не получается его выиграть, и иду в слезах к матери на кухню. Он ведет и забирает меня со школы. Всегда ухоженный, с широкими бровями и пробором седых волос. Я бегаю по зеленому искусственному полю на секции по футболу, а он один сидит на трехъярусных трибунках, читая большую газету и дожидаясь меня. Я срываю ежевику, протягивая руки через железные прутья к кустарнику, растущему на соседской даче, и меня в палец жалит оса; он ведет меня к шлангу, поливающему шиповник, и холодной водой промывает место укуса.

Он заболел лимфедемой в 67. Лимфа обеих его ног перестала нормально оттекать из лимфатических сосудов, и из-за этого его ноги стали увеличиваться в объеме, а затем и изменились в цвете – кожа стала розоветь. Он начал ходить все труднее. Через пару лет, несмотря на лечение, начались осложнения, и его постоянно клали в больницу, а затем после курса лечения отпускали домой. Мне сообщили об очередном ухудшении его состояния в праздничные майские дни 2008-го, когда я работал официантом и получал повышенную почасовую ставку. Желая заработать как можно больше и считая, что ухудшение состояния дедушки – одно из тех многих, которые уже много раз случались с ним и проходили, я остался в своем учебном городе. Но через два дня он скончался: оперативное вмешательство не смогло купировать осложнения. Теперь же я поехал домой сразу.

В памяти звонок воспроизводится слишком ясно: мама недолго молчит, а затем говорит мне: «Дедушка скончался». До сих пор эти слова, которые я воспроизвожу в своей голове тем же сухим тоном, глубоко погружают меня в тот момент и я, обособляясь от всего внешнего, вспоминаю, как наяву, каждую деталь, каждый ориентир, навсегда застывший перед моими глазами: ступени, красная дверь, снова ступени, раздевалка, шкафчик, рюкзак, ступени, красная дверь, ступени, черная дверь, улица, мусор, велосипед, телефон… Я сближаюсь с тем состоянием, которое странным образом отложилось не только в моей памяти умственной, но и в телесной: от этого воспоминания, как и тогда, я могу почувствовать слабость в ногах, покалывание снизу живота.

Я бы мог сказать, что приезжал к нему каждый раз, когда ему становилось хуже, бросал свои дела, и только в этот единственный раз я ошибочно решил подумать о себе. Но это лишь жалкая отговорка. Правда в том, что я поставил деньги выше дедушки, вот и все. Это была вся моя благодарность ему. И сейчас, когда я предложил общение Дмитрию Львовичу, я сделал это не потому, что Ася была для меня одним из самых дорогих и близких мне людей, и не потому, что я проявил сострадание к одинокому старику, – я сделал это потому и только потому, что в Дмитрии Львовиче я увидел своего умирающего дедушку, именно вспыхнувшее совестное тяготение заставило меня сблизиться с ним, поверить, будто именно так я могу все исправить. Мое внутреннее «я» отчаянно считало, что таким образом я смогу заглушить чувство вины, преследуемое меня уже столько лет.

6

Вечером, после того как я вернулся от Дмитрия Львовича домой, я позвонил Асе. Она еще раз поблагодарила меня за помощь дедушке, и я сказал ей, что постараюсь время от времени заходить к нему.

За эту неделю, что я приходил к Дмитрию Львовичу в больницу, Ася так и была с Лешей в онкологическом центре. У него был рак надскладочного отдела гортани – опухоль поразила надгортанник. С подросткового возраста он часто болел ларингитом, что вылилось в хроническое течение болезни, а затем – в рак. У него была первая стадия без выявления метастазов.

Все началось за месяц до того, как Дмитрий Львович попал в больницу. У Леши появилась охриплость в голосе и частые поперхивания. Еще чуть позже у него появились боли при глотании, которые отдавали в правое ухо. После прохождения диагностики и подтверждения диагноза в нашем городе в середине апреля 2014-го они уехали на лечение в С., где стали проходить лучевую терапию пять раз в неделю. Терапию назначили почти на два месяца.

Мы познакомились с Лешей по инициативе Аси. Был июнь 2009 года, все мы трое заканчивали третий курс, и она пригласила меня сходить с ними на концерт по случаю дня города, который должен был проходить под открытым небом городской набережной. Я уже знал о Леше многое: где он учится, кем подрабатывает, какие у него увлечения (как можно догадаться, узнал я об этом не из справочника), поэтому мне приходилось изображать человека, впервые слышащего от него рассказы о своей жизни. После концерта мы пошли на веранду одного из кафе, откуда открывался вид на яркий мост города. Высокий, светловолосый и плотный, Леша показался мне приятным парнем, и уже с самого начала нашего общения мы поладили и нашли общие темы для разговора: как и я, он неплохо разбирался в мировой истории. В один момент, сидя в кафе, мы даже заспорились о Че Геваре, и Ася шутливо сказала: «Так я, наверное, пошла».

Леша жил до 18 лет почти на самом крайнем северо-западе страны, а затем, как и мы с Асей, переехали в Н. по учебе. Он учился на географа, а мы с Асей – на филологов. Помню, как однажды Ася пришла поздно вечером домой на нашу квартиру – я уже собирался спать – и радостно сказала мне: «Влад, кажется, у меня намечается рождение карапузов». Я не оценил шутку и удивленно спросил, о чем она. Она рассказала, что сходила на свидание с парнем, с которым недавно познакомилась через подругу, и сказала, что он хорошенький. Я тут же подхватил ее радость и стал расспрашивать подробности. Этим парнем и оказался Леша.

Ася. Жгучие черные волосы, округлое лицо и вечно уставший взгляд больших светло-голубых глаз. Это контрастное лицо всегда вызывало во мне необъяснимую теплоту внутри. Когда я впервые увидел ее, то подумал: боже, до чего интересная внешность; красота ее была так неочевидна, ненавязчива и своеобразна – ее будто было сложно ухватить. Это было одно из тех редко встречающихся лиц, которое становится прекрасным только тогда, когда ты всматриваешься в него и понимаешь, что оно особенное. Со временем, когда я стал узнавать Асю все больше, я и вовсе стал замечать в ее лице нечто странное, то, что видел в лицах других после нее, наверное, еще лишь несколько раз. И заключалась эта странность в том, что внешность ее будто становилась органична с ее личностью – глаза, щеки, рот – все это вместе будто превращалось в яркую отметку ее внутреннего мира. Она становилась для меня все более легко познаваемой, будто все сложное в ней упрощалось в разы.

Еще она была для меня подлинным восхищением. Это восхищение не было сравнимо с любовью, которую я испытывал к девушкам или к родителям, оно не было похоже и на мое восхищение таланту человека, его гениальности, умениям. Я говорю сейчас о чувстве, ворвавшемся в мою жизнь впервые, превосходящем уже знакомую мне глубинную симпатию – это чувство было сравнимо с актом собственного освобождения. С ней появлялся я. Но вместе с этим я не тянулся к ней как к женщине, не испытывал к ней сексуального влечения. Она была для меня прежде всего человеком, в котором я разглядел прекрасную сущность, пробуждающую сущность мою.

Думаю, это хорошо объясняет, почему мы жили с Асей в одной квартире и почему при этом она ходила на свидания, о которых любезно рассказывала мне. Ответ, надеюсь, очевиден: мы были друзьями. Очень близкими друзьями. Мы попали в одну группу и познакомились в первый же день обучения. Помню, как мы стояли с ней в выстроившемся кругу среди остальных одногруппников, когда наш куратор – молодая преподавательница по экономике – рассказывала нам, как мы сейчас все пойдем в соседний корпус университета на общее собрание первокурсников. Все пошли вразброс позади преподавателя, и как-то вышло, что мы с Асей стали идти парой, рядом друг с другом.

– Как тебе куратор? – шепотом спросил я.

Она не услышала меня и сказала: «Что?»

– Я говорю, как тебе куратор?

– А. Ну, она вроде ничего, – улыбаясь, ответила она.

– Да, мне тоже понравилась. Такая миленькая. Надеюсь по характеру такая же.

– Ну да, – разделила мои ожидания Ася.

– Почему филфак? – спросил я уже нормальным голосом.

– Плохо говорю. А тут вроде как говорить учат, – иронично ответила она.

– По тебе не скажешь. Ну-ка скажи скороговорку: «От топота копыт пыль по полю летит».

Она повторила скороговорку и сказала: «А теперь ты повтори: на Чанди Чоук в четверг четвертого числа, в четыре с четвертью часа, четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж».

Я серьезно посмотрел на нее и сказал:

– Я так понимаю, ты ждала этого момента всю жизнь? Ну хорошо. Расшифруй мне первые слова. Как там, «Чангничек»?

Она засмеялась.

– Нет, Чан-ди Чо-ук, – проговорила она четко и медленно, – это какой-то индийский праздник. Я смотрела фильм в детстве и почему-то запомнила.

– Да, у меня подобного мусора в голове тоже достаточно.

Всю оставшуюся дорогу я пытался безуспешно повторить эту фразу, а она смеялась и из раза в раз исправляла меня. Смог я повторить фразу только на следующий день после того, как выучил ее дома: после собрания первокурсников она передала мне листочек с написанной скороговоркой.

Мы быстро сблизились. Без стеснения мы тянулись друг к другу, делились сокровенным, между нами было много общего: интересы, взгляды, темперамент. Оба мы были с ней на вершине иронии и сарказма, хотя на самом деле они были для нас лишь защитным куполом в обществе других: внутри мы были боязливыми и ранимыми. Одним словом, именно в друг друге мы нашли опору в этом новом одновременно пугающем и влекущем мире «взрослой жизни». Мы стали ходить везде вместе, помогать друг другу по учебе. И все, конечно, думали, что у нас роман. Мы эту легенду никак не подтверждали, но и не опровергали – нас забавляло, как все вокруг строили догадки о том, что же между нами на самом деле.

Так как я был парнем, а Ася – девушкой (удивительные факты, не правда ли) дружба наша пережила период, когда оба мы стали какими-то скованными, будто в ужасе ожидали следующей ступеньки нашего общения, взойти на которую неизбежно предложит один из нас. И вот однажды, в один из дней после нашей учебы, я предложил ей искренне поговорить, чтобы определить, что же между нами. Мы сели на безлюдной аллее, и я сказал, что испытываю к ней глубокую любовь, но она не романтическая, а она сказала, что тоже видит во мне близкого без романтического подтекста. Так, одним разговором мы и облегчили всю тяжесть, нависшую над нашим общением, – и больше она к нам не возвращалась.

Меня всегда раздражала фраза: «Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает». Особенно, когда человек транслировал ее на широкую публику. В такие моменты я с долей раздражения думал про себя: «По себе людей не судят. И вообще, почему, исходя из своего субъективного опыта или опыта людей из твоего окружения, ты делаешь такое громкое заявление?» Я давал лишь одно объяснение, почему такие люди определяют пол выше человеческого – они не способны к подлинной дружбе как таковой, они лишены ее понимания. Ведь так глупо лишать себя общения с человеком противоположного пола, который интересен тебе прежде всего как личность, только потому, что вы «должны» испытывать к друг другу сексуальное влечение, которого между вами на самом деле нет, будто вы не выполняете «главный критерий» между общением мужчины и женщины.

Нашему с Асей съезду поспособствовал мой сосед по квартире – здоровенный рыжеволосый студент факультета журналистики, а по совместительству обладатель астмы и работы в турагенстве. Из-за финансовых трудностей в семье он резко съехал с квартиры, которую мы снимали с ним вот уже второй год. Я начал срочно искать ему замену. Когда я рассказал обо всем Асе, то она, жившая с самых первых дней учебы в общежитии, сказала, что может жить вместе со мной. Я сначала воспринял ее предложение как шутку, но когда понял, что говорит она вполне серьезно, то, недолго думая, согласился. Так мы и стали жить вместе в двухкомнатной квартире, едва прошло три месяца после начала нашего второго курса.

Со временем все небольшое количество природного шарма противоположного, которого и так было между нами чрезвычайно мало, окончательно растворилось – он стал для нас обыденностью. Мы показывали друг другу купленную одежду, могли посоветоваться насчет внешнего вида. Мы любили вкусы друг друга. Я мог увидеть ее дома в лифчике и сказать: «Вот, сегодня ничего», а когда она видела меня в трусах, то могла сказать: «Трусики зачет. А где дырки?» Мы могли спросить совета о противоположном поле. Это было чудесное время. Бесконечный смех, беготня, совместный ужин перед телевизором. И эти разговоры. О, как часто мы сидели допоздна на кухне или в комнате одного из нас и рассуждали обо всем подряд. А затем этот расход: насколько сладостен он был – ты был приятно истощен, воспроизводил в памяти только что закончившийся разговор и быстро погружался в сон.

7

На следующий день после того как я привез Дмитрия Львовича домой из больницы, я, как и обещал, заскочил к нему на несколько минут, чтобы отдать купленное мною лекарство. Еще через два дня, заранее предупредив, я пришел к нему на полноценную встречу. К моему приходу он накрыл стол: налил в графин сока, приготовил салат и потушил мясо. Что-что, а готовить за свою длинную жизнь старик научился отменно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.