Кирие Элейсон. Книга 6. Его высочество Буриданов осел.

– Я вас прошу, принцепс, нет, я умоляю вас замолвить обо мне слово перед преемником святого Петра, викарием нашего Господа, чтобы тот выслушал исповедь мою! Ибо тяжелой ценой мне обошлась ваша служба. Если бы вы только знали, каких слов удостоился я от этой женщины, когда забирал у нее ребенка, если бы вы только слышали, какие проклятия неслись мне вслед, какие страшные заклинания твердили уста ее! Мне, моей душе необходима помощь, очищение и защита, и кто, как не святейший епископ Рима, мне лучше всего в этом может помочь?!

Альберих, не говоря ни слова, отошел прочь от монаха, а тот снова опустился на колени в ожидании воли хозяина. Альберих долго стоял у окна таблинума, невидящими глазами скользя по окрестностям папского дворца. Первой же его реакцией на просьбу монаха стало желание навсегда распроститься с ним. Но, помимо тяжести предстоящего преступления, другой серьезной проблемой становился поиск нового слуги, достойного нести деликатную миссию на удаленном от всех острове. Однажды ему уже крупно повезло, когда среди бестолковой челяди он встретил брата Панталеона, разумного, расторопного и сдержанного на язык! Но ведь, если выполнить просьбу монаха, на свете появится еще один человек, посвященный в тайну судьбы его матери. Таким образом, епископ Рима будет владеть серьезным оружием против него самого.

– Назвала ли она имена своих насильников? – Альберих говорил, стоя спиной к монаху и продолжая смотреть в окно.

– Да. После того как ее тайна стала мне очевидной, она указала мне на пятерых людей стражи.

– Это люди графа Фузулуса?

– Нет, это слуги сенатора Кресченция, – ответил верный Панталеон. Альберих при его словах с хрустом сжал кулаки и сокрушенно покачал головой.

– Как только вы вернетесь на остров, прикажите страже графа Фузулуса схватить этих людей и казнить их. Соответствующий приказ за моей подписью будет вам выдан.

– Это уже сделано, принцепс.

Альберих в изумлении обернулся к монаху.

– Как? Вы осмелились самолично осудить их?

– Нет-нет, они живы, но находятся в заточении и их охраняют люди графа Амальфи.

Альберих одобрительно кивнул головой. Добрый малый этот монах. Нет, ну после этого брат Панталеон точно заслуживает не только жизни, но и щедрой награды.

– Вы прекрасно потрудились, брат Панталеон.

– Благодарю вас, принцепс.

– Расскажите, чем она занималась все это время? Что о ней говорят стражники?

– Она много читает и молится, но стражники между собой шепчут, что просит она не у Господа.

– Откуда такое мнение? Разве они общаются с ней?

– Нет, стража за время моего пребывания на острове неукоснительно выполняла все приказы в отношении нее. Никто не разговаривает с ней, кроме меня. Раз в день ее выводят на прогулку, но прежде обязательно закрывают ей лицо. Таков приказ, но однажды увидев ее, я понимаю, что этот приказ оправдан.

– Почему?

– Я никогда в своей жизни не видел лица столь же прекрасного, сколь и порочного. Меня всякий раз сотрясает судорога, когда я вспоминаю ее глаза, и только страстная молитва позволяет мне избавиться от наваждения. Это существо не от Господа.

Альберих поспешил закончить разговор.

– Я думаю, вы преувеличиваете, брат Панталеон. Вы под впечатлением от вашей последней с ней встречи. Потом, не вам и не мне судить прочие души человеческие, которые все, абсолютно все, созданы нашим Отцом Небесным. Но довольно об этом, я хотел бы увидеть этого ребенка, а вначале…

Принцепс позвонил в колокольчик. В дверях показался Константин.

– Живо ко мне сенаторов Кресченция и Теодору Теофилакт!

– Не уверен, что сенатриса сможет срочно явиться по вашему зову. В ее положении сборы навряд ли будут быстрыми.

– Ты прав, Константин, но Кресченция я хочу увидеть как можно скорее. Подготовь также мою стражу и сам будь подле меня, нам предстоит небольшая прогулка.

Константин был скор, и уже спустя несколько минут Альберих, в окружении восьми дорифоров, своего препозита и славного брата Панталеона, вышел за пределы дворца и пешком направился к саксонским воротам Города Льва, через которые обычно следовали жители квартала Трастевере или гости с юга. В этот час ворота были и вовсе закрыты. Альберих мысленно еще раз похвалил монаха, на этот раз за выбор подходящего места для остановки своего деликатного поезда.

Кресченций подоспел к носилкам монаха одновременно с принцепсом. Холодно поприветствовав его, Альберих приказал ему следовать за собой, а всем прочим оставаться возле ворот. Подойдя к носилкам, он сам открыл занавески. Сидящая в носилках кормилица испуганно вскрикнула, она как раз кормила ребенка.

– Не бойся женщина, тебя никто не тронет, – успокоил ее принцепс.

– Кто это? – спросил Кресченций. Альберих обернулся к нему, и сенатор ужаснулся гримасе, которая исказила лицо его друга.

– «Кто?» Я тебе сейчас объясню, кто это. Вам с Теодорой предстоит нелегкая задача убедить меня в том, что это было сделано не по вашему приказу, и если вы не постараетесь, вы… вы… вы навсегда будете изгнаны из Рима, и я не посмотрю, что ты был моим лучшим другом. Кресченций, Кресченций, как мог ты так поступить со мной, я же просил, я же умолял тебя не трогать ее! – железный принцепс не договорил и отвернулся, боясь разрыдаться на людях.

Потрясенный Кресченций силой развернул Альбериха к себе. Препозит, наблюдая за этой сценой, с тревогой окликнул хозяина.

– Все в порядке, Константин, – успокоил того принцепс.

– Я тебе клянусь, Альберих, клянусь всем, что у меня есть, клянусь своим ребенком, рожденным и нерожденным, что я не отдавал относительно Нее никакого приказа. Это что, Ее ребенок?

Альберих кивнул головой.

– Неужели Святой Дух недавно посещал Обезьяний остров? – не удержался Кресченций, и в ту же секунду пальцы Альбериха впились ему в горло.

– Я убью тебя, если ты еще хоть раз что-то скажешь о ней! Ты понял меня?

Кресченций без видимых усилий оторвал от себя руки принцепса и сложил их ему по швам.

– Возьмите себя в руки, принцепс Великого Рима, и когда в следующий раз вздумаете угрожать мне, для начала посчитайте верных людей подле вас. Поверьте, их не так уж много. Тебе же твой господин сказал, что все в порядке, прочь отсюда!

Последние слова Кресченция были адресованы Константину, который, видя их перепалку, решил все-таки приблизиться к спорившим. Альберих знаком вернул препозита на место.

– Прости меня… друг мой. Быть может, ты поймешь, что я испытал, узнав об этом в подробностях.

Альберих рассказал обо всем случившемся на острове. Кресченций припал перед ним на одно колено.

– Ты волен наказать меня, принцепс.

Константин разглядывал согбенную фигуру Кресченция с явным удовлетворением. К Альбериху вернулось его привычное самообладание.

– Эти люди будут казнены, Кресченций. Я выплачу тебе их стоимость, но отныне твои люди не должны появляться на острове, твоя стража больше не будет охранять Ее. Я поручу охрану людям Фузулуса, тем более что мы с самого начала намеревались сделать так, но ты настоял на том, что твои люди необходимы.

– Насколько это будет безопасно, принцепс?

– На самом острове находится многочисленная дружина амальфитанцев, и за все это время у нас не было жалоб на них. Твои же люди находились подле Нее в замке и несли охрану только Ее темницы. Плохо несли.

– Как вам будет угодно, принцепс.

– Поручите кормилицу и ребенка Теодоре, пусть распорядится устроить его в монастырь Святых Андрея и Григория.

– Туда, где воспитывались ее предыдущие бастарды?

– Аббатство известно своим благочестием и вниманием к наукам. Я хочу, чтобы этот ребенок стал служителем церкви и своей деятельностью вымаливал прощение у Господа и за себя, и за нее, и за всех нас.

– У него уже есть имя?

Альберих еще раз откинул занавески и вгляделся в сморщенное лицо младенца, активно добывавшего себе пропитание из белого сочного плода. Принцепс смотрел, как тот сосет молоко, и острейшая боль, как от холодной стали кинжала, вдруг пронзила его сердце. Он явственно ощутил свою связь с этим только что родившимся существом. Первый раз он взглянул на младенца с немалой долей брезгливости, но теперь смотрел на него и видел в нем самого себя. Ведь когда-то и он появился на свет в результате такого же преступления, когда-то и он так же беспомощно взирал на Свет Божий, не понимая, в чем он виноват, отчего мать так холодна с ним, отчего незнакомые люди, которым он не причинил зла, отпускают за его спиной грязные издевки. Нет, он не даст этому человеку, своему брату, сгинуть в этом мире, он получит блестящее образование, и настанет, обязательно настанет день, когда Рим будет гордиться им и славить его самого или его потомков.

Альберих сдержит слово, но также последовательны в своем отношении к ребенку и его потомкам будут наследники Кресченция.

– Его будут звать Деодат.

– «Божий дар»?

– Да, именно так. Именно таким для всех он явился на этот свет.

Кресченций поклонился, подчиняясь воле принцепса.

– У меня есть еще один вопрос, сенатор, – сказал Альберих и рассказал Кресченцию о просьбе брата Панталеона.

– Надо найти предлог отказать ему в исповеди, – сказал Кресченций.

– Тогда он будет волен исповедаться любому священнику. Наше счастье, что он заявил нам о своих намерениях.

– Значит, на остров он более не должен вернуться, – твердо заявил Кресченций и выразительно взглянул на Альбериха. Тот смешался и потупил взор.

– Ты можешь сделать это?

Кресченций отступил на шаг от Альбериха и взглянул на него с усмешкой.

– То есть мои люди недостойны нести охрану преступницы, но вполне достойны убить невинного монаха? Не слишком ли ты низко оцениваешь меня, Альберих? Не достаточно ли того, что по твоей воле были когда-то казнены наложницы Гуго и добрейшая служанка Ксения?

– Все это было сделано во имя наших целей… мой друг.

– Как сейчас оказывается, это были больше твои цели, мой друг. Ваша милость, дозвольте мне на сей раз уклониться от заманчивой перспективы утяжелить свою душу новыми грехами. А меня ждет милиция Рима, в лагере Гуго сегодня с самого утра бьет активная жизнь. Готовятся не то к штурму, не то к свадебному пиру.

– Прежде чем вернуться к Фламиниевым стенам, приказываю вам, сенатор, забрать кормилицу с ребенком, взять с собой брата Панталеона и передать их на попечение Теодоры. Монах передаст Теодоре мою просьбу о судьбе этого ребенка.

– Ваша воля будет исполнена, принцепс, – Кресченций сухо поклонился Альбериху. Трещина в отношениях, не так давно возникшая между давними друзьями, сегодня заметно увеличилась в размерах. Нет, Кресченций исправно выполнит высочайший приказ, но он и его дети впоследствии всегда будут испытывать глухую неприязнь ко всем потомкам Мароции, которые еще не раз и не два возвысятся над Римом, а однажды подобной чести удостоится, в том числе, и воспитанник сегодняшнего «подкидыша»29.

Альберих вернулся к своей свите, отдал распоряжения монаху и попрощался с ним, попутно вспомнив о просьбе Пантелеона.

– Я полагаю, Его Святейшество примет вас. Вы это заслужили.

Проводив монаха взглядом, принцепс обратился к своему препозиту:

– Константин, брат мой, у меня к вам есть ответственное поручение, и только вам по силам его исполнить…

Эпизод 8. 1690-й год с даты основания Рима, 16-й год правления базилевса Романа Лакапина

(1–9 июля 936 года от Рождества Христова)

Король Гуго никогда не отличался терпением, за что ему частенько попадало от судьбы. Не дождавшись от Альбериха ответа, король уже со следующего дня начал осыпать принцепса словами, на которые вряд ли сподобится уважающий своего будущего зятя тесть. Поскольку объект его нападок никак не мог услышать и прочувствовать всю глубину гнева итальянского самодержца, Гуго свою ярость постепенно перевел на головы окружающих. Один только невозмутимый епископ Манассия, получавший в собственный адрес ругательств не меньше, чем прочие, тем не менее пытался хоть как-то урезонить своего коронованного дядю. Поначалу его преподобие убеждал Гуго, что Альбериху требуется время на размышления, затем – что Альберих, быть может, наводит справки о внешности и здоровье королевской дочки. Наконец, к исходу недели стояния под Римом, епископ частично признал правоту возмущения Гуго, но уверял при этом, что это связано с язвительно-мерзким характером принцепса, который своим молчанием умышленно выводил короля из равновесия.

Когда уже все доводы епископа иссякли, а сам королевский лай в сторону Рима начал более походить на дежурное подтявкиванье, прибыл посланник от Альбериха. Римский правитель при составлении письма призвал на помощь самых искусных писцов, которые витиеватым тоном пропели гимн добродетелям Гуго, гимн настолько приторный в своей хвалебности, что поневоле можно было заподозрить издевку. Однако главное, что Альберих благосклонно отнесся к предложению Гуго, но, правда, выдвигал при этом несколько условий.

Итак, принцепс Рима, прежде чем взять в жены юную Хильду, хотел бы увидеть ее лично и самостоятельно оценить внешние данные потенциальной невесты. Просьба была вполне понятна, но принцепс изъявил желание переговорить с Хильдой с глазу на глаз, при минимальном числе стражи, не более пяти человек с каждой стороны. И вне пределов Рима, что привело Гуго к новому приступу бешенства. Далее в письме следовали условия о вечном мире между Римом и королем, для чего последний обязывался признать будущих детей Альбериха и Хильды своими наследниками, а в качестве сладкой приманки к письму Альбериха прилагалось письмо от папы Льва Седьмого, в котором понтифик, действующий якобы свободно и независимо, всячески восхвалял короля и желал видеть того подле своего трона, чтобы «потомку Великого Карла и престолу святого апостола Петра в духе евангельской любви и с взаимным уважением найти мирное разрешение проблемы».

Ну что же, решил Гуго, на ерничанье Альбериха до поры до времени можно закрыть глаза. Не совсем, конечно, забыть, нет: придет время, и этот недоносок с лихвой заплатит по королевским счетам. А пока Гуго приказал срочно вызвать в Рим Хильду, поскольку та находилась в Терни, чтобы не быть стесненной неудобствами походного военного лагеря. Кандидатура сопровождающего Хильду на переговорах с Альберихом также не вызывала сомнений, никто не справится с этой ролью лучше, чем его племянник-епископ. Однако сам же Манассия внезапно взбудоражил сознание короля, когда в ответ на его распоряжения вдруг заметил:

– А что, если Альберих решит взять Хильду в заложники?

Рука короля, уже собиравшаяся пренебрежительно махнуть в сторону вечно ворчащего племянника, так и застыла в воздухе. Ах, черт возьми, ведь в самом деле Альберих, диктуя условия своей встречи с невестой, может преследовать цель пленить Хильду и получить, таким образом, достаточно весомый козырь, способный заставить Гуго прекратить военную кампанию. В итоге, пока свита принцессы собирала Хильду в дорогу, Гуго начал неприятный для себя торг с Альберихом относительно условий встречи. Но, как и четыре года назад, перед свадьбой Гуго с Мароцией, Альберих был неумолим. Гуго сколь угодно мог швырять кубки в своих слуг и переворачивать несчастный обеденный столик – либо условия принцепса будут удовлетворены, либо брак не состоится.

В результате Гуго был вынужден отказаться от идеи отправить Манассию в составе маленькой свиты своей Хильды, при таком раскладе римские воины сразу бы получали перевес в возможном столкновении. Кроме того, заложником в этом случае мог стать и сам Манассия, а потерю своего главного советника королю было бы трудно переоценить. Послать с Хильдой Теобальда Сполетского Гуго тоже отказался: Тибо был славным воином, но совершенно дремучим в вопросах дипломатии и политических интриг. Ничего не попишешь, единственным вариантом для Гуго, единственной кандидатурой, умело совмещавшей в себе воинские таланты с трезвым, рассудительным рассудком являлся его брат Бозон.

Все готово было для встречи, но Альберих продолжал испытывать терпение короля. Сначала со стороны Рима последовало требование отвести лагерь Гуго на правый берег Тибра, на Нероново поле, подальше от Фламиниевых ворот, с тем чтобы самому принцепсу встретиться с Хильдой на мосту Мульвия. Однако не успел еще король прийти в себя и отдать приказ Теобальду Сполетскому сворачивать лагерь, как из Рима прибыл новый гонец с просьбой оставаться на месте. При этом само место встречи не менялось, только на сей раз со стороны Неронова поля предполагал явиться уже сам Альберих. Стало ясно, что последний всерьез опасается возможной засады, которую Гуго вполне мог устроить в зарослях Монте Париоли, тогда как Нероново поле отлично просматривалось со всех сторон. Гуго яростно топтал ногами прекрасный арабский ковер в своем шатре, пока его не успокоил Теобальд:

– Мой кир, к чему такие чувства? Все к лучшему, если мы попадем в город, то нам будет дорога каждая минута, а отсюда атаковать Рим много сподручнее, чем с отстоящего на две мили Неронова поля.

Гуго согласился с герцогом Сполетским, успокоился, а в заключение переговоров сумел даже выторговать у Рима единственную и мало значащую уступку. Когда речь зашла о времени встречи, Альберих предложил встретиться на закате дня, ссылаясь на нестерпимую жару, но тут уже заупрямился сам Гуго, опасаясь, что в сумерках римлянам будет сподручнее похитить его дочь. Альберих в ответ пожал плечами: если королю угодно поджарить свою Хильду на римском солнце, то пожалуйста, он хотел как лучше.

Сватовство, а точнее, смотрины состоялись 9 июля 936 года, сразу после оффиция третьего часа30. Юную принцессу заставили сесть на лошадь, опять-таки исходя из соображений, что носилки тихоходны и займут лишние руки. Помимо Бозона с Хильдой, следовали четверо бургундских рыцарей, специально отобранных королем по их воинским заслугам. Из Города Льва почти одновременно с королевской делегацией также выехали пятеро вооруженных людей. Поминутно оглядывая окрестности, они неспешно двигались в направлении Неронова поля, зажатого между Тибром и Монте-Марио, к тому самому месту, где ровно тысячу лет спустя другой диктатор воздвигнет новый Итальянский форум31. В то время здесь еще почти не было построек, и само поле казалось безжизненным, тем не менее Альберих и его свита поминутно оглядывали окрестности и не спускали глаз с людей Хильды, двигавшихся параллельным курсом. Подле принцепса не было на сей раз Кресченция, сенатор остался на Фламиниевых стенах, получив перед этим исчерпывающие инструкции на случай вероломства Гуго. Что же касается самого короля, то он, с двумя десятками всадников, расположился в миле от моста Мульвия и в течение всей встречи был самым внимательным ее наблюдателем.

Противники, намеревающиеся в скором времени породниться, остановились возле моста, каждый отряд на своем берегу. На сам знаменитый мост, помнивший судьбоносную схватку Константина с Максенцием, вступили только Альберих и Бозон. После обмена приветствиями Бозон уже хотел пригласить на мост Хильду, но Альберих жестом остановил его. Принцепс спешился так, что оказался между конями собеседников, Бозону пришлось проделать тот же маневр. Таким образом, оба почти скрылись из виду наблюдающих, и Гуго немедленно чертыхнулся.

– Благородный граф, у нас крайне мало времени, но прежде чем я увижу деву Хильду, мне хотелось бы сказать вам пару слов.

– Я весь внимание, принцепс.

– Буду краток. Каково бы ни было мое решение относительно Хильды, вашему Гуго не бывать в пределах Рима.

Бозон промолчал.

– Мне понятны намерения вашего короля. Мне хорошо известно о войске возле Терни. Мне также хорошо известно о дружинах Беренгария Иврейского и ваших вассалов возле Флоренции.

– Зачем вам тогда понадобилась встреча?

– Я нахожу предложение короля интересным для себя и Рима. Но только до той поры, пока на римском горизонте не появится более выгодный союз.

– Вы все еще рассчитываете на Византию?

– Отнюдь. Ваш брат, боюсь, надолго расстроил отношения между ромейскими столицами. Что-что, а разрушать у него получается славно.

– Беренгарий?

– Уже теплее, граф. Вы ведь не из тех простаков, которые всерьез считают, что Беренгарий Иврейский искренне помогает Гуго, а не ведет собственную игру? Гуго считает, что он сейчас прямо-таки окружил Рим железным кольцом, а на самом деле он сейчас в шаге от того, чтобы угодить в охотничью яму, которую сам же себе вырыл.

– Отчего вы так думаете?

– Оттого, что значительная часть войска во Флоренции подчиняется не Лотарю, сыну Гуго, а вам и Беренгарию. Маркиз Иврейский в любой момент может пленить Лотаря и, развернув свою армию, уйти с ним на север и войти в Павию. Помешать ему в этом можете только вы, Бозон.

Брат короля в ответ только шмыгнул носом.

– Чего вы добьетесь, граф, если выполните приказ Гуго? Все хлебные места в Италии уже заняты его отпрысками: Лотарь в Павии, Умберто в Тоскане, Теобальд в моем Сполето. Другое дело, если вы примете сторону Беренгария. Он ваш зять, вы можете вместе с ним собрать в одно целое земли Тосканы, Ивреи, Ломбардии, ваши феоды в Авиньоне и в Арле и, кто знает, может быть, прибрать к рукам Прованс и Бургундию, учитывая всем известное безволие местного короля Рудольфа.

– Этому не позволит свершиться Генрих-тевтонец.

– А, так вы не слышали еще главной новости, граф?! Выходит, папские курьеры резвее королевских. Да будет вам известно, что тевтонский король Генрих Птицелов скончался в прошлую седмицу в своем пфальце в Мемлебене32, так что в ближайшее время его наследники будут заняты чем угодно, только не вмешательством в бургундские и итальянские дела. Такого благоприятного расклада для принятия единственно верного решения еще долго не будет.

Ответа от Бозона не было.

– Вы знаете, граф, что случилось в Риме четыре года назад. Вы понимаете, что, пока я жив, Гуго не видать короны Великого Карла. Другое дело Беренгарий, с которым у меня давний союз. Или вы, с которым я тоже не ссорился.

– Нам надо заканчивать разговор, принцепс.

– Согласен, тем более что сказано почти все. Я передам вам письмо для Беренгария Иврейского. Доставить это письмо адресату или же рассказать о нем Гуго в вашей полной воле, граф.

Альберих протянул Бозону скрученный папирус, именно для этого момента он постарался спрятаться за лошадьми во время разговора.

– А теперь прошу подвести мне деву Хильду.

Бозон пешком дошел до начала моста и под уздцы подвел к Альбериху лошадь, на котором восседала, а точнее, судорожно держалась за седло обомлевшая от страха светловолосая девочка. Бозон помог своей племяннице спешиться.

– Приветствую вас, благородная дева Хильда, и спешу воздать восхищение Создателю всего сущего за еще одно прекрасное творение рук его!

Щупленькая девочка, не красавица и не дурнушка, сероглазый робкий олененок, неловко поклонилась Альбериху.

– Приветствую тебя, принцепс священного Рима, и склоняюсь пред тобой как пред будущим господином своим, – срывающимся от волнения голосом пролепетала Хильда. По ее неуверенным словам и жестам Альберих живо представил себе, как долго ее отец и слуги дрессировали Хильду для этого торжественного момента.

Он взял ее влажную от волнения руку и отвел в сторону от Бозона, оставшегося держать лошадей.

– Говорили ли тебе, Хильда, о цели нашей встречи? Знаешь ли ты, кто перед тобой?

– Да, мой кир.

– Я еще не твой кир, Хильда, но видит небо, я хотел бы таковым стать. А ты, ты готова к тому, что тебе придется покинуть твой дом, твоего любящего отца, твоих друзей, с тем чтобы обрести все это заново? Новый дом, новых друзей, нового мужчину, которому ты подчинишься навеки?

– О том молю нашего Господа и надеюсь на Его милость.

– Твои речи мудры и чисты, Хильда. Скажи, умеешь ли ты читать и писать? Обучалась ли ты каким-нибудь наукам?

– Да, мой кир, мой могущественный отец выписал для моего образования ученых мужей из самого Аргоса. Помимо чтения и писания, я обучена игре на лире и пению.

– Ты не откажешь мне в моей просьбе что-нибудь спеть?

Глаза Хильды расширились от испуга, о таком испытании ее никто не предупреждал. Она втянула головку в плечи и умоляюще взглянула на насмешливого Альбериха.

– Ну же, прекрасная Хильда, прошу вас, не робейте!

Девочка тяжело вздохнула, сосредоточилась, на мгновение ее лицо вспыхнуло радостью от счастливой догадки, и, набрав в легкие побольше воздуха, она тоненько запищала:

Глупому, думалось мне, что город, зовущийся Римом,

С нашим схож, Мелибей, куда – пастухи – мы обычно

Из году в год продавать ягнят народившихся носим.

Знал я, что так на собак похожи щенки, а козлята

На матерей, привык, что с большим меньшее схоже.

Но меж других городов он так головою вознесся,