Дорогая, а как целуются бабочки?

– Боюсь, что коллектив будет против, – осторожно ввожу в курс дела Дугова. – Не сложились у нее отношения с коллегами. А дисциплина при этом хромает. И это еще мягко сказано.

– А у меня, Владимир Петрович, другие сведения. Меня вот тут уверяют, что это вы .. кхм… как бы это сказать…

– Да уж говорите, как есть.

– Ну что вы домогались Новиковой. В сексуальном плане.

Глава 16

В ряды КПСС я вступил еще до всей этой истории с Борецким. На “ура” тогда принимали рабочих и крестьян, а “гнилой интеллигенции” очередь нужно было отстоять, чтобы получить право носить гордое звание коммуниста. И вставали. И годами стояли – карьеры без красных корок не сделаешь. Я это хорошо понимал и всячески старался продемонстрировать, что общественное ставлю выше личного, и не было такого поручения, от которого бы отказывался. Дружину факультетскую курировать? Нет проблем! Со студентами на картошку ехать? Да я мечтаю об этом! Студвесну организовать? Лучшего организатора вам не найти! В конце-концов, своего добился и стал кандидатом, а вскоре и членом Коммунистической партии Советского Союза.

Когда меня начали таскать на Пугачевскую, заподозрив в убийстве Борецкого, все, кто подписывал мне рекомендацию, рисуя образ достойного из достойных, все кто руководил нашей “партячейкой” и вечно ставил меня в пример, пальцем не пошевелили в мою защиту. Я вообще подозреваю, что характеристики, которые они давали на меня по требованию чекистов, не отличались, мягко говоря, восторженностью, с которой эти же люди характеризовали меня прежде. Ну и конечно я забил на всю их общественную работу. Но сейчас, когда все более – менее устаканилось и вроде как опять замаячили горизонты профессонального роста, когда я реально начал расти, сделался директором, то старался блюсти заповеди передового отряда строителей коммунизма. И вдруг мне аморалку шьют. У меня аж дыхание перехватило от возмущения.

– Домогаюсь?!– прохрипел я в ответ на претензии Дугова.

– Ну, вот такая, Владимир Петрович, информация к нам поступила. Вы ей предложили, она вам отказала, и теперь вот в партию не может вступить. Вы препятствуете вступлению вашего педагога в Коммунистическую партию Советского Союза. А ведь это не кто-нибудь, а дочь одного из лучших в нашем городе преподавателей научного коммунизма.

Блин – опять какая – то хрень! И опять из-за бабы! Не выдержал. Ударил кулаком по столу:

– Вот сюда! Всех! Папу, ее, информаторов! И будем разбираться, кто кого когда домогался. В партию не пускаю! Да она сама себя туда не пускает! Всех против себя ополчила. Весь коллектив. Хотите, я не приду на собрание? А вы приходите. Приходите и послушайте, что о ней люди говорят.

Он видит, что я взбеленился – сменил обличительную интонацию на доверительную.

– Да и я, Владимир Петрович, и сам не поверил. В то, что мне тут про вас наговорили. Но сигнал есть, и проигнорировать я не могу. Понимаете?

– Ну, понимаю.

– Вот и отлично. Да, а как с квартирой у вас?

– Да вообщем-то никак.

– Ай-яй-яй-яй! Нехорошо. Но мы позаботимся. Однокомнатная вас устроит? Но уж и вы посодействуйте. На предмет пополнения рядов вашей партийной организации. Ну надо уважить лучшего в городе преподавателя научного коммунизма. Да и дочурку его членство, уверен, дисциплинирует.

***

Никакого давления на партячейку вверенного мне образовательного учреждения оказывать я не собирался. Я отлично понимал, что вопрос решится и без моего участия. Вызовут в райком партсекретаря, проведут аналогичную работу с ней, и в рядах КПСС станет одним членом больше. Точнее – одной… Ну, вы меня поняли.

Нет, мараться я не собирался. Еще и потому, что отдавал себе отчет: обещания райкомовского функционера решить мой квартирный вопрос были не более, чем обещаниями. Партия хоть и оставалась формально еще у руля, в хозяйственных вопросах уже не имела того авторитета, что прежде. Власть потихоньку забирали Cоветы и их исполкомы. И свои надежды решить квартирный вопрос я связывал со своим бывшим шефом – заведующим районо. И шеф меня не подвел. Я числился в очередниках, и как только в городском фонде учительского жилья появлялись свободные метры, шеф кидал мне адресок, и я ехал на разведку.

Напряженка с жильем в стране была страшная, и мало кто верил, что нынешний генсек, а череда знаменитых похорон уже прошла, и у руля встал сравнительно молодой Горбачев, обещание сдержит, и в 2000 -м году все советские, тогда еще советские, граждане будут жить в отдельных квартирах. Хрущев обещал к 80-му построить коммунизм – не построил. Ну и заявления Горбачева делили на “шашнадцать”. Делил и я. Но мне при этом повезло с начальством. И отвергнув пару предложенных начальством коммуналок (ну уж больно неприглядные были), я двинул по третьему из предложенных адресов.

Центр города. Ну просто самый что ни на есть центр. Cтаринный каменный дом, построенный для начальника местного отделения царской железной дороги. После семнадцатого жильцов уплотнили, превратив двухэтажный особняк в две коммунальные квартиры. Предложенная мне комната была в той, что занимала второй этаж. Вошел

и оторопел: двери, двери, двери… Соседей на самом деле оказалось не так уж и много. В одной комнате – молодая пара с ребенком. В другой – дед этого ребенка. В третьей – женщина средних лет. В четвертой – бабуська, которая постоянно жила у кого-то из родственников.

В моей комнате было -15 метров. Шесть – в длинну, два с половиной – в ширину. В Отечественную, когда местных жителей из-за наплыва эвакуированных еще раз уплотняли, большую комнату поделили пополам. Получились две длинные, но очень узкие комнаты. В каждой из которых, жила семья из нескольких человек.

Кухня, конечно, общая. Но удобства, не взирая на вековую историю дома, отнюдь не на улице. И удобства – это не только туалет, но и ванная.

– Беру, – сказал я шефу и сделал косметический ремонт. Приклеил новые обои, побелил поток, навощил паркет (там был еще тот, дореволюционный) и купил мебель. Рижскую стенку ( у отца как раз подошла очередь), журнальный столик, диван-книжку. Будучи разложеным, диван занимал все, оставшееся от стенки, пространство, и поэтому холодильник пришлось установить в коридоре. Дед единственного ребенка нашей квартиры человеком был сильно пьющим, принципа неприкосновенности чужой собсвенности не придерживался, и в этот мой холодильник нырял периодически и совершенно беззастенчиво. Но я все равно полагал, что жизнь моя и в бытовом смысле налаживается. Ну а что касается интимной, то тут она стала просто – таки расцветать.

Разнюхав, что я обеспечен жильем, но одинок, бабье шло косяком. И в свете этого мои якобы домогательства выглядели абсолютно беспочвенными. Мне не нужно было никого домагаться. Меня самого “домагивались”. Еще в районо началось. Сразу, как только в бухгалтерию пришел исполнительный лист, глаза сослуживиц призывно заблестели. Причем не только у холостых, но и у замужних. Cо стороны начал народ подваливать. Корпею, помнится, в районо над каким – то отчетом – стук в дверь. Приглашаю войти – две училки из школы, которую инспектировал днями.

“Проинструктируйте на предмет загранкомандировки. Очень хочется принести пользу отечеству за его рубежами, но не знаем, ходов”.

Жалко что ли – стал объяснять. Явки стал давать и пароли, но чую – истинная цель визита иная. Матримониальная, как в старину говорили. Одну из училок очень хорошо знал – вместе во французской школе работали. Женщина состояла в браке, и брак этот, насколько мне было известно, распадаться не собирался. Но вторая, как я понял, была открыта для предложений. Если не о любви, то хотя бы о дружбе. И всем своим томным видом давала понять, что поступи это предложение от меня, была бы не просто довольно, а счастлива.

“Почему бы нет?”– подумал я, и мы обменялись с девушкой телефонами.

“А Надежда?” – спросите Вы.

Надюша волновала меня более прочих, но вела себя в тот момент, мягко говоря, странно.

Ну, скажем, звоню ей и слышу нежный голос, и предвкушаю “блаженства минуты свиданий”, а она говорит – нет. Вот этим вот своим нежнейшим голосом. “Не могу,” – говорит, но причины не объяняет. А я уж не юноша робкий. Я – закаленный в битвах полов боец, и не имею ни малейшего желания томиться в одиночестве. Набираю номер педагога, что консультировал по части выезда за кордон, и приглашаю ее разделить со мной вечернюю трапезу. И еще одну трапезу, и еще…Но тут опять возникает Надежда. И я начинаю встречаться с двумя. Ну, если порох в пороховницах есть, да хата в полном твоем распоряжении, почему бы нет.

Главное, чтобы девушки не сталкивались носами. Мои не сталкивались. Я звонил Наде, и, если не срасталось с ней, звонил вот этой второй своей пассии. Без звонков ( моих – к ним) они не приходили. Ну, такое я ввел правило. Но однажды Надежда правило это нарушила.

***

Звоню ей, она говорит: “Нет”. Звоню по списку дальше. Училке вот этой. Звоню, а та: “ С радостью”. Ну и только это мы с ней устроились. Музычку включили, фрукты я помыл, шампанское откупориваю – звонок. Не телефонный – в дверь. Открываю – Надежда.

“Что будем делать?– спрашиваю я себя. И сам себе отвечаю:” Чистосердечно признаешься, что в данный момент занят”. Она же говорила тебе -”занята”. Вот и ты ей скажи. Говорю, а она вдруг – хлоп в обморок. Прям с порога, мне в руки. Уж не знаю, в самом ли деле женщина чувств лишилась, или это такая у них, у женщин, игра. Но если последнее, то актриса, конечно, Надежда знатная, потому что выглядело это настолько натурально, что я сам чуть сознание не потерял от неожиданности. Ну не было у меня еще такого в амурной практике! Хотя практика эта довольно богатая, как вы теперь знаете.

Нет, я,конечно, не потерял никакого сознания, а, подхватив обмякшую пассию, на кухню ее поволок, благо там в сей момент никого из соседей не было. Даже вечно торчавшего у плиты дедка – алкоголика. Приволок, на табурет усадил, обдал брызгами воды из-под крана. Девушка встрепенулась и давай в комнату рваться. Очень ей хотелось понять, чем я (и главное – с кем) под Эллу Фитцжеральд занимаюсь. Еле отговорил от этого опрометчивого шага. Уж не помню, что нес, но выпроводить сумел. Запер дверь и покрылся холодным потом. Про училку я как-то мало думал в тот момент, но Надежду мне точно терять не хотелось, а я б ее наверняка потерял. Эти две девушки не просто соперничали за мое тело и душу. Они, как я к тому времени выяснил, еще и отлично знали друг друга. Больше того – приятельствовали. Ну разве ж я мог их друг другу представить!

“Возвертаюсь” в комнату, а тут тоже – допрос. Без пристрастья, но все же. Ну, соврал чего-то (типа соседка приходила за солью), и мы продолжили, но обычного кайфа уже, конечно же, не было.

Время прошло, я отпять Надежде звоню. “Придешь?” – “Приду”. И приходит. Приходит, ставит пластинку, что в роковой тот вечер звучала, и требует, чтоб я ей сказал, с кем слушал. Я ей все и выложил. И про отказы ее без объяснений, и про то, что не мальчик – ждать, когда она соизволит скрасить мой одинокий вечер. Тут же все расспросы бросила и стала опять нежной и удивительной. И мы продолжали встречаться. И прошел месяц, и никаких отказов. И вдруг…

Домой я ехал. Cо службы. Еду, гляжу: знакомый силуэт. Притормозил: и впрямь – моя ненаглядная. Эта ее походочка милая. А рядом – мужик. Солидно так шагает, а она то – возле, то – вперед забежит, и пылко что-то так ему объясняет. Настолько пылко, что аж светится вся.

“А ведь это, кадет, любовь, – осеняет меня, и инсайд, конечно, безрадостен, но и отчаяния я не испытываю. Любишь? Ну что же, думаю, люби. А мы пойдем другой дорогою.»

И начинаю звонить уже одной только училке. Но все-таки не выдерживаю и опять набираю Надежду.

– А Наденьки нет, – сообщает мне ее мама. – Она в Москве.

“Ты погляди, как всех Москва манит,” – думаю я. И в голову лезут известные вам события моей юности. Вот эти вот московские ухажеры первой моей возлюбленной. И не случайно лезут, потому что тут же раздается звонок. Из Москвы. И на том конце провода – Надя.

Че это, – спрашиваю, – тебя в Москву понесло?

Каникулы, – говорит, но как-то так, что я понимаю: каникулярная экскурсия тут ни при чем. Но вида не подаю, а слушаю, что еще “хорошего” cкажет. И она говорит. “Можно, – говорит, – я к тебе приду, когда приеду?” И я догадываюсь, что что-то случилось у нее. И, видимо, ей настолько от этого плохо, что надо вот сию же секунду, немедленно найти подтвержденье тому, что хоть кто-то ее любит и ждет. Что есть человек, в объятиях которого она сможет найти утешение. Я это все понимаю, отлично понимаю, но…

Конечно же, приходи – всегда рад, – говорю.

И она приезжает, и прямо с вокзала бежит ко мне. И мы любим друг друга, не отрываясь, всю ночь. Но под утро я все же задаю ей вопрос про молодого человека, с которым она фланировала по улицам нашего города. Он оказался не москвичом, а соседом по дому. И вы не поверите – кандидатом наук, к тому же неженатым.

Кстати, о кандидатской. Я же вызов-то на очное получил. То есть сначала забыл. Начисто забыл о письме, которое ректорат отправил в аспирантуру, надеясь таким образом удержать меня в вузе. Тогда уже было ясно, что никаких гениев отечественного “космопрома” я не убивал, и можно было иметь со мной дело, не опасаясь за собственную репутацию. Но мне уже было, если помните, пофиг. Мне одинаково безразличны были и вуз, и аспирантура, и Москва, я выдохся! Вся эта история с Борецким высосала из меня последние соки, и мне хотелось одного, чтобы меня не кантовали. И в принципе место, которое я получил в районо меня в этом смысле устраивало. Меня особо не кантовали, а зарплата у меня была чуть ли не вдвое больше кафедральной. А была же еще и подработка в школе. Но проходит время, и мне приходит письмо. Из Москвы.

“Уважаемый, Владимир Петрович, – писало мне руководство аспирантуры, – вы зачислены на очное отделение. Для вас забронировано место в общежитии – приезжайте”.

Стипендия аспиранта – это девяносто рублей. А у меня уже не один пацан, если помните, а двое. Я не мог их оставить без средств к существованию. Хотя уехать тянуло страшно. Вся же эта мерзость началась – измена, мордобои. Я позвонил научному руководителю и сказал, что поздно. Что возраст ушел. Она меня уговаривала, уверяла, что уже через год я буду защищаться и защита будет успешной. Ну как-то мы ей глянулись. И я, и моя работа…

– Нет, – я сказал, – нет.

И вот теперь мне уже почти сорок, но как и двадцать лет назад у меня пытаются увести девушку. Или сама девушка находится в творческом поиске лучшей партии. Я же двумя детьми обременен, а за них еще и алименты платить надо. А он свободен да и с карьерой все нормально – кандидат наук.

– Ты зачем в Москву ездила?

– Чтобы успокоиться и собраться с мыслями…

Она замолчала. Надолго… Я догадался, что с кандидатом у нее вышел облом. Но расспрашивать больше не стал, хотя и обидно было, и даже жалко себя. В то же время с ней мне было хорошо. Как, пожалуй, ни с кем. Но жениться на ней я не собирался. Семейная жизнь в ту пору казалась для меня чем-то страшным и удушающим.

Я вообще ни на ком не собирался жениться, о чем честно девушкам и сообщал… Сообщил и Надежде. Это мое сообщение счастливей ее не сделало. Скорее наоборот. Но – никаких упреков. Ни словом, ни вздохом. Меня это крайне устраивало, и мы виделись практически каждый день. Я заезжал за ней в школу после службы, мы покупали продукты, она готовила… Cемейная жизнь. До. А после Надя уходила. Часов в восемь. Или в девять. 7 ноября 1986 года задержалась до половины двенадцатого и… осталась.

– Ну, давай попробуем пожить вместе, – сказал утром я. И более уже мы не расставались, хотя ни о каком штампе в паспорте по-прежнему не было никакой речи. Даже разговоры посторонних на этот счет я пресекал на корню. В самом зародыше. А потому что нахлебался. Да и опыт приятелей подтверждал: хорошее дело браком не назовут. Не я же один развелся. В это же самое время примерно развелся и Леша Чен. И еще целый ряд кадетов. Только Сашка Кузьмин, да Вовка Янаев еще держались. Притом что оба испытывали большие сомнения в необходимости скреплять узы брака известной печатью. Это, если выражаться витиевато. А если по – простому – сдаваться не хотели категорически. Меня, положа руку на сердце тоже в последний раз по сути женили. Но у них как-то все срослось. А я не жил, а терпел. Хватит! Чтобы еще кто-то зудел:это я сделал не так , то- не эдак. Не нравлюсь? Свободна! Нравлюсь – живем. Но никаких обязательств. «Wolen wir shcpaziren gehen!» Такой отныне алгоритм сосуществования двух систем.

Кстати, сосуществование двух систем в пятнадцатиметровке – испытание пожестче того, что я устраивал девушкам на «белых пароходах». Надежда испытания это выдерживала. Не зудела, прекрасно готовила, не гнушалась уборкой. Мне даже как-то уютней с ней сделалось. Уютнее и спокойней. И я стал задумываться над тем, чтобы расширить свои владения до полноценной квартиры. В отдельной то нам было бы с ней сподручней дружить. Махнул в Москву. В «Союзвнешобразование».

«Поеду в какую-нибудь заграницу -деньжат заработаю. Может, на Францию удастся работодателей раскрутить. 86-й, на дворе либерализация какая-никакая». Так примерно я размышлял, но перед самой Москвой позвонил все-таки знакомому (вместе кадетскую форму носили) чекисту и поинтересовался: не возникнет ли у меня проблем с загранкомандировкой в свете дела Борецкого.

– Произведу разведку и доложу, – пообещал приятель. Произвел и доложил: все тихо – можешь оформляться.

***

– Ой, с Францией едва ли получится, – замотала головой дама, что вела прием претендентов. Недуром лезут. Раньше хоть ГеБе отсеивало. А сейчас ну просто беда. Записать я вас запишу. На Францию. Но обещать, что срастется, не могу. А вот Мадагаскар хоть завтра.

Я подумал-подумал и говорю: «Давайте Мадагаскар! Сорок лет там не был ». Дама записала мои реквизиты, и сообщив, что холостые могут рассчитывать на год командировки, женатые – на три, велела ждать вызова.

– Как? – интересуется Надежда, накормив меня по приезде ужином.

– Отбываю на Мадагаскар. Ждать будешь?

Молчание. Повторяю вопрос:

– Будешь ждать или нет?

Глаза долу, и – ни слова.

– А на Мадагаскар съездить хочешь?

Глаз не подняла, но заулыбалась.

– Только ведь «обжениться» придется.

Заулыбалась счастливо. Вот так я поступился принципами. Нет, тогда-то думал, что никакими принципами не поступаюсь. Из удобства женюсь. Привык же уже к чистоте, порядку, вкусным обедам и завтракам. Опять же без секса сложно. Ну не станешь же с аборигенами рисковать здоровьем и репутацией.

– Цинично? – спрашивал сам себя. И сам себе отвечал: « Ну, уж что выросло, то выросло. Да, из удобства женюсь и , имея ввиду, что всегда можно развестись. Опыт то уже есть. Обзавелся ужо привычкою разводиться. И отлично знаю: развод – не страшно. Главное – детишек не настрогать».

О том, что в случае развода придется делить деньги, заработанные на Мадагаскаре, я как-то не думал. Знал, что нажитое в браке имущество – движимое и недвижимое, делится пополам. Но не думал. Все мои мысли тогда были сконцентрированы на том, чтоб имущество это заработать. Ну и о том, как обжениться быстрей. Покидать родину нужно было вот -вот. А по закону ждать росписи после подачи заявления три месяца.

***

Cвязи. Cвязи в Советском Союзе, особенно позднем, решали все. Решили и эту проблему. Ученичек в вечерке у меня был. А у ученичка – мама, в ЗАГСе работает. Звоню:

– За сутки распишете?

– Приезжайте.

И вот мы уже с Надей – супруги и оформляемся за рубеж. Строгостей значительно меньше, но райком по-прежнему держит руку на пульсе. Ну и вызывают. К секретарю по идеологии. И фамилия не в бровь, а в глаз – Майорова.

– Вот вы, Владимир Петрович, зарубеж отправляетесь, а, между тем развелись …

– Уже женился

– В том-то и дело. Уж больно как-то скоропалительно. Позвольте узнать, кто супруга.

– Да наш человек – завуч по воспитательной работе в одной из школ нашего района.

– Знаю, знаю,очень хорошая девушка, – теплеет лицом идеолог и подмахивает характеристику.

И только это я расслабился – новый звонок. Ксения Семеновна: «Надо срочно встретиться и поговорить». Звук ее голоса меня до сих пор коробит. А тогда ну просто трясти начинало. Но я взял себя в руки.

Встретились. Возле дома. Предложила подняться. Я естественно отказался. Обещал же – ни ногой.

– Ко мне приходили из органов, – начала она издалека. Просили дать на тебя характеристику. Но я решила прежде у тебя спросить…

– О чем?

– Как будем решать финансовые вопросы.

– Как все последнее время решали – по закону.

– Но ты же за границу собрался.

– Не волнуйся, детей не обижу.

***

Cобственно, ничего нового в «светлый образ» Ксении Семеновны этот наш разговор не добавил. Ни одного мазка. Я что ли не знал о склонности бывшей супруги к шантажу? Очень даже хорошо знал. И не я один. Вот эти соседи мои, генерал и директор , они почему на суд, вопреки обещаниям не явились. Да, наверняка, она с ними, а скорее с супругами их побеседовала. Рассказала, какой я «негодный», ну и на мозоли нажала. А мозоли, что у того, что у другого были и преболезненные. У полковника КГБ сынок стоял на учете в милиции как несовершеннолетний хулиган. А директора одного из крупнейших оборонных заводов города домой привозили в невменяемом состоянии. Пил директор. И чуть ли не каждый день. А разве не шантаж стоял у истоков наших с ней брачных отношений? И вот новый наезд: органы запрашивают на меня характеристику. Да не пошла бы она…

Нет, детей без средств оставлять я конечно не собирался. По закону, 60 процентов зарплаты сохранялись за отбывшим по госконтракту специалистом . 120 рублей = такой была в те времена средняя зарплата по стране. Я как директор вечерней школы получал 350 рублей. Значит все время моей работы на Мадагаскаре мне должны были перечислять на книжку 200 рублей. И когда в бухгалтерии «Союзвнешобразования» меня спросили, какая часть этих денег пойдет детям, я сказал, что никаких частей – отправляйте все 200 рублей. И что приятно, Надежда в этом вопросе меня даже поддержала.

Никаких мук совести я не испытывал, когда Ксения Семеновна завела речь о деньгах. И мук совести не испытывал, и ничего нового про Ксению Семеновну не узнал, и все-таки разговор меня обескуражил – она претендовала на отчисления от зарплаты в валюте, хотя это было не по закону. Но возражать я ей не стал. Сделал рожу лопатой и сказал: «Всё будет в лучшем виде. Не беспокойся!» – и постарался поскорее отвязаться от нее. После этого разговора я сутки, наверное, приходил в себя: «Во баба! Оставила меня без квартиры, а теперь хочет, чтобы ее у меня никогда вообще не было!» А между тем, мне нужно было решить перед отъездом еще одну проблему.

***

Эта история началась за год до описываемых событий. Завроно попросил меня еще раз взять на себя трудовой лагерь. Я имел все основания не брать. Но коллега сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.

– Ты берешь лагерь, а я помогу тебе с новым автомобилем.

«Карагеза» давно уже пора было менять. Я латал его раз, наверное, шесть. Бился не сам. Меня били. В последний раз вообще черти что произошло. Ждал кого-то у филармонии. Впереди трамвай – дуги у него с проводов слетели. Ну, естественно – пробка. Я естественно лезть не стал. «Щас, – думаю, – рассосется, и мы спокойно поедем». И вдруг – удар. Cтрашенный. По крыше. Фонарь грохнулся. Дуги у трамвая полетели с проводов, те качаться начали как очумелые, ну фонарь и рухнул. Вмятина офигенная, стекло лобовое – вдребезги. А я только-только машину из ремонта забрал. И это был тот самый, шестой, ремонт. Пнул «Карагеза» в «копыто» и, думаю, все, нафиг, продам.

Приезжаю на службу – жалуюсь завроно, тот эту тоску мою по новому «коню» и припомнил. «Ты, – говорит, – едешь в лагерь, а я тебя в очередь на машину ставлю». И поставил. И мне лететь на Мадагаскар, а тут как раз очередь и подошла. Бегом продаю «Карагеза» и – в автомагазин. Он у нас тогда в городе один единственный был. Прибегаю, а мне: машины нет и не надейся. Я – к директору центра. Так, мол, и так: Родина посылает поднимать уровень образования на братском Мадагаскаре, а у меня очередь на машину подошла. У меня очередь подошла, и вот два письма – от роно и райсовета, а ваши сотрудники говорят, что машины нету, и чтобы я не надеялся. Тот завмага вызывает: обеспечить! Выходим на стоянку: cтоит. Одна. Мерзкого грязно-голубого цвета.

– Хочешь? Забирай!– цедит сквозь губу завмаг

– Да не нужна такая! – парирую я.

– Ну, в следующую среду приходи. Может, и привезут еще какую.

В следующую среду прихожу. И уже не с двумя бумагами, а с тремя – в горисполкоме поддержкой заручился. И сразу – к директору центра.

У того глаза по плошке:

– Он что – машины тебе так и не дал?!

– Да хрень какую-то пытался подсунуть. По-моему, он Вас совсем не уважает.