Княжна на лесоповале

Несколько часов ранее Варька обратила внимание на одно объявление, наклеенное на афишную тумбу. Оно гласило, что из тюрьмы сбежал опасный преступник Михаил Зубов, 29 лет. Была и его фотография. За помощь в его поимке было обещано вознаграждение. У Варьки было правило: без необходимости никакими сведениями ни с кем не делиться. Она никому не сказала об этом объявлении.

Она догадывалась, что Марина влюбилась в Зубова, когда тот здесь учительствовал. Трудно было это не заметить. Варька была девушкой смышленой, и она сразу связала этот разговор с объявлением.

Они с Мирославлевым вышли из дома почти одновременно. Он поехал к ювелиру, Варька пошла в полицейский участок. Там ее выслушали не сразу, заставили долго ждать. За наградой велели прийти на следующий день. Награду она получила. Купила на нее нарядное платье.

Угрызения совести Варьку не мучили. Наоборот, она предвкушала, что арестуют и княжну. Может, еще и наручники на нее наденут. Очень ей хотелась увидеть княжну Марину в наручниках. Но никто за княжной не приходил.

Всю сознательную жизнь не давал ей покоя один вопрос: почему одни трудятся, и у них нет ничего, а другие бездельничают, и у них есть все? Ответа она не знала.

И всю жизнь Варька мечтала о том, чтобы исчезли господа. Ни одного чтобы на земле не осталось. Тогда исчез бы и вопрос.

5

Когда в полку Владимир встретился с Олегом Ясногорским, стройным молодцеватым черноусым поручиком, тот первым делом рассказал о делах на фронте, в полку, во взводе. Князь замещал командира взвода Мирославлева в его отсутствие. Полк их сражался на Юго-Западном фронте, против австро-венгерских войск. Серьезных боев не было. Позиции сторон оставались прежними. После «Великого отступления» 1915 года линия фронта на их участке почти не менялась. Затем он стал расспрашивать о родных. Владимир подробно отвечал. Однако о поручении Марины и просьбе Насти умолчал. Вернулись к полковым новостям.

– Сдается мне, что наш непорочный ангел все-таки влюбился. Таня сюда приходила, о тебе спрашивала, – сказал с улыбкой Олег. Неприступность сестры милосердия Щелкаловой, любимицы полка, была одна из главных тем офицерских разговоров. Все гадали, кому же первому посчастливится завоевать ее сердце. – Наказала передать, чтобы ты, как приедешь, сразу шел к ней на перевязку.

Владимир был в нее влюблен. Пока не повстречал Настю. Сейчас слова Олега мало его тронули.

– Просто беспокоится о моей руке, только и всего.

Он пошел на перевязку лишь через два дня. Щелкалова старалась держаться официально, но было видно, что она обрадовалась. Даже щеки зарумянились.

– Почему же вы только сейчас пришли? То, что вы из госпиталя выписаны, не означает полного выздоровления. – Таня говорила строгим тоном, но глаза смотрели нежно. – Еще возможны осложнения.

Она стала перебинтовывать ему руку.

Он прислушивался к раскатам далекой канонады и безотчетно сравнивал Татьяну с Настей. И лицо ее было не таким красивым, как у княжны, и глаза не такие выразительные. И, главное, не было в ней того внутреннего горения, которое чувствовалось в Ясногорской. В Мирославлеве самом всегда горел этот огонь. Он знал, что мужчину и женщину сильнее всего влечет друг к другу не родство умов и даже не родство душ, а родство натур.

Его влюбленность в Щелкалову исчезла бесследно. Но восхищение ее самоотверженностью и храбростью осталось.

Прошла неделя.

В их офицерский блиндаж принесли почту. Олег стал ее разбирать.

– Тебе письмо. – Он протянул конверт Владимиру. Это было письмо от матери. Она жила одна в их небольшом доме в Рязани. Отец Мирославлева, капитан 2-го ранга, погиб в Цусимском сражении. – Это – Августу. Это все мне. От сестер и maman. Опять тебе. Без… – Ясногорский осекся. Бросил взгляд на одно из своих писем. Словно сравнивал почерки. – Без обратного адреса.

Владимир положил письмо матери на подушку, вышел, с другим конвертом в руке, из блиндажа, посмотрел на голубое – уже весеннее – небо. Медлил. Наконец, распечатал конверт. Письмо было от Насти. Она объяснялась в любви.

В первое мгновение он словно не мог поверить. Проносились какие-то побочные мысли. Например: «Возможно, она хотела поехать на фронт не только из-за желания быть полезной, но и из-за любви ко мне? В таком случае мой отказ был для нее вдвойне обидным». И лишь затем дошла до него в полной мере суть письма.

Такую бурную радость он никогда еще не испытывал, таким счастливым никогда себя не чувствовал.

Мирославлев вернулся в блиндаж. Олег посмотрел на друга, на его ликующее лицо пытливым взглядом. Но ни о чем не спросил. Сказал лишь:

– Марина пишет, что рабочие волнуются, бастуют, демонстрации проводят. А солдаты петроградского гарнизона им симпатизируют.

– Вот как, – рассеянно ответил Владимир и сел писать Насте ответное письмо.

Оно получилось длинным и пылким. Начиналось письмо признанием, что он полюбил ее, как только увидел.

Только Мирославлев заклеил конверт, как в блиндаже появился Август Гриммельсхаузен, светловолосый и светлоглазый долговязый подпоручик. Он тоже здесь жил. Гриммельсхаузен воскликнул взволнованно:

– Ура! В Петрограде произошла революция!

Наступило минутное молчание.

– Я рад. Рад, что наконец-то Россия будет цивилизованной страной, – сказал Ясногорский. – И еще я рад тому, что теперь в солдатах возродится патриотизм и боевой дух. Я в этом не сомневаюсь.

– И я очень рад, – произнес Владимир.

Глава 2

1

Февральскую революцию Марина встретила с восторгом. И первым делом подумала, что теперь Зубов будет освобожден. Если он еще живой. Действительно, вскоре было объявлено об амнистии политических заключенных. Затем ее энтузиазм стал ослабевать. Ни баронессе, ни Ясногорским ничего не удавалось узнать о судьбе фон Ауэ. Во время революции он до последнего призывал своих подчиненных сохранять верность императору. Солдаты его арестовали. Подверглось погрому их имение в Новгородской губернии. Брат писал о начавшемся развале армии после выхода приказа №1. Этот приказ, изданный Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов, произвел ошеломляющее впечатление. Военнослужащие теперь должны были подчиняться не офицерам, а солдатским комитетам. В распоряжение этих комитетов переходило и все оружие.

Однако повседневная жизнь Ясногорских не изменилась. Разве что Варвара стала дерзить.

Марина жадно следила за политическими новостями, читала разные газеты. И однажды узнала, что Зубов жив, что он избран в Петроградский совет от партии эсеров. Княжна не сомневалась, что он не рядовой депутат, а влиятельное лицо в совете. Она решила встретиться с ним. Ее гордой натуре претило обращаться к кому-то с просьбой, но она должна была помочь барону, «их немецкому дяде», как они с Настей называли между собой фон Ауэ. И еще одно чувство двигало ею. Ей непреодолимо хотелось просто увидеть Зубова, поговорить с ним. Она отправилась в Таврический дворец. Его делили между собой, как и власть в стране, Временное правительство и Петроградский совет.

Марина никому не сказала о своем решении. Ехала она не в карете Ясногорских, а в извозчичьем экипаже. Из одного переулка донесся громкий смех. Она обернулась. Три здоровых солдата крепко держали за руки молодого офицера, почти юношу. Его фуражка валялась в стороне. Четвертый солдат подбирал на мостовой свежий лошадиный помет, прицеливался и кидал офицеру в лицо. Солдаты хохотали. Первым ее движением было броситься выручать офицера. Она уже повернулась к извозчику, уже хотела попросить остановить экипаж. Но ничего не сказала. Не решилась. Переулок остался позади. Долго еще стояло перед ее глазами пунцовое, заляпанное пометом юношеское лицо, растерянный, смятенный взгляд.

Когда Марина рассчиталась с извозчиком и направилась к дворцовым воротам, она увидела Зубова. Он подходил к воротам с другой стороны. Его сопровождал пожилой унтер-офицер с красным бантом на груди. Вид у Зубова был решительный, энергичный, оживленный. Но когда он увидел княжну, по лицу его промелькнула тень.

У нее сжалось сердце. «Сердится, что я в тот вечер промедлила, и поэтому он не успел скрыться», – подумала она.

Зубов остановился, сдержанно поздоровался.

– Я хотела бы попросить вас об одном одолжении, – сказала, волнуясь, Марина.

– Я сейчас занят, – деловым тоном произнес он. – Приходите в пять часов по этому адресу. – Он достал из кармана записную книжку, вырвал листок, написан адрес, протянул ей. И продолжил путь.

Не так представляла Марина их встречу.

В пять часов с замирающим сердцем она постучала в обшарпанную дверь. Зубов жил в неказистом доме на окраине города, на втором этаже.

Открыл Зубов. Пригласил войти. Помог снять пальто. Больше в квартире, кажется, никого не было.

Обстановка была очень скромной. Марина не удивилась. Она знала, что Зубов к материальному благополучию равнодушен. И высоко это ценила.

Он пододвинул ей простой стул. Сам остался стоять посередине комнаты. Словно давал понять, что времени у него мало.

– Прежде всего, благодарю за помощь, – сказал Зубов. И усмехнулся. – Впрочем, те деньги жандармы у меня сразу же отобрали… Чем могу служить?

Ясногорская рассказала о бароне.

Зубов нахмурился. Наступило молчание.

Марине стало стыдно. Этот человек занят важными государственными делами, а она досаждает ему своими личными неурядицами. О том, что она, жертвовавшая свои драгоценности на дело революции, имеет полное право просить новую власть о помощи, Марина почему-то не подумала.

– Я слышал только, что он хотел направить свой полк против восставших, однако солдаты не подчинились. Больше ничего не могу сказать. Хорошо, я узнаю о нем, – сухо проговорил Зубов.

– Спасибо! – Княжна бросила на него признательный взгляд. Они снова замолчали. Это молчание тяготило ее. Она спросила: – Вы, наверное, теперь счастливы? Ведь ваша мечта сбылась: революция произошла.

– Рано еще торжествовать. Угрозы остаются. Есть угроза справа. Это монархисты. Они мечтают империю восстановить. Ждут лишь подходящего момента. Среди генералов немало монархистов. Еще опаснее угроза слева. Это большевики. Они авантюристы, а не революционеры. Революция дает свободу, а если они власть захватят, свободы не будет.

– Зубов заходил перед ней взад и вперед. Он заговорил увлеченно и горячо. Глаза его загорелись. Очевидно, эта тема очень волновала его. С такими вот горящими глазами, с вдохновенным лицом объяснял он ей когда-то цели революционеров. И завоевал этим ее сердце. – Договариваться с ними невозможно. Им нужна только безграничная власть. Ради нее большевики на все пойдут. – Марина не отводила от него восхищенного и влюбленного взгляда. – Они даже хотят поражения России в войне. Видимо, за это немцы дают большевикам деньги.

Внезапно Зубов остановился перед Мариной: он заметил ее взгляд. Что-то новое промелькнуло в его лице. Он испытующе глядел на нее и молчал. Девушка невольно опустила глаза. Ей было неловко.

– Но в Петроградском совете большевиков мало, – заговорила Марина, чтобы прервать молчание. Она смотрела на трещину между досками в полу. – Почему же совет издал приказ номер один? Папа и брат пишут, что после этого приказа армия разрушается.

Зубов снова заходил по комнате.

– Во-первых, это произошло стихийно. Когда проходило совещание исполкома Петросовета, в соседнем помещении заседала солдатская секция. Там этот приказ и родился. Исполком был поставлен перед свершившимся фактом. Во-вторых, это недоразумение, что приказ распространился в действующей армии. Он предназначался исключительно для петроградского гарнизона. Потом исполком издал разъяснительные приказы.

– Сегодня видела, – вспомнила Марина, – как солдаты на улице безнаказанно глумились над офицером. Почему это происходит?

– Издержки революции, – неохотно ответил Зубов. Вдруг он строго посмотрел на нее и строго спросил: – Как фамилия того поручика? С перевязанной рукой.

Марина хорошо знала этот взгляд и этот тон: Зубов был строгим учителем.

– Мирославлев.

– Имя? – Он словно экзамен принимал.

– Владимир, насколько я помню.

– Давно вы его знаете?

– Видела его один раз, в тот вечер…

– Один раз? Очень хорошо! Как же вы дали такое поручение незнакомому человеку?

Княжна смутилась.

– Он друг моего брата.

– Друг брата? – с сарказмом переспросил Зубов. – Почему вы сами деньги не принесли?

Марина заморгала своими длинными черными ресницами.

– Да, мне надо было сразу, не теряя времени, самой поехать. Я проявила малодушие.

– Кому-нибудь еще адрес называли?

– Нет.

– Этот поручик где служит?

Девушка встрепенулась. Она уловила ход мысли Зубова. И пожалела, что назвала фамилию Мирославлева.

– Вы подозреваете его?

– Больше некого. Только он тогда ушел, и тут же – жандармы!

– В таком случае, почему он деньги отдал?

– Чтобы выглядеть невиновным в моих и ваших глазах. И почему бы не отдать – на пару минут. Не сомневаюсь: ему от этих денег тоже перепало.

– Нет, он не мог донести! Это просто совпадение! – горячо заговорила она. – Он благородный человек. Обещайте, что не причините ему вреда! – Марина вскочила и подошла почти вплотную к Зубову. – Обещайте!

– Обещаю.

Он внезапно обнял ее и поцеловал в губы.

Марина еле слышно ахнула, освободилась из объятий Зубова, даже слегка его оттолкнула. Стояла перед ним с колотящимся сердцем, дрожащими губами и пунцовым лицом.

Как у всех женщин в роду Ясногорских, у нее была склонность краснеть. Марина всегда стеснялась этого. Считала, что девушка благородного происхождения при душевном потрясении должна бледнеть, а не краснеть. Еще она, как и мама, тетя, Настя, была предрасположена к обморокам. Смотря в пол, она тихо произнесла:

– Вы не должны были так поступать.

И ушла.

В душе Марины бушевала буря. Она ощущала изумление, стыд, возмущение. И радость!

Марина стала мечтать, что Зубов посватается к ней, родные согласятся, и она навсегда свяжет с ним свою жизнь. Она была девушкой просвещенной, но в этом вопросе нарушать традиции и приличии не хотела. Была не готова выйти замуж против воли родителей, любимых и почитаемых. Но согласятся ли они? Она даже не знала, из дворянской ли он семьи.

Придя домой, она написала и отправила Зубову короткое письмецо: «Михаил Алексеевич! Я объясняю – и частично прощаю – Ваше поведение лишь тем, что нравлюсь Вам. Если это так, то Вы можете попросить моей руки у моих родителей. Надеюсь, что они дадут свое согласие. Княжна Марина Ясногорская».

Все ночь ее мучили сомнения. То она раскаивалась, что написала слово «Надеюсь». Ведь этим она откровенно и беззастенчиво говорила, что хочет выйти за Зубова замуж. То ей казалось, что надо было написать еще яснее. Поощрить. А в следующую минуту Марина уже жалела, что вообще написала это письмо. Она уснула лишь под утро.

Прошел день, другой, третий. Зубов не появлялся и никакой весточки не присылал. Марина находилась в состоянии гнетущего ожидания. Искала разные объяснения. Например, что Зубов сейчас очень занят. Или что он стыдится своего поступка. Или что он не может сразу решиться на такой важный шаг как женитьба, ему нужно время все обдумать.

Через четыре дня вернулся домой барон. Он говорил, что его и еще двух старших офицеров освободил комиссар Временного правительства. Но Марина верила, что без вмешательства Зубова не обошлось. Ей хотелось в это верить.

Она тут же послала Зубову короткое письмо, в котором горячо благодарила за освобождение дяди. Больше она ничего не написала.

На следующий день пришло ответное письмо. С замиранием сердца распечатала Марина конверт. Ее ждал удар. Зубов писал, что рад за барона, однако к его освобождению отношения не имеет. Дальше следовала цитата из «Евгения Онегина»:

Когда бы жизнь домашним кругом

Я ограничить захотел;

Когда б мне быть отцом, супругом

Приятный жребий повелел;

Когда б семейственной картиной

Пленился я хоть миг единый, —

То, верно б, кроме вас одной

Невесты не искал иной.

Зубов знал, что «Евгений Онегин» – любимое литературное произведение Марины.

Он пояснял, что живет для дела революции и в ближайшие годы жениться не собирается.

Марина почувствовала себя глубоко несчастной. Но не оскорбленной. Ведь Зубов отказывался от нее ради великой цели. Он даже еще более вырос в ее глазах.

В отчаянии Марина написала Зубову ответ. В начале письма она выражала недоумение, как революция, которая уже свершилась, может помешать созданию семьи. А затем просто объяснилась Зубову в любви. И обещала ждать столько, сколько ему будет нужно. Марина перечитала письмо, и в ней заговорила гордость. Так навязывать себя она не могла. Письмо она не отправила. Сожгла его.

2

Владимир и Настя писали друг другу каждый день. Письма были наполнены нежными словами, уверениями в любви, мечтами о счастливой совместной супружеской жизни. Они рассказывали о себе. С каждым письмом Насти Мирославлев все больше убеждался в глубине и богатстве ее души. А она восторгалась его обширными познаниями в живописи, литературе, музыке, его тонким художественным вкусом. Они сами удивлялись, как могла вспыхнуть такая сильная взаимная любовь, если они были знакомы лишь несколько часов. Настя даже видела в этом вмешательство высших сил.

Они решили, что он посватается к ней при первой же возможности. Настя писала, что очень хочет получить согласие родителей, но, конечно, будет его женой и без этого согласия.

Когда Мирославлев признался Олегу, что любит Настю и хочет на ней жениться, тот заверил, что лучшего мужа для своей сестры он не желает.

Настю не оставляла идея стать сестрой милосердия. Она рвалась к нему на фронт. Владимир решительно возражал. И Настя подчинилась.

Эта переписка была единственной радостью в его жизни. Все остальное удручало. Мать сообщала об регулярных погромах в их скромном имении. Она всегда проводили там лето. Но в прошлом году впервые не поехала, побоялась. Однако больше всего угнетала обстановка в армии.

Дисциплина резко упала. Солдаты не отдавали офицерам честь, обращались к ним не по уставу. Или просто грубили. Не выполняли приказы. Чаще стали брататься с неприятелем. Дезертировали. И поодиночке, и целыми подразделениями. Требовали отставки не понравившихся командиров. Устраивали самосуды над офицерами.

Как-то Мирославлев шел, задумавшись, по второму окопу. Вдруг перед ним вырос рядовой Чарочкин. Его немолодое честное глупое лицо было встревожено.

Чарочкин, один из немногих, оставался дисциплинированным, исполнительным солдатом.

– Казнь сейчас будет, господин поручик, – взволновано произнес он. – Комитетчики немца казнят, подпоручика… В переднем окопе, у второго бруствера…

Гриммельсхаузена солдаты не любили. Не нравилась им и его немецкая фамилия, и – еще больше – его строгость и требовательность.

Владимир бросился вперед. Свернул, пробежал по ходу сообщения, выскочил в передовой окоп, выхватил револьвер и помчался к брустверу. Солдаты в окопе оглядывались на него с недоумением.

За поворотом окопа послышалось лязганье затворов. Он добежал до поворота и увидел Гриммельсхаузена и четырех солдат. Подпоручик стоял у окопной земляной стены. Оружия у него не было. Четыре солдата навели на него винтовки. Двое из них, унтер-офицер Лбов и ефрейтор Марчук, состояли в солдатском комитете.

– Отставить! – крикнул Мирославлев.

Лбов и Марчук направили винтовки на него.

– Солдатский комитет, – медленно и веско пробасил унтер-офицер, – приговорил подпоручика как враждебного шпиона к смерти. – Его широкое мясистое лицо с крупным носом выражало решимость и самоуверенность.

Гриммельсхаузен наблюдал за происходящим с бесстрастным лицом. Словно он был здесь самым незаинтересованным человеком.

– Отставить! – повторил властным, не терпящим возражения тоном Владимир.

Не отводя от него тяжелого взгляда, Лбов приказал:

– Исполнить приговор!

Мирославлев навел револьвер на его мясистый нос, взвел курок.

– Отставить! – скомандовал он в третий раз. Глаза его горели. – Или буду стрелять!

– Уходим, Егор, – сказал Марчук. – Выстрелит ведь поручик. Он отчаянный.

– Так и быть, уговорили, – сказал с мрачной ухмылкой Лбов. – Отмена! Пошли!

Все четверо опустили винтовки. Мирославлев опустил револьвер. Марчук отстегнул кобуру с револьвером Гриммельсхаузена, бросил на землю. Солдаты ушли. Подпоручик отделился от стены, подобрал револьвер. Усмехнулся.

– А я радовался революции. – Он повернулся к Владимиру. – Я обязан вам жизнью.

– Как же они вас обезоружили, Август?

– Сзади неожиданно набросились. Как бандиты. – Гриммельсхаузен немного помолчал. – Не решились они в вас стрелять. Взвод бы им это не простил. Большинство солдат по-прежнему высокого о вас мнения. – Он говорил спокойным, размеренным тоном. Как будто никто не собирался его убивать минуту назад.

Подошел Чарочкин. Перекрестился.

– Слава тебе, господи!

В этот вечер в блиндаже Мирославлев и Гриммельсхаузен были молчаливы. Говорил в основном Ясногорский. Возмущался:

– Когда, наконец, власти наведут порядок? Мы собственных солдат опасаемся больше, чем австрийцев! Нельзя же так потакать несознательной массе, нельзя давать ей почувствовать свою безнаказанность! Это губит армию. Россию губит!

3

Что-то для укрепления дисциплины в армии все же делалось. Верховный главнокомандующий Брусилов – это он совершил в 1915 знаменитый прорыв австро-венгерского фронта – всячески поддерживал создание так называемых ударных частей или частей смерти. В них добровольно вступали наиболее дисциплинированные, патриотически настроенные военнослужащие. Эти части должны были служить примером.

По инициативе унтер-офицера Бочкаревой возник и женский батальон смерти. Настя загорелась желанием в него записаться. Но узнав, что поступающим бреют головы, и, главное, что командир батальона Бочкарева очень груба, она отказалась от своего намерения.

Когда в июне русские войска перешли в наступление, командование возлагало на эти части смерти большие надежды. Действительно, они сражались храбро, их не останавливали огромные потери. Но слишком мало было таких подразделений. Наступление закончилось полным провалом. Прежде всего, из-за низкой дисциплины в других частях. Солдаты просто-напросто отказывались идти в атаку!

Россию лихорадило. В июле, сразу после этого неудачного наступления, большевики и анархисты подняли восстание в Петрограде. Оно было подавлено. Страна качнулась вправо. Сотни большевиков были арестованы. Ленин, объявленный немецким шпионом, скрылся, чудом избежав ареста. РСДРП (б) перешла на нелегальное положение. Временное правительство оттеснило Советы на второй план. Брусилова на посту Верховного главнокомандующего сменил Корнилов, сторонник жестких мер. На фронте была восстановлена смертная казнь. Были случаи расстрела дезертиров. Популярность и влияние Корнилова росли. В августе он направил в столицу для установления полного порядка казачий корпус. Временное правительство увидело в этом угрозу своей власти и распорядилось остановить казаков. Корнилов не послушался. Тогда глава правительства Керенский объявил его мятежником. Корнилов был арестован вместе со своими сподвижниками. Теперь страна качнулась влево. Вновь усилились Советы. Большевиков, заключенных в тюрьму за попытку июльского переворота, Временное правительство освободило. Это решение стало для него в итоге самоубийственным. Петроградский совет возглавил Троцкий. Началась большевизация Советов, в том числе армейских. Призыв РСДРП (б) к немедленному миру без аннексий и контрибуций встречал в солдатской массе горячую поддержку.

Почва для большевистского захвата власти созревала…

4

Митинг был в самом разгаре. Он проходил метрах в тридцати от госпиталя. Присутствовали только нижние чины. Офицеров не пустили. На трибуне, широко расставив ноги, стоял крепкий невысокий унтер-офицер с широким безбровым лицом. Трибуной служили ящики из-под снарядов. Серые глазки унтер-офицера глядели решительно и злобно. Это был Трофим Сысолятин, новый председатель полкового солдатского комитета, петроградский рабочий, большевик. Перед ящиками, лицом к толпе, стояли три безоружных офицера – командир полка Елагин, Гриммельсхаузен и Мирославлев. Если подпоручик и Владимир сохраняли внешнее спокойствие, то Елагин, худой высокий седовласый старик с тонкими чертами лица, заметно волновался. Даже угол рта подрагивал.

Где-то вдали строчил пулемет. Упало несколько тяжелых капель. Сысолятин посмотрел на серое сентябрьское небо, на низкие темные тучи. Провел рукой сверху вниз по плотно сжатому рту, словно размыкая его. Заговорил громко и резко:

– Итак, что мы порешили… Подпоручик… Как его?.. Гримзельхазин. Пребывал в австрийских шпионах. Подлежит расстрелу.