Красинский сад. Книга первая

Красинский сад

Книга первая

Владимир Михайлович Жариков

© Владимир Михайлович Жариков, 2018

ISBN 978-5-4493-0921-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

История страны, хранящаяся в памяти очевидцев, всегда отличается от сухой официальной хронологии своей оригинальностью. Роман-трилогия «Красинский сад» написан по рассказам моего отца, прожившего трудную жизнь батрака, шахтера, инвалида-пенсионера, политического заключенного. Пережить все невзгоды ему помогло чувство юмора, с которым он шел по жизни.

Так он видел исторические события, происходившие в СССР: сворачивание НЭПа начало индустриализации Донбасса, Великую отечественную войну, восстановление шахт и хрущевские реформы. В рассказах отца «оживала» история моего родного города Шахты, который стал центром индустриализации в 30-е годы. Красинский сад – это не только парк культуры и отдыха, это символ эпохи шахтерского благополучия, где рабочие могли отдохнуть, прогуливаясь по аллеям, сходить на вечерний сеанс в кино и потанцевать под духовой оркестр.

***

Рано утром у ворот скотного двора колбасного завода, так называли цех местные казаки, стояла очередь. Сюда гнали скотину на убой со всей округи. Мишка сегодня пригнал четырех коров и двух бычков из хутора Кузнецовского и теперь ждал, когда бойщики откроют ворота. Принимали скот только утром, и поэтому со вчерашнего вечера и всю ночь парень без остановки гнал хозяйскую животину тридцать километров. Принимаемый скот взвешивали на больших специальных весах, и приказчик тут же рассчитывался со сдатчиками. Мишка уже однажды пригонял сюда бычков и, получив за них деньги, часть их утаил от хозяина, заработав на этом десять рублей.

В станице Милютинской, которая рядом с Кузнецовским не было такого заводика, а здесь в Морозовской залетный нэпман построил на месте бывшего охотобойного пункта капиталиста Разлуки колбасный цех и вот уже несколько лет производил около десятка ее сортов, торгуя с утра до ночи в специально открытых для этого лавках по всей станице. При самом заводе был главный магазин, где можно купить сырокопченую, вареную колбасу и сосиски различных наименований. Бывало, что затоваренные лавки и магазин не позволяли принимать животных и тогда недовольные казаки возвращались восвояси. Кормить скот длительное время, за который уже заплачены деньги, нэпману невыгодно. Как не корми, все равно похудеет, скотина чувствовала, зачем ее сюда пригнали, и быстро сбрасывала вес.

За высоким забором завода слышался злобный лай псов, а по их грубому голосу можно было судить о размерах собак. Нэпман держал целую псарню для охраны двора и специфический звук давал понять, что многие собаки бегали на цепи по проволоке, натянутой вдоль забора. Но были и свободно бегающие по двору, их лай то удалялся, то вновь приближался к забору.

Наконец, ворота впускного загона отворились, и огромного роста казак в клеенчатом фартуке появился перед ожидающими сдатчиками животных. Его нечёсаная, взъерошенная шевелюра, небритые щеки и сонные глаза говорили о том, что работа бойщика давалась ему нелегко.

– Загоняйте только по очереди, – грубым голосом продекларировал бойщик, – не то закрою ворота и будете стоять еще час! Кто первый?

Первые по очереди были хохлы, которых на Дону считали пришлыми и относились к ним, как к людям второго сорта. Говорили хохлы на смешанном русско-украинском языке.

– Мы першие мабуть, – заявил высокого роста мужик, – хиба хто будэ протыв….

– Хохлы в последнюю очередь, – грозно пробасил бойщик, – казаки сначала загоняют!

– Писля рэволюцыи уси равнэсеньки, – возразил высокий мужик, – шо казакы, шо хохлы…. Так кажуть товарыши бильшовыкы!

– Вот и гони свою хурду к большевикам, – прогремел недовольно бойщик, – нам твои краснопупые не указ!

Хохлы не стали возражать, опасаясь драки, и послушно отогнали свой скот в сторону. Их было несколько человек погонщиков, но пригнали они десятка два трехгодовалых бычков. Очередь сразу резко сократилась, и вскоре Мишка уже загонял своих коров. От база к весам вел длинный прогон из жердей, отделяемый перегородками, чтобы скотина не перемешалась.

Первые загоняли своих бычков и сразу отделяли их от прогона перегородкой, так в нем получался маленький базок. После чего следующие сдатчики загоняли своих коров и так далее, пока прогон полностью не превращался в базки. После этого прием скота заканчивался, а уж из базков, так же по очереди скот гнали на взвешивание после предварительного осмотра ветеринара.

Погонщики скота ждали у весов расчета и после взвешивания приказчик, приходивший сюда с портфелем, выдавал деньги. Он смотрел за точностью взвешивания, «сбрасывал» вес на рога, копыта, шкуру и внутренности, высчитывал причитающуюся сумму. В этот раз приказчик не торопился, и собравшиеся сдатчики стояли в ожидании самого главного для них человека на этом заводе.

Собак, вольно бегающих по двору перед началом приема скота, псари загнали до следующей ночи в вольеры, а тех, что бегали по проволоке, с утра кормили костями прямо у забора. Мишка смотрел на кости для собак и удивлялся щедрости псарей, на каждом мосле было по полфунта мяса и на таких костях, кухарка его хозяина-кулака варила для работников борщ. Хохлы успевшие загнать своих бычков тоже с удивлением смотрели на псаря, бросающего кости собакам.

Огромный кобель злобно рвался с цепи, даже не обращая внимания на брошенные ему псарем кости. Он был черно-серого окраса и больше всего напоминал волка, а не собаку. Металлическая цепь, сдерживающая это чудовище казалась ненадежной, а клыки кобеля могли впечатлить любого смельчака. Собаке почему-то не понравились хохлы, стоящие рядом с Мишкой, он не прекращал попыток сорваться с цепи, и когда приказчик уже подошел к весам, цепь не выдержала. Кобель стремглав помчался к толпе, обегая прогон со скотом. Он злобно рычал, изо рта шла пена. Сдатчики, псарь, бойщик, приказчик, ветеринар и хохлы ринулись в небольшой сарайчик, стоящий поодаль от весов. Только Мишка остался там, где стоял.

Парень не только не испугался, но и пошел навстречу несущемуся на него кобелю. Спрятавшись в сарае, все дружно глядели сквозь щели двери на Мишку, невысокого роста, подтянутого паренька, не испугавшегося огромной собаки, и ждали трагического исхода. Пес резко остановился, не добежав до Мишки пару метров, продолжая злобно рычать и скалить зубы. Парень пристально смотрел кобелю в глаза и медленно подходил к нему ближе.

– Ах ты, дурак, – протяжно говорил Мишка, приближаясь к собаке, – на людей бросился. …Лежать!

Пес к удивлению людей, наблюдавших из сарая за этим геройством Мишки, заскулил и виновато стал крутиться на месте. А парень подходил к нему все ближе, и пес лег, опустив морду. Серые глаза Мишки сверлили его, не переставая, кобель беспрекословно подчинялся парню. Мишка взял собаку за обрывок цепи и повел к забору, где прикрутил к оставшейся части цепи, найденным куском проволоки.

– На место! – скомандовал парень и злобный кобель, гремя цепью о проволоку, поплелся к своей будке, стоящей недалеко у забора.

Только теперь из своего убежища стали выходить люди. Первым выскочил псарь.

– Парень! Как тебе удалось его усмирить? – с удивлением и восторгом спрашивал он, – это же Дик, помесь собаки и волчицы…. Его все боятся, он никого к себе не подпускает!

Мишка ничего не отвечал, с безразличием глядел на собачника и выходивших из сарайчика хохлов. Приказчик с благодарным выражением лица подошел к Мишке, отряхивая свой наряд – белые брюки и пиджак.

– Парень, хочешь, я поговорю с хозяином, чтобы он взял тебя на работу? – неожиданно спросил приказчик.

Мишка совсем не ожидал такого поворота событий. Он немного растерялся и испытывающе смотрел на приказчика, стараясь понять – не шутит ли тот?

– А можно, дядь? – растерянно спросил он, – я ить не умею ничего, акромя, как ухаживать за скотиной….

– Ты паря умеешь то, чего не доступно другим, – весело ответил приказчик, – пойдешь работать на псарню?

– Конечно, пойду! …Я люблю собак, – спешно заговорил Мишка, – но они меня боятся почему-то!

– Вот и хорошо, – сказал приказчик, – у нас на псарне много таких непокорных псов, которые больше волки, чем собаки. Хозяину отловили десяток хищников для охраны двора специально, но они почти все передохли, а одна волчица осталась и даже дает потомство от кобелей. Вот этот Дик ее сын…. Ты согласен работать на псарне?

– Конечно, согласен, дядь! – скороговоркой произнес Мишка, боясь, что приказчик передумает.

– Ну, вот и замечательно, паря, – молвил довольный приказчик, – сейчас я быстро рассчитаюсь за скотину и мы с тобой пройдем к хозяину.

Уже через полтора часа Мишка с приказчиком вошли в коридор хозяйского дома, находившегося на территории завода. В кармане, специально пришитом сестрой Марией изнутри брюк, у Мишки лежали деньги, полученные от приказчика. Обычно корова вытягивала по весу на тридцать, максимум пятьдесят рублей, трехгодовалый бычок – на четвертак, от силы тридцатник. Приказчик заплатил Мишке по максимуму огромную сумму – двести восемьдесят рублей. Парень мысленно прикидывал, сколько можно оставить себе и что отдать своему хозяину-кулаку.

Девять купюр по три червонца каждая и одна достоинством в десять рублей приятно ощущались в потайном кармане, но никак не удовлетворяли Мишку своим раскладом. Оставить себе десять рублей, мало, считал он, а значит, придется разменять трехчервонцевые банкноты, на которых был изображен сеятель. Если сказать хозяину-кулаку честно, что за одну буренку ему заплатили по пятьдесят рублей, а за бычка по тридцать, то кулак сам даст премию Мишке за удачную сдачу скота. А если не даст? Тогда нужно оставить себе шестьдесят рублей из расчета сорок за буренку и четвертак за бычка, а кулаку соврать. Неожиданно Мишке дошло, что это как раз две трехчервонцевых банкноты и менять ничего не надо.

Так они и вошли в нэпмановский дом, улыбающийся приказчик и Мишка, радостный от своих вычислений. Дом представлял собой кирпичные хоромы на манер купеческих домов царского времени. Он был покрыт жестью, крашеной в бурый цвет. Таких домов во всей станице не было ни у кого. Войдя из прихожей в гостиную, Мишка с интересом рассматривал мебель, которой он никогда в жизни не видел. Все говорило о больших доходах хозяина дома и его изысканном вкусе.

– Постой здесь, я сию минуту, – произнес приказчик и скрылся за дверью, ведущей в соседнюю комнату.

Вскоре он вышел оттуда с нэпманом, ухоженным мужчиной сорокалетнего возраста, в домашнем плюшевом халате и комнатных туфлях. Нэпман улыбался и с интересом рассматривал Мишку, выглядевшего на фоне этой роскоши холопом. Наконец он сел в кресло и закурил папиросу.

– Наслышан, молодой человек, – сказал нэпман, – и согласен принять тебя.

Расскажи мне, как тебе удалось усмирить этого зверя.

– Я не знаю, как это случается, – отвечал Мишка, – я просто смотрю в зрачки собаке, и она мне подчиняется!

– Но ведь это, наверное, не первый раз? – спросил нэпман, – когда ты узнал об этой своей способности?

– Это было несколько лет назад, зимой, – отвечал Мишка, – мы тогда с моей сестрой ходили на базар в Милютинскую. Поднималась пурга и начинало темнеть, когда на дороге появились волки. Сестра очень испугалась.

– Нам, конец, Мишка! – сказала она мне, – волки нас сожрут!

– Но я почему-то не чувствовал страха и смотрел в глаза самому крупному из волков, – продолжил рассказ Мишка, – а в уме вопрошал: «Кто меня жрать будет? Ты зверюга серая?». К нашему громадному удивлению волк начал взвизгивать и за ним несколько хищников как по команде, повторили это. Тогда я стал приговаривать: «пошли прочь». И волки подчинились мне, поднявшись, они убежали в степь, а мы с сестрой благополучно вернулись домой. С тех пор меня в хуторе некоторые казаки стали называть колдуном.

– Интересная история, – произнес задумчиво нэпман, – ну, ладно, поработаешь на псарне, а там посмотрю, зарекомендуешь себя, переведу в разделочное отделение, а может и в колбасники даже. Все зависит, как работать будешь. Кормежка у меня отменная, колбасы наешься вдоволь, платить буду пять рублей в неделю. Устраивает тебя такая работа?

– Да, еще бы, дядь…, – робко выдавил из себя Мишка, – спасибо…, я век не забуду Вашей доброты!

– Ну, а если согласен, то ступай домой, – сказал нэпман, – предупреди родных, собери свои пожитки и возвращайся. Меня зовут Николай Леонидович, приказчика моего – Филипп Григорьевич. Как вернешься, он тебя введет в курс дела.

…Солнце садилось, и ее краснеющий диск завис у горизонта, как степной орел, высматривая добычу в густой траве. Пыльная дорога, накатанная телегами и арбами, тянулась меж земельных казачьих паев с уже убранной пшеницей, которые совсем скоро казаки начнут пахать под озимые. От самой Морозовской до хутора, где жил Мишка обработанные поля чередовались с пастбищами, покрытыми ковылем и полынью, насыщающей воздух горьким ароматом степи. У обочин дороги местами прорастал пырей, а там где были пастбища и сенокосы – густо расстилался чабрец. В балках, заросших терновником, журчали ручьи, из которых можно было попить прохладной воды, черпая ее ладонями, сложенными в лодочку. На ровных местах густо произрастал бобовник и себерёк, которым бабы выпаривали бочки под соленья. На засушливых, выветренных местах прижилась калмыцкая малина.

Мишка любил степь, ее просторы и запахи, чарующие и неповторимые, разные и не похожие друг на друга, в каждое время года. С конца апреля и большую часть мая степь зеленая. В этот период цветут бобовник, терн и дереза – розовыми, белыми и желтыми пятнами. Расцветают огненно-красные степные пионы. Из злаков в это время разрастается мятлик луковичный. К концу весны массово цветет ковыль, превращая степь в бегущие седые волны. На этом фоне выделяются большие синие острова шалфея, белые душистые шары катранов. Во второй половине июня злаки начинают буреть, но степь еще пестра. Разнообразие вносят синие заросли шалфея, желтой люцерны, розового эспарцета, шары ранних перекати-поле. В начале июля большинство растений отцветает, и степные просторы приобретают бурую окраску. А в дождливые годы сильно буйствует ковыль тырса, и степь островками остается золотисто-зеленой. В это же время цветут поздние перекати-поле и лиловые шары кермека. В сентябре степь бурая. Это однообразие нарушается цветением степной астры и полынки.

Степь только кажется необитаемой, здесь можно спугнуть прячущихся в травах дудаков, стрепетов, журавлей, а дальние озерки и пруды облюбовали дикие гуси, утки и даже лебеди. Мишка, пригоняя скот на водопой, не раз видел этих красивых и гордых птиц, неуклюжих на суше из-за коротких ног, и грациозных на водной глади. Степные орлы и кобчики здесь повсеместно, реже тетерева и фазаны, обилие перепелов и куропаток, горлиц и вяхирей. В степи вольготно ведут себя гадюки и ужи, много ящерок и ежей, водятся суслики, хорьки и сурки. Мишке приходилось часто наблюдать за семьей диких кабанов во главе со свиноматкой, спешащих к воде в жаркие дни, но чаще вечером. В засушливые годы с выжженных солнцем калмыцких степей, гонимые голодом, прибегали небольшие стада сайгаков, которых пожилые казаки называли почему-то сагайдаками.

Мишка спешил добраться до хутора засветло. Он боялся не успеть управиться к завтрашнему утру. Нужно было отдать деньги кулаку-хозяину и заявить о своем уходе, собрать нехитрые пожитки и снова преодолеть расстояние до Морозовской, чтобы через день приступить к работе у нэпмана. Шагая по этой пыльной дороге, он мечтал о том, что он теперь будет иметь заработок, пропитание и обучение какой-нибудь нужной профессии.

Пять рублей в неделю, это двадцать в месяц, да еще и кормежка бесплатная. О такой работе можно было только мечтать. Хромовые сапоги фабрики «Скороход» стоили двадцать пять рублей пара, а костюм, пошитый на заказ – тридцать рублей. Мишка мечтал, как он купит себе и костюм и хромовые сапоги и в этой одежде явится в хутор. Настя Фирсова, девка шестнадцати лет, что нравилась Мишке, сама за ним теперь бегать будет. А сейчас Настя стыдилась Мишку, потому что батрак, хотя и дарила при встрече обнадеживающие взгляды. Он мечтал, и дорога казалась легкой и неутомительной, ведь его ждала станица Морозовская.

Парню приходилось слышать от пожилых людей, что Морозовская получила свое название только весной 1917 года, до этого она была Таубевская. Старики ее так и называют, как раньше, потому что это название дано ей было в честь наказного войскового атамана, барона и немца по национальности Таубе. А уже в 1915-м станичный сбор ходатайствовал о переименовании с русским названием. Гутарили, что казаки были не против покойного атамана Таубе, немало послужившего Отечеству и Донскому обществу. Но название Таубевская, как слово немецкое, чуждое казакам, в связи с открывшимися военными действиями с ненавистными нам немцами.

А еще говорили, что основанию станицы предшествовало строительство железнодорожной ветки до Царицына. Самой крупной на этом участке была станция Морозовская, названная по имени ближайшего хутора. Для обслуживания станции и ее ритмичной работы, построили железнодорожное депо, и целый поселок. Вплотную к нему приблизились разросшиеся хутора Басов и Любимов. Теперь это все – станица Морозовская.

Именно в железнодорожное депо Мишка приходил устраиваться на работу два года тому назад. Но его не взяли даже учеником рабочего-путейца, и он вернулся в хутор. Надежда «быть техническим человеком» и работать в депо, рухнула, потому что он никогда в жизни не видел гаечного ключа.

– Спервоначалу, ответь мне, паря, что это? – спросил мастер путейцев, показывая Мишке гаечный ключ, предназначенный для завинчивания гаек стыковых рельсовых болтов.

В ответ Мишка пожал плечами, он без притворства видел этот инструмент впервые в жизни.

– Никогда тебе паря не быть путейцем! – торжествующе отказал мастер, – это работа сложная и ответственная, сморозишь хреновину, и поезд под откос уйдет!

А где Мишка мог видеть такой инструмент? Он и паровоз-то увидел впервые на станции Морозовская, когда шел в депо. Долго смотрел на грузовой состав, проходящий мимо станции, и с испугом закрыл уши, когда паровоз загудел, предупреждая о себе.

Родился Мишка в хуторе Кузнецовском и рано остался сиротой. Отец Ефим был набожным человеком, но мать Наташа полностью компенсировала его смиренность. Она была не из робкого десятка и могла вступиться не только за себя, но и за мужа. Бывало, могла загнуть крепким словцом на обидчика, отлично ездила верхом на лошади и считалась «оторвилой» среди хуторских девок в молодости. Мишка часто удивлялся, как мать могла выйти замуж за его отца-тихоню. Ему в ту пору было уже тридцать пять, а маме Наташе на три года меньше. Такие поздние браки не редкость на Дону.

Семья была небольшой по тем меркам – у Мишки было три сестры, старшая Маруся, и две младшие – Анна и Таисия. В хозяйстве имелось две коровы с телятами, пара быков, конь и кобыла, овцы свиньи, индюки, гуси, утки и куры, коих никто не считал. По оценкам царского времени хозяйство было бедным. Земельный пай в пользовании в размере тридцати десятин был только у отца. Если бы Мишка достиг семнадцатилетнего возраста, то дали бы еще тридцать десятин и на него.

Но в 1914 году началась Первая мировая война, когда Мишке было семь лет, затем две революции в 1917—м, Гражданская война и директива Свердлова о расказачивании, которая негласно предписывала уничтожить физически всех казаков, способных оказать сопротивление Красной армии. Многие не вернулись с фронта Первой мировой, а те, кто воевал в Гражданскую вернувшись, домой были расстреляны без суда и следствия. На весь хутор осталось всего трое-четверо взрослых казаков, перешедших на сторону Советской власти еще в Гражданскую войну.

Сестра Мария была старше Мишки на десять лет и вышла замуж незадолго до Первой мировой войны за сына зажиточного казака из Милютинской, тезку Мишки. Не успел закончиться медовый месяц, как муж сестры ушел воевать с немцами. А уже осенью Марии пришла похоронка, и она стала вдовой, так и не познав радости семейной жизни. Сестра родила через полгода сына и назвала его Сергеем, как приказывал муж перед уходом на фронт.

Отец Ефим умер в 1915 году, когда Мишке было восемь лет, приглашенный из Милютинской фельдшер, сказал, что у отца было воспаление легких. Когда умерла мама, то фельдшера не удалось найти во всей округе, всех мобилизовали в военные госпиталя. После смерти родителей небогатое хозяйство стало быстро «проедаться», земельного пая лишили и Мишка пошел в батраки к зажиточному казаку Скобелеву Георгию Максимовичу, у которого работал, по сей день. К началу Гражданской войны Мишка успел закончить четыре класса церковно-приходской школы, умел писать, бегло читал и хорошо знал арифметику.

В прошлом году младшая сестра Таисия, вступив в комсомол, уехала из хутора, якобы на какие-то курсы и на иждивении Мишки осталась старшая Мария с десятилетним Сергеем и младшая Анна. Скобелев платил за работу зерном, денег никогда не давал, но теперь у Мишки была огромная сумма, которую он «выгадал» при сдаче скота. Шестьдесят рублей, это не шутка и он решил спрятать их на черный день. Парень не считал это воровством, а просто улыбнувшейся удачей, ведь он ненавидел своего хозяина-кулака, который заставлял работать с утра до ночи и без выходных дней.

Батрачить казаку считалось унизительным на Дону, но нужда заставляла Мишку, хотя он помнил, что Скобелев дружил с его отцом. Придя к нему на работу, Мишка надеялся на какое-то сочувствие и снисхождение с его стороны, но дядя Жора относился к нему, как к батракам-калмычатам. Никто не знал, откуда Скобелев привёз их. Случилось это лет пять назад, когда дядя Жора уехал в Новочеркасск, а вернулся с этими мальчишками. Так и остались они у него в хозяйстве, подрастали и работали на обогащение кулака за кормежку.

Мишка сдружился с ними, и все вместе долго могли болтать на любые темы на базу зимой, где им приходилось ухаживать за двенадцатью коровами, десятком телят, шестью рабочими быками и лошадьми, не считая овец, свиней, индюков, гусей, уток и кур. У калмычат, так их все называли, была любимое занятие убивать гадюк, которые осенью заползали в стог сена или соломы и, свернувшись в спираль, впадали в спячку. Набирая сено или солому для животных, калмычата находили их и расправлялись самыми жестокими способами.

Одну гадюку приговорят к смерти через замерзание и выложат ее на морозный ветер на крыше сарая, другую наоборот притащат аккуратно в теплое помещение, где сами спали. Отогреваясь, змея начинала оживать и тут совершался акт расправы – избиение гада хворостиной до тех пор, пока не сдохнет. Однажды, забыв за отмораживающуюся гадюку, ребята заснули, а проснувшись, один из них чуть было не наступил на ожившую тварь, подвергшись смертельной опасности.

После этого случая у батраков, появилась мечта, как отомстить кулаку-хозяину. Каждый раз, если эксплуататор детского труда обижал кого-нибудь из них, вечером на сеновале разыгрывались фантазии. Обиженный представлял себе, как он отогреет гадюку и подпустит ее к кровати дяди Жоры, тот проснется, наступит на гада и получит смертельный укус. Фантазер рассказывал вслух, как будет мучиться, и умирать Скобелев. И это было своеобразной психологической разрядкой у ребят.

…Вскоре показался хутор, его крайние хаты в сгущающихся сумерках напоминали Мишке игрушечные домики. Он прибавил шаг, решив, что перво-наперво зайдет к Скобелеву, отдаст деньги, скажет ему свою новость и попрощается с калмычатами. Через полчаса он открыл калитку во двор хозяина. Тот возился с самогонным аппаратом и матерился из-за того, что кто-то гвоздем пробил змеевик.

– Сдал скотиняку, паря? – резко спросил дядя Жора у Мишки.

– Сдал, дядь Жора, – отвечал Мишка, доставая из потайного кармана деньги и протягивая хозяину, – во, считай!

Георгий Максимович сделал бровь скобкой, что означало его сосредоточенность, взял из рук Мишки купюры и, посчитав их, уставился на парня.

– Двести двадцать рублев? – спросил он, наконец, сложив в уме цифры, – …молодец Мишаня! Я не ожидал…, думал, будет меньше….

Мишка смотрел на хозяина своими серыми глазами и ждал. Тот сосредоточенно думал, а потом протянул ему десятирублевую купюру 1923 года выпуска. Мишка слышал, что эти десятки неохотно принимают в лавках.

– На, вот… держи, – сказал, вздыхая Скобелев, – хотя это много тебе! …Ну, раз уж дружил я с твоим отцом, так и быть, …да еще и Маруся с сыном у тебя на шее….

– Спасибо дядь Жора, – благодарил Мишка, поглядывая на самогонный аппарат, – век не забуду вашу доброту!

– А не знаешь, какая сука проткнула гвоздем змеевик? – грозно посмотрел на Мишку Скобелев, вспомнив о своем занятии.